•
Чимин открыл дверь погруженного в полумрак кабинета. Сквозь задернутые черные шторы пробился одинокий лунный луч. Он тонкой полосой протянулся по паркетному полу к тому, кто сидел, сгорбившись, и осветил его едва вздымающуюся от дыхания спину. В лунном свете он казался еще бледнее и хрупче. Чимин облизнул пухлую губу и пошел к нему. Стук его каблуков эхом проносился по кабинету. Юнги на него никак не отреагировал. Он сидел, прислонившись виском к стене, и лишь иногда его ресницы подрагивали. Кожу на щеках стянули иссохшие дорожки слез. Запястья изуродованы металлом наручников, они у него багровые, истертые. Видимо, долго бился, пытаясь их сорвать. На острых коленках, к груди подтянутых, созвездия синяков. Картина на миллион. Чимин бы вечно этим любовался. Он отложил черный пакет с эмблемой фирменного магазина на стол и присел на корточки перед ним. Рядом с Юнги стояла собачья миска с нетронутым куском мяса. Даже к воде не притронулся. Чимин ухмыльнулся, перевел на не реагирующего парня взгляд и склонил голову вбок. Какая, однако, строптивая куколка ему попалась. Но если он хочет сдохнуть голодной смертью — Чимин этого ему не позволит. Так легко отпустить его в Ад — кощунство, Пак себе этого не простит. — Ты так похабно относишься к моей доброте, — сказал Чимин с ноткой веселья в голосе. Юнги почувствовал нехватку кислорода, но глаза не открыл, лишь крепче зажмурился. Чимин протянул к нему ладонь, чтобы коснуться щеки и убрать прилипшую прядку волос, но Юнги дернулся, словно от удара, и уставился на Чимина зверьком. Его начало колотить. А он даже сделать ничего не сможет, чтобы защитить себя. Чимин позабавился такой реакции и едва сдержал смешок. Он коснулся большим пальцем впалой щеки и убрал прядь волос, заправив ее за ухо. — Сегодня у меня должен быть хороший вечер, поэтому будь послушным, и я не трону тебя, — предложил Чимин, не переставая улыбаться. Но от этой улыбки внутри все в лед обращается, кожу стягивает и глотку перекрывает. У Юнги ощущение, будто ему в горло залили раскаленное железо. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, только смотреть в эти глаза, подернутые черной мглой, и молиться Богу, в которого не верил никогда. Юнги медленно моргнул, чтобы слеза не мешала. Чимин стер ее тыльной стороной ладони, достал из кармана пиджака ключ и расстегнул наручники. Ладони Юнги безвольно упали на пол. Они слишком долго были в заточении, слишком мало крови получали. Юнги подумал, что теперь их точно ампутируют, если он вообще выберется отсюда живым. Чимин поднял его правую ладонь и начал ласково массировать грубыми пальцами, разгоняя кровь. — Умница, — довольно похвалил Чимин. — Давай, ты должен хорошо выглядеть. Поднимайся. Чимин встал с корточек, подошел к столу и взял пакет, доставая из его недр что-то черное. Юнги знал, что он должен подчиниться и встать, но не мог даже пошевелиться, не то, что встать. Мин безвольно уставился на Чимина, напевающего себе что-то под нос. Эта мелодия кровь в жилах студит. Юнги словно спит, он не хочет понимать, что этот кошмар с ним наяву происходит. Чимин неожиданно остановился и перевел взгляд на неподвижного Юнги. Он выгнул бровь, оглядывая его. — Я непонятно выразился? — холодно спросил Пак. Юнги не отреагировал. Чимин стиснул зубы и пальцы в кулаки. Он повернулся корпусом к парню и медленно двинулся в его сторону. Он издевается над Паком и ищет верной смерти — иначе Чимин никак его поведение объяснить не может. Этот парень, верно, самоубийца. Он не знает, с каким зверем заперт в одну клетку, и играет, дразнит его, прямо по морде бьет своими хрупкими ладошками. Чимин чувствует, как с оглушающим треском лопаются его нервы и цепи. Его рука зависает в воздухе, так и не коснувшись хрупкой шеи, потому что: — Я не… — хрипло выдавил из себя Юнги, — могу. Одному Богу — теперь единственному спутнику в кромешной тьме, известно, каких усилий ему это стоило. Во рту все иссохло. Язык словно в наждачку превратился, а горло покрылось мелкими трещинами. Того и гляди, рассыплется. Только Богу известно, через какой Ад прошел Юнги, пиля взглядом чертовы миски с едой и водой, сам с собой борясь, чтобы