У Чертового Рифа

      Местечко «у Чёртового Рифа» отличается живописными видами, мягким климатом и чертовски странными названиями.       В местечке «у Чёртового Рифа» находится около четырёх (от четырёх до шести) посёлков городского типа (деревень, это самые настоящие деревни), а люди там живут чертовски суеверные. Излишняя суеверность жителей местечка «у Чёртового Рифа» всегда объяснялась тем, что все поселения стоят у самого моря. А люди, связанные с морем — это самые суеверные люди на свете.       Споры о том, как далеко простирается «у Чёртового Рифа» никогда не стихают, ведь у «у Чёртового Рифа» никогда не было границ на карте. И даже само название местечка можно увидеть только на рукописных картах внутри, собственно, самого местечка. Никто не сомневался, что, например, маленькая деревенька Фхлегетх, промышлявшая, в основном, выращиванием съедобных культур и ловлей ракообразных, поселение Лв’нафх, где дома стоят на высоких балках (но постоянные приливы всё равно вечно затапливают часть домов), посёлок В’глйзз, где жители вечно строят всё новые и новые волнорезы, пытаясь уменьшить силу зимних волн, и поселение Б’тхнк Чтенф, а так же прилегающие к ним места, вроде грота Агл Н’гхал Хрлиргх, пристани Агл Рлух’Рон, скал Агл Валгтм, и все прочие примечательности принадлежат местечку «у Чёртового Рифа». А вот касательно, например, посёлка Сгн’вахл, которого с десяток лет назад переименовали в «у Золотого Угря», начали возникать сомнения. Или касательно большого порта, который упрямо именовал себя городом «у Волны» и жил только за счёт рыбно-консервного завода, или городка «Скоккат»…       Местечко «у Чёртового Рифа» отличается суеверными жителями, консервативным строем, мягким климатом, сытой жизнью и странными названиями. А всякие там «у Золотого Угря» в полной мере познавали и отсутствие рыбы в сетях (чего в поселениях «у Чёртового Рифа» никогда не случалось), и эпидемии гриппа, и внезапные резкие перепады температур зимой… Так что эти поселения уже не считались частью местечка. Разве что только какие-нибудь древние старожилы на волнорезах В’глйзз отмечали на картах городок «у Волны», как часть местечка «у Чёртового Рифа», но именовали его не иначе, как порт В’наа-глйз, а городок «Скоккат» — как Н’Схагг.       В местечке «у Чёртового Рифа» даже не каждый разумел грамоту. Интернет можно было найти только в милицейских участках и в специальных заведениях (и у этих учёных рядом с волнорезами В’глйзз), так что, ясное дело, никто особо не разумел в астрофизике и квантах.       Однако в Б’тхнк Чтенф каждое утро хозяину Бара «у Берега» приходилось стирать со стёкол подростковые надписи. Слово: «хуй» и рисунки оного встречались так же часто, как и физические формулы и словосочетания: «закон Хаббла» и «Мы падаем одновременно и во все стороны».       Стены домов регулярно чистили от непонятого искусства подрастающего поколения, но вот на пристани надписи не стирали никогда. И в укромных закоулках, среди использованных презервативов и рыбьих голов можно было найти многократно повторяющиеся формулы закона свободного падения, закона Хаббла и формулу Энтропии.       Эта формула была всего одна, но зато ей сопутствовала поясняющая надпись: «Когда Р’льех поднимется из вод, Первый из Привратников провозгласит Нашествие и возьмёт в руки власть над миром.»       Городок В’глйзз был самым что ни на есть спокойным маленьким городком. В’глйзз буквально стоял, как говорится, «у самого моря», храбро встречая суровые северные ветра и огромные океанские волны. Но если в Лв’нафх люди справлялись с могучими волнами и внезапными приливами, строя дома на высоких каменных сваях, то в В’глйзз люди были суровыми, и жили за счёт того, что постоянно строили новые волнорезы. Волнорезы резали волны, уменьшая силу стихии. Волнорезы В’глйзз — странное местечко, даже по нормам самого местечка. Их камни исписаны граффити, F=mg надписями, нецензурными выражениями которые, в большинстве своём, не несут никакого смысла вообще. На волнорезах В’глйзз даже пауки плели в своих паутинах полную чушь.       Маленькие городки полнятся историями и сказками, которые ничуть не схожи с общими фольклором страны. В каждом маленьком городке есть свои уникальные истории, которые больше нигде не услышишь. — Когда наступает земляничная весна, на волнорезах в В’глйзз исполняются любые желания, — так говорила старая Баба Ани своей внучке. — Земляничная весна иногда случается осенью, но чаще всего — зимой. Несмотря на холод и снег, над морем и землёй начинают ползти туманы, а вода поднимается и становится горячей.       Её звали Ани Муер, но прошло уже лет дцать, как её фамилию заменила приставка «Баба» перед именем. Из седых её волосы давно уже перешли в молочно-белые, а в карих глазах плескалась мудрость, имеющаяся только у стариков, которые прожили долгую и насыщенную жизнь и теперь ничуть не боятся встретить смерть. За многие десятки лет морской ветер сделал её кожу выдубленной и крепкой, так что морщинистое лицо Ани теперь напоминало гладкий, чуть треснувший камень.       Её внучку звали Сирена. Сирена Муер. Она была темноволосой и кареглазой, вся в отца. Имя — то единственное, что досталось девочке от матери. Сирена Муер старшая бесследно пропала сразу же после рождения ребёнка, а её убитый горем муж взял, да и назвал девочку в честь своей погибшей жены.       Ани не одобряла этого. Она не одобряла многое из того, что делал её сын, а потому хлопоты по воспитанию ребёнка полностью взяла на себя. Её сына звали Ана. Ана Муер. Наследник славного дела Муеров — единственного завода по упаковке раков и рыбных консерв в местечке «у Чёртового Рифа» и в его окрестностях.       Ани была бы плохой матерью, если бы говорила, что Ана не сможет добиться в «славном деле Муеров» ничего, кроме цирроза печени, а потому она просто глубокомысленно молчала. Ани была хорошей матерью. Ани всегда поддерживала сына. Ани дала сыну всё, что только могла, но в нём было слишком много отцовского, и она была не в силах этого исправить. Ани не хотела того же для маленькой Сирены. — На волнорезах В’глйзз исполняются любые желания. — говорила ей Баба Ани. Услышав эту историю в первый раз, маленькая Сирена тут же восторженно запищала: — Ой, это же наш город так называется!       