Чай с мелиссой и медом

Да на это ответит, Несущийся мимо, Да сломавший крыло*

      Клерик первого класса Джон Престон ровным деловым шагом идет к кабинету Временного Правителя. Мечты о свободном обществе остались в Подполье, хрупкое равновесие могло удержать только правительство, стоящее — вот ирония! — за спинами армии и Тетраграмматона. За что боролись?       — Меня сегодня вечером не будет, — с порога сообщает Джон.       Юрген поднимает усталые глаза.       — Вот как?       Клерик отводит взгляд. Юрген ждет. На улице раздаются выстрелы и сдавленный стон.       — Разве это то, что мы хотели? Что ты хотел?       Юрген пронзительно смотрит на него, вздыхает, снова отводит взгляд.       — Думаешь, я не понимаю? Не чувствую, не думаю? Нам бы только перетерпеть сейчас, — Юрген замолкает, кивает своим мыслям. — Что ж, один вечер. Отдохни. Постарайся без глупостей…       Над Пустошью сгущаются сумерки. Мягко тарахтит мотор автомобиля. Вокруг тихо. Тихо и спокойно. Здесь можно хотя бы на час, на два забыть шум Города. Его города, его Либрии. Вернее, того, во что она превратилась. Прозиум кончился, кончился сладкий сон народа, в котором все было просто и понятно, в котором ничего не надо было решать и ни за что не надо было отвечать. Теперь каждый открыл в себе свои чувства, своего внутреннего зверя, и совсем немногие смогли посадить его на короткий поводок. Хаос в душах выливается в хаос на улицах. Стоило ли оно того?       Джон съезжает с разбитой дороги и глушит машину. Выходит, подставляет лицо теплому летнему ветру. Тихо, спокойно…хорошо бы так и остаться здесь, в тишине, насовсем… если бы не дети. Пора возвращаться.       Машина не заводится. Мотор издевательски фыркает и замолкает. Потом еще раз. И еще раз. Датчик топлива дрожит около нуля. Прекрасно, просто прекрасно! До города километров тридцать, и вот — на тебе. Без глупостей…       Клерик дергает жесткий воротник, проверяет оружие. Что же, ночевать придется в машине, уже сейчас почти ничего не видно. Джон опускает сиденье и пытается устроиться поудобнее.       Да, это совсем не город. Тишина давит, наполняясь непонятными, неизведанными звуками природы, к тому же с последними лучами солнца уходит и все летнее тепло, ночной холод потихоньку берет свое, пробирается под плащ, предательски потряхивает. Вот ведь!       Джон совсем уже коченеет, как вдруг какой-то новый звук заставляет его встрепенуться. Кто-то пробирается к нему. Дикий зверь? Негнущимися от холода пальцами клерик нащупывает оружие.       В лицо бьет луч фонаря.       — Не лучшее место для ночевки, — произносит женский голос.       Джон пытается выбраться из машины. Окоченевшие ноги слушаются плохо.       — Да вы же замерзли совсем! Как же так угораздило-то? — голос такой, словно ей, незнакомке, не все равно. Не плевать на другого человека. Значит… значит, она чувствует давно, давно прячется здесь от таких, как он, вернее, каким он был раньше. Лишь бы не испугалась его формы…       Джон чувствует, что его тянут за руку. После пары шагов ноги нестерпимо колет.       — Потерпите, тут совсем близко…       И правда, минут через десять нечаянная спутница протаскивает его через густые заросли, и перед ними появляется небольшой деревянный дом. Дом. Деревянный. Посередине небольшого сада, освещенного тремя фонарями с вычурной металлической отделкой. Вокруг клумбы с какими-то цветами. Цветы, сад, резные фонари — в каких-то тридцати километрах от Либрии. С ума сойти… Как?!       Женщина практически затаскивает его в дом, усаживает в кресло, настоящее мягкое кресло, уходит и через минуту возвращается с одеялом.       — Вот, погрейтесь пока, я сейчас приготовлю чай.       Джон может наконец разглядеть хозяйку. Перед ним достаточно молодая женщина в серо-зеленом свитере, темно-рыжие волосы не собраны, но явно уложены — больно ровной волной спадают, взгляд светло-серых глаз мягкий, очень мягкий.       Так не бывает, это Пустошь, место побоищ и развалин.       — Удивлены? — спрашивает женщина с полуулыбкой, разливая по кружкам что-то горячее и резко пахнущее.       — Поразительно…       От горячей жидкости по телу разливается приятное тепло. Джон сжимает чашку, наслаждаясь тем, как отогреваются руки. Хозяйка садится в соседнее кресло и откровенно с интересом его разглядывает. Но во взгляде что-то еще, неуловимо знакомое.       — Согрелись?       Джона пронзает воспоминание. Так смотрела на него жена за секунду до ареста, когда взгляд словно подсвечивается чем-то изнутри. Жена его любила. Он ее — …нет. Прозиум, чтоб его, сколько бед, сколько сломанных судеб.       — Как вас угораздило?       — Бензин кончился. Не знал, что это может быть настолько неприятно. Что это? — Джон кивком указывает на чашку.       — Чай. С медом и мелиссой.       — Приятный, — Джон замолкает. Голова потихоньку начинает соображать. Но происходящее кажется все более сюрреалистичным.       — Кто вы?       Женщина усмехается.       — Мелисса.       Джон чувствует, как горячая жидкость попадает не в то горло, сдерживает кашель.       — Это имя такое?       — Да, — женщина усмехается еще раз.       — Красивое…       — Да, мне его на день рожденья подарили.       Джон резко поднимает глаза на нее. Да она развлекается! И… почему она его не боится? Одна, в глуши, давно чувствующая, его, в форме Тетраграмматона.       — Не страшно ночью вот так незнакомого человека домой приводить?       Женщина горько дергает уголком рта.       — Я собирала травы, услышала машину. Подобралась поближе и видела, как вы стояли в тишине и подставляли лицо ветру. Не по мою душу, стало быть. Что, в городе так тошно?       Джон судорожно кивает. Откуда?       — Я говорила ему… — женщина дергает головой, — нельзя так.       — Как — так?       — Так: насильно не осчастливишь. Впрочем, что уж теперь… — и преувеличенно веселым голосом: — Бензин я вам найду, у меня всегда есть запас для генератора. А теперь отдыхайте…       ***       — Кто она?!       Юрген удивленно смотрит на Престона. Тот продолжает:       — Ты же все знаешь, да? Тогда ты не можешь не знать. Женщина, тридцать километров по трассе NNW. В лесу, в деревянном доме, окруженном цветами, варит травки.       — А, — Юрген кивает.       — И?       — Джон, послушай. Не лезь. Забудь. Считай, что встретил ведьму. Или лесную фею. Глориану.       — Что значит забудь? — клерик нервно мечется по кабинету. — Как так? Как она там живет? Почему ее никогда не находил Тетраграмматон? Она же не прячется, что же это тогда?       — Престон, повторяю, забудь. Тебе же будет спокойнее.       — Ты ее знаешь, да? Ты ее боишься? Это тебе она говорила, что так нельзя?       — Как — так?       — Вот так, — Джон машет рукой в сторону окна.       Дверь в кабинет распахивается, в нее впихивают молодого человека в форме народной милиции, за ним влетает женщина. Мелисса. Мелисса?! Только без того внутреннего света в глазах, сейчас она больше похожа на фурию.       — Сидеть здесь!       — Что значит… — закончить Юргену не дают.       — Ты же этого хотел, Юрген. Ничего, посидит. Герой… — последнее слово выплюнуто со смесью презрения и брезгливости. Дверь захлопывается. Милиционер икает и демонстративно трет предплечье…       — Это что еще за мадам? Хватка железная…       Юрген недобро смотрит в его сторону.       — Хотел бы я знать, что ты натворил.       — Я?!       — Ну не я же! — взвивается Юрген.       Молоденький милиционер ничего не понимает. Джон тоже.       — Эта, как ты говоришь, «мадам», раз уж появилась здесь, будет иметь право командовать. Возможно, больше, чем я.       Джон пораженно смотрит на Юргена. Тот отворачивается и нехотя продолжает:       — Люди получили эмоции, чувства, а управлять ими не умеют. Это хаос. Она психолог, она умеет быть убедительной, она сможет как-то стабилизировать наш мир. Вернее, может, и не сможет, но кроме нее некому совсем, мы потеряли эти знания, сожгли их, их больше нет. А чувства — есть, хаос — есть.       — …       — Она не из Либрии, — поясняет Юрген.       — …       Дверь снова распахивается, но в этот раз не с такой яростью. Мелисса входит, садится на край стола, за которым сидит милиционер. Тот поеживается, пытается отодвинуться. Она горько, еле заметно кривит губы и тихо спрашивает:       — Ты не виноват, да? Бедные мои, вы такие, какие есть, да? Вы не можете отвечать за свои изуродованные судьбы, так? Но ведь если вам сложно отвечать за себя, то как дети могут отвечать за отцов?..       Дальше она говорит тише и тише, Джон не может разобрать ни слова. Но когда пытается подойти поближе, Юрген резко хватает его за локоть и шипит:       — Не лезь… Видишь же — она работает.       Милиционер прячет лицо в ладонях. А Мелисса говорит и говорит.       Джон больше не пытается услышать. В дверном проеме стоят Робби и Лиса. У мальчика распухает переносица, рассеченная бровь обработана чем-то малиновым, рука прижата к груди. Мелисса продолжает говорить.       Наконец она замолкает. Милиционер плачет. Юрген молчит. Робби прижимает лед к щеке. Джон чувствует медленно закипающую ярость, кулаки сжимаются сами.       — Что. Здесь. Происходит?       Мелисса предупреждающе касается его предплечья. Джон не отрываясь смотрит на милиционера.       — Я упал с лестницы, — раздается голос Робби. Мелисса с облегчением выдыхает, Джон краем сознания отмечает, что не только он не дышал эти секунды.       — Три раза, — скептически шепчет Юрген.       — Это я… мой брат… чувствительный преступник…был… — милиционер не прячет лица.       Джон рвется вперед, Мелисса виснет у него на руках, пытаясь заглянуть в глаза, поймать взгляд.       — Подожди, клерик, подожди, Престон, послушай, Джон, ну послушай же…       Клерик стряхивает ее и останавливается, пытаясь отдышаться. Мелисса бросает через плечо милиционеру: «Иди же уже», и снова смотрит Джону в глаза.       — Послушай меня, ты же не понимаешь, а он, — кивок в сторону Робби, — он понял… Нельзя умножать зло, особенно сейчас, ну нельзя же. Если ребенок смог простить месть за то, в чем он не виноват, если он простил, если он попытался прикрыть… Джон, прислушайся к его выбору, он оплачен страхом и болью, Джон…       Джон падает на стул и прячет лицо в ладонях. _____ * «Ветер», Юрий Шевчук и ДДТ