***
«Куда сложнее» - это еще мягко сказано. За свою жизнь Тор знал только два по-настоящему черных дня. И оба из них стали такими из-за Хелы. Первым стал тот, в который он впервые узнал о ее существовании. В который она убила их отца и мать, многих их преданных сторонников и слуг – в том числе отцов его друзей. В тот день рухнул его первый мир. Обрезая пальцы об его осколки, он все же сумел построить для себя новый. Помогло то, что Тор был еще ребенком, и то, что из семьи у него теперь только она и осталась. В друзьях поселился страх, а в ком-то и стыд, и негодование, когда вскрылась истинная история Асгарда и многих его семей. И то, что Один и Фригг опутали почти всех своих подданных подлым заклятием забвения, стирая их память и калеча ее по своему произволу. Быть может, явись Хела позже, когда Тор и Локи, и их поколение уже стали взрослыми, а те, кто пострадал от заклятия, состарились или умерли – и ей проще было бы перебить их всех, чем заставить признать ее власть, но сейчас… все вышло, как вышло. Сам Тор сестру не то, чтобы простил – нет, каждый раз подходя к золотому кенотафу отца и матери, он ненавидел ее почти также остро, как в тот день, но – будучи истинным асгардцем – не мог не восхищаться ее мощью. На смену подростковой ненависти, заставляющей бросаться на сестру при каждом ее появлении, со временем пришел восторг - тот, который блистательный полководец невольно вызывает у новобранца всегда. Он был асом - война была у него в крови. А она - была лучшим из воинов, что ему доводилось видеть. С тем же временем пришло понимание, что не убить отца Хела не могла – им давно было тесно в одном мире. А мать не смогла бы без него жить, увядая, как вырванное из земли, лишенное корней, древо. И отец, наверное, тоже без нее не смог бы… Пережив мучительную потерю, и нанося такие же раны другим в бесконечных, но будоражащих кровь войнах – Тор привык к мысли, что всё, что имеешь, может быть отогнуто у тебя в любой момент. И что этого не исправит никакая месть – удачливая или нет. Лучше больше цени то, что имеешь сейчас и не выпускай из рук. И неважно, сколько для этого стоит перегрызть глоток. Хела была последним его родичем. Асгард - его домом, а сам Тор - их наследным принцем. И защитником. Таковы были основания его нового мира. Тем неожиданнее и больнее ударило Громовержца странное и мелочное предательство, открывшееся в тот день, когда он вернулся домой на несколько суток раньше, чем собирался, оставив друзей и приближенных в одиночку заканчивать с рутиной сборов. По обыкновению явившись безо всяких церемоний в малый тронный зал, где царица как раз принимала посла светлых альвов, он был потрясен уже одним выражением ее лица, с которым она обернулась в его сторону. При его виде у всемогущей правительницы и бесстрашной воительницы, все эти годы бывшей для него непререкаемым авторитетом и примером для подражания, вполне явственно возникло выражение ужаса и смущения одновременно. Почти комичной досады, которая отражается разве что на лицах маленьких детей, пойманных при воровстве сладостей. Если бы не странная, но неуловимо знакомая тоска в самой глубине глаз… К счастью, кроме него этого никто не заметил, и длилось-то всё буквально миг, но этого мига хватило, чтобы потрясти самые основы личного мироздания Тора. А буквально через минуту – потраченную на его краткое представление – охрана ввела в зал какую-то очень высокую и худую девицу, чьей худобы не скрывало даже просторное зеленое платье. Речь, видимо, была об ее помолвке – после восшествия Хелы на престол многие из детей знати остались круглыми сиротами, и она – отнюдь не из сострадания – предпочитала не спускать с них глаз, в том числе устраивая с выгодой для себя и Асгарда их судьбу. Быть может, не встреть сестра его так, словно вместо Тора сюда явился призрак Одина, и не будь на шее девицы ошейника с тянущейся от него тонкой цепью, что уже само по себе не могло не заинтриговать – Тор не особо бы в нее вглядывался, а вскоре и просто ушел. А так, пытаясь понять, кого эта странная девушка смутно ему напоминает, он сгреб ее мягкую и белую, но неожиданно крупную для женщины руку и попытался поцеловать. И получил очень даже неженственный удар точно в нос. Взглянул в гневно суженные зеленые глаза, на острый нос с трепещущими ноздрями, и смог лишь пробормотать: - Локи? Чувствуя, как