куколка

Тэхен этой ночью сомкнуть глаз не может. Он лежит на спине, изредка переворачивается на бок и смотрит в широкое окно с раздвинутыми шторами. На небе только мрак и чернота. Звезд совсем не видно. Электронные часы показывают второй час ночи. Уже спать бы, да только сон ни в какую не идет, и плевать, что завтра к первой. Тэхен присел и свесил ноги с кровати. Наверное, он не может уснуть, потому что в этой комнате находится впервые. Здесь все Чонгуком пропитано — кровать, две черные тумбочки, черная ваза с сухими цветами, массивные шторы и черного цвета обои. Черное везде. В его квартире, в его одежде, в его душе. По полу гуляет сквозняк, и Тэхен ежится, обнимая себя за плечи. От Тэхена пахнет Чонгуком, и это вызывает мурашки по всему телу. Почему-то Тэхену нравится именно им пахнуть. Словно… так и должно быть. Сегодня. Завтра. Всегда. Ким поднялся с постели, на носочках выскальзывая за дверь. Сам Чонгук предпочел лечь в гостиной на диване. Не оттого, что он — джентельмен, коих поискать нужно, совсем нет. Просто ему делить постель с кем-то не нравится. Он привык засыпать один, в кромешной тьме и не нарушаемой даже дыханием тишине. Чонгук так привык. Только в своем мраке ему может быть уютно и спокойно. За его пределами — война. И то, что Тэхен сегодня у него остался — нонсенс. У него еще никто не оставался. Никто вещи его не носил, никто в кровати не засыпал, никто родинку под ключицей не целовал. Засосы (с позволения) оставляли и царапины на спине, но не поцелуи. Но Тэхену почему-то это можно. И Чонгук сам не знает, почему. Он себе-то на этот вопрос ответить не сможет, а Тэхену и подавно. Он просто вот такой. Такой неособенный, и ничего с этим Чонгук поделать не может. В одно мгновение Тэхена в его жизни слишком много стало, и, кажется, тот никуда уходить и не торопится. Наоборот, оглядывается и подмечает, что ему не нравится, что-то изменить планирует, пытается. Тэхен хочет в его голове, как в квартире своей обустроиться и остаться на подольше. Или, возможно, навсегда. Чонгук думает об этом, выкуривая у окна приоткрытого сигарету очередную. И что, блять, в Тэхене этом не так? Может быть, дело в его внешности? Чонгук смотрит на него, разглядывает, сканирует. У Тэхена часто в фальшивой улыбке губы натянуты. На каждой второй фотографии, что Чонгуку увидеть удалось, он улыбается. Неестественно и специально, подкидывая очередную ложь и себе, и людям его окружающим. Но Чонгуку эта ложь не нужна. Он не улыбается в ответ, на него смотря, и улыбка с губ Тэхена сама собой пропадает. Потому что нет смысла прятаться за маской с тем, кто эти маски всю свою жизнь носит. Бессмысленно. Раскусит. Поэтому Тэхен с ним хочет быть самим собой. И только. Тэхен присел на колени перед диваном. Чонгук лежал на спине, одну руку свесив вниз, а вторую подложив себе под щеку. Он лежал лицом к Тэхену, но верхняя часть была скрыта тенью. Только точеные плотно сомкнутые губы и подбородок — все, чем Тэхен мог довольствоваться. Он протянул ладонь к его лицу, касаясь губ большим пальцем. Холодные. Чонгук весь холоден так, что обжигает. Но Тэхен все равно навстречу ему идет. У Тэхена ощущение, что дамбу эту скоро прорвет. Она трещит, готовая в любой момент сломаться, но Тэхен еще находит силы держаться. — Иногда мне тебя очень не хватает, — тихо сказал Тэхен, поглаживая большим пальцем его скулу. — И иногда… я очень сильно скучаю. Тэхен проглатывает горький комок. Он эти слова Чонгуку вслух никогда не сказал бы, если бы он не спал. Они ему горло раскаленным железом обжигают и душат изнутри. Легкие сжимаются в комок, а сердце болезненно о ребра стучится, отбивая свои последние удары. Тэхен стал слишком много грустить, слишком много думать и погружаться внутрь себя. Он думает, что так себя спасет, но и там его находит. Он теперь везде. Каждую частичку собой пропитал, и даже когда рядом его нет. Однажды Тэхен пил не очень хороший алкоголь в компании таких же не очень хороших друзей, и даже не обращал внимания на то, из чего пьет. А после того, как обратил, ему захотелось в голос смеяться. Там было имя, его имя, которое он сам себе дал, и с тех пор оно так и прицепилось к нему. Тэхен завис на несколько секунд, а после улыбнулся. Даже сама долбаная Вселенная над ним смеется, издевается, что о самом Чонгуке говорить. После этого Тэхен осушил еще две стопки, чтобы ощутить себя достаточно пьяным. — Понятно, — холодно ответил Чонгук. Тэхен замер с занесенной над его лицом ладонью. Еще