Восходящая звезда

«Мне не о чем разговаривать с людьми, которые никогда не были в театре, для меня такие люди попросту — воздушные шары: внутри ничего нет. Как можно жить в Нью-Йорке и ни разу не сходить в театр! Я думаю, что это просто невежество и неуважение, в первую очередь, к самому себе. Для меня: Искусство — вечность. Музыка — жизнь. Игра — смысл. Я не говорю приходить конкретно на мои представления, я понимаю, что это не всем по карману. Как ни крути, я выступаю на Бродвее, в театре «Широкий путь» — и это поистине один из самых дорогих театров Нью-Йорка, хотя я рада каждому зрителю, потому что моя игра ещё никого не оставляла равнодушным. Театр — это моя жизнь. Впрочем, если человек не может позволить себе такое удовольствие (сейчас я о себе: я — удовольствие), он может посетить «Брукс Аткинсон», довольно неплохой театр, хотя и слишком дешёвый для меня, но для «среднего класса» подойдёт и он, хотя я думаю, что для таких людей подойдёт любой театр. Театр вдохновляет. Понимаете, каждый раз когда я прихожу на работу меня переполняет вдохновение, я не могу войти в холл и не тронуть коралловые бархатные занавески, я не могу не зайти в свою личную гримёрную и не рассмотреть свои костюмы, хотя я знаю их все наизусть, я не могу не провести рукой по светящимся лампочкам, обрамляющим моё зеркало. Каждый раз ступая босыми ногами по сцене, я специально встаю на единственную скрипучую половицу, запоминая её тонкий короткий скрип под моей ногой. Этот скрип похож на звук открывающейся ржавой двери. Стоя одной ногой на этой половице, я ощущаю пустоту под ней, я представляю, сколько пространства скрывается под дощечками сцены, я представляю, что то пространство, пустое и холодное, — это люди, презирающие театр и актеров. Презирающие меня. Позёры, люди, не знающие ничего о настоящем искусстве. Пустота под сценой — мир таких людей; поднимая голову вверх, они думают, что видят небо, но на самом деле это мой пол с обратной стороны. Многие пытались принизить меня и мою игру, ежедневно я получаю гневные письма, ежедневно критики приходят посмотреть на меня в надежде, что я оплошаю, но этого не случается, потому что я, как и моя игра, безупречна. Вы правильно поняли, я не люблю своих зрителей. Да, я говорила, что рада каждому, кто пришел посмотреть и оценить игру, но истинных любителей искусства мало, а дилетанты меня заботят так же, как и люди, не бывавшие в театре. Повторюсь: моя игра еще никого не оставляла равнодушным. Знаете, мои поклонники и недоброжелатели — это одни и те же люди, их статус определяет моё поведение, в одном интервью меня поддерживают и становятся поклонниками, в другом не понимают и становятся недоброжелателями, и так от статьи к статье! Это как каждую минуту перебегать дорогу на одном и том же переходе. Что я думаю насчёт этого? Пусть бегают себе дальше. Когда-нибудь все эти люди остановятся на середине перехода и поймут, что все они хотели быть мной, но не дотянули даже до моей копии». Люси Хартфилия, интервью для «Times New Roman».