мир под ногами снова рассыпается в прах. Локи жив. Все эти годы был жив. Все эти годы Хела лгала ему. Точнее, молчала. Как когда-то лгал – точнее, молчал – о ней Один… Локи не их брат, он ее сын от Лафея. Или дочь. Его племянник. Или племянница. Это неважно. Важно, что Локи - жив, и Хела по-тихому собиралась спихнуть его в другой мир. Чтобы Тор по-прежнему считал… И чтобы никто не видел её «позор». «Что ж в эту игру можно играть и вдвоем». В конечном счете, он уже давно не был ребенком. Ему не требовались годы, чтобы смириться с тем, что мир – не таков, каким он его себе представлял. Сестра научила его драться за свое счастье. И он не собирался пренебрегать ее уроками. С нею воевать он, впрочем, тоже не собирался. Они – все трое - по-прежнему оставались семьей. И он не готов был жертвовать ни одним из углов этого треугольника. Да и она – тоже. Намного позже, но он все же вспомнит, где раньше видел эту тоску, задрапированную под безмятежность и даже радость. Похожую на тончайшую трещину в чаше – ее не заметить взглядом и не найти пальцами, но вода из чаши все равно вытекает. Такой была Фригга в те дни, когда Локи впервые появился в их доме. Когда Один заточил ее первенца в Хельхейме, а сама она сплетала над Асгардом и всеми Девятью мирами мощнейшее из своих заклинаний, стирающее даже бледную память о ее ребенке. И при этом радостно щебетала над колыбелью внука, и привычно – почти как обычно – улыбалась Тору. Хела была для Локи чудовищной матерью, гораздо более худшей, чем сестрой Тору – об этом он тоже узнал потом, почти пытая ее прислугу. Но можно было сказать точно – ни она, ни Тор никогда себе не простят, что отдали Локи чужакам. Что он покинул Асгард. Что он – их плоть и кровь - не с ними. Поэтому, когда Хела, отпустив и альвов, и Локи с охраной, спрашивает: - Всё в порядке? Или ты хочешь что-то сказать? Тор лишь пожимает плечами: - А от меня требуются слова? Нужны не слова – нужны действия. Сосватанного за Локи незадачливого альва ему не жаль ни мгновения – он чужой. Его можно. - И тебя всё устраивает? - Если меня что-то не устраивает – я решаю это не с помощью разговоров, сестра. Хотя сейчас, крутя в руке уже помятый кубок и слушая уже бесхитростную и веселую болтовню Фандрала, Громовержец все же надеялся, что в эти – так нетерпеливо отсчитываемые им минуты – Хела и Локи все же сумеют поговорить начистоту. Поймут, что прошлое не исчезло и не перестало быть ценным или страшным. Но оно не должно мешать настоящему и должно рождать из себя будущее. И сколько бы народа не обступало их постель – место на ней будет только для них троих.***
- Ты что и впрямь безмозглая скотина, чтобы тебя всюду таскать на привязи? Купальня там. Я буду через минуту. Роскошное платье уже лежало на ковре бесформенным ворохом атласа и кружев. Оставшись в нижнем белье и тонких белых чулках Локи зябко передернул плечами. «Впрочем, чего она тут не видела». Вода была какого-то розоватого цвета, пахла сладковатыми – аж до приторности – цветами, зато была идеальной температуры. Достаточно теплая, чтобы не замерзнуть, достаточно прохладная, чтобы после купания не разморило. И все же, подложив под голову сложенное полотенце, Локи не без наслаждения прикрыл глаза. - Ну и как оно? Расслабленность тут же испарилась. Хела уселась на одну из здешних скамей, явно не беспокоясь о своем платье и не думая о том, сколько женских и мужских задниц на ней наверняка драл ее брат. «И уже завтра утром придет черед моей». Судя по шальному взгляду и жадным поцелуям Тору их публичный «аперитив» более чем понравился и голода не утолил. Скорее наоборот. И едва ли его утолит и образцово-показательное траханье на глазах у асгардской знати. Которое еще и придется разделить с сестрицей. - Чувство, что тебя поимели в рот на глазах у всего Асгарда? Вопрос был ожидаемым, но все равно задел. К счастью, Локи мог на него честно ответить: - Я почти ничего не помню. Хела раздраженно поджала губы, словно всем видом говоря, что ночью он так легко не отделается. После этого она заговорила только после того как помогла ему обтереться, завернуться в широкое полотенце и он, сидя на постели, пытался натянуть на ноги свежую пару чулок. С чулками Локи воюет долго – те никак не хотят натягиваться на влажную кожу, да и ноги в них кажутся бесконечными – во всех смыслах - и почему-то