мгновение назад он этой ладонью хотел его коснуться и нежно обвести пальцами черты его лица, а теперь внутри все холодеет. И одновременно смеяться хочется. Лучше бы Чонгук сделал вид, что спит, что не услышал, Тэхену бы не так больно было, как от простого «понятно». Понятно. Вот и все, что Чонгук ему может сказать. Тэхен чувствует, как нож ему в сердце по самую рукоятку входит, и ухмыляется. Он кивнул, сжав ладонь в кулак, и поднялся с колен. Приходить сюда было глупостью. — Куда ты собрался? — хриплым ото сна голосом спросил Чонгук. Сном это назвать сложно, он почти никогда нормально не спит. Он проснулся сразу же, как только присутствие Тэхена рядом с собой почувствовал. — Куда-нибудь, — резко ответил Тэхен, содрал с себя чонгукову майку и брезгливо ее на пол бросил. Чонгук присел на диване и откинулся на спинку, наблюдая за Тэхеном. Он остался обнажен в бледном свете луны. Чонгук провел кончиком языка по губам. — Сейчас поздно. Утром поедешь. — Я не хочу ждать утра, — прошипел сквозь зубы Ким, направляясь в ванную, где свои вещи оставил. — Ты мне противен и квартира твоя тоже. Я тебя ненавижу. — Отлично, — прорычал Чонгук, резко поднимаясь с дивана и хватая Тэхена под локоть. Он развернул его к себе и прижал спиной к прохладной двери. — Поедешь куда захочешь утром, сука. Не рыпайся. — Я тебя ненавижу, — выплюнул Тэхен, толкая Чона в грудь. — Всем своим сердцем, блять, ненавижу. — Ненавидь, — хмыкнул Чонгук, положив ладонь на талию Кима и прижав его к себе. Тэхен шумно выдохнул, сжав пальцы в кулаки. Его трясет от желания и бурлящей внутри ненависти вперемешку с обидой. Он хочет Чонгука лицом о что-нибудь тяжелое приложить, но только дрожит в его руках, растворяется. Чонгук — искусный кукловод. Он знает, как Тэхену нравится, за нужные ниточки дергает, и Тэхен сам к нему котенком ластится. — Ненависть сильнее любви, искреннее, — прошептал Чонгук ему на ухо. — Поэтому ненавидь меня, а не люби. Звук пощечины эхом проносится по квартире. У Тэхена руки подрагивают и злость в горле клокочет, а Чонгук смотрит на него несколько слишком долгих мгновений, а после смеется, вызывая в Тэхене еще большую дрожь. Он хочет с кулаками кинуться на Чона, но на деле и с места не двигается, пока смех этот вокруг шеи обвивается и змеей душит. Тэхен думал, что сопротивляться сможет, но нет. Не Чонгуку. Глаза застилают слезы ненависти и злобы. Он бьет Чонгука кулаком по плечу, по груди, а Чонгук позволяет. Ему не больно. Ему смешно. И это Тэхена злит еще сильнее. Чонгук выливает в его полыхающий костер целую канистру бензина и смотрит, как Тэхен в нем сгорает. — Сука! — выкрикнул Тэхен. — Сука, сука, сука! — Знаю, — ухмыльнулся Чонгук и крепко сжал его запястье до боли, не позволяя больше поднять на себя руку. Тэхен вгрызся в его губы отчаянным поцелуем. Чонгук резко подхватил его под бедра, вынуждая обхватить свой торс ногами. Тэхен в этот поцелуй всю свою злость выплескивал, губы до крови терзал и своим языком с чонгуковым сплетался. С каждой секундой ему было мало. Хотелось больше. Всего Чонгука. Только для себя. Он впился ногтями в его оголенную спину, нарочито сильно царапая и вынуждая шипеть в свои губы. Чонгук грубо кусал, упиваясь стекающей прямо в рот сладкой кровью. Чонгук внутри Тэхена ломает что-то безжалостно. И им обоим все это нравится. Чонгук опустил его спиной на диван и подложил под поясницу подушку. Тэхен от каждого движения выдыхает гулко и глаза жмурит, не может на Чонгука смотреть. Он ведет прохладным пальцем вдоль его ключицы, касается родинок и медленно соединяет их, новые созвездия только ему, Чонгуку, принадлежащие. Он склонился над Тэхеном и провел носом по его длинной шее, заставляя того шумно дышать и слегка подрагивающими пальцами сжимать свои плечи. Щеки у Тэхена горят, кажется, коснись — обожгут. Тэхен уже давно не девственник и всегда любил сексом заниматься, но именно сейчас кажется, будто все в первый раз. Тэхен рассыпается, когда его шеи касаются потеплевшие губы. Чонгук сначала облизывает участок кожи, туда же и кусается больно, вырывая из губ Тэхена сорванный стон. Ким выгибается и одними губами просит еще, больше боли себе доставить, больше следов оставить, чтобы они огнем адским полыхали у него на коже. Оставленный на коже болезненный укус начал наливаться кровью. Чонгук оставляет на нем засосы-метки, всю шею ими усыпает. Тэхен чувствует, что принадлежит ему одному, но после сам себе мысленную пощечину дает. Ни ему, ни