Чай с мелиссой и медом

…Мы как свечи на ветру, Дивный сон еще нам снится, Да развеется к утру…*

      Юрген и Мелисса прожигают друг друга взглядами. Тишина становится почти осязаемой. Юрген не выдерживает первым.       — Да, я помню, что ты говорила. Помню. Но ты пойми…       — Да что тут понимать… — в голосе женщины усталость и какая-то обречённость, — вы думали, нет, вы ВЕРИЛИ, что человек по природе хорош, что дай ему волю — и он пойдет к радости, дружбе, любви. Достоевщина!       — Прости, не понял?       — Скажи человеку, что он хороший — и он будет хорошим… Ну, так примерно… Только это не так, ты же видишь, не так!!! Злу достаточно импульса, добро требует постоянной — постоянной! — работы над собой!       — …       — Не согласен? Посуди сам, зло растет не из потребности в нем, люди всё-таки не садисты, ну, в большинстве своем. Что есть зло? Попытка существовать комфортно в ущерб другим людям. Что есть добро? Попытка сделать существование других комфортнее в ущерб себе…       Мелисса останавливается, пытается понять, поняли ли ее. Юрген с сомнением качает головой.       — А этот мальчишка, — кивает он головой вслед ушедшему милиционеру, — разве ему стало, как ты говоришь, комфортнее? Неужели стало? С чего бы?!       — В нем живёт боль. Боль за брата. И боль, что ничего не сделал.       — И?       — Можно смириться с этим, сказать себе «да, я мог заметить раньше, мог уберечь, мог пойти с ним, в конце концов». А можно назначить виноватым винтик системы, — Мелисса кивает в сторону Джона, — и пытаться отомстить ему. Разбить утюг за то, что обжёгся.       — Но он же…       — Даже не задумался, ни на секунду, что делает что-то не так! Диктатура государства, Прозиум, слепое подчинение привели к атрофии морали, понимаешь? Людям неоткуда понять, что хорошо, что плохо, их этому не учили, они сами об этом не задумывались и не задумываются. Такой, как он, может убить десяток человек за ерунду какую-то, может, мимо проходили и один из них пнул щенка, не знаю, и будет считать себя правым…       Джон чувствует, как перехватывает дыхание, сердце пропускает удар. Десять человек за щенка, говоришь? Мелисса мельком смотрит на него и резко прищуривает глаза, взгляд становится изучающим. Она молчит. Джон хочет отвести взгляд — и не может.       — Знакомо? — слово как удар. Джон наконец отводит глаза. Мелисса обходит стол и снова ловит взгляд. Жёстко усмехается. — Я знаю о том случае. Вопрос был в спасении собственной жизни, да? Но только того, что я сейчас сказала, это не отменяет, — резко заканчивает она.       — И что ты предлагаешь? — вмешивается Юрген.       — Верни Прозиум. На добровольной основе…       — Нет!!! — кричит Юрген и бьёт кулаком по столу. — Нет, — уже чуть тише добавляет он, — если мы вернёмся к нему, значит, все было напрасно.       — Да не напрасно! И никто не говорит о постоянном применении! Люди не будут глушить радость, люди будут бояться того негатива, что поднимается из глубины души, и глушить его.       — Это полумера, ты не можешь не понимать, — Джон видит, что Юрген не готов согласиться.       — У тебя есть другой путь? — Мелисса спрашивает это с издёвкой. Она знает, что есть и что на него Юрген готов ещё меньше.       — Если вдруг… если вдруг мы возобновили производство Прозиума, сколько людей — по-твоему — согласятся на него?       Мелисса думает, думает дольше, чем если бы ответ был готов.       — Процентов восемьдесят.       Слова звучат как приговор. Джон чувствует почти физически замешательство и разочарование Юргена.       — То есть ты думаешь, что все было напрасно?       Мелисса убеждённо мотает головой.       — Вы остановили крематории.       Джон усилием воли загоняет подальше в глубины памяти воспоминание о тех глазах, о том взгляде.       Юрген молчит. Мелисса садится напротив, пытается поймать взгляд.       — Ты просто рассчитываешь на победу человеческого не у тех людей.       Юрген недоверчиво поднимает взгляд. Мелисса кивает в сторону Лисы и Робби.       Брови Правителя ползут вверх, не столько в удивлении, сколько с немым вопросом.       — Как ты думаешь, господин революционер, сколько детей отказалось от Прозиума тихо и незаметно?       — Процентов пять?       Мелисса качает головой.       — Десять?       — Больше семидесяти, Юрген.       Цифра изумительно высокая. Джон недоверчиво смотрит на Мелиссу.       — С чего ты взяла? — спрашивает Юрген.       — Меня учили работать с эмоциями, — Мелисса горько вздыхает. — Для начала, их надо уметь увидеть, я — умею.       — Но как?       — Юрген, ваши родители пережили войну, они помнили весь тот кошмар, они видели в Прозиуме панацею. Вы, их дети, видели тот ужас, которым сопровождалась даже мысль об отказе от него, вы впитали, что это нужно, необходимо. А ваши дети видят колющихся зомби, и больше ничего, они не переживали ответа на вопрос «зачем?». Им проще. И потом, не забывай, они растут без него, развиваются без него, все это постепенно. Они умеют управлять собой. Вот это и будет твое первое поколение без Прозиума, поколение, умеющее держать себя в руках…       — Не слишком ли долго ждать?       — А ты как хотел?!       — А ты не учитываешь, что воспитывали их, как ты говоришь, «зомби»? Не слабоваты ли они будут?       — Слабоваты? Слабоваты?! Юрген, очнись, эти дети провожали родителей с подразделениями Тетраграмматона, чтобы больше никогда их не увидеть! Эти дети научились прятать свою боль от всего мира! Они научились жить со своим одиночеством, они годами смотрели в глаза тех, кто должны бы были стать им самыми родными, и не находили ни отблеска любви и сострадания! Годами!!!       Джон смотрит перед собой. Кулаки сжимаются, костяшки пальцев белеют. Когда он разожмет их, увидит багровые следы ногтей, но сейчас он не чувствует этого. Мелисса продолжает.       — Я тебе даже больше скажу. Ты искал человека, способного уничтожить систему, — она кивает в сторону Джона. — Искал, ждал, наблюдал… провоцировал, — Юрген пытается возразить, Мелисса жестом останавливает его, — нет так нет, как пожелаешь. Но искал, ждал, оценивал — долго. А ведь лет через семь-восемь был бы готов… — Мелисса испытующе смотрит на Джона, словно просчитывает реакцию. Подходит ближе, собирается протянуть руку…       Не делай этого, это моё, МОЁ, это нужно пережить самому!       Мелисса опускает руку, но не отходит. Продолжает:       — Юрген, ты знаешь, зачем эти дети шли учиться ган-кате?       Вопрос повисает в воздухе. Ответ понятен, но он должен быть произнесен.       — Знаешь, что на самом деле сделал Джон? Самое главное, что может сделать мужчина, что может сделать отец. Он избавил сына от той роли, которую тот себе предрешил. Он же медленно и верно, все просчитав, учился, чтобы выполнить вашу мечту, ты положил на ее исполнение полжизни, а он — собирался положить всю! Слабоваты, говоришь?! А когда десятилетний мальчик час за часом, год за годом идёт к тому, чтобы вспыхнуть факелом и в огне уничтожить тех, кто лишил его матери…       Почему так больно? Словно в открытую рану воткнули нож и поворачивают, поворачивают, кромсая плоть… Горло перехватывает, больно даже дышать, но слез нет. Клерик, где же ты был все эти годы?..       Медленно, с мукой Джон поднимает глаза на детей. По лицу Робби сложно что-то сказать. Робби, мальчик мой, сын мой… Лиса плачет. Плачет, как плачут взрослые, беззвучно, не скрывая слез.       Мелисса бросается к ней, обнимает, прижимает лицом к плечу. Ее взгляд снова полон того тепла, понимания, любви, которые так поразили Джона при первой встрече. И сострадания.       — Девочка моя… бедная… плачь, не бойся… теперь уже можно…       Лиса вцепляется ей в плечи, начинает рыдать в голос.       — Я так скучаю по маме…       Мелисса со значением смотрит на Юргена поверх Лисиного плеча. Переводит взгляд на Робби.       У него дрожат губы.       Мелисса освобождает одну руку, жестом зовет его к себе. Робби секунду колеблется, еле заметно мотает головой. Мелисса — это заметно — обдумывает, что сказать.       — Вы даже не смогли оплакать маму, да? — Робби дергается, Мелисса продолжает: — Робби, по потере плакать можно… по потере плакать нужно… это неправда, что мужчины не плачут, им тоже бывает больно… просто… плакать лучше при тех, кому доверяешь, — последние слова Мелисса произносит еле слышно. Робби срывается к ней, утыкается в плечо.       Мелисса гладит детей по волосам. Минуты идут.       Джон не знает, не чувствует, что сейчас сделать правильно.       — Робби, ты не будешь против, если я попрошу у Джона разрешения забрать вас на недельку к себе? За город?       Робби согласно кивает.       — Джон? Им надо помочь пережить… Я умею помогать, — она даже не спрашивает, ставит в известность.       Джону остается только кивнуть. И ощутить свою бесполезность.       Мелисса берет детей за руки, кивает на прощание, пропускает перед собой. Уже издалека доносится повеселевший голос Лисы:       — А мы возьмем с собой Пуффа?       Престон и Юрген остаются сидеть в безликом кабинете.       ***       Джон упирается лбом в стекло, провожает взглядом детей. Юрген молчит.       — Так почему ты говорил держаться от нее подальше?       Юрген вздыхает, испытующе смотрит на Джона.       — Престон, ты вообще понял, что сейчас произошло?       Джон хмурит брови. После всего сказанного нет сил думать над чем-то еще. А подвох есть, он чувствует это. В чем же?       Юрген ждёт ответа. Джон поджимает губы, разводит руками.       — Я не вижу, что не так.       — Тебя не волнует, что ты отпустил детей неизвестно куда с незнакомым человеком?       Джон резко собирается, он это умеет. Хватается за ручку окна. Четвертый этаж — не проблема для тренированного тела. Еле заметная беззлобная насмешка в глазах Юргена останавливает его. Клерик смотрит на своего правителя с немым вопросом.       — Сядь. Да сядь же, ничего с ними не случится.       Джон послушно садится. Юрген занимает его место у окна, смотрит вдаль и прикусывает щеку. Думает. Нет, взвешивает, что можно рассказать.       Наконец, решается.       — Тебе приходилось работать с информацией класса VRO? Знаю, приходилось. Здесь все ещё серьезнее… Помнишь Фрэнка Войнича?       Конечно, он помнит. Джон три года был его напарником, с ним получил первый класс. Фрэнк был лучшим, недосягаемо лучшим. А два года назад… были какие-то слухи, неявные, пугливые. Фрэнка перестали упоминать. Совсем. Джон пытался выяснить что-то — напарниками они уже не были, — но наталкивался на стену секретности — и отступил. Но Фрэнк-то здесь причем?!       — Мелисса была его женой.       Джон вскидывает неверящий взгляд на Юргена. Фрэнк был образцом, идеалом Тетраграмматона…       Юрген кивает.       Кажется, в Либрии все не просто не так, как он всегда верил. Десять, сто раз не так. Когда никакой самой больной фантазии не угнаться за реальностью.       — Он всегда говорил, что Прозиум не всесилен. Вот этого я в ней и боюсь…       Джон молча ждёт продолжения.       — Престон, клерик первого класса, ты думаешь, кроме Либрии, человечества на Земле не осталось?       Джон пожимает плечами. Так всегда учили, так говорил Вождь… Вождь… Ещё одна иллюзия, ещё одна ложь. Стоп, Юрген же говорил, что Мелисса не отсюда!       — Да, клерик. За Большой Ожоговой грядой есть аналог Либрии — ОРССЛ Гармония. Странное государство…       — Откуда?..       — Отличный вопрос. В основном от Мелиссы и ее мужа, самые секретные архивы крайне скупы, в них упоминается только то, что она — Гармония — есть. Так что можно ли верить всему… — Юрген скептически дергает плечами.       — А вот эта ССРЛ — что это?       — ОРССЛ — Объединенная Республика Счастливых Свободных Людей. Мелисса как-то шутила, что страсть к таким сокращениям в крови у ее народа. Но смысл в названии есть. Мы пошли по пути Прозиума — кто не чувствует, тем легко управлять. Путь Гармонии другой — чтобы государство было стабильным, люди должны быть счастливы.       Да ну?       — Именно. Вижу, не веришь. Зря. Если у нас есть… был… неважно, Тетраграмматон, то у них — организация психологов. Людей, которые следят, чтобы остальное население было счастливо, которые, если замечают грусть — веселят, если видят беспокойство от проблемы — решают ее, супругов подбирают по идеальной психологической совместимости. У них хорошие ресурсы, механизированные заводы, агрокомплексы вокруг требуют минимального вмешательства для производства, люди работают только для того, чтобы не скучать в праздности… каждый день разные культурные мероприятия, праздники, все четко просчитано, чтобы удовлетворить максимальное количество людей, жизнь бьет ключом… Психологи следят за всем, берегут каждого, делают жизнь максимально комфортной и счастливой…       Юрген замолкает, смотрит в окно тяжёлым тоскливым взглядом. За окном серые небоскребы, мрачные люди в серой одежде…       — Но ведь это Утопия, так не бывает!!!       — Что именно?       — Нельзя же человека сделать счастливым, если у него есть чувства! Есть же зависть, ревность, ненависть… они неискоренимы, нельзя отделить их от любви, радости…       — Престон, ты повторяешь сейчас Вождя, слово в слово, — Юрген усмехается, — а Гармония решила эту проблему. Психологи, люди, которые все понимают в эмоциях, в чувствах, в самых мельчайших желаниях других людей. Джон, это для нас хорошее и плохое неотделимо, им разделить ревность и любовь, зависть и стремление к успеху, грусть и радость — раз плюнуть. Мы это потеряли, они — нет, они это умеют и умеют хорошо!!! Ты видел, как мальчишка, горящий жаждой мщения, готовый искалечить ради этого ребенка, полностью переродился — не смотри так, я знаю, о чем говорю — полностью, Джон! — после того, как Мелисса с ним поговорила полчаса, а она ведь даже не доучилась!!!       — А как она оказалась здесь?       — Подробностей я не знаю, вроде как Фрэнк был в Гармонии с заданием и привез ее оттуда… с одобрения Консулата, чтобы, так сказать, знать врага в лицо…       — Но я не понимаю… Фрэнк был самым, понимаешь, самым верным! Он же при мне как-то колол две ампулы за раз! Чтобы не давать врагу ни малейшего шанса! Ты хочешь сказать, что она настолько полюбила его, что бросила идеальную жизнь ради существования рядом с клериком?!       Юрген резко поворачивается.       — Вот то-то и оно… почему она вообще могла согласиться оказаться здесь? Бросить всё, всё, счастливую беззаботную жизнь? — он снова отворачивается к окну. Джон уже хочет что-то сказать, но Юрген продолжает: — Если бы я знал, если б я только знал… Посмотри туда, — он кивает за стекло, — мы не справимся сами! Нам нужны ее знания, ее навыки, ты сам видел, что она может, только так у нас есть шанс обуздать все то, что мы выпустили! И при этом не могу доверять ей, совершенно не могу, она не укладывается в голове! Если бы я только знал, почему…       Юрген снова замолкает, но на этот раз не обречённо, а словно найдя выход.       — Вот что, клерик, — Джон непроизвольно вздрагивает, — ты, ну пусть не ты, твои дети — чем-то вы зацепили ее. Попробуй понять…       — Но я…       — Знаю. Но ты уж постарайся.       Джон выходит из кабинета подавленный. Брошенная Гармония… Есть о чем подумать…       И ещё ему неожиданно неприятно думать о Фрэнке. _____ *в эпиграфе слова песни «Мы как трепетные птицы» группы Пикник