У Чертового Рифа

— Билет на поезд в... в... Вагл... Вгл.. В'глйзз(1). — нервничая и заикаясь, я наконец произнёс это ломающее язык слово. — На двенадцать пятнадцать.       Кассир с любопытством поглядел из-за стекла. Не торопясь, он поднялся, оперся локтями о стол и уставился на меня оценивающим взглядом. У него было морщинистое, загорелое лицо и неприятные цепкие светлые глаза. Я никогда не умел выдерживать чужой взгляд и всегда отводил глаза, даже когда случайно пересекался взглядом с незнакомыми людьми в транспорте, и сейчас почувствовал себя жуть как некомфортно. Кассир беззастенчиво таращился на меня, будто бы оценивал, а после, наглядевшись вдоволь, наконец выдал: — Нет.       Я непонимающе посмотрел на него. — Туда не ходить поезда, — уточнил кассир, поджимая сморщенные губы и качая головой. — Не ходить. — Как не ходят... Совсем не ходят? — тупо переспросил я. — Вот так. — пожал плечами кассир, подправляя полосатые подтяжки. — Поезда совсем-совсем туда не ходить.       Я сразу же подумал, что я, конечно же, ошибся, перепутал время, вокзал, поезд, город, название нужного мне места или всё сразу. На моё лицо сама собой наползла неловкая виноватая улыбка. Я мотнул головой и заморгал. Конечно, себе я доверял мало, и вполне мог ошибаться, но вот мой научный руководитель ошибиться никак не мог.       Я поглядел назад, но очереди за мной не наблюдалось, и, вернув внимание кассиру, отметил, что смотрит он на меня с ленивым интересом и попивает чай из треснутой кружки. Словом, я никого не задерживал и никому не мешал, поэтому успокоившись, полез в нагрудный карман пальто и извлёк оттуда смятый листочек. Поезд в В'глйзз в 12.15, вокзал Первый.       Чёрной ручкой, понятным почерком, поминая мою рассеянность, руководитель написал и вокзал, и поезд, и время, так что ошибки быть никак не могло. Я хотел сказать об этом, но вместо этого почему-то спросил: — Разве Вг... Вгла... В'глйзз находится не на острове?       Кассир внимательно осмотрел меня и глотнул чай, громко отхлёбывая. — Может быть и не на острове. — в ленивой манере ответил он. — А может быть и на острове. Кто его знает. Но только поезда туда не ходить, мистер.       Я растерянно замер, вцепившись в бумажку, где были записаны время отбытия, место прибытия, вокзал под названием «Первый»... Я перевернул листок, но на обратной стороне было записано лишь то, как дойти до этого Первого вокзала, и ничего больше, что могло бы мне помочь.       Должно быть отчаяние отчётливо проступило на моём лице, потому как кассир вдруг сообщил, что вообще-то в В'глйзз поезда не ходят, но туда можно доплыть. — По морю, — уточнил зачем-то кассир. — По морю туда плавать корабли. — По морю? — переполошился я, уже успевший распрощаться со своей научной работой, и теперь готовый плыть хоть по морю, хоть брасом. — А как... Куда идти? Где купить билеты?       Кассир рассмеялся. Когда он улыбался, на его старом лице от глаз к вискам лучиками отходили морщинки. — Не билеты, нет. — сказал он, улыбаясь, показывая тёмные зубы. — Надо идти в порт. Отсюда в то местечко и обратно ходить только один корабль... — Он вдруг замолк, посмотрел на меня, а потом протянул через окошко в стекле руку. — Давайте, мистер, я вам напишу. — сказал он.       Я с готовностью сунул ему бумажку. — Значит порт... — пробормотал кассир. — У корабля имя «Суниця». Суниця одна-единственная. К «у Чёртового Рифа», больше туда никто не плавать. Капитана Суници звать капитан Олесь. Вроде как Суниця сейчас должна отплывать, если вы поторопитесь, то успеете. А ежели Суниця все ещё в порту, а команды нет, значить они сидят в каком-нибудь кабаке и пьют. Дурное дело не выпить перед отплытием к Чёртовому Рифу. — Чёртов Риф? — я нервно облизнул губы. — Но мне надо в Вы...Ве... — В'глйзз и находится «у Чёртового Рифа», — перебил меня кассир. — В том местечке ещё города находятся, и В'глйзз конечно же тоже в местечке, да. Суниця скорее всего поплывёт до Б'тхнк Чтенф(2), мистер, но оттуда так близко до волнорезов В'глйзз, что вы сможить дойти пешком.       Волнорезы. Волнорезы В'глйзз...       Что-то шевельнулось у меня в памяти, когда я услышал слово «волнорезы» рядом с этим странным названием.       