ничего из не тронуть. Он прошел через все — и через агрессию, и через торг, и через уныние, а после благодарил свой мерзкий характер за то, что гордость ему не позволила. Лучше сдохнет, чем примет подачки. Этот мужчина наглядно показал ему его место — у своих ног лежать покорной псиной. Но Юнги никогда не сделает это. Пусть бьет, пытается, Юнги не подчинится. Но здесь, в темноте, холоде и голоде он начал сходить с ума. Ему казалось, что порой, очень длинной ночью рядом с ним сидел Бог и рассказывал, с какими шлюхами отдыхал в Аду. Юнги смеялся, плакал и стонал. Он, казалось, совсем сошел с ума. — Что ты не можешь? — уточнил Чимин, прищурившись. — Встать, — шепнул иссохшими губами Юнги. Чимин улыбнулся уголком губ. — Моя бедная куколка, — Чимин провел ладонью по его щеке. — Ты совсем обессилел от собственной гордыни. Мне рассказывали, что ты очень-очень тихо молился, — Пак ухмыльнулся. В его глазах блеснуло что-то демоническое. Если бы Юнги мог заглянуть в его глаза, он увидел бы там пляшущих вокруг пламени адского чертей и Дьявола самого, но Юнги смотрел куда угодно, лишь бы не в его глаза. — Гордыня — очень страшный грех. Ты должен будешь искупить его. Юнги сглотнул. Ему вновь хотелось орать, драть глотку до крови, сбивать кулаки о его лицо, только бы не сидеть вот так, безвольной куклой. Он хочет сделать хоть что-нибудь. Хоть, блять, что-нибудь. Но Чимин подхватил его под подмышки и резко поставил на ноги. Юнги чуть не упал. Ноги словно ватными были, не ему принадлежащими. Чимин приобнял его за талию и повел к столу, чтобы показать подарок, купленный специально для него. — Хоть ты и вел себя плохо, — прошептал Чимин сзади ему на ухо, вызывая ледяные мурашки, — я купил для тебя кое-что. Лиз Шармель — любимый бренд Тэхена. На нем прекрасно смотрится бордовый, но на твоей молочной коже черный — верх искусства, — Чимин улыбнулся уголком губ, чувствуя учащенное от страха дыхание. Юнги со слезами на глазах уставился на лежащее черное белье на столе. — Н… Чимин крепко схватил его за шею, вынуждая откинуть голову назад. Он впился зубами в манящую кожу у изгиба плеча и шеи, крепко стискивая зубы и не обращая внимания на стон боли. Юнги попытался вывернуться, но Пак лишь крепче сжал зубы, словно желал оторвать кусок сочного мяса. Он засосал кожу, оставляя наливающийся бордовым засос, и отстранился, облизав губы. Жаль только, что не до крови. Крови Юнги хочется испить до ломоты в суставах, а его стон — услада для ушей. И Бах, и Бетховен, и Шуберт рядом с ним — жалкие дилетанты. — Давай примерим это, — сказал Чимин, поглаживая пальцами выступающие хребты ребер. Чимин усадил безвольного парня на свой кожаный стул (на котором даже Тэхену не позволялось сидеть), взял со стола черные трусики с кружевной вставкой по бокам и надел их на Юнги, словно на маленького ребенка. У Юнги медленно текли слезы, падающие на его же колени. Следующими были приятные на ощупь чулки. Мин почти не дышал, исподлобья наблюдая за Чимином, явно получающим садистское удовольствие. Последним штрихом стал массивный бархатный чокер с серебряным кольцом. — Посмотри на себя, — прошептал Пак ему на ухо, вызывая рой пробирающих до костей мурашек. — Прекрасная, безукоризненная куколка. Юнги с трудом проглотил скользкий комок слез. Он утер щеки тыльной стороной ладони и из последних сил и остатков гордости вскинул голову, чтобы съязвить что-то, но… не смог. Язык к небу прилип, полностью отказываясь слушать хозяина. Весь вид мужчины кричал о том, что Мину лучше закрыть рот, иначе ему будет слишком плохо, чтобы вот так просто оклематься. Поэтому Юнги… улыбнулся. Он почувствовал, как треснула губа под напором. На кожицу выступила багровая капелька. Чимин довольно хмыкнул, наслаждаясь видом крови на его точеных кукольных губах. Не было еще ни одного человека, который не склонил бы перед ним голову. Мин Юнги может скалиться, сколько захочет, а после Пак вырвет эти чудесные зубки без наркоза. Чимин даже несколько огорчен тем, что Мин вот так просто подчинился. Он даже не успел войти во вкус. Юнги старался ровно держать спину и переставлять ноги. Чимин придерживал его за талию и чувствовал легкую