Когда выбора нет

Андрей сидел с закрытыми глазами, но не спал. Такая роскошь стала невозможной еще два дня назад, когда самолет приземлился на чужой земле, и все превратилось в одну непрекращающуюся череду из незнакомых лиц, мест, событий… И ведь все то же самое. Лишь неудобные кушетки сменяются мягкими диванами, и на регистратуре тебя встречает улыбчивая молоденькая практикантка, а не усталая от жизни женщина за шестьдесят, что, впрочем, никак не меняет сути – это больница, такая же, как и везде, и пусть даже стены не кипельно-белые, а мягкого небесно-голубого оттенка, запах стерильности и ощущение чего-то тяжелого, вязкого, гнетущего, все равно дает понять, где ты, а главное, зачем. И опять Андрей чувствовал себя маленьким, беспомощным, почти жалким перед этой огромной и страшной бедой, перед бесконечными часами ожидания, перед собственным страхом, на который, казалось, уже не осталось сил, и он просто не знает, как бы смог это выдержать… если бы не он. Без Владимира даже этих бесконечных часов ожидания с правом на надежду не было бы… Запах сандала и горькой полыни – Андрей тут же вскидывает голову, с волнением ловит этот темный взгляд, но натыкается на непроницаемое выражение, уже привычно означающее «нет». Никаких новостей. - Пока ничего, - Владимир подтверждает это словами, после чего садится рядом и немного молчит, глядя на то, как Андрей снова утыкается в сложенные замком руки и прикрывает глаза. Что ж… этого следовало ожидать. Врачи сказали, в лучшем случае результаты будут часов через шесть, может быть, восемь, но все равно… эта неизвестность, когда ты не можешь ничего сделать, не можешь как-то повлиять, только сидеть вот так, посреди пустого коридора, в течение множества долгих часов, буквально убивала. И как глоток пусть ледяной, но такой спасительной воды посреди иссохшего пустыря эта ладонь, в столь простом и естественном жесте касающаяся плеча. - Не изводи себя. - Легко сказать… - Андрей выдыхает, теперь глядя на ровную светлую плитку на полу – такую же стерильную, как и все вокруг, как и он сам, уже насквозь пропитавшийся этим едким, почти уже не раздражающим запахом. – Он... заботился обо мне с самого детства. Один. Мамы не стало, когда мне было два, а отец так больше и не женился. Я не спрашивал, почему, наверное, до сих пор ее любит… - Хм… - молчание. И снова это низкое, почти бархатное: - Она была красивой. Твоя мама. - Откуда вы… знаете? – Андрей поднимает взгляд на Владимира – почти что даже не удивленный, на эту эмоцию тоже нет никаких сил. А Владимир в ответ еле заметно ухмыляется и отвечает просто, в своей лаконичной манере, отчего щеки охватывает легкий румянец: - По тебе видно. - Я… - Андрей даже не знает, что хочет сказать, он просто смотрит на этого сильного властного мужчину и на уровне подсознания все-таки понимает, что не надо, об этом не следует спрашивать, да и вообще даже думать не следует, но с губ уже срывается вопрос, способный все разрушить: - Почему? Владимир не отвечает. Лишь смотрит, будто видя насквозь, а затем спокойно задает закономерный вопрос в ответ: - Что «почему», Андрей? Уточни. - Я… - поздно. Отступать некуда. И Андрей смотрит куда угодно, в желании спрятаться от этих пронизывающих глаз, жалея, что вообще завел этот разговор, и в то же время не может остановиться, потому что слишком долго мучился этим вопросом, потому что бесконечный страх за отца притупил все инстинкты самосохранения, потому что он до сих пор не смог найти ответ, сколько бы ни пытался. – Я не понимаю… почему я? В смысле… Владимир, вы ведь могли купить кого угодно… так зачем?