Кассир сунул мне бумажку в открытую ладонь и улыбнулся. У меня, должно быть, был совсем растерянный вид, потому как кассир счёл своим долгом показать мне большой палец и успокоить меня. — Вы легко найдёть порт. — ободряюще сказал мне кассир, засовывая большие пальцы под свои полосатые подтяжки. — Только вот уговорить капитана Олеся будет нелегко. И, возможно, недёшево. Мистер, вы уверены, что оно того стоит? Зачем вам вообще на волнорезы В'глйзз? У Чёртового Рифа только черти одни. — Я учёный, — ответил я. — Метеоролог. А в том месте проходит такая интересная погодная аномалия... — Земляничный ветер. — перебил меня кассир и вдруг нахмурился. —А? Чегой? — не понял я. — Земляничный ветер, — повторил он. — И земляничная весна. Когда зимой становится жарче, чем летом, но везде сыплет снег, а с моря идёт густой туман. — Да, да, — закивал я, глупо улыбаясь и неловко сминая пальцами бумажку. — Какие красивые названия для погодного явления, а я их и не слышал!       Земляничная весна — надо будет обязательно использовать это в моей научной работе, было в этом словосочетании что-то такое... Эдакое. Это обязательно добавит в мои расчеты изюминку. — Земляничная весна и земляничный ветер — это совсем разные вещи, мистер. — покачал головой кассир, как-то странно поглядывая на меня поверх своей чашки. — Земляничная весна, слава богу, случается куда реже, но туман тогда пахнет не земляникой, а арбузом. — О... — не нашёл, что сказать я. — И вы приехали изучать это? — уточнил кассир, отставляя в сторону чашку с чаем.       Потом уже, шагая в сторону порта и прокручивая этот разговор в голове, я понял, что в его голосе тогда отчётливо слышалось сочувствие. — Ну да. — я переминался с ноги на ногу перед кассой, уставая стоять, но будучи не в состоянии закончить так разговор. Подошёл бы к кассе ещё хоть один человек, и я бы смог уйти под предлогом того, чтобы не создавать очередь, но так...— Изучать, как этот самый земляничный ветер возникает и всё такое. — Знаете, это изучать уже не стоит. — кассир поднял вверх указательный палец. — Это уже и так всё давно изучено и понятно. — Вот как? — Да, да, мистер. Все в В'глйзз знают, что, когда Великий Морской Змей поднимается из глубин океана, то за ним на поверхность выходит тепло и запах арбуза и земляники.       Почему-то я рассмеялся, слишком уж абсурдно это прозвучало. Запах арбуза из глубин океана. Но кассир говорил совершенно серьёзно, и мне стало не по себе. — Ну конечно. — пробормотал я. — Извините, мистер. — покачал головой кассир. — Я вас смутил своими словами и задержал куда больше положенного. Желаю вам доброго плавания! Может быть, если я встречу вас ещё раз, вы уже сможете отличать земляничный ветер от земляничной весны. — Земляничной весной на волнорезах В'глйзз русалка может забрать у любимого человека сердце и сделать его бессмертным. Нет-нет, дорогой, ложись обратно, пора спать. Я разочарованно вздыхал, но послушно клал конфету на место и шёл обратно в кровать. Стол был таким высоким, что я с трудом дотягивался до миски со сладостями. — Сластёна, — смеялась мама и подтыкала мне одеяло. (1)В'глйзз — морские глубины. В другом значении употребляется для обозначения морей и мест, в которых живут гофы. (2)Б'тхнк Чтенф — Часть Братства/ Сущность Братства. Б'тхнк — сущность, часть. Единственный дословно правильный перевод — сущность. Имеет значение части чего-то целого, в которой проявляются все части целого, но которая сама по себе не является просто уменьшенной копией целого. Напр., Б'тхнк рон (сущность Рон(культа), ”часть культа”) — всё, что действует во славу культа. ***       Была середина зимы. Ветер, дующий с моря, сбивал с ног и царапал холодными порывами лицо, а я, закутанный в жалкое осеннее пальто, отчаянно пытался противостоять его ледяному напору. Первый вокзал остался у меня за спиной и растворился в снежной дымке. Одной рукой я прикрыл слезящиеся от ветра глаза, а второй зачем-то вцепился в лямки рюкзака. Порт, дорогу к которому мне показал добрый странный кассир, показался мне натуральной пристанью. Мощенный крупной брусчаткой берег ухал сразу в ледяные волны, а от берега отходило четыре узких деревянных причала. Горизонта впереди не было видно, а тёмное море и белое небо сливались где-то там в белёсой снежной дымке. Свинцовые волны ударяли так высоко, что каждый раз вода заливала крохотные причалы, отчего на дереве то тут то там виднелась корочка льда. Эти причалы были похожи на волнорезы узкие маленькие деревянные мостики на сваях, которые строят на озёрах, чтобы удобнее было купаться и ловить рыбу.       