самому Тэхену это ведь не нужно. Тэхен откинул эти мысли подальше. Сожрет себя заживо наедине, а сейчас пусть Чонгук его сжирает. Тэхен сгорает от стыда и не может разомкнуть глаза, когда Чонгук проводит ладонью по внутренней стороне его бедра. Тэхена хочется целовать всего. Целовать и наслаждаться остающимся на губах привкусом. Чонгук заскользил языком по выпирающим ребрам, заставляя Тэхена втянуть живот, обвел кончиком поалевшие бусинки сосков, прикусывая. Тэхен тихо промычал, вплетая пальцы в смоляные волосы Чонгука и крепко сжимая в кулаке. Чонгук целует каждый сантиметр его тела. У него кожа бархатная и бледная. На ней веревки смотрелись бы иконе подобно. Чонгук спускается поцелуями-укусами вниз и ведет носом по внутренней стороне его бедра. Тэхен чувствует раскаленное дыхание на нежной коже и не может сдержать стона, впиваясь холодными пальцами в спинку дивана. Чонгук целует его бедро, придерживая под коленкой, проходится по коже языком, а после больно кусает, заставляя Тэхена стонать вновь, выгибаться. Чонгук приставил пальцы к его губам. Тэхен, ни секунды не колеблясь, понял, чего тот требует. Он обхватил два пальца губами, обводя их языком. Он крепко зажмурился, чувствуя пытливый взгляд даже через мглу. Его взгляд дыру в Тэхене прожигает. Он даже чувствует витающий в воздухе запах жженной плоти. Тэхен сосет его пальцы, как леденец на палочке, втягивает щеки и словно безмолвно говорит, как много ему еще показать может. Чонгук похлопал его по щеке, хваля, и вытащил пальцы, от которых к губам протянулась тонкая нить слюны. — Смотри на меня, — хрипло приказал Чонгук. Тэхен задрожал, чувствуя его прохладные пальцы. — Я сказал, смотри на меня, — прорычал Чон, схватив Тэхена за шею. Тэхен гулко сглотнул и едва нашел в себе силы разлепить глаза. Он поднял взгляд на Чонгука. В его взгляде — тьма непроглядная. Он в нем топит и не дает сделать единственный последний глоток кислорода. Тэхен в подготовке не нуждается, но Чонгук его все равно растягивает, чтобы насладиться этими сладкими пытками. Тэхен приоткрывает губы и заламывает брови, откидывая голову назад. Чонгук погладил большим пальцем Тэхена под подбородком и облизнул губы. — Умница, — шепнул Чонгук, наклоняясь ближе и вгрызаясь в его губы жадным поцелуем. Первый стон-полувскрик Чонгук проглатывает в поцелуе. Тэхен больно царапает его спину и плечи, оставляя алые полосы. Он бы и кожу содрал, если бы мог. Чонгук грубо укусил его за нижнюю губу, разрывая нежную кожицу. Бордовая капля потекла вниз по подбородку и к горлу. Чонгук двигался в быстром рваном ритме, срывая с его губ громкие стоны. Тэхен выгнулся в спине, крепче обхватив ногами Чонгука за поясницу. После легкого шлепка по щеке Тэхен вновь открыл глаза, заглядывая в глаза Чонгука. Так, как он и велел. Чонгук провел ладонью вверх по его животу и груди и остановился на тонкой шее, некрепко сжимая ее пальцами. Тэхен крепче впился ногтями в его плечи, царапая до крови, но не сопротивляясь, позволяя себя душить. Умереть от руки его кажется единственным правильным. Чонгук заставляет смотреть на него, Тэхен взгляд боится оторвать. Он приоткрыл губы от нехватки кислорода и слегка выгнулся, бедрами подстраиваясь под его сбитый темп. — Твое тело, — хрипло прошептал Чонгук, огладив большим пальцем под подбородком и слегка надавливая, — твоя душа, твоя кровь, ты сам — все принадлежит мне. — Тебе, — на выдохе и едва слышно ответил Тэхен. Чонгук слегка ослабил хватку, позволяя ему сделать необходимый глоток воздуха и тут же сжал вновь. — Испей до последней капли и душой моей насладись. Чонгук рычит в ответ и вгрызается в его губы голодным поцелуем. В темноте, что теперь так привычно окружает их двоих, только полные наслаждения от боли стоны, сбитое дыхание и поцелуи. Чонгук раскладывает Тэхена по атому, а после вновь собирает так, как ему того захочется. Каждую косточку в его теле ломает, чтобы заново ее склеить. И вместе с Тэхеном в самом Чонгуке что-то безвозвратно ломается, но что — Чонгук не знает. Просто Тэхен для него другой. Не такой, как были до и как будут после. С ним Чонгук улыбаться начал. Не фальшиво, от чего маска больно стягивает лицо, а искренне, и пусть это мимолетно. Два одиночества, им не скрыть уже фальши. У них выхода нет. Они нужны друг другу. Они друг для друга — спасение. Тэхен смотрит в его глаза, тьмой подернутые, и думает: «Что ты творишь со мной?». Чонгук ведет пальцем по его впалой щеке и отвечает: «А ты со мной что?».