… И Андрей все-таки снова поднимает взгляд, и все внутри сжимается даже не от страха – от волнения, и он и сам не знает, чего хочет услышать, какую правду, да и правду ли… а Владимир остается все таким же непроницаемым. Молчит, долго, наверное, обдумывая эти слова, а затем еле заметно усмехается таким уже привычным оскалом: - И сам не знаю. У меня и для себя нет ответов, не то что для тебя… Хм… Я ведь даже не знаю, что значит «нормальные отношения». Отец-алкаш сначала мать со свету сжил, потом и меня пытался, да я сбежать успел, прибился к местным воротилам – в девяностые легко было подняться, чего мы только ни делали, страшно сказать… был у меня друг в этой банде, Сашка, любил его больше жизни, сам не зная, что люблю, просто готов был умереть за него. А он погиб в перестрелке – меня тогда с ним зацепило… хотел вместе уйти, да не судьба. Потом были всякие… которые за деньги – врут тебе в лицо, что любят, а в глазах отвращение и жажда урвать побольше. Я так жить с одной пытался – красивая, как кукла, и такая же бездушная, да и не мое это как-то, с женщинами… С проститутами еще хуже. А ты… не знаю даже. Казалось, выйдет хорошая сделка – ты избавляешься от материальных проблем, я получаю удовлетворение своих потребностей, и никто не остается в накладе. Вот только забыть я тебя не смог. Следил за каждым твоим шагом, знал обо всем – где ты, с кем, по какому графику работаешь, как проводишь свободное время. Поклялся, что больше никогда не появлюсь в твоей жизни и никогда не втопчу в ту же грязь, но… не смог. И снова все три года неотрывно следил за тем, как ты поднимаешься, как становишься тем, кем и должен быть. Знаешь, Андрей… ты прав, мы не в сказке. То, что началось подобным образом, ничем хорошим кончиться не может, да я и не строил иллюзий. Если смог тебе помочь – хорошо… Но надеюсь, больше тебе никогда не потребуется моя помощь. - Почему? – Андрей смотрит прямо в глаза цвета грозовых туч, окончательно путаясь в собственных чувствах, но даже не пытаясь выбраться из омута этого взгляда. Кажется, от ответа на этот вопрос сейчас зависит вся его жизнь… А Владимир снова усмехается, обнажая зубы в оскале: - Потому, что уже не смогу тебя отпустить. И снова молчание – несколько неловкое, напряженное, но от которого сердце стучит быстро-быстро. А дальше снова часы ожидания, но уже не такие мучительные, и это тепло на расстоянии вытянутой ладони, и ощущение, что ты действительно не один, и беззвучная молитва о том, чтобы с отцом все было хорошо… В конце концов, сейчас это самое важное. И вот, наконец, буквально из ниоткуда взявшаяся медсестра подходит именно к ним и тут же начинает говорить с Владимиром на немецком – все внутри сжимается, Андрей не понимает ни слова, но внимательно вслушивается в интонацию, хотя это мало чем помогает. Когда девушка уходит, Андрей тут же впивается во Владимира вопросительным взглядом, подавляя желание вцепиться в его руку и не отпускать, пока не ответит. - В общем… она сказала, в процессе возникли небольшие сложности, поэтому операция идет дольше обычного. Но в целом… все хорошо, Андрей. Твой отец будет жить. Они почти закончили. - Господи… - Андрей закрывает лицо ладонями, уже не сдерживая ни дрожи, ни этой усталой улыбки, ни слез, застилающих интерьер больницы пеленой, и хочется просто сидеть и плакать от счастья, от облегчения, от того, что это правда, и что все действительно будет хорошо. А затем такая знакомая ладонь – теплая, широкая, привлекающая к себе, и такие естественные, укрывающие от всего мира полуобъятия вместе с запахом сандаловой полыни, затмевающим все остальное. - Тихо. Все закончилось. Не плачь, Андрей. - Спасибо, Владимир… – и уже тише, ответно прижимаясь к мужчине всем телом: – Спасибо за всё… А дальше всё снова понеслось бешеным потоком, увлекая настолько, что в голове ничего не остается, кроме конкретных задач и целей. Андрей опомнился лишь тогда, когда отец при всё той же помощи Владимира был размещен в лучшей больнице уже на родине, и все вопросы оказались улажены – вот теперь, кажется, и правда, можно было сказать, что все хорошо. Всё, кроме… - Нормально себя чувствуешь? Ничего не болит? - Ты меня доконаешь этим вопросом! – отец фыркает, хотя все равно выглядит счастливым от такого проявления внимания. – В порядке я, чего со мной сделается… Владимира