И бабушка нарочито строго поглядела на девочку из-под своих выцветших бровей. Баба Ани не любила, когда её истории на ночь перебивают. Сирена назвала их «истории на засып». — Мешаешь засыпать себе, а рассказывать мне. — потрясла Ани пальцем в воздухе, а Сирена тихонько захихикала, зажав себе рот ладошками.       Баба Ани каждый вечер рассказывала ей перед сном историю «на засып», чтобы лучше засыпалось и крепче спалось. Сирена укрывалась лоскутным одеялом, а бабушка садилась на кресло рядом и начинала рассказывать. Необязательно сказки, иногда интересные истории из своей жизни, а иногда просто читала детские книжки. Сирена очень любила её истории. И бабушку она любила всей душой. — Да, так называется наш город. — продолжила Ани. — У волнорезов нашего города сбываются любые желания, потому что там любят купаться русалки. Понимаешь, Сирена, волнорезов так много, что они режут даже самые глубокие подводные течения. Вода возле них тёплая и привлекает рыбу, раков и русалок. У русалок можно попросить что угодно, и они это исполнят.       Сирена слушала с круглыми глазами, и Баба Ани знала наверняка, что девочка сейчас обдумывает, что бы она могла пожелать у русалок. Бабушка улыбнулась, думая о том, что хотела бы пожелать сама. — Бабушка… — тихонько позвала её Сирена и Ани кивнула, разрешая задать вопрос. Баба Ани уже знала наверняка, каким этот вопрос будет. — Бабушка… а как можно найти русалку? — Их можно найти на волнорезах, когда наступает земляничная весна. Тогда вода поднимается и становится тёплой, и они поют в гроте Агл Н’гхал Хрлиргх. Говорят, что земляничной весной их можно встретить и на берегу, и на скалах, и говорят даже, что они могут сами зайти к тебе в дом. Но в гроте они будут наверняка. Земляничная весна иногда случается осенью, но чаще всего она бывает зимой. Несмотря на холод и снег, над морем и землёй начинают ползти туманы, а вода поднимается и становится совсем горячей…       Баба Ани тихонько улыбнулась, укрыла девочку получше и погасила ночник. Сирена уже почти заснула, и сквозь сон она наверняка пыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь в своей жизни земляничную весну.       Внизу громко хлопнула входная дверь, раздался нетрезвый смех, и пьяный, но знакомый и родной голос сказал: — Надо тихо, Сирена спит…       Сирена вздрогнула и открыла глаза. — Папа пришёл, — сказала она, приподнимаясь на локтях.       Внизу смеялся её отец, пытаясь как можно тише раздеться. Баба Ани встала и высунула голову на лестницу. Она сразу же почувствовала запах дешёвого алкоголя, табака и водорослей и поспешно закрыла дверь в комнату. — Поздороваешься с ним завтра утром, — сказала Баба Ани, садясь обратно в кресло. — Ложись спать, папа устал и сейчас тоже пойдёт в кровать.       Снизу раздался шум, будто бы что-то разбили на кухне, и громкий смех. Сирена глядела, как залегла между бровей бабушки глубокая морщинка, и не решилась возражать. Девочке эта морщинка никогда не нравилась, бабушка так хмурилась только тогда, когда ей было по-настоящему грустно. — Расскажи ещё историю на засып. — попросила Сирена и устроилась поудобнее.       Баба-Ани кивнула, и морщинка между её бровей чуть-чуть разгладилась. — Когда придёшь в грот Агл Н’гхал Хрлиргх, поклонись русалкам, и, если ты будешь честна и открыта с ними, они заберут твоё сердце и выполнят любое твоё желание. — говорила бабушка.       Думая о русалках, о тёплой воде, о туманах земляничной весны и о том, что она могла бы пожелать у русалок, Сирена заснула почти моментально. А вот Баба Ани ещё долго сидела, прислушиваясь к шуму снизу.       После смерти жены её сын начал пить. Много пить. Ана никогда не отличался верностью в браке, и, будучи ещё женатым, изменял Сирене старшей при любом удобном случае, но Ани молчала и никогда ей не говорила об этом. И дело было совсем не в том, что Ана был её сыном, просто Сирена старшая была чудесной и чувствительной девушкой, и Ани не хотела рушить её брак и её счастливую жизнь. В конце концов, по-своему, Ана действительно любил Сирену.       И после её пропажи Ана безутешно горевал.       Он запил. Ани знала, что он сначала он ошивался в баре «У берега» в Б’тхнк Чтенф, но потом перестал приходить туда, — Давненько не видно его, — говорил большой Тед. — Уже очень давно не являлся, так и не заплатил за выпивку, кстати. и начал пропадать целыми вечерами и ночами просто где-то. Возвращался домой Ана неизменно пьяный глухой ночью или под утро, а вот сейчас он привёл вдруг кого-то домой.       Ани не одобряла того, что её сын справляется с горем при помощи бутылки и беспорядочных связей, но принимала это. Но вот приводить своих пьяных шлюх в дом, где живет твой ребёнок, она считала недопустимым, и непременно скажет об этом сыну. Позже. Завтра утром.       Какое-то неведомое чувство не давало ей встать с кресла и спуститься вниз, встретить сына и выставить вон эту… Этого… Кого бы он там не привёл. «Бессмысленно говорить с пьяным» — говорила Баба Ани сама себе. — «Незачем устраивать скандал и будить Сирену, незачем впутывать посторонних, незачем ссориться на ночь глядя…» И это всё было правильно, но всё было отговорками.       Ей было страшно. По какой-то неведомой причине Баба Ани боялась спускаться вниз. В эту ночь она так и заснула в кресле.       Когда Ани проснулась, было раннее зимнее утро. В окне виднелось белое небо, а за окном оголтело кричали воробьи. Потеплело сегодня что-ли? Эти глупые птицы горазды орать каждый раз, как зимой начинается оттепель, думая, что это весна. Ани попыталась потянуться, но тут же сморщилась. От однообразной позы, в которой она спала, теперь болели шея и спина. Сирена тихо и сладко спала, а внизу кто-то ходил, это видимо и разбудило Ани. Она смогла расслышать неловкие пошаркивающие шаги сына и, периодически, ещё чьи-то… Незнакомые.       Незнакомка (или незнакомец) ходила тихо и осторожно, так осторожно и тихо, что её шаги не всегда были слышны. Скрипнула, открываясь, входная дверь, и бабушка открыла глаза. С минуту всё было тихо, а потом входная дверь заскрипела вновь, и теперь были слышны только шаги Аны; Баба Ани услышала, как он тяжело упал на диван, стоящий напротив входной двери. С трудом поднявшись с кресла, Ани постояла немного, держась за спинку и ожидая, когда перед глазами перестанут плясать цветные пятна.       В доме было очень тепло, почему-то сыро и пахло арбузом. За окном как обезумевшие посреди зимы чирикали воробьи.       