•

Первой просыпается боль. Юнги — точно один большой сгусток боли. У него, кажется, даже ресницы болят. Вокруг тишина. Темнота. Юнги не понимает, день это или ночь, потому что шторы плотно задернуты. Он с трудом разлепляет глаза и стонет, отчего в виски больно стреляет. Он морщится и стискивает зубы. Губы давно пересохли. Он будто тысячи лет не пил. Каждая клеточка на спине изнывала от боли. Юнги попытался встать, но тут же упал на постель, взвыв от боли. Ребра перетянули тугие бинты. В голове отрывками всплывают воспоминания, но Юнги не может их распознать и идентифицировать. Ему кажется, словно он после грандиозной пьянки вновь в своей квартире, рядом на тумбе стоит стакан с водой и таблетка аспирина, невесть откуда выдранная Хосоком и сам Хосок под боком. Но он один. И в воздухе витает приятный запах дорогих духов, который сейчас неимоверно раздражает слизистую носа. Юнги не дома. Юнги вновь очнулся прямо в Аду, из которого выхода, кажется, никогда уже не найдет. Он лежит в тишине и прислушивается. Вокруг стоит мертвенная тишина. Юнги предпринимает вторую попытку встать, и ему это с нечеловеческим трудом удается. Он стискивает зубы до крови от боли и вцепляется пальцами в спинку кровати. Он чувствует, как на спине что-то расходится, вероятно, швы, и вытекает теплая кровь. Не сдержавшись, он воет в голос и кусает себя за плечо, чтобы заглушить крик. Его мутит от боли, шатает и швыряет в разные стороны, голова кругом идет, но он все равно стоит на трясущихся ногах. В глазах стало еще темнее. Юнги крепко зажмурился и начал гулко дышать через рот, успокаиваясь. Колени подкашивались, но Юнги знал, что должен бежать. Хоть из окна, но бежать. Он, придерживаясь за кровать, с трудом дошел до запахнутых штор и крепко схватился за них, резко раздвигая в стороны. Утренний бледный свет больно ударил по глазам, заставляя простонать и, зажмурившись, отвернуть голову в сторону. Юнги так давно не видел утреннего света, что это теперь кажется ему дикостью сущей. Он припал ладонями к стеклу, внимательно рассматривая пейзаж за окном. Лететь, сука, очень высоко. Разобьется. Но под балконом этажом выше он увидел пожарную лестницу. Юнги даже дыхание задержал. Дверь вела, видимо, прямо с лестничной клетки. Его спасение так близко — достаточно только выйти из этой квартиры или так и сдохнуть здесь. Не зная, зачем и кому, Юнги молится. Он бы крестик поцеловал, если бы тот был в его руках, но свой он снял — слишком жег грешную кожу. Поэтому Юнги обращается к Богу мысленно и молит, чтобы хотя бы в этот раз тот его услышал и помог. Но он, как и всегда, не отвечал. Только грустно вздыхал и потягивал из бокала виски. Юнги, придерживаясь за стенку и шипя сквозь зубы от боли, с трудом дошел до двери и вцепился в ручку. Ладони вспотели от волнения и противно скользили по металлу. Юнги сглотнул зарождающийся комок страха и прикрыл глаза, досчитывая до десяти. Он оглянулся в поисках чего-нибудь тяжелого, но ничего не нашел. Он ухмыльнулся как-то обреченно. Глупо было даже надеяться. Юнги прислушался к звукам извне. Оттуда ему ответили такой же тишиной. Он слышал, как громко грохочет его сердце. Это, наверное, каждый человек в городе слышал, только никто не слышал, как он кричит. Зажмурившись и затаив дыхание, Юнги повернул дверную ручку, ожидая, что на него вот-вот кто-то кинется. Но нет. Ничего не произошло. Он аккуратно приоткрыл дверь, выглядывая. Никого. Пусто. Он медленными шажочками, сантиметр за сантиметром продвигался к лестнице, прижимаясь к стене и молясь, чтобы и звука не издать. Тело на каждое движение отзывается адской болью, но Юнги утешает себя мыслью, что каждую рану вылижет, как только отсюда живым выберется. Он очень медленно опустил ногу на первую ступеньку, будто она прямо сейчас обвалится. Но нет. Все было в порядке. Все было тихо. Юнги спустился по лестнице, кажется, спустя час. Он боялся даже дышать, не то, что свое тело вперед заставлять двигаться. Но упорно шел вперед. С лестницы в гостиной через недлинный коридор можно выбежать ко входной двери. Юнги видит ее перед собой и едва не плачет навзрыд. До его свободы — рукой подать. Она перед ним, как на ладони. Юнги готов побежать к ней, завороженный. Он хватает побольше воздуха и внезапно застывает от ледяного голоса: — Доброе утро, куколка, — сказал Чимин, не отрывая взгляда от утренней газеты. Рядом стоит чашка с клубящимся кофе. — Даже не думай. Лучше иди, составь мне компанию. Юнги кричит, только в квартире стоит все такая же гробовая тишина. Он кричит в своей голове. Мин цепляется пальцами за перила, чтобы не рухнуть на колени и не разрыдаться в голос. Чимин поднял на него скучающий взгляд, после — перевел его на наручные часы и отхлебнул кофе. — Не заставляй меня ждать. Мое время — деньги. Юнги и не заставляет. Он как завороженный отрывается от лестницы и идет к нему через всю гостиную. Чимин расслабленно сидит во главе стола и завтракает. Юнги с трудом отодвинул стул неподалеку от него самого и сел. Он кинул взгляд на ворсистый ковер, из которого долго вымывали его кровь, на кофейный столик, на кожаный диван, и желудок скрутил спазм. Он зажмурился и прижал ладонь ко рту. Картинки флэшбеками