На волнах качались белые яхты, моторные лодки, катеры и прочие средства передвижения по воде с незапоминающимися названиями, а на конце самого дальнего причала гордо стоял один-единственный корабль. Слезящимися глазами я не мог разглядеть названия, но, как я уже говорил, корабль был единственным, так что я был почти на сто процентов уверен, что это та самая Суниця, потому уверенно зашагал по камням к причалу.       Зайдя на мостки, я столкнулся с большой трудностью в передвижении, но решимости своей не утратил. Промозглые доски были просто ужасно скользкими, и мне пришлось постараться, чтобы не упасть, несколько раз я был близок к тому, чтобы свалиться в ледяную воду. Волны в лёгкую добивали до моих ног, и море вмиг вымочило ботинки и штаны до самого колена. Промокшая холодная одежда липла к коже, в ботинках хлюпало, а ноги резало, как ножом. Когда я наконец добрался до Суници, конечности просто горели огнём, а меня жутко трясло. Наверное, Суниця была большим кораблём, я не знаю, я не очень понимал что-то в судоходстве, но мне она показалась довольно внушительной. С металлическим корпусом, непонятными штуками сверху, трубами, высоким трапом и прочим. Её борта некогда были выкрашены в ярко-красный цвет, теперь же краска слезла, обросла водорослями, солью и какими-то ракушками, но на боку всё ещё гордо сверкало золотым: «Суниця».       Возле Суници были какие-то люди, пара человек стояла у самого трапа; они о чём-то громко спорили, а ещё парочка людей стояла на трапе и внимательно наблюдала за всем этим. Они были замотаны во что-то бесформенное и тёплое, а на ногах у них были высоченные, до половины бёдра резиновые сапоги. Мне такие сейчас пришлись бы весьма кстати.       Двое у трапа как раз заканчивали спорить, когда я к ним наконец доковылял, один махнул другому здоровенной ручищей, приглашая на борт, но увидел меня и остановился. — Это что ещё? — спросил он низким, хриплым басом. Из-под шапки и шарфа выбивалась густая рыжая борода. — Я ищу капитана Олеся. — с трудом проговорил я, отнимая руку от лица. — Ну, допустим ты его нашёл, — рыжебородый сложил руки на груди. — Чего надо?       Его собеседник был одет как и я, совсем не по погоде, всё его лицо и голову скрывал тёмный шарф или какая-то другая ткань. Даже глаза и нос, кажется, были замотаны. — Я... О, я слышал... Мне сказали, что вы можете перевезти меня в Вгал.. В'глйзз, сэр. — стуча зубами, сказал я. — Нет. — отрезал капитан и повернулся ко мне спиной.       Внезапно вмешался его собеседник, закутанный по самые уши. — Капитан Олесь, пустите человека на борт! — сказал он, а я удивился его странному акценту. — Ни за что! — рыкнул капитан. — Я больше никогда не пущу на борт незнакомцев, несмыслящих в море ни бельмеса, когда в «у Чёртового Рифа» земляничный шквал! А вы? Вы же с нами плывете, тоже хотите потонуть?       Незнакомец взял капитана за локоть и потянул куда-то в сторону. — Извините, — сказал он, но не капитану Олесю, а мне. — Мы ненадолго отойдём, никуда не уходите.       Когда они прошли мимо меня, я разглядел, что незнакомец вовсе не был замотан в шарф по самые брови, просто был смуглым, как самый настоящий нигер, не просто смуглым, а чёрным, таким чёрным, что кожа его лица сливалась с чёрным шарфом и чёрным пальто. — Меня зовут Акти, приятно познакомиться, сэр. — шепнул он таким учтивым тоном, который больше подошёл бы англичанину, и мне даже показалось на секунду, что его рука дёрнулась вверх приподнять вместо шляпы бесформенную меховую шапку.       Я не знаю, почему капитан Олесь не захотел пускать ”несмыслящего в море ни бельмеса” меня на борт Суници, и я не знал, при чём тут земляничный ветер и то самое погодное явление, которое я еду... То есть, уже плыву изучать, и уж точно я не знал, каким образом Акти уговорил капитана передумать. Акти был не членом команды, а таким же пассажиром как я. И, как я понял, он далеко не первый раз плавал с командой Суници.       