дрожь его полуобнаженного тела. По квартире Пака гулял могильный холод, к которому тот уже очень давно привык. Юнги аккуратно оглядывался одними глазами. Если он хочет выбраться живым, если хочет хотя бы побороться за свою жизнь, он должен выучить это место, которое сейчас ему так ненавистно. Чимин провел его через широкую гостиную, ведущую на террасу с бассейном. Молочные шторы медленно развевались от заползающих в квартиру холодных языков ветра. Тэхен покручивал между пальцев бокал на длинной ножке. Он плотно сжал подведенные алым тинтом губы, едва сдерживаясь, чтобы этот самый бокал с вином не разбить о лицо Чимина. Он сидел во главе стола, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу, медленно покачивая носком навесу. Тэхен хищной птицей наблюдал за выползшим мышонком, которого охранял Пак. Ким припал губами к краю бокала, отпивая вина. На нем самом был точно такой же комплект белья, только бордового цвета, а сверху накинут прозрачный халат. — Присаживайся, — пригласил его Чимин, отодвигая стул перед Мином. Тот послушно сел. Взгляд тут же упал на расставленные по длинному прямоугольному столу блюда. Запеченная в духовке курица, лосось, тушеные овощи, резанные фрукты, овощи, колбасы и сыры, бутылка шампанского и виски. Перед Тэхеном стояла открытая бутылка вина, выпитая наполовину. Чимин сел по другую сторону стола. — Тэхен, угости своего нового друга, — сказал Пак. — Не будь столь жадным, — Тэхен медленно перевел взгляд с Мина на Чимина и нарочито громко хмыкнул. — Нет. Чимин ухмыльнулся и провел языком по губам. Тэхен ответит за свою дерзость, но то будет потом. Сейчас Тэхен не может позволить Чимину указывать ему перед очередной тряпичной игрушкой. Он словно специально опускает его и на одну ступень с этим ставит. Тэхен чувствует, как снова начинает из себя выходить. Стоит только вспомнить о новой игрушке, и ему снова хочется крушить все вокруг, а еще лучше — сбежать к Чонгуку, и пусть тот делает, что хочет, лишь бы Тэхену отсюда подальше оказаться. Не сдержится ведь однажды, и куклу увезут в закрытом гробу. — Ешь, — обратился Чимин к притихшему Юнги, гипнотизирующему такой манящий кусок лосося. Во рту скопилась слюна, словно у пса. Он не ел уже… Юнги не помнит, сколько. Желудок свернулся в болезненный воющий комок, который изнывает от желания переварить хотя бы хлеба кусочек. Но Мин не переступит через себя, к еде не притронется. Юнги знает, что это. Он здесь, как животное, как развлечение. Парень — Тэхен, как Мин запомнил, сверлит его взглядом, точно желает заживо сжечь, и Мин, в общем-то, не против. Но его внимание привлекает лежащий справа нож для мяса. — Я не голоден, — хрипло сказал Юнги. Чимин поджал губы и встал со своего места. Ножки противно скрипнули по полу. Тэхен довольно ухмыльнулся и вновь припал к краю бокала, отпивая вино. Он обожает подобные шоу, хотя доводилось видеть не часто. Нужно иметь необычайную тупость или смелость, чтобы отказать Пак Чимину. Тэхен уверен, эта кукла полна именно первого. Но еще больше раздражает то, что Пак на его неповиновение реагирует не так, как обычно. С любым другим он бы уже наслаждался мольбой и криками, а здесь ждет чего-то, терпит. — Неужели повар старался зря? — процедил сквозь зубы Чимин, схватив кусок лосося, который Юнги гипнотизировал. — Неужели ты отказываешься попробовать то, что приготовили специально для тебя? — Такой невоспитанный, — цокнул языком Тэхен с легкой усмешкой. — Дикарь, — прекрасно зная, что лишь подливает масла в полыхающий огонь. Чимин не обратил внимания на его слова, лишь заиграл желваками. — Я- Чимин резко прижал жирный кусок к его рту. Юнги забрыкался, изворачиваясь и отворачивая голову, но Пак крепко сжал его подбородок пальцами, вынуждая открыть рот. Мин почувствовал, что его сейчас вывернет прямо на этот стол с дорогими блюдами. Мужчина крепко прижал ладонь к его рту, сжимая маслянистыми пальцами его щеки, и твердо, тихо сказал короткое: — Жуй. Юнги не оставалось ничего, кроме как покорно есть, с трудом глотая горький ком и сжимая пальцы в кулаки до боли. Он едва сдерживался, чтобы не дернуться к ножу, но вовремя остановился. Рано. У него