Couch

      У Чана краш. Причём, краш чёткий и бесповоротный, непроходимый и стопроцентный, потому что «быть таким офигительным как Чонин, может только сам Чонин». Если на сцене он, конечно, и выглядит как сексуальный айдол, то в жизни он совершенно другой, и Чан это знает. Он знает настоящего Чонина. А настоящий Чонин — это милый, совсем ещё маленький макнэ, который ведёт себя лет на восемь, от силы. Перед сном пьёт какао, причём обязательно с маршмеллоу, коллекционирует игрушки из Киндера, ночью спит с плюшевым мишкой, а в свободное время смотрит мультики с кем-нибудь из хёнов. И весь он такой какой-то флаффненький, пушистенький, мягкий, пахнущий свежими печеньками, что у Чана краш.       Чану часто становится не по себе от того, что он испытывает к этому малышу немного не няшно-хёнские чувства. Он испытывает что-то другое. И это «что-то» лидеру совсем не нравится. Он уже год ходит в душевных терзаниях, и всё из-за какого-то шестнадцатилетнего парня.       Не, вообще, Чан всю жизнь был уверен, что он натурал. В школе бегал за девчонками, ходил на свидания. Но эта уверенность мигом исчезла, когда Чонин поспорил с Феликсом на поцелуй в щёку Чана, и сам же и продул. Чан помнит это, как вчера, хотя дело было ещё в период стажёрства. Тогда он чуть ли не плюнул на то, что он, вроде как, спокойный, рассудительный хён, и не высказал Феликсу всё, что он думает об этом споре. Феликса спас Джисон, который зашёл в комнату, запрыгнул на его спину, обхватил всеми четырьмя конечностями, очень вовремя, а потом они дружно и весело съебались в закат. И что Чан должен был сделать тогда? — Да хрен знает, в самом-то деле… Ну, по крайней мере, он должен был найти Чонина и спросить, какого, собственно, хуя? Но Чонин посчитал более рассудительным уйти в закат вместе с хёнами. Поэтому Чан остался один, чтобы охреневать от всего произошедшего.       Казалось бы, давно пора забыть эту ситуацию, но, блин, вы это Чану объясните. Нет, ну, конечно, он делает вид, что всё нормально, и что мелкий интересует его только как макнэ, и что вообще всё ярко, красочно и… и… Давайте будем предельно честными и откровенными. Всё ярко, красочно, радужно, голубо и чисто по-гейски. Чан это понимает, но признавать не хочет, потому что думает, что тем самым может разрушить всё, что построил в своей жизни. Все границы, все барьеры, все зáмки, все сооружения его сознания просто рухнут к херам и всё. Пиши пропало.       Единственный, кто видит страдания лидера невооружённым глазом — это Хёнджин. Смотря со стороны на то, как Чан уже который месяц пытается рассказать Чонину о своих чувствах, Хёнджин тяжело вздыхает и самоуничтожает себя ощущением того, что он ничего не может сделать, потому что разобраться с этим может только сам Бан Чан. Хёнджин вообще по жизни очень чувствителен к себе и окружающим, и видеть терзания хёна он просто не может. Надо что-то делать.       На самом деле Хёнджин просто поражается тому, как искусно Чан прячет мучения за своей яркой австралийской улыбкой. Он умеет контролировать свои чувства, скрывать их от окружающих. Но только не от Хёнджина. Тот просто насквозь видит любого человека, и смотреть на такого лидера ему не очень нравится. Хоть он и молчал всё время, но сейчас решил разобраться с этой проблемой как можно быстрее. А решил он это именно тогда, когда Чан в тысячный раз притормозил Джина после танцевальной практики, увёл подальше от остальных, протянул ему, как самому понимающему человеку, потрёпанную тетрадку со словами: «Джинни, я тут накатал немного. Посмотришь?». И Хёнджин смотрел. И Хёнджин просто прихреневал от этого «немного накатал». Во-первых, не «немного», а очень даже «дохрена», а, во-вторых, не «накатал», а «вложил всю душу». Слова путались, иногда терялись, смешивались, но всё это выглядело так красиво, так слаженно, что хоть сейчас беги в студию, дели на части, записывай и выпускай целую серию годных микстейпов; но Хёнджин никогда так не сделает, потому что он слишком хорошо знает, что в рэпе хён передаёт всё самое сокровенное, самое личное, и делиться этим со всем миром будет, как минимум, неуважением к Чану. Хёнджин читает неаккуратные строчки набросков и понимает, что держать в себе такие чувства Чану становится всё сложнее и сложнее. Вот Хёнджин и решает поговорить с лидером, подтолкнуть его на какие-то действия.