Ана действительно обнаружился внизу на диване, закутанным в плед. Он крепко спал, лежа на спине, запрокинув голову и приоткрыв рот. От него жутко пахло дешёвым виски, но в комнате перегара не стояло, и тогда Баба Ани заметила, что входная дверь наполовину открыта, а над порогом покачивается густой белый туман. В дом влетал свежий тёплый воздух, пахнущий арбузом и морем.       Ани высунула голову наружу. Над солидным слоем снега, который выпал позавчера, на улице висел густой белый туман. Как бешеные, орали птицы, думая, что зима заканчивается. Было тепло, пахло арбузом и водорослями. Земляничная зима иногда случается осенью, но чаще всего зимой. Несмотря на холод и снег, над морем и землёй начинают ползти туманы, а вода поднимается и становится горячей.       Босыми ногами Ани почувствовала противную сырость, опустила голову вниз, увидела, что туман через порог плавно перетекает с улицы в дом, и поспешно закрыла дверь.       Её сын на диване заворочался во сне, плед чуть сполз, обнажая шею и плечи.       Благодаря чьим-то старательным губам, ключицы пестрели гематомами, а на шее Аны красовались синяки, по форме точно повторяющие пальцы и ладонь. Баба Ани во все глаза уставилась на след от чьей-то руки.Четырёхпалой ладони. На шее Аны был след от руки с четырьмя пальцами. «Вот, — отрешённо подумала она  — Вот следы от трёх пальцев, вот большой синяк от ладони, а вот, с другой стороны, след от противостоящего большого пальца.» Говорят, что земляничной весной их можно встретить и на берегу, и на скалах, а иногда земляничной весной русалки могут сами зайти к тебе в дом.       Машинально поправляя сыну плед, Ани подумала, может ли быть так, что у этого… Человека просто не достаёт пальцев на руке? Но тут же она с сожалением отмела эту мысль.       Если бы это была человеческая рука, на которой просто недоставало бы пальцев, то тогда ладонь была бы куда шире, а сами пальцы были бы намного меньше. А тут даже самый маленький из пальцев был больше и длиннее, чем может быть самый длинный и большой палец на руке человека.       Этот след от четырёхпалой руки выглядел так гармонично, как может выглядеть только след руки, которой с рождения предписано быть четырёхпалой. Он точно не выглядел, как след человеческой руки, у которой просто отрезали палец (и в добавок ещё и аккуратно срезали часть ладони).       Земляничная весна наступила в В’глйзз. Была середина зимы, но, несмотря на холод и снег, над морем и землёй поползли туманы, а вода прошлой ночью поднялась и была теперь горячей.       Когда наступает земляничная весна, на волнорезах В’глайзз исполняются любые желания, ведь там любят купаться русалки.       Понимаешь, Ани, волнорезов так много, что они режут даже самые глубокие подводные течения, твой сын также сильно привлекает русалок.       Говорят, что земляничной весной их можно встретить и на берегу, и на скалах, и говорят даже, что иногда они могут сами зайти к тебе в дом…       Ведомая чем-то бессознательным, Ани откинула с сына плед, чтобы разглядеть тонкую линию шрама в форме буквы Y на его груди.       А когда придёшь в грот Агл Н’гхал Хрлиргх, поклонись русалкам, и, если ты будешь честен и открыт с ними, то они заберут твоё сердце и выполнят любое твоё желание       Ани положила свою морщинистую пятипалую руку на грудь Аны и облегчённо вздохнула, почувствовав биение в груди сына.       Она и не заметила, что Ана открыл глаза и теперь сонно глядел на неё из-под густых чёрных ресниц. — Если оно бьётся, это ещё не значит, что это сердце, мам. — с улыбкой сказал он. *** Ани Муер умерла, когда Сирене исполнилось десять. Бабушка, Баба Ани, которая воспитывала её, которая рассказывала каждый вечер ей истории на засып, умерла. Человек, который заменил ей мать, умер.       Ани Муер похоронили в Б’тхнк Чтенф на кладбище Агл Н’гхан Фхтагн. В городке Б’тхнк Чтенф находилось единственное кладбище во всем местечке «у Чёртового Рифа», и хоронили там своих мёртвых не только люди из самого Б’тхнк Чтенф, но и жители волнорезов В’глйзз, владельцы домов на каменных сваях городка Лв’нафх и рыбаки далекой деревеньки Фхлегетх. И даже из тех городков, принадлежность которых к местечку была под вопросом, люди привозили мёртвые тела в Б’тхнк Чтенф на кладбище Агл Н’гхан Фхтагн.       Сирена не думала, что её отец так уж сильно горевал по бабушке. Ана уже давно свыкся с мыслью о том, что его мать скоро умрет, и даже, как это обычно свойственно всем выросшим детям, ждал этого.       Сирена мало что помнила с похорон. Она стояла, прячась в собственные руках, небо было белым, глина на кладбище была белой, свежевырытая могила была белой, отражение в лужах было белым, и вокруг летали чёрные вороны и белые чайки.       Рядом с могилой стоял открытый гроб, а в гробу лежала бабушка. Её лицо было беззаботным, без этой складки между бровей, гладкое, выдубленное, как крепкий отполированный камень с трещинами морщинок.        Ближе всего к гробу стояли Сирена, Ана и близкие друзья бабушки.       Одноклассница Бабы Ани, тётя Мо была такой же старой, и на похоронах она была веселее всех. — Мне уже стоит предзаказывать землю рядом с её могилкой. — шутила тётя. —Хочу лежать рядом со своей лучшей подругой.       Тётя Мо стояла рядом с Сиреной и обнимала её все то время, пока шли похороны. — Не бойся, дорогая, — сказала она девочке, пока к гробу Бабы Ани подходили прощаться люди. — Скоро я догоню её и прослежу, чтобы у неё там все было впорядке. Она же у нас так любит попадать во всякие приключения, да?       Сквозь слёзы Сирена кивнула и почувствовала, что улыбается.       Своего отца на похоронах она почти не помнила. Помнила только, что он постоянно ходил где-то и много разговаривал с людьми, а во время самих похорон стоял не рядом с дочерью, а напротив неё и всё время смотрел куда-то в море. На похороны Ани Муер пришло много людей. Перед тем, как гроб опустили в землю, каждый подходил к бабушке и прощался. Кто-то брал её за руку. Кто-то шептал ей что-то на ухо. Многие плакали.       Ещё Сирена помнила странного человека в чёрном. Человек в чёрном был единственным, кого не пустили попрощаться к Ани. Тётя Мо и другие вдруг встали живой стеной вокруг гроба, не давая ему пройти, а отец внезапно оказался рядом и со словами «Ах ты сволочь!» двинул человеку в чёрном по лицу. Человек в чёрном упал, а когда поднялся, тётя Мо сказала ему, чтобы он уходил. — Нечего тебе здесь делать. — сказала она, — Тебе здесь не рады. Не видишь что ли, горе у людей?       