возвращали его туда, откуда он так рьяно вырывался. — Обещают похолодание, — будничным тоном заметил Чимин, поставив чашечку с кофе на блюдце. — А матушка сегодня испекла клюквенный пирог. Хочешь, привезу тебе кусочек? — Чимин поднял на него нечитаемый взгляд. Юнги молчал, сжав пальцы на своих коленях и опустив взгляд. Он боится голову поднять и губы разомкнуть. В нем смешалось все — страх, боль, рвение, адреналин. Пальцы мелко подрагивали от напряжения. Чимин громко хмыкнул и с тихим шелестом отложил газету на стол. — Как спина? — Пак склонил голову вбок. Юнги поднял на него взгляд, вызывая на губах самодовольную улыбку. — Наверное, очень больно. Но я вновь проявил доброту, вызвал доктора, тебя подлатали. Он должен прийти вечером и осмотреть тебя вновь. Если будешь вести себя хорошо. Юнги уставился на чашечку кофе. Во рту пересохло, даже слюны не осталось. Чимин, заметив его взгляд, со скрипом пододвинул к нему свое блюдце с чашкой кофе. Юнги закусил губу, а после недолгих раздумываний снял чашечку с блюдца и припал губами к краю, жадно отпивая горячий напиток. Чимин тихо засмеялся. — Аккуратнее, обожжешься. Сегодня у меня много дел, — сказал Чимин, вновь глянув на наручные часы. — Бизнес — это такая вещь, которая не терпит отлагательств. Ты же будешь вести себя хорошо, моя куколка? — ухмыльнулся Пак. Он протянул руку к Юнги, чтобы накрыть его ладонь своей, но замер. Горячий кофе растекся по его белоснежной рубашке. Кожу жег кипяток, но Чимин и мускулом на лице не дернул, смотря на Юнги. Его взгляд, словно в замедленной съемке, стал злым. Настолько, что в комнате температура понизилась на несколько градусов. Пару капель стекли по его щеке к подбородку, а Юнги бросил последнюю горсть земли на свою могилу. Чимин ухмыльнулся зло и оттряхнул от капель кофе ладонь. — Видимо, не станешь, — прорычал сквозь зубы Чимин. — Любимую, сука, рубашку испортил, — Чимин резко поднялся, заставляя Юнги дернуться от страха. Горло сжали скользкие щупальца ужаса. — Я не хотел показывать тебе это, но ты ведь совсем не оставляешь мне выхода, маленькая мразь. — Нет! — выкрикнул Юнги, подорвавшись со своего места, и не успел сделать даже и шага, как Чимин сжал его локоть крепкими пальцами и потащил куда-то прочь из квартиры. Он брыкался из последних сил, царапался, вырывался, а Чимин играл желваками от злости. Пак громко хлопнул входной дверью и потащил его к лифту. — На помощь! На помощь! — кричал Юнги до боли в горле. — Кричи, кричи, — оскалился Пак. — Кричи, пока кто-то еще может тебя услышать. Створки лифта разъехались. Внутри стоял мужчина средних лет, читающий что-то в своем телефоне. Юнги застыл, точно каменное изваяние. У него слезы покатились из глаз. Он смотрел на этого мужчину, как на манну небесную. Неужели… неужели он спасен? Юнги хотелось закричать от страха и одновременно — облегчения. Он спасен. Он спасен! — Помогите мне! — закричал Мин, дернувшись в сторону мужчины, но Чимин крепко удержал его на месте. У мужчины на губах появилась плотоядная ухмылка. Он оторвал взгляд от телефона и перевел его на Юнги, разглядывая парнишку, а после глянул на Чимина. — Что, провинился? — спросил мужчина, кивнул на замершего Юнги. — Сожрал мои нервы чайной ложкой, — ухмыльнулся Пак и затащил ничего не понимающего Юнги в кабину лифта. Юнги смотрел на него, не веря своим глазам. У него будто землю из-под ног выдернули и бросили лететь в непроглядную бездну. Ему захотелось рыдать в голос и смеяться. Громко, истерично, до боли. Потому что… он правда надеялся, что его спасут они? Напичканные деньгами люди, для которых остальные — всего лишь игрушки, которых можно ломать кость за костью? Юнги хочет биться в агонии, разбить кулаки о стены лифта и кричать до порванных голосовых связок. Так не бывает. Так не может быть. Не может человек быть всего лишь куклой в руках другого человека. Юнги прижимается спиной к стенке лифта, а слезы безмолвно текут по щекам. Чимин что-то обсуждает с этим мужчиной, Юнги на периферии слышит его смех и внутренне содрогается. Его, кажется, сейчас вывернет прямо на пол лифта. Юнги… обречен. Он — всего лишь мелкая рыбешка в аквариуме, где плавают только акулы. Его сожрут и кости меж зубов перемолят. От Юнги ничего не останется. Юнги — труп, это всего лишь вопрос скорого времени. У него по щекам катятся соленые слезы, в груди легкие в тугие узлы сжимаются и сделать даже маленький глоток воздуха ему кажется невозможным. Юнги дрожит в беззвучных рыданиях. Бог не поможет ему, потому что он в руках самого Дьявола. Мужчина попрощался с Чимином и вышел на первом. Юнги смотрел ему в спину, пока он растворялся в дневном свете, и слезы беспорядочно текли по его щекам. Все кончено. Для Юнги уже все кончено. Он прижал ладонь ко рту и вцепился в нее зубами, чтобы не заорать, когда лифт закрылся и двинулся ниже. В подвал. Чимин крепко сжимал зубы. Его поведение Юнги до бешенства выводило. Его хотелось заткнуть, переломать, а после выкинуть, но еще больше хотелось подчинить. А он все не подчинялся, сука. Строптивый, непокорный, несломляемый. А Чимин, его ломая, чувствует, что у самого внутри ломается что-то. — Умоляй меня, — ухмыльнулся Пак, вновь схватив Юнги