смущается. Эта сцена кажется более непристойной, чем все, что было до этого. Как будто он и заигрывал с нею, и был тем неуклюжим в самом раннем детстве ребенком, каким она его никогда не видела. И видимо, так думает не он один. Царица подходит к нему, мягко оглаживая тонкую упругую ткань, обтянувшую колено, узорную подвязку над ним… И впервые целует его в губы – жадно и злобно. Зная, что уже утром жертва навсегда ускользнет из ее рук. Целует так, словно надеется вытянуть из него данную ею же душу. Свой утраченный шанс. Потерянные годы. Покрывает такими же жадными поцелуями - жалящими как змеиные укусы – шею, плечи и грудь. Запускает руку под полотенце, столь же жадно ощупывает между ног. Локи пытается оттолкнуть ее, пытается стиснуть бедра. - Мама. Это слово действует на Хелу как та уксусная дрянь - на одурманенные мозги Локи. Она почти шарахается от него. И впервые за эти годы, за эти столетия Локи чувствует, что сейчас они оба наги. И к наготе телесной это отношения не имеет. Разве что с содранной кожей сравнить. Извращенность своего желания Хель осознавала прекрасно. Больше того – именно поэтому того и желала. Близость на брачном ложе делает из чужих ранее друг другу людей родных. Инцест же должен подействовать прямо наоборот – разрубить эту ненавистную ей связь, сделать их чужими. Превратить Локи из ее собственного ребенка лишь в супруга ее брата. Потому что невозможно после такого оставаться сыном и матерью. - Ты моя самая большая ошибка, - произносит она треснувшим голосом. – Ты лишил меня всего. В этих дребезжащих словах – та единственная форма извинения, которую может выдавить из себя истинный отпрыск Одина. - Тогда почему не вытравила? Почему не попыталась понести снова уже после победы над Одином? - Смерть не умеет давать жизнь. Во всяком случае, не должна. «Ты мое чудо. Ты мое сокровище», - он никогда не слышал этих слов обычным слухом, но они были реальны. Они были его плотью и кровью. Если бы их не было – не было бы и его самого. - Из-за моего бесплодия Один и лишил меня права наследования. Что ж, это объясняло ее, казалось бы, такое парадоксальное для богини смерти, стремление ввести культ плодородия, даже в самых разнузданных его формах. - Создал из меня оружие, способное лишь убивать, а потом отбросил в сторону, как сломанную вещь. В ответ я начала войну, заключила союз с Лафеем. А потом узнала, что ношу тебя. И ты буквально вытягивал из меня все силы, мелкий ты диверсант. Самим своим существованием. Я ненавидела тебя и любила одновременно. Исступленно. С той самой минуты, когда только узнала о твоем существовании. Каждую минуту своей беременности я думала о том, что нужно от тебя избавиться, но так на это и не решилась. - И когда увидела и поняла, что я не смогу стать для тебя таким же оружием, каким ты была для Одина – ненависть победила? А любовь выродилась в мутное телесное влечение, признаться в котором было тошно и самой себе? - Да как ты смее… - возмущается было Хела, и осекается на полуслове. – Чертов старик. Достал и из могилы. - С твоим титулом жаловаться на мертвеца просто неприлично. Кто кем должен повелевать? – неловко пытается отшутиться Локи. - Ты дрожишь. Плечи у него и впрямь мелко трясутся. - Это от нервов. От понимания, что его мать – сломанная полубезумная женщина, убившая своих отца и мать, и чье единственное оставшееся в жизни светлое чувство отравлено неуместной страстью. Кажется, он начал догадываться, почему они с Тором нашли общий язык. Ошейник ломается с тихим треском. Впервые за столетия он может вдохнуть по-настоящему. - Тебе надо отдохнуть. - Надо, - невесело улыбается Локи. – Но через считанные минуты сюда придет мой муж. И наши гости. И ты лишишь меня перед ними невинности. И никто при этом не увидит, что наслаждаешься ты этим больше, чем положено приличной матери. Всё как ты хотела. Эти едкие слова он подслащивает коротким поцелуем. Хела отвечает таким же и ворчит: - Все же ты невыносимая язва. Отменим свадьбу? - Ты и сама знаешь, что уже поздно. Тор мой муж и по клятвам, и по принятому мной семени. К тому же – если ты сейчас вытащишь у него лакомство прямо изо рта, уже завтра в Асгарде камня на камне не останется. Все мы, Одинсоны, сумасшедшие. К тому же он вечно в походах. И разве супружеская измена страшнее кровосмешения, в котором мы все трое уже замараны по самые уши?