Позже, дома, Сирена спросила у отца, кем был тот человек в чёрном, и почему его прогнали. — Это был священник. — ответил он, удивлённый вопросом. — В «у Чёртового Рифа» никто не рад священнику на похоронах. И нигде ему не рады. Нечего ему здесь делать.       После прощания с покойной Ани Муер, у изголовья могилы встал какой-то седой человек с всклокоченными волосами и начал говорить. Этот человек носил чёрную одежду на военный лад и был ужасно худым. — Сейчас О’Ирда скажет несколько слов, а потом мы опустим гроб в могилу, и ты кинешь туда первую горсть земли. — зашептала тётя Мо на ухо Сирене.       Господарь О’Ирда был главным в Господарии, кем-то вроде мэра. Без всяких речей и предисловий он действительно сказал всего несколько слов: — Пусть земля примет её тело, а море — её душу. — сказал О’Ирда и отошёл.       Гроб закрыли и опустили в могилу. Тётя Мо подтолкнула Сирену, и та медленно, словно во сне, подошла к куче земли и дрожащими руками зачерпнула горсть. Её руку задела другая рука, и Сирена увидела, что отец тоже зачерпывает землю.       Два земляных комка, большой и совсем маленький, полетели в могилу одновременно. Дальше была работа гробовщика, похороны были закончены, и больше делать тут было нечего.       Отец сразу же сорвался с места и направился к выходу с кладбища Агл Н’гхан Фхтагн. А когда Сирена с тётей Мо вышли, его уже нигде не было видно, так что домой девочку везла тётя Мо.       Когда бабушка была жива, отцу нравилось общаться с дочерью. Он делал это редко, приходил к ней, когда хотел и когда у него было время. Заботиться о девочке ему не надо было, кормила, одевала и воспитывала её Ани, так что все коммуникации Аны с Сиреной сводились к чему-то весёлому, активному, новому, что нравилось им обоим.       После смерти своей матери Ана вдруг с раздражением осознал тот факт, что у него есть дочь, маленькое существо, о котором надо заботиться. Её надо, оказывается, кормить, покупать ей одежду, игрушки, вещи к школе, ходить на родительские собрания, забирать из всяких кружков, помогать с уроками и делать ещё тысячу раздражающих вещей.       Ана уставал от этого. Он любил свою дочь, но так уставал от неё.       По первости их семье помогала тётя Мо. Она помогла Сирене встать на ноги и научила её самой себе готовить, самой ходить по магазинам, самой делать уроки и самой решать свои проблемы. Когда его обязанности сократились, Ана опять проникся неким интересом к жизни дочери, и мог даже дать какой-нибудь дельный совет, поговорить, если Сирена этого хотела. Сам он никогда ни о чем не спрашивал её, но, если Сирена начинала разговор, то отвечал вполне охотно. Продолжая славное дело Муеров, Ана был вынужден работать. А когда он не работал, то большую часть времени проводил в своём кабинете, изредка переползая на диван в прихожей. Пить Ана перестал уже давно, но всё равно иногда исчезал куда-то на ночь, а возвращался всегда под утро, грязный, пахнущий морем, арбузом и водорослями.       Тётя Мо умерла через два года после похорон бабушки. У Морисы не было ни детей, ни других родственников. Её похоронили рядом с подругой, как она того и хотела, а Сирена второй раз за свою короткую жизнь кидала в могилу первую горсть земли. Отец хотел прийти на похороны, но не пришёл. Не пришёл и домой ночью, вернулся только утром, счастливый, уставший, весь пропахший водорослями, арбузом и морем.       Время шло, Сирена не замкнулась в себе, она осталась хорошей и общительной девочкой, но была просто не в состоянии нормально сблизиться с кем-либо. Уезжая к друзьям на ночёвки и приезжая домой пьяная под утро и с засосами на шее, Сирена с раздражением начинала узнавать в себе отца.       Её первая любовь до гроба — Нортон — сменилась каким-то Тошей, потом на смену пришёл один милый скрипач, а потом ещё кто-то и ещё…       В маленьких городках все друг друга знали в лицо, и среди учителей и многих взрослых за Сиреной закрепилась не лучшая репутация. Отец не обращал на это внимания, как и не обращал внимания на то, что дочь возвращается домой ночью или под утро. Может быть, он считал, что это нормально. Может быть, ему было всё равно. А может быть и то, и другое. Лишь раз Ана подошёл к дочери и заговорил об этом. — Не води больше никого в дом. — сказал он.       Это случилось через два дня после того, как Сирена пригласила свою первую любовь до гроба, Нортона, на ночь и в первый раз занялась сексом. Нортон прогостил у неё ещё два дня, в течении которых они с Сиреной бессовестно прогуливали занятия, смотрели старые фильмы и трахались. А Ана видимо эти два дня терпеливо ждал, пока Нортон уедет обратно домой, чтобы поговорить с дочкой.       Сирена тогда сидела на кухне, пила чай и читала какой-то ширпотреб, думая о Нортоне, отец вдруг сел рядом и попросил никого не приводить. Без лишних слов, предисловий и каких-либо вопросов.  — Почему? — спросила Сирена. — Тебе не нравится Нортон? — Мне он глубоко безразличен. — пожал плечами Ана. — Просто не води больше никого в дом. Я же не вожу.       Тогда Сирена кивнула и больше ничего не спрашивала. Странное дело, они совсем не были близки с отцом, но прекрасно понимали друг друга.       В тот день, лёжа у себя в постели и прокручивая их разговор в голове, Сирена вдруг вспомнила события десятилетней давности: бабушка рассказывала ей сказку о русалках, которые земляничной весной исполняют желания на волнорезах, отец тогда пришёл не ночью или утром, как обычно, а рано вечером. Сирена это хорошо запомнила, потому что всё время в детстве хотела пожелать отцу спокойной ночи, но он всегда приходил слишком поздно. И тогда, очень давно, он привёл кого-то с собой в дом, а бабушка сильно расстроилась.       Утром Ана сидел на кухне и завтракал хлопьями, Сирена села за стол напротив него. — Ты приводил кого-то сюда, — сказала она. — Давным-давно, когда бабушка была ещё жива.       Ана моргнул, уставился на дочь, угукнул и уткнулся в свою тарелку с хлопьями. Ана редко был в настроении разговаривать по утрам. — Кто это был? — спросила Сирена, пододвигая к себе коробку с хлопьями.       Отец с видимым усилием оторвался от созерцания хлопьев, плавающих в миске с молоком, и с неохотой протянул: — Это было исключением. Таким же исключением, как и то, что я сейчас с тобой разговариваю во время завтрака.       