не будет третьего и десятого шанса. Он должен действовать аккуратно, расчетливо. Но страх над разумом берет верх, и Юнги едва с этим справляется. Чимин открыл бутылку шампанского с громким выстрелом, заставив Юнги дернуться. Он приставил горлышко к его губам, вынуждая пить. Сладкий алкоголь потек по губам и подбородку. Тэхен закатил глаза и подлил себе в бокал новую порцию вина. — Возишься с ним, как с немощным, — упрекнул Тэхен, склонив голову вбок. — Смотреть противно. — Он еще не способен сделать это сам, — с ухмылкой ответил Чимин. Юнги зажмурился, пытаясь оттолкнуть от своих губ бутылку, но Чимин насильно заставлял его пить, половину разливая по шее и груди. Как велик был соблазн самостоятельно слизать шампанское с его кожи, и как жаль, что Чимин шампанское не любил. Тэхена это начинало выбешивать. Он поднялся из-за стола и неторопливо пошел в гостиную, держа в пальцах бокал со своим вином. Он, в отличии от Мина, знал, чего сегодня хочет Чимин. — Ты, видимо, совсем не хочешь меня слушать, — холодно сказал Чимин и полез в карман своих брюк, выуживая прямоугольную черную коробочку. На практически обессиленный организм алкоголь подействовал сразу же. Юнги почувствовал тошноту и головокружение, но, увидев коробочку в руках Пака, его вновь захлестнул страх. — Нет, — шепнул Юнги, вжимаясь спиной в спинку стула. — П-пожалуйста… — Да, — ухмыльнулся Чимин и закинул овальную таблетку в рот. Чимин вгрызся в сладкие губы голодным поцелуем и сжал волосы на его затылке в кулак. Юнги, протестуя, замычал и крепко сжал губы, не позволяя себя целовать. Пак прорычал, второй рукой скользя по его влажной груди к шее. Он крепко обхватил ее пальцами, перекрывая доступ и так скудного кислорода. Чимин уверен, что этот мальчишка умеет много, и уверен, что ему это голову снесет, но так упорно сопротивляется, что вызывает назойливое желание его убить. В области груди он чувствовал легкие толчки и удары, а после его руки вцепились в широкие плечи, а губы сами собой разомкнулись. Чимин протолкнул горьковатую таблетку ему в рот и закрыл губы ладонью, вынуждая принять наркотик. Пак отстранился и посмотрел в его испуганные глаза, полные слез. — Тш-ш, — улыбнулся уголком губ Чимин. Он провел кончиком языка по его щеке, слизывая соленую горячую слезу. — Не нужно плакать, малыш. Сейчас тебе будет хорошо. Пак взял Юнги под локоть и помог подняться. У Юнги дрожали ноги и перед глазами все кружилось, точно на потерявшей контроль карусели. Тэхен сидел на мягком ворсистом ковре, оперевшись сзади на руки и наблюдая за Чимином с его новой игрушкой. Ему это место, некогда бывшее отдушиной, опротивилось. Тэхен сел на колени и скинул с худых плеч халат, отложив его подальше. Бокал с допитым вином стоял на стеклянном кофейном столике. Чимин сел на кожаный диван и расставил ноги. В темноте вспыхнул огонек зажигалки, на миг освещая его лицо, а после потух. Пак обхватил губами фильтр сигары и затянулся, в наслаждении прикрывая глаза. После короткого «Приступай», Тэхен потянулся к замершему и слегка покачивающемуся Мину. Он обхватил изящными пальцами его израненные запястья и потянул к себе на ковер. Юнги послушно опустился. Тэхен пробежался пальцами по его груди, обжигая холодом. Кожа Юнги покрылась мурашками. Тэхен исследовал его тело, словно доселе не открытые человеком горные хребты. Он был во много меньше самого Тэхена. Маленький, хрупкий и до безумного худой. И Тэхена это злило еще больше. Он с трудом давил в себе чувство ненависти, наступал самому себе на горло, чтобы сейчас оглаживать ладонями его шею, плечи и выступающие лопатки. Сам Юнги с трудом осознавал, что с ним сейчас происходит. Алкоголь и наркотик смешались в крови, туманя сознание. Спину приятно охладил ворс ковра. Тэхен навис над ним, седлая его худые бедра, и провел языком от ложбинки меж ключиц до самого пупка. Юнги шумно выдохнул, втягивая живот. Тэхен оставил легкий поцелуй на выступающей тазовой косточке, а после прикусил слегка, чтобы отметин не оставалось. Чимин этого не любит. А Тэхен хочет ему шею прокусить и кровью насладиться. Тэхен знает, как подать себя, чтобы от желания изнывали. Он прогибается в