за шкирку и волоча за собой. — Проси оставить в живых, на коленях стой, ноги мои целуй. Давай, куколка, сделай это, и я сменю гнев на милость, — Юнги плачет в голос. Чимин тащит его по темному коридору с одной оголенной мигающей лампочкой. Босые ноги больно колет холод каменного пола. — Никогда, — прошептал Юнги. Чимин швырнул его, как игрушку, в дверь прямо перед ним. Юнги ударился плечом и схватился за дверную ручку в поисках опоры. В ушах зазвенело, и стало совсем темно. — Тогда познакомься со своими новыми подружками, — ядовито ухмыльнулся Чимин. Он открыл ржавым ключом скрипучую дверь и, схватив Юнги за локоть, впихнул его в темную комнату, сразу же запирая дверь на ключ. Юнги слышит жалобный скрип ключа в скважине, а после замирает. Он в страхе прижался к двери и закрыл рот ладонью. В нос ударил сильный запах сладковатой гнили. Он патокой осел во рту, на языке, в горле. Так пахнет перегнивающее мясо. В этой комнате воздух тяжелый, теплый, им дышать невозможно. Юнги начинает трясти. По щекам вновь побежали слезы. Ногами он словно в какой-то непонятной жиже стоял, но из-за темноты совсем не мог распознать, что это. Он стоял так, кажется, вечность, перед тем, как внезапно включился неяркий мигающий свет. Юнги закричал, вжимаясь в дверь, как в последнее, что его спасти может. На полу лежали люди. Девушки и парни с обезображенными телами, лицами. Юнги вывернуло желчью и водой на грязный пол. Лежащая перед ним девушка хрипло застонала и потянула к нему иссохшие руки с переломанными пальцами и обломанными ногтями. Юнги заплакал и отшатнулся в сторону. Они начали стонать все вместе, создавая непереносимую какофонию. Они гнили здесь заживо. От них так сладко пахнет разложением. Юнги дерет глотку от этого запаха, и он, не выдерживая, вновь отплевывается желчью. Его начала бить истерика. Он начал долбить кулаками в дверь, кричать, что есть сил, звать на помощь. Какая-то девушка смотрела на него стеклянными глазами. На ее губах застыла жуткая улыбка, а правую щеку уже давно сантиметр за сантиметром выгрызают трупные черви. Юнги ревет, как маленький ребенок, и скребет дверь ногтями, не замечая, что сдирает их до крови, а на двери еще до него оставленные точно такие же следы от ногтей. Он упал обессиленным на колени и уткнулся лбом в дверь, рыдая. — Чимин! — закричал Юнги, ударяя кулаком по двери. Свет выключился. Со всех сторон к Юнги потянулись руки мертвых. Он взвыл в голос, соскребая с двери облупившуюся краску ногтями. Юнги бросили в самое пекло Ада, и его Бог слышал, как взвывал он к нему в агонии. Но в ответ лишь ухмыльнулся, наслаждаясь проносящимися по пустынному коридору криками и стуком собственных каблуков. Мин Юнги сломался, как сломались все до него. Мин Юнги — ничем не отличающаяся от остальных куколка, нашинкованная чрезвычайной смелостью. Но и этого больше не осталось.

•

Чимин выкуривает четвертую сигарету, но раздражение все никак не проходит. Он изредка поглядывает на дорогу и стряхивает пепел прямо на пол машины. Почему он больше не получает удовольствие от того, что с Мином делает? Он его сломал, но… все равно что-то не то. Что-то не так. Чимин думает, а вдруг дело вовсе не в Юнги, а в нем самом? Сколько раз он крики ужаса эти слышал, но ни разу он не оставался стоять под дверью с диким желанием выпустить кого-то. А Юнги хотелось. И пусть сука злит его до скрежета зубов, пусть рубашку ему испортил, Чимин все равно этого желает. И бесится только сильнее. Как же, блять его это раздражает. Ему нужно сейчас о поставке думать, а все, о чем он думает — запертый в подвале Юнги. Наверное, он уже смирился с тем, что сдохнет там, и не подозревает, как прямо сейчас Чимин сам с собой торгуется, чтобы шофера не повернуть назад и не забрать его оттуда. Но он спокойно сидел на месте, сминая зубами сигарету и желая опрокинуть бокал-другой виски. Но на пять часов у него ужин с родителями, который пропустить никак нельзя. Пак хмыкает и выпускает дым вверх. Машина плавно тормозит у массивных ворот склада, принадлежащих Паку. Он затушил сигарету в пепельнице и вышел из машины. На улице слишком резко похолодало. Промозглый ветер тут же заполз под застегнутый пиджак. Обглоданные ветки черных деревьев поскрипывали в тишине. Этот район был одним из тех, куда богачи не суются. Зато, получив склад здесь, Чимин смог помочь не всем, но некоторым из тех, кто в этом нуждался — людям, так и не сумевшим найти работу. Здесь они патрулировали территорию, припрятав за поясом кобуру. С неба начали плавно опускаться снежинки. Утреннее солнце, раздражающее глаза, скрылось за свинцовыми тучами. Такая погода Чимину по нраву. Одно из немногих, что радует его в жизни. Холод всегда ему был по душе. Вечный соратник и спутник. Грязный асфальт начал медленно скрываться под тонким слоем снега, захрустевшим под подошвой. Ворота перед ним открыли двое. Он кивнул и пошел прямо к дверям склада. На асфальте остались следы въезжавшей машины. Наверное, поставщик уже на месте. Хосок глянул на вошедшего в склад мужчину и перевел взгляд на наручные часы. — Скоро подъехать должны, — сказал его напарник, хлопнув Чона по плечу. — Можно, наконец, пожрать. — Ага, — холодно ответил