1761 человек помещается в огромном зале театра «Широкий путь», и именно столько пришли посмотреть сегодняшнее представление. Люди копошились как муравьи в поисках своих мест. Театр был огромен: высокие стеклянные потолки, отражающие в себе золотой пол; серебристые стены, огромные хрустальные люстры, свисающие с потолка; багровые занавески — в этом месте всё было исключительно. Даже люди здесь были исключительные, точно одевались под стать зданию, словно неодушевлённое место могло оценивать вкус пришедшего. Многие могут подумать, что знатные люди, которые приходят в «Широкий путь», всегда выглядят эстетично, но это не так. Зачастую богатые не знают, что такое эстетика, у них, как и у всех обычных (нормальных) людей, есть стиль (зачастую копированный или безвкусный), но до эстетики им далеко. Понимаете, в чем разница? Стиль — всего лишь разновидность, допускающая подражания, в то время как эстетика — тонкая наука, принимающая в свой круг особенных людей. Если вы полагаете, что богатые люди особенные, то вы ошибаетесь. Богатые — это всего-навсего люди, имеющие лишние деньги. Суть лишних денег в бóльшем подражании, так сказать «с размахом». Богатые строят дома, как в журнале «Home for you», одеваются в тоже, что и их любимая актриса, покупают еду, которую едят в рекламах. О таких людях говорят: «Они могут себе это позволить». Подражать могут все, и неважно, насколько дорого. В огромном зрительском зале не осталось свободных мест, был слышен гам, все ждали начала представления, все говорили о том, как не могут дождаться его. Многие смотрели на огромную плотную ткань занавеса, скрывающую то, что в данный момент происходило на сцене. А в данный момент за кулисами было темно, а сцена была пуста, актёры только начали надевать свои костюмы, и зрительское ожидание никого не волновало. «Какой смысл торопиться, если сейчас они подвластны актерам? Некоторые зрители такие поверхностные, ведь они могут даже не знать названия представления, но приходить только ради моей игры, — думала Люси, убирая непослушную прядь за ухо. Она сидела в нижнем бельем на диване в своей просторной гримёрной и смотрела на простенькое белое платье, которое висело на двери шкафа. Улыбка от собственного превосходства не сходила с лица молодой актрисы. — Выключат свет — люди начнут аплодировать; поаплодируют, когда занавес будет подниматься и когда на сцену не спеша выйдет директор Макаров и поприветствует всех перед представлением. Зрители будут бить в свои ладони, когда появятся актеры, и даже если я задержусь на час, меня в любом случае поприветствуют, как только я выйду на сцену. Пораженные игрой, они будут долго и громко аплодировать в конце представления». Занавес поднимается, и в зале раздается первый хлопок, через секунду следующие сто, пока не начинает аплодировать весь зал. Директор, вышедший на сцену, кланяется в знак приветствия. Люси улыбается: как легко всё предугадать, когда каждый концерт происходит одно и то же. Как легко знать наперед исход этого представления. В гримерную входит Леви МакГарден — личная гримёрша и костюмерша Люси. Девушка снимает платье с дверцы шкафа, расстегивает боковую молнию, задирает подол и тянется к голове Хартфилии. Когда с верхом покончено, Люси сначала подаёт Леви правую руку, а затем левую, и костюмерша аккуратно поправляет рукава платья. Наконец Люси встаёт с дивана и направляется в сторону сцены, проводит рукой по своим мягким волосам, высвобождая ранее убранную прядь, осторожно шагает по ступенькам на сцену. Представление состоит из четырех актов, в последнем ей придется снова дарить свой поцелуй одному из коллег, а именно — Нацу Драгнилу. Сейчас она проходит мимо него, он ничего ей не говорит, они даже не смотрят в сторону друг друга. На сцене их часто ставят вместе, в газетах врут об их романе, но на самом деле Люси с ним холодна, а с недавних пор он ей и вовсе неприятен. Уж поверьте, если между ними и есть взаимные чувства, они отнюдь не светлые. Но об этом позже. Люси появляется на сцене, где зрители уже наблюдают игру Грэя Фуллбастера, в зале раздаются