лучше еще раз поблагодари. У тебя замечательный коллега. Коллега… хах. - Обязательно, - Андрей кивает и прощается с отцом, оставляя его отдыхать и понимая… что вот теперь да. Пора. Внизу Владимир, ждет, а отступать и в этот раз некуда. В конце концов, мы же, и правда, не в сказке… Ветер ерошил кроны деревьев, путаясь в них с недовольным гулом, и Андрей поглубже закутался в пальто, выходя в холод улицы, почти сразу замечая стоящую вдалеке высокую фигуру. Приблизившись к мужчине, Андрей почти сразу получил такой логичный и естественный вопрос в сочетании с этим пронзительным грозовым взглядом: - Как отец? - Шутит. Это хороший признак, - Андрей молчит, глядя прямо ему в лицо и просто не зная, что сказать, чувствуя, как тело сковывает эта уже привычная в его присутствии неловкость. – Владимир… если я что-то вам должен… - Перестань, - оскал, обозначающий ухмылку. Только с до странности грустным оттенком. – Ты ничего мне не должен. - А… - и снова растерянно, и снова совсем не находится слов, а Владимир усмехается, выбрасывая недокуренную сигарету в ближайшую урну. - Б. Меня такси ждет. Андрей в неловкости кивает и идет вместе с ним за ворота больницы, где ожидает припаркованный хендай солярис с выходцем из ближних союзных республик в качестве водителя. Андрей протягивает руку для рукопожатия. - Спасибо еще раз. - Не за что, - Владимир смотрит пристально, не отрываясь, будто желает проникнуть под кожу. А затем снова ухмыляется и ощутимо хлопает Андрея по плечу, будто ставя точку во всем, что между ними было. – Это тебе спасибо. Андрей наблюдает за тем, как мужчина садится в машину, как захлопывает дверь, как там, за окном, перекидывается с водителем короткими фразами о месте предположительного назначения. А дальше машина трогается, начиная медленно выезжать с парковки, огибая другие автомобили, проходящих мимо людей, выезжая на узкую дорогу, ведущую к широкому шоссе, и все закончится вот так вот просто, потому что, и правда, никто никому ничего не должен, потому что это изначально была всего лишь сделка, потому что каждая сторона получила желаемое, и никаких причин и дальше поддерживать отношения больше нет. Тогда почему так мучительно больно видеть, как вы навсегда уходите из моей жизни? - Какого?... Эй, брат, ты че?! Андрей и сам не понимает, какого, когда почти бросается под автомобиль, вынуждая водителя резко нажать на тормоз, и распахивает дверь, силой вышвыривая из салона перепуганного темнокожего пацана, а сам садится за руль, тут же срываясь с места под визг колес и этот изумленный взгляд цвета грозовых туч, ответить на который представляется возможным лишь на светофоре. - Андрей… ты что делаешь? - Машину угоняю. И вас... - от скачка адреналина на лицо так и лезет эта полубезумная улыбка, и Андрей смотрит на мужчину, еще больше, чем себе, поражаясь этим эмоциям, застывшим в уже ранее озвученном вопросе. - Зачем? – Владимир, и правда, не понимает. Не понимает даже тогда, когда Андрей останавливается в ближайшем возможном месте, чтобы не мешать движению, и, отстегивая ремень безопасности, притягивает мужчину к себе за шею подрагивающими от волнения руками, оказываясь к нему совсем близко – так, чтобы навсегда раствориться в омуте грозового взгляда. – Ты хоть понимаешь, что сделал?! Это уголовщина! - Ну… вы же мне поможете?... И, буквально задыхаясь от этого жадного, жаркого, болезненного поцелуя, от рук, что прижимают к себе так сильно и властно, от осознания, что всё это правда, и что ни выбора, ни иного пути изначально не было – ни тогда, на трассе, ни сейчас, когда ты просто не можешь отпустить от себя человека – Андрей снова чувствует, что все правильно. Так, как и должно быть. И ничто уже не имеет значения, кроме этого взгляда, кроме этой похожей на оскал усмешки, кроме пальцев, с грубой лаской скользящих по щеке и шее, вызывая россыпь мурашек по всему телу, кроме низкого бархатного голоса, проникающего в самое сердце: - А куда я денусь?