спине, краем глаза наблюдая за Паком, у которого на лице — маска каменная, и мысленно ухмыляется. Юнги вцепился короткими ногтями в его плечи, шепча какой-то бессвязный бред. Тэхен даже не пытался вслушиваться. Все, кто на его месте был, умоляли о большем, а у этого с губ срывалось лишь одно короткое «нет». Тэхен остановился губами на его шее, вылизывая и прикусывая солоноватую кожу, а пальцами скользнул во внутреннюю сторону бедра. Юнги кричал в своей голове, но губы словно зашили. Он не смог произнести ни звука. Он не понимал, что происходит, но ясно осознавал одно — это неправильно. Он не должен позволять этому происходить. Тэхен больно укусил его в шею, сразу же проходясь по укусу языком, а после снова кусая. Юнги дернулся, как от пощечины, утопая во взгляде напротив. Ким смотрит на него со всей ненавистью, что душу его терзает, а после ухмыляется дьявольски. Чимин провел кончиком языка по губам. Напряжение свернулось тугим узлом внизу живота, в черных классических брюках стало слишком тесно. Тэхен приближается к его лицу и жарко выдыхает на сухие потрескавшиеся губы. Их губы разделяют всего пара миллиметров, от которых через мгновение и воспоминания не останется, но… По комнате разносится глухой хлопок. Тэхен отшатнулся, прижав ладонь к горящему лицу, и уставился на замершего Мина в неверии. Из носа медленно стекала багровая змея, обвивающая приоткрытые губы. Тэхен тяжело сглотнул комок чистой агрессии и сжал свободную руку в крепкий кулак, представляя, как пальцы его сжимаются на этой тонкой шее. Юнги замер с занесенным крепко сжатым кулаком, смотря Тэхену, сжигающему его заживо, в глаза. — Ты… — хрипло шепнул Тэхен, — посмел поднять свою грязную руку на меня? — Приведи себя в порядок, — холодно сказал Чимин. Он затушил сигару в пепельнице и поднялся с дивана. Кожа тихо скрипнула. — Эта сука-, — прорычал Тэхен, но Чимин одним взглядом его оборвал. Тэхен поджал губы и поднялся с ковра, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть в сторону этого покойника. Сука. Он сам, своими руками вырыл себе сырую могилу, лег в нее и попросил землей засыпать. Тэхен засыплет, а после бетоном зальет. — Вставай, — приказал грубо Чимин, расстегивая ремень своих брюк. Тэхен брезгливо утер стекающую кровь тыльной стороной ладони и бросил в с трудом вставшего на колени Мина презрительный взгляд. Он бы пожелал ему остаться в живых, если бы сам не желал посыпать солью его могилу. Ким резко поднял с пола свой халат и твердым шагом направился к лестнице. Он в этой гребаной квартире больше ни на минуту не останется. Ни одна сука не позволяла себе трогать его, а этот… Тэхена трясет от желания разбить его лицо. — Ты совсем смерти не боишься, да, малыш? — склонил голову вбок Чимин, крепко сжав в кулаке его волосы. Юнги часто заморгал, пытаясь сморгнуть пелену со своих глаз. Но тщетно. Чимин грубо дернул его волосы, вынуждая смотреть в свои глаза. В его глазах разверзся Ад. Даже нежное «малыш» пропитано могильным холодом. — Никто и никогда не смеет трогать то, что принадлежит мне. Я за упавший с его головы волос полгорода похоронить могу, а ты позволяешь себе причинять ему боль? — Чимин крепче сжал кулак. Юнги не смог сдержать болезненного стона. Он схватился дрожащими пальцами за его запястье. — Нет, — шепнул Юнги, сам не понимая, к чему. Просит жизнь себе сохранить? Или, наоборот, от мучений поскорее избавить? — Ты пересек черту. Чимин с пренебрежением откинул его голову и выпрямился, вытаскивая из шлевок кожаный ремень. Юнги подавил всхлип, пальцами сжимая ворс на ковре. Его сердце бьется так громко, что, кажется, весь мир слышит, там же и болит, сжимается от страха. Дышать трудно. Он молится, чтобы сознание потерять, даже к Богу, что рядом с ним ночами сидел, обращается, но тот трусливо голову прячет. Юнги вновь остался один. Чимин сложил ремень вдвое. — Смотри на меня, — слова-льдины врезаются в кожу. Юнги не может не. Он поднял на Пака стеклянные глаза, полные непролитых слез. Они блестят в лунном свете, но и луна скоро скрывается за свинцовыми тучами. Где-то далеко слышится грозный раскат грома, и вместе с тем — удар кожаного ремня по нежной щеке. Юнги