аплодисменты. Она подбегает к Фуллбастеру, который играет её старшего брата Шона, прижимается к его груди и начинает громко плакать, Грэй обнимает девушку за плечи, она кладёт голову ему на плечо. — Что с тобой происходит, сестра? — О, милый брат, сегодня я встретила юношу и с первого взгляда поняла, что он — моя любовь! — Ну что ты так драматизируешь? — Грэй берет Люси за руки, они вместе садятся на черный диван. В зале гробовая тишина, спектакль цепляет с самого начала, а после появления Люси, казалось, все зрители и вовсе перестали жить. В первом ряду высокий рыжеволосый парень в который раз потер стекла своего театрального бинокля. В первом ряду бинокль бесполезен, потому что всё видно очень хорошо, но мужчина, не в первый раз бывавший на представлениях, уже привык смотреть на Люси через него — через бинокль он видит все черты лица девушки: её лёгкий макияж, её катящиеся слезы. Видит, как дрожат алые губы, как сильно она сжимает руку Фуллбастера, как костяшки её пальцев начинают белеть, видит игру, которая вся запечатлена на её лице. Между тем сценка продолжается, Грэй толкает девушку в грудь, Люси падает на подлокотник дивана, Грэй кладёт руку на её лоб, лицо Люси краснеет. — Да у тебя жар! — Вскакивает Фуллбастер, он мчится к маленькому круглому столику, наливает стакан воды, быстро возвращается к Люси. Девушка берет стакан в свою руку, парень в первом ряду видит, как она дрожит. — Гони эти мысли! — Начинает злиться Шон. — Сегодня к нам приезжает кузен*, и мы наконец встретимся! Понимаешь? Мы ведь с тобой его никогда не видели! С тех пор, как наша матушка скончалась, он так нас поддерживал, хотя жил на другом краю страны! Люси с шумом отпивает воду, она продолжает плакать, её лицо всё краснеет и краснеет, Грэй забирает из её рук стакан с водой и осушает его сам. — Прекратить истерику! — Кричит он. В дверь стучат, Фуллбастер встаёт, заправляет оливковую рубашку в штаны, Люси утирает слезы, прикладывает ладони к щекам. Через минуту на сцене появляется ещё один актер, в зале слышатся аплодисменты, и, когда они утихают, жизнь на сцене продолжается. Кузен ставит большой чемодан на пол, крепко пожимает руку Фуллбастера, хлопает его по плечу. Грэй учтиво снимает с гостя пальто, кузен тем временем избавляется от белого клетчатого шарфа и попутно снимает шляпу с головы — причудливые розовые волосы торчат в разные стороны. Наконец, Грэй проводит кузена в комнату, где сидит Люси. — А это моя сестра Рин, — Фуллбастер указывает рукой на сидящую Люси. Люси молчит не отводя глаз от прибывшего кузена, его янтарные глаза смотрят прямо в её карие, она медленно встаёт с дивана и стоит неподвижно несколько минут. — Здравствуй, Рин, я Умаро — ваш кузен! — говорит свою речь парень с розовыми волосами, а затем продолжает. — Кажется, сегодня я вас видел. Люси падает в обморок, первый акт подходит к концу, зритель понимает, что кузен — первая любовь Рин. * * * Акт 4. Последняя сцена. Искусственный ветер треплет светлые длинные волосы Люси и короткие розовые волосы Нацу. Он уезжает и оставляет её мучиться от своих воспоминаний. Нацу разматывает белый клетчатый шарф и отдаёт его Люси. — На память, — говорит он. Глаза Люси краснеют и слезятся, она размыкает пухлые губы, накрашенные темно-розовой помадой, и выдыхает воздух, зажмуривает глаза, слезы начинают течь по её щекам, скатываются до подбородка и падают на шарф. — Ты шутишь? — Люси комкает шарф в своих руках, а потом с силой вдавливает его в грудь мужчины, заставляя Нацу забрать свою вещь, но Нацу ничего не делает. — Забери, я хотела не этого! Она плачет, делает шаг вперёд и упирается головой в грудь кузена. Люси поднимает голову и встречается с большими янтарными глазами, она в последний раз их видит и пытается запомнить до мельчайших деталей. Люси отпускает шарф, тот падает на пол, Хартфилия кладёт свои ладони на щеки Нацу и приближается к его губам. Зрители замирают в ожидании поцелуя, и он случается. Начинает играть музыка, Люси резко отстраняется от Нацу, она кружится вокруг себя и начинает петь: Why can't I be with you when I love