Хосок, не отводя взгляда от наручных часов. Пять минут. Чимин нащупал в темноте выключатель и включил тусклый свет. Тот загорался по очереди, кусками освещая старый склад. Лампы медленно раскачивались под высоким потолком. Пак прошел вглубь и подошел к большому синему ящику. Щелкнув замком, он поднял крышку. Пыль взлетела вверх, заставляя его отвернуть голову в сторону. Под слоем машинных запчастей хранилось кое-что другое — именно то, что интересовало его поставщика. Пак достал из кармана пиджака полупустую пачку сигарет и вытянул зубами еще одну. Огонек зажигалки на мгновение осветил его лицо и потух. Чимин прислонился копчиком к большому контейнеру, накрытому черной пленкой, и прикрыл глаза. Жутко хотелось выпить. Он спокойно курил в тишине, наслаждаясь сигаретным дымом. В тишине склада начал раздаваться тикающий звук. Чимин нахмурил брови и отошел от контейнера, прислушиваясь. — Эй, а кто это? — возмутился напарник Хосока, смотря на въезжающую на территорию черную тонированную машину. — Этих номеров в списках нет, какого… Хосок выхватил пистолет из кобуры и выстрелил ему ровно промеж глаз. Он так и остался стоять, смотря вперед с широко открытыми глазами и ртом. Он упал на колени и ничком подался вперед, пачкая девственно-чистый снег своей кровью. Хосок пониже натянул черную кепку на голову, вскинул ладонь с пистолетом к камере видеонаблюдения, закрепленной на столбу, и выстрелил. Она сверкнула искрами и потухла. А через мгновение его оглушил взрыв. Чимин потерялся во времени и пространстве. В глазах резко потемнело. Он не слышал ничего. Чимин повалился на пол. Он в прострации попытался встать, но вновь упал. Его ноги оказались прижаты чем-то. В глазах все скакало, смазывалось, темнело. Чимин ясно понимал одно — произошел взрыв. В воздухе воняло гарью, жженной плотью и пластмассой, от которой склад наполнялся черным дымом. Глаза слезились. Чимин коснулся своего лица и посмотрел на пальцы, перепачканные кровью. Он опустил взгляд на воткнутый в бедро железный осколок. Его ноги прижал упавший контейнер. Пак прорычал сквозь зубы, пытаясь вытащить хотя бы одну ногу. Но безуспешно. От шока он даже не чувствовал боли раздробленной кости. Языки пламени объяли склад. С потолка в опасной близости от Пака оторвалась и упала лампа, разлетаясь миллионами мелких осколков. Чимин крепко сжал воткнутый в бедро штырь и сжал зубы, резко выдергивая его. Он заорал нечеловеческим голосом, матерясь сквозь зубы. Капли крови потекли изо рта. Вокруг валялись разбросанные детали, взорванные контейнеры и части железных колонн. Чимин застонал, выплевывая сгусток крови. Он начинал задыхаться от гари и нехватки кислорода. Он попытался вновь освободить ноги из-под тяжелого контейнера. Но ничего не получилось. В глаза ударил уличный свет. Он ничего не видел. Вокруг все было смазано. В свете родилась черная фигура, медленно к нему приближающаяся. Чимин стиснул зубы, пытаясь сфокусировать взгляд, но у него ничего не вышло. Постепенно слуха коснулась знакомая мелодия знакомого голоса. Он насвистывал «Дерево висельника». Стук его каблуков громко разносился по горевшему складу. — Ты… — прорычал из последних сил Чимин. — Я, — ухмыльнулся Чонгук и встал перед Паком, склоняя голову вбок. — Какая печальная картина, — с фальшивым сожалением изрек он, присев перед Чимином на корточки. Он достал из-за пояса пистолет и протянул Чимину. Чимин медленно перевел на него взгляд. — Одна пуля, один шанс. Ты ведь мой друг, и тебе нужны особые привилегии. Я не хочу убивать тебя вот так, без боя. — Сукин сын, — выплюнул Пак.  — Зато какой благородный, — ухмыльнулся Чонгук. Чимин выхватил пистолет из его пальцев. Чонгук поднялся на ноги, стоя прямо перед Чимином. Пак вскинул пистолет дрожащей рукой. Его трясло, в глазах троилось, но он лишь покрепче сжал пистолет. В стае акул не может быть друзей, даже приятелей. Все они — враги. Каждый борется за свое место под солнцем, за свою еду, за свою жизнь. Какой же Чимин, блять, идиот. Не думал же он, что эта акула с ним дружбу заводить собирается? Чимин рассмеялся бы в голос, если бы кровью не харкался. Чимин прицеливается. И стреляет. Прямо Чонгуку в лицо. Как ему показалось. Чонгук рассмеялся и выбил ногой пистолет. Тот с громким стуком отлетел в сторону и откатился под подставку с контейнером. Чон поставил ногу на его грудь и ухмыльнулся, пиля поверженного Чимина нечитаемым взглядом. На его губах играла расслабленная улыбка. Он достал из-за пояса второй пистолет и направил Паку в лоб. — Разве мог ты знать, какого маленького змееныша пригрел на своей груди? Твоя любимая куколка так помогла мне, — он скользнул языком по губам. — Ложь, — прохрипел Чимин. Чонгук сильнее надавил ему на грудь. — Только, блять, прикоснись… — Прикоснулся. И еще прикоснусь. Он мой. И все, что тебе некогда принадлежало, теперь мое. — Ты сдохнешь, — засмеялся Пак, смотря ему в лицо. Он начал вновь кашлять кровью от смеха. — Сдохну, — кивнул Чонгук. — Только ты этого уже не увидишь. — Мы еще встретимся, — изогнул губы в ухмылке Чимин. — И тогда казнить тебя буду я. — Тогда до встречи в Аду, друг, — ухмыльнулся Чонгук и нажал на курок. По горящему складу разнесся звук выстрела.