Они тихонько поговорили в стороночке, капитан Олесь во время разговора только и делал, что беспрестанно махал руками и постоянно срывал с себя шапку и надевал обратно, а когда они вернулись, я уже едва стоял на ногах. Капитан Олесь буркнул мне что-то вроде ”ваша взяла, мистер”, и Акти мигом втащил меня на борт. Не успел я опомниться, как уже был в каюте и в тепле, а чернокожий развешивал моё мокрое пальто сушиться.       Он сообщил, что поездка будет стоить мне ни много ни мало, почти дюжину деньгов, что в стоимость так же включён ужин со всей командой и что капитан Олесь согласился меня поселить только вместе с Акти и только под его ответственность.       Каюта оказалась маленькой, с двумя морскими кроватями, встроенными в стены, но я, если честно, был бы рад плыть даже в трюме. Не то чтобы я знал, как этот самый трюм выглядит, но судя по тому, что пишут в книжках, там не слишком удобно. — Почему капитан не хотел брать меня на борт? — спросил я у Акти, переодеваясь в сухую одежду. Ноги, к моему облегчению, не пострадали, пальцы не отморозило, а сам я не начал чихать и кашлять. — А.. — глубокомысленно ответил Акти и на некоторое время замолк, занятый попыткой пристроить мокрые носки и штаны на крохотный стул. Одежда пристраиваться не хотела и всё норовила сползти на пол.       Акти действительно был нигером. То есть, я не очень-то разбираюсь, как правильно их называть, но он был чёрным. Совсем чёрным. Его кожа была не коричневая, а чёрная, где-то сероватая. Акти был высоким, худым и лысым, и невозможно было бы угадать его возраст. У него были тонкие руки, тёмные глаза и очень доброе лицо, а ещё он так умело и настойчиво проявлял заботу, что я даже не чувствовал себя неловко по этому поводу. Словно это было само собой разумеющимся. С собой у него был большой чемодан. — По поводу этого. — когда Акти заговорил, я уже успел переодеться и теперь с удовольствием заматывался в одеяло.        Он повернулся ко мне, и в руках у него оказались две невесть откуда взявшиеся чашки горячего чая. Обычно у нигеров руки, точнее ладони, светлые: розовые, коричневые... у Акти ладони были серыми, как мокрый асфальт. — О! Спасибо большое. — я с радостью принял горячую чашку краешком одеяла.       Чай источал аромат каких-то фруктов и был ярко-красного цвета. — По поводу этого, — повторил Акти, садясь на свою кровать. — Капитан Олесь попросил меня объяснить вам некоторые правила поведения на корабле. Понимаете... Я настоял, чтобы вас взяли на борт и теперь я в некотором роде за вас отвечаю.       Я закивал, давясь чаем. Конечно, я буду вести себя хорошо, чёрт подери, этот человек, совершенно не зная меня, помог мне попасть на борт, спас от неизбежного переохлаждения и приготовил мне горячий чай. Хорошо вести себя — это меньшее, что я мог для него сделать. Акти улыбнулся мне, и продолжил: — Правила таковы: не петь, не есть арбузы и землянику или что-то арбузное или земляничное... когда Великий Морской Змей поднимается из глубин океана, то за ним на поверхность выходит тепло и запах арбуза и земляники — ...Не шататься возле борта и не донимать команду вопросами.       Я рассмеялся. — Можете быть спокойны насчёт этого, друг мой, — ответил я. — Я планировал всю поездку провести за работой, арбузов и земляники я как-то взять позабыл, а привычки петь совершенно не имею. — Вот и славно, сэр. — чёрное лицо Акти расплылось в радостной улыбке. — Вот и славно. Правила кажутся вам странными и глупыми? Я понимаю, но эти моряки такие суеверные, сэр, у них такая нервная работа!       В каюте не было столов или тумбочек, только крючки на стенах, но это было даже хорошо: не надо было разбирать свои вещи, я просто повесил свой рюкзак на крючок и всё. Наша комната была маленькой, чуть ли не три на два метра с небольшим окошком в стене. Окна на кораблях называются иллюминаторами, и этот самый иллюминатор был почему-то густо залит чёрной краской. Залит так ровно и аккуратно, что не оставалось сомнений — это было сделано умышленно и с какой-то определённой целью.       