you so much? Почему я не могу быть с тобой, когда так люблю тебя? Life is so unfair to my feelings. Жизнь так несправедлива по отношению к моим чувствам. But I love and can't do anything! Но я люблю и ничего не могу сделать! Stay with me, stay with me! Останься со мной, останься! Stay with me, stay with me! Останься со мной, останься! Когда Люси заканчивает петь, кузен исчезает. Раздаются аплодисменты, занавес опускается, театр постепенно пустеет. * * * Уставшая Хартфилия вползает в свою гримерную, там её ждёт Леви. Девушка, только увидев Хартфилию, резко подбегает и ловит актрису как мяч. — Ты была великолепна! — Я знаю. Леви говорит ещё что-то, но Люси её не слушает, она уже поскорее хочет снять с себя костюм и поехать домой. — Ты уже позвонила моему агенту? — Конечно! Он ждёт у выхода. Люси зевает, натягивает на себя повседневную одежду, закидывает маленькую сумочку на плечо, напоследок окидывает Леви усталым взглядом. — До завтра. Леви кивает, но Люси этого уже не видит. Хартфилия выходит из здания театра, секунду она видит машину, у которой её ждёт агент, но в следующую секунду репортёры и фанаты окружают вымотанную актрису. — Люси! Ответьте на пару вопросов! — Дайте автограф! — Скажите, тяжело ли вам играть каждый день? Вопросы сыпятся на голову Люси, она устало смотрит на высокого крупного светловолосого мужчину, который не спеша подходит к ней. Он знает, что Люси лишь делает вид, что ей неинтересно внимание поклонников, он идет медленно, чтобы она могла насладиться своей важностью. Когда мужчина доходит до своей цели, толпа немного рассеивается, переключаясь на других вышедших актеров. — Эльфман, — зевает Люси, — скажи всем, что мне некогда. Она подкидывает вверх свои волосы и гордо идёт вперед, после этих слов толпа фанатов и журналистов быстро рассасывается. Как ни крути, а против Эльфмана идти никто не хотел, уж слишком грозным был этот мужчина. Эльфман идёт за Люси, он открывает дверцу белого лимузина, девушка садится в салон, агент закрывает дверь, обходит лимузин и не замечает, как рыжий парень (тот, который сидел в первом ряду с театральным биноклем) подбегает к лимузину и стучит в окно. Люси равнодушно опускает стекло, давая Эльфману понять, что с ней все нормально. — У меня всего-лишь один вопрос! — быстро выкрикивает парень. — У вас минута, — чеканит Люси и делает глубокий вздох. Эльфман садится за руль и заводит машину. — Что на самом деле между вами и Нацу Драгнилом? — спрашивает парень, и от этого вопроса в его глазах загораются звёзды. «Еще один шиппер», — закатывает глаза Люси и, ничего не отвечая, поднимает стекло. Люси подсаживается ближе к сиденью Эльфмана. — Трогай, — приказывает она — Не будете отвечать этому парню? — на всякий случай интересуется Эльфман. — Я не люблю отвечать на глупые вопросы. * * * Что же, теперь вернёмся к тому, что чувствует Люси к Нацу Драгнилу. Хотя Люси считала этого актера бездарем, к сожалению, он был её коллегой, с которым их часто ставили вместе, но, поверьте, будь воля Хартфилии, она бы предпочла никогда в жизни с ним не работать. Для неё этот человек был смешным, совершенно глупым маленьким мальчишкой, который, казалось, и вовсе никогда не ставил цели в своей жизни — он будто постоянно бежал от одного дела к другому. Каждый раз смотря на него, Люси думала, что ему нет места в театре. Однажды Люси случайно подслушала его разговор, он говорил, что ему надоело притворяться каждый день. Игра в театре и есть притворство. «Хуже бездарного актера — глупый актер, а у этого и вовсе был набор», — всегда думала Люси, наблюдая за ним. И хоть она считала его полным нулем и бесталантищем, зрителям и критикам он нравился, но этого Люси никогда не понимала. — В самом дорогом и знаменитом театре играет шут, — при каждом удобном случае говорила Люси. Нацу предпочитал не обращать на неё внимания, тем более зрители и критики ставили его игру и игру Люси Хартфилии на один уровень. Его это забавляло, он говорил: — Я и Люси — два несчастных одинаковых актеришки, ненавидящих друг друга, но плывущих в одной лодке. И был прав в этом.