И Ана уткнулся обратно в свою миску. Сирена молча ела сухие хлопья из коробки, раздумывая, может ли её Нортон быть исключением. Почему-то, несмотря на свою искреннюю влюблённость, она сама понимала, что нет, не может. — Это бывает каждую весну. — уютную тишину неожиданно нарушил Ана. Он ковырялся ложкой в хлопьях, по-прежнему не поднимая головы. Сирена вздрогнула от неожиданности. — Что? — переспросила она. — Каждую весну. Земляничную весну. Каждую земляничную весну бывает такое исключение.       Отец вздохнул, отодвинул несъеденный завтрак и встал из-за стола. По его страдальческому лицу Сирена поняла, что лимит разговоров во время завтрака был исчерпан окончательно.       Когда Ана собрался и ушёл, Сирена села доедать отцовские хлопья. Земляничная весна. Бабушка рассказывала ей про земляничную весну.       Когда наступает земляничная весна, на волнорезах в В’глйзз исполняются любые желания… потому что там любят купаться русалки.       — Понимаешь, Сирена, волнорезов так много, что они режут даже самые глубокие подводные течения. Вода возле них тёплая и привлекает русалок. У русалок можно попросить все что угодно, и они это исполнят, а в замен заберут твоё сердце. — Бабушка, а как можно найти русалку? — Я же тебе уже не раз рассказывала, милая. Когда наступает земляничная весна, их можно найти на волнорезах. Тогда вода поднимается и становится тёплой, и они поют в гроте Агл Н’гхал Хрлиргх. Говорят, что земляночной весной их можно встретить и на берегу, и на скалах, и говорят даже, что они могут сами зайти к тебе в дом, но в гроте Н’гхал Хрлиргх они будут наверняка. Земляничная весна иногда случается осенью, но чаще всего она бывает зимой. Тогда, несмотря на холод и снег, над морем и землёй начинают ползти туманы, а вода поднимается и становится совсем горячей…       Сирена Муер была совсем маленькой, но запомнила свою первую в жизни земляничную весну в В’глйзз. Это было в тот самый день, когда у отца было исключение, и он привёл кого-то в свой дом. ***       Свою вторую земляничную весну Сирена застала осенью. Ей было шестнадцать, был октябрь, было холодно, и почему-то в этом году очень рано выпал снег, и теперь везде в местечке «у Чертового Рифа» из-под белого снега торчали зелёные травинки, радуя глаз сочетанием белого и зелёного.       В тот день Сирена проснулась очень рано, ещё затемно, с чётким пониманием того, что день будет каким-то особенным. Часы на телефоне показывали двадцать минут пятого.       Будучи бодрой и выспавшейся, Сирена была больше не в состоянии лежать в кровати, потому она встала и тихонько спустилась вниз на кухню, но, к своему удивлению, у входной двери столкнулась с отцом.       Ана не включал свет и старался не шуметь, чтобы не разбудить Сирену, и был удивлён не меньше её и даже, кажется, раздосадован.       Он не произнёс ни слова, но коротко кивнул, говоря таким образом дочери «доброе утро».       Ана был уже почти полностью готов выходить, и сейчас натягивал на себя куртку. — Куда ты? — спросила Сирена. — Куда ты так рано?       Вместо ответа отец показал на градусник, прикреплённый к окну.       Градусник висел с внешней стороны окна, а сегодня оно почему-то было запотевшим, и Сирене пришлось протереть стекло, чтобы увидеть.       Дверь заскрипела, и в прозрачном протёртом кусочке окна Сирена увидела своего отца, стремительно шагающего куда-то к морю. На улице было темно, и стоял густой плотный туман. Отец не закрыл за собой дверь, и теперь туман плавно покачивался над порогом, как какой-нибудь белый кисель. На дорожке перед домом по-прежнему лежал снег, туман полз над ним, термометр показывал +15. Была осень, пахло морем, арбузами и водорослями.       Сирена поняла всё правильно. В В’глйзз пришла земляничная весна, а у её отца сегодня будет исключение. Каждую земляничную весну бывает такое исключение.       В школе все только и говорили о земляничной весне. Вспомнили все легенды, связанные с ней, и сказку волнорезов В’глйзз про русалок, поющих в гроте Агл Н’гхал Хрлиргх, поклонись русалкам, и, если ты будешь честен и открыт с ними, они заберут твоё сердце и выполнят любое твоё желание и легенду Б’тхнк Чтенф про К’нарка — великого морского змея, который выплывает земляничной весной из В’наа-глйз, а один мальчик из далёкой деревеньки Фхлегетх рассказал их историю о Земляничном Джеке.       Учительница не преминула заметить, что земляничная весна — очень редкая погодная аномалия, которая случается из-за того, что какие-то там горячие течения из глубин вдруг поднимаются на поверхность, а ветер начинает сталкиваться с чем-то там, но детям было намного интереснее слушать про К’нарка — великого змея, который настолько огромен, что может без труда проглотить целый авианосец или даже океанский лайнер.       С уроков всех отпустили пораньше. Дети стояли у входа в школу, шутили, курили и радовались теплу, туману и снегу. Сирена закуривала вторую сигарету, как вдруг кто-то приблизился и пустил слушок о том, что сегодня на волнорезы придёт Крыса.       Крыса не училась, вечно курила, слонялась без дела, исписывала все стены формулами Хаббла и очень много знала. Часть детей тут же организовалась и решила сходить погулять на волнорезах. Сходить погулять — означало затариться где-нибудь алкоголем, напиться, посидеть у костра на скалах волнореза или на берегу, где потом часть детей разойдётся по домам, часть будет разрисовывать камни у волнорезов, а часть останется заниматься пьяным и неловким сексом.       Сирена решила прогуляться с ними. На одном из волнорезов в тумане развели костёр, выпили, начали весело петь песни и смеяться. Поиграли в бутылочку, потом поиграли в прятки в тумане. Рассказывали по десятому разу истории про земляничную весну, и подвыпившая Сирена с удовольствием самолично рассказывала легенду волнорезов В’глйзз несколько раз подряд.       