Когда мы переоделись, а я согрелся одеялом и чаями, был уже вечер, и по идее скоро надо было идти на тот самый, включённый в стоимость общей поездки, ужин с командой. Акти сообщил, что еду будут подавать в столовой, но не раньше чем часа через два. Не знаю, что там готовили, но я был просто жуть, как голоден, и чувствовал, что эти два часа выдержу с большим трудом. Чтобы отвлечься от съестных мыслей, я решил прогуляться по кораблю, а заодно и осмотреть свой дом на ближайшие несколько дней. Акти остался в каюте заправлять и застёгивать свою кровать, только попросил меня помнить о правилах. — Лучше даже не свистите. — сказал он мне на прощание. — Мне кажется, что насвистывать песни — тоже самое, что и петь. — Даже захоти я насвистать что-нибудь, не сумел бы. Я не умею свистеть, друг мой. — сказал я, прихватив с собой шарф. — Не беспокойтесь.       Как я понял, на Сунице было всего два этажа: верхняя палуба, та, на которой сейчас находился я, с каютами и столовой, и нижний этаж, где, наверное, был тот самый трюм и машинное отделение. В коридоре было холоднее, чем в каюте, но всё равно достаточно тепло. Здесь было где походить и что посмотреть, но едой пахло так сильно, что у меня урчал живот и текли слюни. — Уже всё осмотрели, сэр? — Акти застелил кровати и теперь с каким-то нездоровым маниакальным желанием пытался разгладить морщинки-замятины на подушках. — Нет, старина. — ответил я, выуживая из рюкзака запасную куртку. — Я решил прогуляться на улице.       Акти кинул на меня обеспокоенный взгляд. — Будьте осторожны, сэр. — предупредил он. — Не пойте и не шатайтесь около борта.       Лестница на верхнюю палубу вела на нос корабля. Снаружи было холодно, дул ветер, где-то шумел двигатель. Может, не двигатель, но что-то ещё занятно тарахтело и тыртыркало. Капитан Олесь стоял на носу, увидев меня, поспешил подойти. Он был уже без шарфа, без шапки и без перчаток, и я смог разглядеть его заросшее, но, в общем-то, добродушное лицо. — У нас не заладилось знакомство. — покачал головой капитан Олесь и протянул мне руку для рукопожатия. — Простите за это. Добро пожаловать на Суницю! Добро пожаловать!       Ладонь у капитана была огромная, сильная и вся в мозолях, он крепко сжал мою руку и затряс ее. — Красивый корабль. — сказал я, а капитан заулыбался сквозь заросли своей рыжей бороды. — Да, Суниця прекрасный корабль, мистер. Эта посудина старше меня, да... — Олесь хлопнул в свои огромные ладоши и спросил. — Акти ведь объяснил вам правила, правда? Не петь, никаких арбузов и земляники... — Да-да, — закивал я. — Он мне всё объяснил. — Хорошо. — кивнул капитан. — Вам эти правила наверняка кажутся глупыми, да? — Я очень благодарен, что вы взяли меня на борт, сэр. — честно сказал я. — И я буду только рад следовать любым, даже самым глупым правилам.       Оставшееся напряжение между нами лопнуло, а капитан Олесь рассмеялся. У него был хриплый, зычный голос, но смех был почему-то очень тихим и таким заразительным, и я заулыбался вслед за ним. — Могу я спросить, зачем вам понадобилось в местечко «у Чёртового Рифа»? — спросил капитан. — Вы же явно не из местечка, а там жуткая дыра, интересная разве что только для рыбаков и всяких высоколобых.       Я позволил себя ироничный смешок. — Я вроде как и есть ”высоколобый”, — сказал я. — Я учёный, метеоролог.       Капитан Олесь вдруг замер и, казалось, опять напрягся. — В В'глйзз есть странное погодное явление, — пояснил я. — Оно вроде как у вас называется «земляничная весна». Красивое название. Земляничной весной на волнорезах В'глйзз русалки могут съесть сердца любимых людей и сделать человека бессмертным. — Вот оно что... — кивнул капитан Олесь и потёр свои здоровенные ручищи. При соприкосновении друг о друга его шершавые ладони шуршали, как наждачная бумага. — Так вот, я попрошу вас отложить все ваши научные штуки до прибытия в порт. Я настаиваю на этом, вы понимаете, мистер?       Я ничего не понял, но послушно кивнул. — Так вот, — повторил капитан Олесь. — На подходе к «у Чёртового Рифа» мы можем столкнуться со странностями погодного поведения, которые вы хотите изучать. Но, пока вы на моем корабле, чтобы никаких научных поползновений, понятно? никаких этих... Формул и всяких цифр.       Странности поведения у погоды пока что ни разу не были мной замечены, а вот у встреченных мною людей — пожалуйста. — Конечно, — закивал я. — Ничего такого не буду делать.       