дергается в сторону, а слезы брызгают из глаз, обжигая горящую щеку. Но Мин не позволяет себе плакать в голос. Его спина содрогается беззвучно. Чимин насильно возвращает его в то же положение, что и до удара, и вновь бьет. Удар кожи о кожу приносит удовольствие, но его, блять, так мало. Юнги пытается прикрывать лицо, только понимает — тщетно. У него по лицу катятся слезы вперемешку с кровью. — Никогда не смей трогать то, что принадлежит мне, — зарычал Чимин, оставляя последний удар на окровавленной горящей щеке. Чимин схватил обессиленного и уже мало что соображающего парня и уложил грудью на кофейный столик. Он уже и не сопротивлялся, прижимаясь щекой к холодной стеклянной поверхности и размазывая по ней свою кровь. Он должен был схватить тот нож, должен был хотя бы попробовать защититься им, а теперь… Теперь слишком поздно. Юнги умрет вот так. Он смотрел безжизненными глазами куда-то в пустоту квартиры и тихо ронял слезы. — Ты должен запомнить, как не нужно себя вести, — прошептал Пак ему на ухо и погладил ладонью меж лопаток. — Кажется, твои чудесные крылья вырвали не до конца. Но мы исправим это. Послышался стук каблуков, который постепенно становился все отдаленнее. Юнги остался в кромешной тьме и тишине. Голова разрывалась на миллионы частей, глаза горели и воздуха критически не хватало. Мин дышал через приоткрытый рот, но грудь словно стянули железными прутьями. Он должен бороться. До талого. До конца ебаного мира. Поэтому он с трудом оторвал грудь от столешницы и оказался вновь грубо к ней прижатым. Юнги больно ударился виском о стекло. — Это даже становится смешным, — ухмыльнулся Пак. Юнги не понимает, как он может передвигаться вот так бесшумно. Когда он хочет, чтобы его слышали, его слышат, а иногда сливается с тьмой воедино. — Глупая раненная птичка пытается вспорхнуть и улететь, совсем позабыв, что ее чудесные крылья сломаны. Таким, как ты, мы вырывали их, — прошептал мужчина ему на ухо. Мин дрожит, когда чувствует что-то тонкое и холодное, скользящее вдоль позвоночника. В уголках глаз скапливаются слезы, а в груди — чувство безысходности. Он не сдерживается, и всхлипывает в голос. Ему страшно так, что все тело дрожит, и он буквально готов молиться до стертых коленей, чтобы он отпустил его, но… Но именно здесь он найдет свою смерть. Юнги это чувствует и содрогается в беззвучных рыданиях. — Она новая, — спокойным голосом сказал Чимин, поглаживая пальцами деревянную ручку. — Я ее еще ни с кем не использовал. Повода не было. Бездушные куклы беспрекословно выполняют то, что ты им скажешь. Но ты не такой, правда? — Пак улыбнулся уголком губ, вплел пальцы в его волосы и, грубо сжав, отдернул назад. — Ты не бездушная кукла. Но тем интереснее тебя сломать. Воздух рассекает тонкий прут с маленьким железным крючком на конце. Юнги дернулся от страха, ожидая удара, и не заметил, как до крови прокусил нижнюю губу. Металлический привкус заполнил рот. Чимин засмеялся, издеваясь. Ему нравится, как эта птичка, запертая в клетке, пытается прутья сломать, но вновь и вновь встречает на своем пути новые. Он наверняка знает, что это бесполезно. Но не сдается и борется. И тем самым только будит спящих внутри Пака демонов, и каждый из них исходит слюной от желания поиграться с маленькой строптивой куколкой. Первый удар выбивает из его горла крик. Острый крючок впивается в его спину неглубоко, и Пак тянет его вниз. Бледная кожа расползается под напором, оголяя плоть. По его спине вниз побежали кровавые змеи. Чимин упивался криками боли. Это как самый настоящий кайф, таблетка под язык, ангельская пыль или несколько грамм прямиком в вену. Это заставляет его хотеть еще. И еще, и еще, и еще. Юнги наплевал на его доброту и решил показывать зубки вместо смирения. Непокорный, строптивый и до безумия глупый. Маленький глупый мальчик, попавший в сети паука. И почему Чимин не убьет его прямо сейчас? Его держит что-то, только что — он понять не может. И свербит, и тянет, и ноет, но он и не думает останавливаться, рассекая его спину рваными ранами. Он весь в собственной крови. Картина на все миллионы мира. Чимин заносит руку для очередного удара, но не ударяет. Мин