А потом со стороны Б’тхнк Чтенф появилась Крыса. Длинная, худая, как Главком полиции О’Ирда, вся в обносках, с изрезанными руками и перьями в грязных волосах. Она села к костру, не закусывая хлебнула водки из горла и пересказала все истории ещё раз с добавлением деталей, которые раньше не звучали. — Они могут забрать у человека сердце, а вместо него вложить в грудь любую птицу, мелкого грызуна или всё, что им только вздумается. — так говорила Крыса. — А могут просто вырвать сердце, но человек всё равно будет каким-то образом жить. Такие существа без сердца называются Хаии, они живут столько, сколько того хочет гоф и никогда больше не смогут покинуть берег моря. Крыса называла русалок гофами, но никого это не смущало. Русалку правильно называть гоф, все это поняли, как только Крыса произнесла это. Понимание слова было мгновенным и естественным, как и понимание, например, того, что слово «В’глйзз» означает «морские глубины». Никто не объяснял этого детям, это просто… Было. — А правда, что у грота Агл Н’гхал Хрлиргх они поют и исполняют желания? — спросили у Крысы самое заветное и волнующее, на что та фыркнула и приложилась к бутылке. — Глупости! — сказала Крыса, вытирая рот грязной рукой и оставляя на губах желтовато-серые следы. — Не просто так Агл Н’гхал Хрлиргх назвали Агл Н’гхал Хрлиргх. Этот грот — место, где умирают еретики. Во всех смыслах. А земляничной весной вода поднимается, грот затапливает, вот гофы проводят там свои обряды, от того и пение. Хотите ввалиться на чужой обряд, чтобы исполнилось ваше заветное желание? Ну, может быть ваше желание и исполнится, и вас сделают Хаии — существом без сердца. Но более вероятно, что вас просто сожрут. — А как… — хотел было спросить парень, сидевший рядом с Сиреной, но Крыса замотала головой, показывая, что не будет больше отвечать. — Никаких больше вопросов! Кто хочет пойти к Гофам стать Хаии — тот сам поймёт «как». А кто не поймёт — тот глуп и заслуживает того, чтобы быть съеденным.       Рассказав про Гофов, Крыса переключилась на морского змея К’нарка, и Сирена как-то загрустила. Темнело, туман и темнота плотно липли к костру, а все внимание было приковано к Крысе. Сирена тихонько попрощалась со всеми и уже собралась идти домой. — Выглядывай на скалах в оба, — сказала Крыса Сирене и похлопала её по плечу своей тощей грязной рукой. — Что? — переспросила Сирена. — Кого выглядывать? — Гофов конечно, — ответила Крыса. — После темноты они сидят на тёплых камнях волнорезов и прячутся в тумане, но иногда их можно увидеть. Выглядывай в оба! — Я постараюсь. — кивнула Сирена.       Её так и подмывало спросить у Крысы, могут ли Гофы ходить, если у них хвост вместо ног, но что-то ей подсказывало, что она и так уже знает ответ. Это было исключением. Каждую земляничную весну бывает такое исключение.       Каким-то образом могут. И даже иногда, во время редкой погодной аномалии, в виде исключения, заходят к ней домой и трахаются с её отцом. — Это было исключением. Таким же исключением, как и то, что я сейчас с тобой говорю во время завтрака… — Это бывает каждую весну. Земляничную весну. Каждую земляничную весну бывает такое исключение.       Идя по волнорезу на берег, Сирена слышала в шуме волн чьи-то нечеловеческие голоса, а в тумане раздавались громкие всплески, будто бы кто-то нырял со скал в воду. — Выглядывай в на скалах в оба. После темноты они сидят на тёплых камнях волнорезов и прячутся в тумане, но иногда их можно увидеть.       Сирене не нужно было видеть, чтобы чувствовать на себе чужие, холодные и цепкие взгляды.       Вокруг было уже совсем-совсем темно, и всё ещё стоял густой туман. Видимость была практически нулевая.       Когда Сирена добралась до дома, была без малого половина десятого. Свет на кухне не горел, но отец дома был или, по крайней мере, уже побывал там: входная дверь была не просто не заперта на ключ, но даже немного приоткрыта. Обычно и отец, и Сирена запирали входную дверь за собой, но… сегодня же случаются исключения.       В доме пахло морем арбузом, и, включив свет, Сирена первым делом обнаружила, что туман затёк с улицы внутрь, теперь же вся прихожая была по колено в белом киселе. Из тумана торчала спинка дивана и уголок подушки, а вот диванный столик был погребён полностью. Сирена больно ударилась о него коленкой. Из кабинета раздался тихий знакомый отцовский голос, но Сирена не смогла разобрать, что он сказал. Она подошла к вешалке, чтобы повесить куртку и наступила на что-то мягкое, наклонилась, подцепила это что-то ладонью. То самое что-то оказалось отцовской курткой, в которой он выходил сегодня утром.       Рядом на полу лежал его мобильный, выпавший из кармана, а на диване обнаружилась вывернутая наизнанку, явно снятая впопыхах, отцовская футболка.       Из кабинета отца доносился приглушённый шум. Дверь в кабинет была приоткрыта, и в эту щель из прихожей затекал белый туман. Не снимая обуви, Сирена двинулась к двери, по дороге наступая на очередной элемент одежды — на этот раз отцовские джинсы. Забавно, но Сирена всего раз или два была в отцовской комнате. Ана не заходил в её комнату, она же не заходила в его кабинет. Два личных домика в одном общем доме.       В кабинете пахло морем и арбузом, там почти не было тумана, видимо тот ещё не успел затечь внутрь. Кабинет был маленький, и, честно говоря, это была обычная спальня, чёрт его знает, почему Ана звал её кабинетом. Ближе к двери стоял письменный столик, стул, заваленный вещами, шкаф, из которого вещи вываливались на пол.       Повсюду лежали книги, какие-то тетрадки, книги, листочки, книги… В комнате было светло, у дальней стены, рядом с кроватью стояла прикроватная тумбочка, а над ней виднелась лампа, но комнату освещала не она. Свечение шло от гофа (кого в народе называют русалкой).       Гоф сидел на мягкой кровати и трахал её отца. Кожа Гофа была покрыта замысловатыми белыми пятнами и узорами, которые испускали мягкий, но достаточно яркий свет. Гоф выглядил мускулистым и крупным, но мышцы на его широких плечах и руках были какие-то другие, и выглядели, и крепились не так, как у людей. Гоф двигался совсем по-другому, и, несмотря на некое общее сходство, он совсем не был похож на человека. У насекомого было больше общего с человеком, чем у этого существа.       У гофа, как и у людей, на голове тоже росли волосы. Они также мягко, но ярко светились белым. У него было четыре руки. Пальцы и кисти были тёмно-синими, а к плечам руки постепенно переходили в белый. Нижняя пара рук выглядела больше, мощнее и снабжалась четырьмя пальцами. Этими руками Гоф держал Ану, прижимая его спиной к своей груди и насаживая на свой член. Верхние руки выглядели потоньше и послабее, на них было по пять пальцев, одной такой пятипалой ладонью Гоф дрочил Ане в ритм собственных движений, а другой тянул его за стриженые тёмные волосы. Ана наполовину сидел у него на коленях, с откинутой на крепкое плечо головой, а дочь видеть не видел, и только громко дышал, изредка тихонько вздыхая. Лицо Аны застыло в том напряженном удовольствии, которое бывает при очень болезненном, но очень приятном сексе. В бледном свете на груди Аны отчётливо был виден старый тонкий шрам в виде буквы Y.       