Капитан вроде остался доволен, на прощание пожал мне руку ещё раз и удалился в помещение на верхней палубе.       Я так понял, что там была капитанская рубка, или как там называется это место на корабле, где стоит штурвал. Там было полно окон, и даже в дверях были стекла, и помещение почти со всех сторон просматривалось. Сунувшись к окну, выходящему на нос, я увидел какого-то неприглядного лысого типа, который сидел за штурвалом. Больше всего мне это место напомнило кабину самолёта: рядом с корабельным рулём было полно всяких лампочек и кнопок неизвестного назначения. Рядом с лысым типом стоял капитан и что-то писал на какой-то бумажке. На носу Суници был капитанский мостик, перила, какие-то штуки на полу, неизвестно для чего предназначенные, какие-то огромные канаты и ящики, а сверху торчали какие-то штуки и ещё трубы, из которых забавно валил дым.       Темнело. Падал снег.       Гуляя по носу Суници, я иногда встречал других членов команды. Совершенно не разбираясь в морских званиях, я мысленно окрестил всех, кроме капитана ”матросами”.       Матросы косились на меня обеспокоенно и подозрительно, и я не стал их смущать и здороваться. Под насмешливые взгляды капитана Олеся из рубки я постоял на капитанском мостике, пошатался ещё немного на носу и пошёл осматривать хвост корабля.       В хвосте Суници были какие-то трубы, лестницы, люки. Стояли огромные, с меня ростом, катушки с проводами и канатами, сети и ещё куча вещей незнакомого мне вида и непонятного назначения. Позади корабля красиво тянулся пенный след, Суниця резво летела по волнам. Я постоял немного, глядя на воду и вдыхая запах бензина.       Глядеть на брызги, вылетающие из-под корабля оказалось завораживающе, и я на некоторое время замер. Вообще, от того, что я стоял на месте, я вроде должен был замёрзнуть, но мне было тепло. Потом даже стало жарко. Я снял шапку, вытер пот со лба. Вдали в сумерках уже давным-давно скрылись и порт, который пристань, и чёрная полоска берега, а вода растворялась в белой снежной дымке. Перестал дуть холодный ветер, а снег теперь густо сыпал с тёмного неба большими хлопьями, которые ещё несколько секунд качались на воде, прежде чем растаять.       Действительно было жарко. Сняв шапку, я обнаружил, что мне совсем не хочется её надевать обратно, более того, я расстегнул куртку и снял её, оставшись в одной водолазке, но холодно совсем не было, всё ещё было жарко, и я теперь я чувствовал явное желание стащить с себя тёплые зимние ботинки.       Снег уже густо покрыл вокруг меня и палубу, и ящики, и сети, и катушки. Глядя на хлопья снега, тающие у меня на ладони, я подумал, что всё-таки заболел и у меня появился один из симптомов гипотермии, заставлявший организм испытывать ложное тепло.       Я растерянно стоял, держа одной рукой куртку и шапку, а вторую выставив ладонью вверх, и глядел на снежинки, когда рядом прошёл один из матросов. Покосился на меня, отвернулся и что-то там начал разматывать с одной из катушек.       Матрос тоже был раздет, но он был не просто без куртки, но ещё и без футболки и вообще с голым торсом и в одних штанах. А это значило, что никакой гипотермии у меня нет, а я наконец наблюдал тот самый диковинный природный феномен, те самые странности погодного поведения, которые так рвался изучать. А смог бы я это увидеть на поезде, а? Как там говорится? Что ни делается — всё к лучшему? ...то за ним на поверхность выходит тепло и запах арбуза и земляники       Я принюхался и различил явственный запах арбуза. За бортом от воды шёл едва заметный пар. — Не шатались бы вы около борта, мистер, — сказал мне матрос, закидывая на плечо себе не то шланг, не то канат. — Особенно, когда море начинает пахнуть арбузом.       Сказал и ушёл.       Никаких научных изысканий, никакого арбуза и земляники, не петь и не шататься около борта и не приставать к команде с вопросами.       