***

      У Чана уже годовые мучения, а Чонину похер. Ну как похер — он вообще ничего о них не знает, не замечает, не видит. И вообще, его хён — самый классный хён, потому что самый милый и очаровательный. И тут Чонин иногда ловит себя на мысли о том, что хён прям реально охуенный, потому что, например, если пойти к Чанбину таскать его законные сладости, то вероятность вернуться целым и невредимым болтается где-то в минусе, а Чан не только свои конфетки отдаст, но и заставит других мемберов поделиться с макнэ; но ничего больше… для Чонина: Чан — просто любимый хён.       Идея с поцелуем принадлежала Феликсу. Он та ещё задница. По правде говоря, он и сам не в курсе, почему поцелуй должен был быть именно в чанову щеку, но факт того, что Чонин проиграл, его очень даже устраивал.       Чан тогда, вообще, в депрессии ходил. Всё было ни к чёрту, тексты не писались, музыка не шла, рэп не читался: всё прям реально хреново было. И тут ещё до ужаса смущающийся Чонин, счастливый Феликс и Джисон в качестве группы поддержки. Чан до сих пор помнит это тихое, робкое: «Чанни-хён, закрой, пожалуйста, глаза. Ты не волнуйся…» и мягкое прикосновение губ к щеке. Помнит, как лицо просто загорелось, как чувства так и рвались наружу, как Чонин подорвался и свалил нафиг под оры Ликса и Джисона, а Чан просто сидел и охуевал. Это же был пиздец сущий.       Нет, ну, понятное дело, Феликсу и Джисону потом дали прям реально отборной пизды, чтобы не повадно было; но смириться с тем, что произошло, из этой четвёрки не смог только Чан. Его разум просто уничтожал себя мыслью о том, что его демоны чуть не вырвались наружу, что Чан, задержи Чонин губы ещё хотя бы на миллисекунду на лидерской щеке, просто впился бы в эти самые чёртовы губы макнэ. Он почти сделал это, но как уже сказано выше, младший свалил быстрее. А вот тут уже хрен знает: хорошо это или плохо. Для Чонина, может, и хорошо, а вот для Чана плохо, просто потому что это очередной минус к его психическому состоянию. А психика — вещь не вечная.