уже давно не кричит, не ласкает его своей болью, и, кажется, он должен получить от этого садистское удовольствие, но чувствует лишь еще большую злость. И даже не понимает, на кого. Пак наблюдает, как медленно бежит струя крови по его бедру, к колену, а после стекает на пол. Юнги от боли потерял сознание, и, словно назло, Чимин вспомнил, как от потери крови умерла его очередная игрушка. А с Юнги он, блять, такого, не хочет. Пак раздраженно отбросил прут на пол. Тот упал с глухим стуком. В воздухе витал запах крови и вина, а за окном начал накрапывать дождь. Ему до ломоты в костях хотелось что-нибудь сломать, разбить, разорвать, истерзать. И какого-то черта от того, что он с Мином сделал, он не получил удовольствия. Слышать его крики — наркотику подобно, а после пришла пустота. Всеобъемлющая и всепоглощающая. Чимин сжал в пальцах свой пиджак и бросил человеку, верной тенью стоящему у двери: — Не дай ему подохнуть.•
Чонгук вздернул бровь, рассматривая своего полуночного гостя. Тэхен выглядел крайне рассерженным и совсем немного — грустным. Глаза были красными, но, вероятно, всего лишь от ветра. Чонгук обхватил пальцами его подбородок, поворачивая голову к свету. Губа разбита и нос припухший, а под ним остались капельки засохшей крови. Чонгук хмыкнул и убрал руку. — Это он сделал? — Нет, — холодно ответил Тэхен и без разрешения вошел в квартиру, зацепив Чона плечом. Тот закрыл дверь на замок и повернулся к раздевающемуся Киму. — Ванная там, — кивнул Чонгук подбородком на дальнюю дверь по коридору. Тэхен ничего не ответил и молча направился туда. Чонгук налил в бокал коньяк и поставил его на письменный стол. Через приоткрытые шторы, массивно ниспадающие на пол, кабинет изредка освещали багровые молнии. В подсвечнике на столе медленно горела одинокая свеча. Ее пламя танцевало с гуляющим по квартире холодом, дрожало, трепетало в его пальцах, как искусная танцовщица. Чон сел в кресло и склонился над разложенными по столу бумагами. Во всей квартире свет не горел. Только тонкая полоска белого света протянулась по полу из ванной, куда была приоткрыта дверь. Чонгук бросил на нее взгляд. Тишину дома нарушал тихий стук дождя о стекло и шум работающего душа. Чонгук отпил коньяк и слизнул капельку с прохладной губы. Его обнаженную спину облизывал мрак. Чонгук щелкнул ручкой и принялся что-то записывать в чистом листе. Тэхен вытер волосы черным полотенцем и тряхнул головой. На крючке висела футболка Чонгука, которую он снял без разрешения и надел. И, конечно, он навсегда из памяти вычеркнет, как аккуратно держал ее в своих руках и вдыхал его запах, который пьянит разум сильнее вина. Тэхен отказывается думать, что именно к нему пришел. Не потому, что идти больше некуда, а потому что… хотел. Тэхен не понимает, какого черта с ним происходит, но каждый раз крутит в руках телефон, борясь с желанием написать ему хоть что-нибудь. Например, о том, что он удачно закрыл очередной зачет или сколько баллов набрал по тому или иному предмету за семестр, о том, что минувшей ночью ему приснился кошмар или хотя бы простое «привет». А потом Тэхен сам себя ладонью в лоб бьет и думает, что он — идиот последний, и зачем ему вообще этот Чонгук сдался. Иногда Тэхен Чонгука совсем не понимает. И себя не понимает тоже. Ким прислонился плечом к дверному косяку, наблюдая за его неподвижной фигурой. Одно время Тэхен даже желал закончить это все. Такие отношения обычно ни до чего хорошего не доводили. В его голове крутилась только одна мысль: «Я к нему больше не вернусь». Но вернулся. И признаваться не хочет, как сильно вернуться хотел. Я перед тобой свою душу наизнанку, посмотри, что там творится. Зависимость от людей — самая страшная. Можно бросить курить, можно от алкоголизма вылечиться, а как спастись от наркотика, в имени которого всего пять букв? Тэхен не знает. Он пообещал себе, что уйдет сразу же, как только привязываться начнет. И смешно то, что ему уже давно пора уйти, а он думает, что останется всего лишь еще на мгновение. Точно в последний раз. А после уйдет. Кажется, в психологии эта стадия третья — торг. Тэхен сам с собой торгуется и прекрасно знает, что только ему решать — уйти и спастись, или остаться и позволить ему разрушить себя. Тэхен ухмыляется и трет ладонями слезящиеся глаза. Тэхен тихо подошел к Чонгуку со спины и обхватил длинными пальцами крепкую шею. Свеча дрогнула и потухла. Сизый дым медленно пополз вверх. Чонгук расслабленно откинулся на спинку стула и поднял глаза на Тэхена. Он держит руку на его шее, но чувствует, как задыхается сам. За окном сверкнула молния, отражаясь в его полных слез глазах. Чонгук поднял ладонь и утер его слезу большим пальцем. — Я тебя защищу, — тихо сказал Чонгук. Тэхен грустно улыбается, и хорошо, что Чонгук этого не видит. — Да, — шепнул Тэхен. Только от себя защитить не сможешь. Тэхен наклонился, касаясь губами его губ, на которых остался вкус коньяка. Он коньяк ненавидит, но с губ Чонгука он кажется вкуснее всякого вина. Тэхен обхватил его лицо прохладными ладонями, а Чонгук свои пальцы запустил в его еще влажные после душа волосы. Чонгук не любит, когда так — медленно и трепетно, но чувствует, что Тэхену необходимо это. Он медленно и глубоко целует его, оглаживает затылок и впалые щеки. Ранка на его губе начала кровоточить. Чонгук жадно слизал его кровь языком, а Тэхен что-то жалобно промычал потерянным щенком, ластясь ближе к его груди. В темноте маски слетают. Тэхен больше никого из себя строить не хочет. Он не сильный ни капельки, не холодный, не столь самодостаточен, каким казаться хочет. Тэхен может соврать Чимину, Чонгуку, всему миру, но только самому себе соврать не сможет. Тэхен — слабак. Он делает вид, что это тепло ему не сдалось, что ему и в холоде уютно, но нет. Ложь. Ложь — это все, что жизнь Тэхена наполняет. Он чувствует, что эта маска врастает ему в лицо, но когда-то, очень-очень скоро она пойдет трещинами и рассыпается прахом, обнажая его скелет. — Ты плачешь? — Чонгук едва шевелит губами, но Тэхен, конечно, слышит его. Он каждый звук его голоса жадно ловит. Тэхен улыбается. Нет, конечно же он не плачет. Просто кое-где его маска недостаточно плотно к лицу сидит. Чонгук поднялся со своего кресла и вплотную подошел к Тэхену. Одну ладонь он положил на его талию, а второй взял его ладонь, слегка вытягивая в сторону. Тэхен положил ладонь на его плечо, туда же — голову, и глаза прикрыл. Спокойно. Хорошо. Тэхен хочет, чтобы этот момент длился вечность. Всегда. Он аккуратно вдыхает запах чонгукова тела, чувствует его крепкое плечо и совсем-совсем невесомо касается родинки под ключицей. — Потанцуешь со мной? — В темноте? — Тэхен поднял голову, заглядывая в глаза Чонгука. Но их не было видно. Его лицо было скрыто мраком. — Да, — кивнул Чонгук. — В темноте. Чонгук покрепче прижал Тэхена к себе, но, скорее, это Тэхен к нему прижимался изо всех сил. Ему так хотелось плакать, что он губы до крови кусал и отдавался Чонгуку, что плавно кружил его в танце. И поцеловать хочется до жжения его губы, но Тэхен почему-то не тянется. И Чонгук тоже. Чонгук для него — книга без обложки и описания, и, кажется, он иногда открывается, дает пару страниц прочесть, но и те на непонятном Тэхену языке. Дает почувствовать себя особенным, другим, не таким, как все прочие, а потом и это чувство отбирает. А Тэхен перед ним обнаженный, хоть и тепло одет. Тэхен горько ухмыляется, потому что сам виноват. Он хочет сбежать и от Чимина, и от Чонгука, начать жить как-то по-другому, но… не убегает ведь. Хочет свернуться котенком, клубочком у его ног, только знает, что он не сбережет. Тэхена желают, но не обнимают. Тэхен обнимает себя за плечи холодными ночами и чувствует себя куклой. Пустышкой. Он смаргивает вновь накатившие слезы и утыкается носом Чонгуку в шею. Когда-нибудь он правда уйдет. Соберет размазанную по стенке силу воли и гордость и уйдет. И пусть потом будет плакать и подушку кусать, но не вернется, как бы сильно новой дозы не хотелось. Уж лучше чистая водка и пачка крепких сигарет, чем вот так. Чонгук чувствует, как обжигающие слезы стекают вниз по его шее и тут же замерзают. Тэхен не для него. В Чонгуке ниже нуля, а Тэхен там пытается найти хоть маленький тлеющий уголек тепла. Тэхен маленький и глупый. А еще он обязательно уйдет. Когда-нибудь. А пока танцует с ним в темноте.