В сильных руках гофа человек выглядел как никогда жалким и слабым, а бледный свет белесых пятен гофа окрашивал Ану в мертвенно-белый.       Сирена оторвала взгляд от пятипалой руки Гофа, поглаживающей член её отца и с какой-то отрешенностью отметила, что на нижних конечностях Гофа между пальцами есть перепонки, и ноги у Гофа есть — голубовато-синие к низу и белые вверху…       Гоф открыл глаза, и Сирена вскрикнула и согнулась пополам от острой вспышки боли, пронзившей её голову. Глаза у Гофа ярко горели, ослепляя девушку. В мозгу будто бы ворочался чей-то щуп, холодный, мокрый, такой чужой, а ощущалось так, словно в висок вкручивали отвертку. Гоф прикрыл глаза, и тут же боль с этим ужасным ощущением чего-то чужеродного в мозгу исчезла. Сирена выпрямилась на дрожащих ногах и заметила, что Ана смотрит на неё с тем же страдальческим лицом как тогда, когда он разговаривал с ней за завтраком. — Это было исключением. Таким же исключением, как и то, что я сейчас с тобой говорю во время завтрака. Это было исключением. Каждую земляничную весну бывает такое исключение.       Ана хотел было что-то сказать, но гоф в раздраженном жесте дёрнул его, наклоняя вниз, а бёдрами начал двигать быстрее, трахая Ану резко и болезненно. Её отец улыбнулся.       Гоф обхватил тонкую человеческую шею четырёхпалой рукой и сжал её, Ана засипел, а Сирена дёрнулась. Гоф посмотрел на неё ещё раз, теперь не было боли, лишь картинка вспыхнула перед глазами: Человек в чёрном, священник, отец бьёт его по лицу. — Ах ты сволочь! — Кто это был, папа? — Священникам не рады на похоронах, им нигде не рады, им нечего здесь делать, им здесь не рады, им нечего здесь делать ТЕБЕ НЕЧЕГО ЗДЕСЬ ДЕЛАТЬ ТЕБЕ ЗДЕСЬ НЕ РАДЫ       Гоф прикрыл глаза, картинка пропала, а Сирена поспешно развернулась и выскользнула из комнаты. Было более, чем понятно, что хотел сказать Гоф. Она закрыла за собой дверь в кабинет, заперла входную дверь, сняла обувь и побежала к себе наверх.       Закутавшись в одеяло с головой, она опять почувствовала себя маленькой девочкой, которая прячется в одеяле от монстра. Сирена здорово испугалась. Человеку свойственно испытывать страх перед неведомыми силами, даже если сам он — житель волнорезов В’глйзз. Шок от увиденного был обусловлен даже не тем, что она увидела, как кто-то трахает её отца, а тем, что она увидела существо, по своей природе чуждое для восприятия человека. Сирена даже не была уверена, что это существо, можно было бы его назвать мужчиной, или самцом, или как-либо ещё. Сирена подозревала, что он также далек от понятий гендера и пола, как и какое-нибудь простейшее вроде инфузории. Применять эти слова к гофу — значило пытаться вписать его в обычные человеческие, земные рамки. Гоф не вписывался. Гоф был другим. Во всех смыслах. Он был таким другим, что казался неправильным, чужим, страшным, как богомол или жук-носорог.       Человеку свойственен страх перед чем-то чужеродным, даже если сам он — житель волнорезов В’глйзз.       Сирена не заснула этой ночью, но погрузилась в странную дремоту. В дрёме ей все время мерещилось что-то особенно мерзкое. Стучащие лапки богомола, щёлканье хелицеров, щупальца с когтями внутри присосок…       В окно бил белый свет белого неба. Оголтело кричали воробьи, опять перепутав весну с осенью, в комнате было по-утреннему тихо, а внизу кто-то ходил, это и разбудило Сирену. Она могла расслышать неловкие пошаркивающие шаги отца и ещё чьи-то. Гоф ходил (или ходила?) тихо и осторожно, так тихо и осторожно, что шаги были едва слышны. Скрипнула, открываясь, входная дверь, и Сирена открыла глаза. С минуту всё было тихо, а потом входная дверь заскрипела вновь, и теперь были слышны только шаги Аны. Сирена услышала, как тяжело он упал на диван, стоящий напротив входной двери.       Сирена поднялась с кровати и поправила одежду. Вчера она в уличных вещах так и залезла под одеяло. В доме пахло морем и арбузом, было сыро, а вчерашний туман за ночь исчез и осел на ступеньках, на полу и на стенах в виде капелек конденсата.       Ана действительно обнаружился внизу, на диване около входной двери. Он сидел, откинувшись на спину и лениво читал какие-то документы по работе, а во всей его позе и движениях сквозила усталая расслабленность. Отец был одет только в домашние штаны (после вчерашнего — спасибо хоть на этом), а его тело было всё сплошь покрыто отметинами. На боках и груди красовались многочисленные синяки, ключицы и плечи пестрели засосами, а на шее виднелся чёткий след четырёхпалой русалочьей руки. — Знаешь, нам надо ввести ещё одно правило, — сказал Ана и раздраженно поджал губы, стоило дочери спуститься вниз. — Стучаться, прежде чем входить в комнату. Как тебе такое, а? — Извини, — сказала Сирена и присела на диван рядом.       Отец окинул её взглядом и видимо понял, какую неприятную ночь она пережила, потому как потупил взгляд и стушевался. Этого человека не стесняло то, что кто-то мог видеть, как его трахает существо из глубин, но он смутился, когда понял: Сирена плохо спала из-за увиденного. — Голова не болит? — тихо спросил Ана и коснулся пальцем собственного виска.       У Сирены после вчерашнего прикосновения гофа к её разуму, голова жутко раскалывалась, но она лишь отрицательно покачала головой. — Вот и хорошо. — кивнул Ана, возвращаясь к документам, ничуть ей не поверив. — Выпей аспирин, не то станет хуже.       Сирена послушно встала, пошла на кухню, достала таблетки, рассматривая, как весело шипит аспирин в воде. Тишина в доме стояла довольно уютная, но Сирене не давал покоя один вопрос. — Почему у него нет хвоста? — спросила она, возвращаясь к отцу со стаканом. — Что? — спросил он, отрываясь от чтения. — Хвоста. У русалок… У гофов должны быть хвосты. Почему у него не было хвоста? — А… — протянул Ана. — Ты об этом.       Он замолчал, вчитываясь во что-то. Сирена выпила содержимое стакана и осознала, что её знобит. Отец молча протянул куда-то руку и накинул ей плед на плечи. — У него есть хвост, — через какое-то время с неохотой сказал он, отрываясь от бумаг. — И жабры есть. Просто, если им надо выйти на землю, то они могут делать… Вот так.       