***

      Если однажды вы решите спросить Хёнджина, какого хуя он решил пойти на такой разговор с Чаном, то он ничего не ответит, потому что сам ещё толком не знает. Он готов проклинать всех Богов, что сподвигли его на это. Но, блин, раз уж решил, то идти надо.       День Чана должен был выдаться довольно тихим. Лидер устроил всей группе выходной. Молодец, конечно, нечего сказать. Все вон бегают, радуются… только делают они это слишком громко. Так громко, что Чан не может сосредоточится на банальной уборке. Он отчётливо понимает, что если в руки попадётся что-то большое и тяжёлое, то за жизнь Джисона, Феликса, Минхо и Сынмина Чан вообще не отвечает, так что он обходит стороной пыльную тумбочку с огромной стопкой книг Чанбина. Убить сейчас не хочется только Уджина, потому что он — хён, Чанбина и Хёнджина, потому что те просто съебались от этих дебилов подальше, ну, и понятное дело, Чонина, что вообще не обсуждается. Чан реально заебался уже выслушивать эти вопли…       — Хён! Верни мои конфеты!       — Блять, Ликс, ты же долбанёшься! Слезь оттуда!       — Минхо-хён! А ты сможешь расхерачить эту доску?       — Долбоебы! Верните мои игрушки!       — Чан-хён! Он обзывается!       …Поэтому он просто сваливает к себе в комнату и пытается хоть чуточку расслабиться. Всё-таки он имеет на это право. Минут через пять в общаге слышатся вопли только что пришедшего Уджина, который пытается заткнуть и утихомирить этих придурков. Уджину это тоже доставляет головную боль. Чан счастливо улыбается, берёт в руки книгу и пытается вникнуть в неё. Но нихрена не получается.       На пороге комнаты топчется Хёнджин. Чан всеми фибрами души чувствует, что тот хочет о чём-то поговорить. Чан хнычет, накрывает книгой лицо и спрашивает куда-то в недра печатных страниц:       — Ну чего тебе, Хёнджин-и?       — Хён, я хотел поговорить.       Чан откладывает книгу и садится на кровати.       — Ладно, давай.       Хёнджин заходит, плотно закрывает дверь от посторонних ушей и садится рядом с Чаном. Лидер готов поклясться, что взгляд донсэна был очень тревожным и беспокойным. Его что-то мучило.       — Хёнджин-и, с тобой всё в порядке?       — Со мной да, — он поднимает глаза на Чана. — А вот с тобой нет.       Чан выгибает бровь в знак искреннего удивления. Что-то до него не доходят намёки Хёнджина.       — Чан-хён, давно ты уже… — Пауза. -… Сохнешь по Чонину?       — Блять, Хёнджин… — выдыхает Чан.       В воздухе повисает неловкая тишина. Хёнджин просто охуевает от своих слов, а Чан от того, насколько проницательным оказался младший. Он просто в шоке. Никто из мемберов так и не заметил этого, но Джин… Пытаться спрятать, скрыть от него что-то было бесполезным занятием.       Лидер тупо смотрит в одну точку, пребывая в прострации, Хёнджин молчит, а комната всё больше и больше окутывается пеленой тишины и неловкости, редко озаряемой воплями мелких.       — Год, — тихо прерывает затянувшееся напряжение Чан, как будто выходя из транса.       — Что?       — Год, — повторяет Чан. — Уже целый год я смотрю на Чонина.       — И долго ты собираешься просто «смотреть» на него? — в лоб спрашивает Хёнджин.       И вот этот вопрос вводит Чана в ступор. Кажется, он готов вот-вот признать свою отстойную выдержку перед Чонином, свою боязнь рассказать ему о своих чувствах, но Чан держится.       Из последних сил, но держится.       Он держится.       Я говорю, он держится.       Он дер…       Три.       Два.       Один.       Из глаз Чана потекли слёзы. Всё. Он не выдержал. Слишком… Слишком много чувств. Слишком… Слишком долго. Он больше не может так. Всё. У Чана сорвались все предохранители, все замки слетели, все тормоза, вся самозащита, всё самообладание помахали ручкой, сказали «Арэвуар» и свалили.       Хёнджин притянул Чана к себе, и тот сразу же уткнулся в плечо младшего, пытаясь сдержать всхлипы. Внутри все сжималось, скручивалось, обжигающие слёзы заливали шею и футболку младшего, а на душе спокойнее не становилось. Хотелось выплакать всё, что накопилось, но сколько бы слёз Чан ни проливал, легче не становилось. Становилось только хуже.       Хёнджин активно гладил лидера по голове, спине и тихо так, заговорчески, завораживающе шептал:       — Чан-и, расскажи ему. Не держи всё в себе. Расскажи ему о своих чувствах. Даже, если они не взаимны, тебе самому легче станет. Не мучай себя и Чонина. Ну же, хватит просто смотреть! Пора что-то менять. Действуй, хён! У тебя получится. Я верю в тебя. Давай! Решайся!..       И Чан решает. Решает рассказать.