Я кивнул матросу, хотя он уже никак не мог меня видеть. Восхищённо бросив последний взгляд на окружающий меня погодный феномен, я хотел было пойти обратно, честно перестав "шататься около борта". Я уже даже сделал вперёд шаг, но свежевыпавший снег поверх металлического пола, покрытого гладким слоем краски, оказался неожиданно скользким, и я, конечно же, неловко зашатался, ударился о какой-то ящик и выронил из рук шапку. Я поморщился, потёр заболевшее колено и потянулся за шапкой: для этого мне пришлось развернуться и наклониться. Стараясь не переносить вес на пострадавшую ногу, я сцапал свой головной убор, поднял голову и шапка с курткой вмиг снова выпали из моих рук.       Оно сидело на перилах корабля и глядело на меня. На изящные плечи ниспадали чёрные волосы, а глаза горели каким-то неземным белым светом.       Кожа этого существа была тёмно-серая, вся в белых светящихся пятнах. На локтях серый плавно сменялся чёрным, руками это прекрасное создание с неземной грацией держалось за борт. Всего рук у него было четыре, а вместо ног на полу палубы лежал... Хвост.       Это существо было русалкой.       Оно было так отчаянно не похоже на русалок из сказок и книжек с картинками, что я совсем не сразу признал в этой твари русалку.       Её хвост вовсе не был покрыт рыбьей чешуей и вообще мало напоминал рыбий хвост. Он был точно так же покрыт серой кожей и белыми светящимися пятнами, как и всё остальное тело, был длинным, гибким, с прозрачным хвостовым плавником, который чуть светился в сумерках.       Где у дельфина заканчивается тело и начинается хвост? Я не был биологом, и, как простой обыватель в этой дисциплине, имел познания весьма скромные, я не мог просто ткнуть пальцем в кита и сказать "вот это вот хвост, а вот это уже тело". Мы (а я говорю "мы", потому что предполагаю, что нас большинство) считаем, что у русалок приделан рыбий хвост вместо ног. Оп, и приделан. Многочисленные всем известные фильмы, мультфильмы, картинки и книжки это подтверждают, но на деле оказалось совсем не так. Хвост у русалки был более чем гармоничным продолжением тела, как у дельфина или любого другого кита.       На боках у русалки я увидел чёрные жаберные щели, а где-то ниже росли маленькие прозрачные плавники; русалка ими беспрестанно шевелила, и с них соскальзывали комья снега. Руки, как я и сказал, было не две, а четыре, с четырьмя длинными нечеловеческими пальцами. Но на самом деле не такие мелочи, вроде лишней пары рук, отсутствии рыбьей чешуи, ушей или пупка, помешали мне узнать в этом знакомый каждому с детства образ русалки, а что-то другое, что-то совершенно неестественно чужеродное, что сквозило во всём этом существе. Несмотря на сильное внешнее сходство с человеком, которое отчётливо становится видно при объективном словесном описании, в этой русалке... В этом существе не было ничего человеческого вообще.       Совсем.        Это существо было грациозным, хищным и совершенно чужим, а я почувствовал, что меня трясёт, будто бы я увидел гигантского паука или огромную сороконожку. Да даже встретив неестественно огромное насекомое, я бы узнал больше знакомого и родного для меня, чем в этой красивой, но отвратительно, тошнотворно чуждой твари, выползшей из глубин моря.       Русалка, если только этих существ конечно можно так называть, подняла одну из своих четырёх рук и откинула с лица чёрные мокрые локоны. И во всех этих бесконечно изящных движениях скользило что-то нечеловеческое, что-то, что заставляло перед глазами всё плыть от страха.       У русалки была грудь, подобная женской, с аккуратными правильными сосками, сама по себе очень правильной и красивой формы. Каким-то краешком разума я вдруг с ужасом понял, что это вовсе не соски у неё, а пигментные пятна, идеального размера и формы в том месте, где у настоящей женщины должны быть соски.       Русалка поманила меня пальцем к себе и улыбнулась, но от этого движения меня всего передернуло. Всё равно, что тебе своими жвалками улыбнётся таракан: это движение лицевых мышц очевидно было заученным и совершенно несвойственным для этого существа, и служило только для...       Волею судьбы я всё же немного изучал животный мир, имел в запасе некоторый опыт и кое-что знал про мимикрию.       Глядя на идеальные, неестественно ровные черты лица и тела, идеально симметричную улыбку, и идеально симметричную грудь с пятнами, которые идеально походили на соски, я вдруг подумал о бабочках.       