Сирена кивнула. Ну да, могут отращивать ноги, как она раньше не подумала об этом? А сказка про русалочку — враньё значит. — Ты Хаии? — спросила Сирена, поглядывая на шрам в виде буквы Y, — Существо без сердца? Они могут забрать у человека сердце, а вместо него вложить в грудь любую птицу, мелкого грызуна или всё, что им только вздумается. А могут просто вырвать сердце, но человек всё равно будет каким-то образом жить. Такие существа без сердца называются Хаии, они живут столько, сколько того хочет Гоф и никогда больше не смогут покинуть берег моря.       Сирена уже видела такие игрики. В морге, у покойников. Отец уставился на неё и нахмурился. — Что, теперь из-за вчерашнего я должен отвечать на все твои ужасные вопросы?       Сирена кивнула. Ана хмурился ещё на пару секунд, а потом сдался, вздохнув со страдальческой миной. — Я Хаии. — кивнул он, откладывая документы в сторону. — Тот, что здесь и сейчас. Это Крыса вам рассказала, да? Она чертовски много болтает при детях.       Сирена ничего не ответила, только наклонила голову на бок. — Как так вышло? — тихо спросила она. — Ты пришёл к ним на волнорезы в Агл Н’гхал Хрлиргх? О чем ты попросил? — Я никуда в грот не шёл, — усмехнулся отец. — Я шёл прыгать со скалы. Сводить счёты с жизнью.       Сирена неверяще уставилась на него, а он замолчал, явно наслаждаясь произведённым эффектом. — Да, я был слегка расстроен, когда твоя мать бросила меня ни с того, ни с всего. Места себе не находил, думал, что жизнь моя закончилась, и всё никак не мог взять в толк, почему она так поступила со мной. В общем, я шёл к той большой скале, которая стоит как раз у… У грота Н’гхал Хрлиргх. Но, когда я лез туда, то сорвался и упал в воду. Гофы проплывали куда-то мимо, и я привлёк их внимание. Они сказали, что человеческие страдания пахнут для них, как сладкая ягодная начинка от пирогов. Г’наиих принёс меня в грот, и тогда я вспомнил эту легенду о русалках, поющих в Агл Н’гхал Хрлиргх, в месте, где умирают еретики, и взмолил его о том, чтобы он вырвал мне сердце и исполнил мое сокровенное желание.       Ана замолчал, глядя куда-то мимо Сирены. От рассказа отца у неё пробежал по спине холодок, и она закуталась поплотнее в плед. Отец возобновлять рассказ не торопился, погрузившись в воспоминания, а на его лице вдруг застыло дурацкое счастливое выражение. — А дальше? — спросила Сирена. Ещё не очнувшись от воспоминаний, Ани удивлённо посмотрел на дочь, которая решила его поторопить. — Что было дальше? Ана не любил, когда его торопят или прерывают его мысли. Он чуть поджал губы. — Он взял меня прямо там, в гроте, а когда довёл до оргазма, вырвал моё сердце из груди. — с некой издёвкой сказал он. — Могу тебе подробно описать, как мы трахались с ним в первый раз на камнях. Хочешь? — Нет, спасибо. — поспешно осадила Сирена. — Мне вчерашнего хватило. — Вот и не перебивай. Мешаешь рассказывать мне, а слушать себе. — с раздражением ответил отец, но поджимать губы перестал и продолжил. — Я не чувствовал боли, не знаю, я плохо помню, что произошло, но я всё видел и был в сознании. Он каким-то образом разворотил мою грудную клетку, а потом вырвал сердце и съел его. Я не испугался тогда, страха я вообще не почувствовал. Это было даже… Приятно. После другой Гоф принёс маленькую птичку, неоперившегося птенца буревестника, а Г’наиих вложил его в грудь. Он вправил все рёбра на место, зашил и вот… Только шрам остался.       Сирена медленно, неверяще протянула вперёд руку и положила отцу на грудь. Она почувствовала биение. — Да, — сказал Ана. — Я скажу тоже самое, что сказал когда-то твоей ненаглядной бабушке — если оно бьётся, ещё не значит, что это сердце. Это птица. Сирена отдернула руку. — Что ты попросил? Что… Каким было твоё заветное желание? — А я разве не сказал? — удивился Ана. — Я попросил, чтобы моя любовь ко мне вернулась.       Он вдруг громко расхохотался, так, что Сирена вздрогнула. — Извини. — сказал он, утирая остатки улыбки ладонью. — Да, я так и сказал. К моему счастью, тогда я был не в состоянии чётко формулировать желание, но… Моя любовь действительно вернулась ко мне. Я никогда ещё никого не любил так, как Г’наииха. ***       Сирена Муер умерла в возрасте восьмидесяти восьми лет. В двадцать она переехала из отцовского дома в «У Золотого Угря», городок, который стоял неподалёку от Б’тхнк Чтенф. Там она родила и в одиночку вырастила трёх сыновей, все они были от разных отцов.       Когда Сирена Муер умерла, её похоронили на кладбище Агл Н’гхан Фхтагн рядом с могилами Ани Муер и Морисой Замятиной. На её похоронах у открытого гроба стояли три сводных брата. Все они были уже взрослыми, и каждый из них не слишком оплакивал мать, потому как уже давно понимал, что она умрет, и, как это обычно бывает с подросшими детьми, даже ждал этого. После прощания, у изголовья могилы встал Господарь О’Ирда и произнёс несколько слов. Он стал ещё более седым и худым, но умирать пока не собирался. — Пусть земля примет её тело, а море — её душу. — сухо протянул О’Ирда, и гроб опустили вниз.       Три брата стояли у гроба матери, но в могилу упало четыре горсти земли.       Ана Муер ничуть не изменился за эти восемьдесят лет. Ему должно было исполниться больше сотни лет, но он остался таким же молодым, темноволосым и кареглазым. На похоронах дочери Ана в первый и последний раз увиделся с внуками. Он коротко представился, и, игнорируя недоверчивые взгляды, передал им в наследство завод по упаковке раков и консерв — славное дело Муеров, а так же отдал документы на свой дом в В’глйзз. Говорят, после этого он навсегда пропал на волнорезах В’глйзз, и никто больше не видел Ану Муер.       Маленькие городки полнятся историями и сказками, которые ничуть не схожи с общими фольклором страны. В каждом маленьком городке есть свои уникальные истории, которые больше нигде не услышишь. — Когда наступает земляничная весна, на волнорезах в В’глйзз гофы собираются в том месте, где умирают еретики, в гроте Агл Н’гхал Хрлиргх, — так говорила Сирена Муер своему маленькому сыну. — Они могут забрать у человека сердце, а вместо него вложить в грудь любую птицу, мелкого грызуна или всё, что им только вздумается. А могут просто вырвать сердце, но человек всё равно будет каким-то образом жить. Такие существа без сердца называются Хаии, живут они столько, сколько того хочет гоф, и никогда больше не смогут покинуть берег моря.