•

Тэхена трясет. Ледяной ветер больно бьет по щекам и прокрадывается под черное замшевое пальто. Он смотрит на закрытый гроб пустым взглядом и молчит. Он слышит крик его матери, которую держат двое людей в черном. Тэхен их лиц не видит. Обезумевшая от горя мать рвется к гробу сына, которого вот-вот засыплют влажной землей. Где-то вдалеке проносится раскат грома, а после сверкает молния. Начинается буря. Неподалеку стоят те, кто пришел отдать честь ушедшему. Сэром, прижимаясь к боку Намджуна, украдкой вытирает слезы белым платочком. Намджун хмур, как никогда. Половина его лица скрыта тенью от шляпы. Он пилит взглядом черное дерево гроба и витает где-то внутри себя, думает о чем-то, чего Тэхен не знает. Сокджин стоит, сцепив пальцы за спиной в замок. Его взгляд отстранен, он будто не здесь вовсе. Тэхен чувствует, что сейчас его колени подкосятся, и он упадет прямо на землю. Он сжал пальцы в кулак, скрипя кожаными перчатками. Он не понимает, как… как то, что вечным казалось, сейчас окажется в земле, и гнить там будет до скончания веков? По его щеке потекла горячая слеза. Но Тэхен хотел бы думать, что это всего лишь дождь. Сонхен срывает горло, а вороны, сидящие на сухих черных ветках, кричат ей в ответ. Тэхена кто-то хлопнул по плечу, но он даже голову не повернул. Он смотрел на гроб и чувствовал, как изнутри легкие медленно разрываются. Он хочет кричать, но молчит. После раската грома начался дождь. Люди в черном раскрыли черные зонты, прячась от непогоды. Сэром поближе прижалась к мужу и уткнулась носом в ворот его пальто. Ее аккуратная ладонь покоилась на животе. Волноваться ей сейчас совсем нельзя. Тэхен перевел взгляд на фотографию Чимина. Он смотрел на него оттуда строго, будто бы упрекая за собственную слабость. А Тэхен уже и забыл, что по его лицу текут слезы вперемешку с дождем. Грузные капли стекали с его волос по лицу. Пальто промокло насквозь. Горячие руки легли на его талию, и после дождь перестал бить по плечам. Тэхен посмотрел на Чонгука, и в нем сломалось то, что сдерживал он так долго. Тэхен вцепился в него, как в спасательный круг, уткнулся носом в шею, вдыхая любимый аромат, и заплакал в голос. Чонгук, одной рукой держа зонт, второй прижимал его к себе и гладил по дрожащей спине. Тэхен впивался пальцами в его пальто и сжимал в кулаках. — Я найду ублюдка, сделавшего это, — прошептал Чонгук ему на ухо, поглаживая по влажным волосам. Он перевел взгляд на фотографию Пак Чимина и изогнул губы в улыбке. — Обязательно найду. — Забери меня, — дрожащим голосом попросил Тэхен. — Забрал, — ответил тихо Чонгук, заправив прядь влажных волос ему за ухо. — Теперь ты со мной. Когда Чонгук повел Тэхена прочь с кладбища, гроб начали опускать в землю. Чонгук выразил свое сожаление матери и отцу, слегшего с инсультом, умершего и купил самый роскошный венок. Его друг достоин быть похоронен так, чтобы о нем помнили все. Чонгук чувствует, как Пак взглядом прожигает его спину с фотографии, и едва заметно ухмыляется. Чонгук открыл Тэхену дверь и посадил на пассажирское сидение. — Сейчас мы поедем домой, малыш, — сказал Чонгук. Тэхен слегка кивнул, даже не посмотрев в его сторону, и опустил взгляд на собственные колени. Стоя отдаленно ото всех, Чонгука ждал человек. Он медленно курил, затягиваясь слишком глубоко, и наблюдал за похоронной процессией издалека. Чонгук подошел к нему и тоже прикурил. Сизый дым поплыл вверх, растворяясь в грозовом небе. Оба молчали, думая каждый о своем. Чонгук — о стаканчике коньяка, Хосок — о Юнги. Докурив, Хосок бросил окурок в лужу, отчего тот тихо зашипел, и перевел взгляд на Чона. — Я выполнил свою часть договора, — сказал тихо парень. — Теперь твоя очередь. — Чон Чонгук всегда возвращает свои долги, — хмыкнул Чон. — Верни мне его как можно скорее, — добавил Хосок прежде, чем развернуться и уйти к своей машине. Чонгук остался докуривать в тишине. Люди постепенно начали покидать территорию кладбища, а в машине его ждет Тэхен. Завтра война продолжится, но сегодня Тэхену нужен Чонгук. Пусть у них будет эта ночь, а завтра его уже могут убить. В его списке «Пак Чимин» отмечен галочкой. Следующий — Ким Намджун. Но это будет завтра. А сегодня, покойся с миром, дорогой Пак Чимин. Чонгук отбросил окурок в сторону и пошел к машине.