Я когда-то читал, что есть такие бабочки, узор на крыльях которых похож на лицо совы. А птицы, которые охотятся на этих бабочек, путают этот рисунок на их крыльях с настоящей совой, и, пугаясь своего природного врага, улетают прочь. Я вдруг ещё вспомнил, что есть ещё, известная всем, маленькая полосатая муха, которая так похожа на осу или пчелу, что и не отличишь, но она совсем не оса и не пчела и жалить не умеет... И вспомнил что некоторые животные, наоборот, приманивают к себе: тигры вот, например, могут в совершенстве имитировать крик брошенного кабанёнка, а морская рыба-камень, живущая где-то в Красном Море, маскируется под камень, и своим языком двигает так, что мелкая рыбешка думает, что это съедобный червяк, и сама заплывает к ней в пасть. Да даже некоторые цветки наловчились выглядеть, как какая-то там пчела или другое какое-то насекомое, не помню точно, но суть в том, что эти насекомые путают цветок с особью своего вида и хотят с ним спариться, постоянно садятся на эти самые цветы и таким образом их опыляют.       В тот момент, когда я увидел эту механическую неестественную приветливую улыбку и грудь, идеально схожую с грудью человеческой женщины, грудь которая, очевидно, не имеет никакой физиологической функции для этих существ, перед моими глазами за ничтожную долю секунды промелькнули и тигр, кричащий как раненый кабанёнок, и бабочки, пугающие птиц своим окрасом, и цветы, выглядящие для каких-то там насекомых как привлекательная особь для спаривания.       И когда русалка рукой поманила меня, вместо того, чтобы подойти ближе, я зашагал назад, шатаясь, как пьяный. Перед глазами плыло. Я пятился спиной, по какой-то причине не в состоянии отвести от этого существа взгляд, и думал только о том, как бы мне отойти достаточно далеко, чтобы эта тварь не смогла достать меня своим длиннющим хвостом. Естественно, я упал. Споткнулся об один из этих огромных канатов и упал на пол, ударившись локтями. Русалку это, кажется, позабавило.       Не знаю, как я это понял, русалка больше не улыбалась, и вообще всякая мимика у неё отсутствовала. Я просто вдруг осознал, что это существо знает и чувствует мой страх, и обо всех моих догадках знает: что её внешний вид — просто приманка для людей, как у тех цветков, не более... Она всё это знает и считает это забавным.       Русалка открыла рот, и я увидел её зубы. Длинные, острые, тёмные, они выдвигались из чёрного нёба, как кошачьи когти. Каким-то образом я понимал, что эта демонстрация зубов была не просто угрозой и актом агрессии, но ещё и своеобразной данью... Уважения что-ли. Если можно назвать уважением то, когда хищный цветок демонстрирует свои крюки и яд перед пчелкой, которая вдруг осознала, что перед ней не особь для спаривания, а цветок, который желает её сожрать. — Земляничной весной на волнорезах В'глйзз русалка может забрать у своего любимого человека сердце и сделать его бессмертным. Нет-нет, дорогой, ложись обратно, пора спать.       Я разочарованно вздыхал, клал конфету на место и оказывался обратно в кровати. Стол был таким высоким, но ночью я непременно попробую пододвинуть стул, чтобы дотянуться до миски со сладостями. — Сладкоежка, — смеялась мама и подтыкала мне одеяло. — Сэр? С вами всё в порядке? Сэр? — Нет-нет, дорогой, ложись спать, ты уже сходил на горшок? Сладкоежка. — Все русалки тоже сладкоежки, — говорила мама, включая ночник. — Особенно они любят леденцы, шоколадные конфеты и человеческие сердца.       Я непременно попробую пододвинуть к столу стул и дотянуться до миски со сладостями позже. — О боже, сэр, очнитесь. Что произошло?       В голове гудело. Я лежал на жёсткой палубе, мне на лицо падал снег, и кто-то тормошил меня и звал. Билось о борт море. Открыв глаза, я увидел чёрное небо, снег, кусочек деревянного ящика, а потом надо мной склонилось взволнованное смуглое лицо Акти.       Я рывком приподнялся, глядя туда, где сидела морская тварь, но там уже никого не было. Голову вдруг пронзила боль, и, поморщившись, я нащупал на затылке здоровенную шишку. Наверное, я потерял сознание, упал и хорошенько приложился обо что-то головой. Или наоборот, упал, споткнувшись обо что-то, хорошо приложился головой и потерял сознание. — Что случилось, сэр? — спросил Акти, помогая мне подняться. — Вам стало нехорошо?       Голова кружилась, меня мутило. Я посмотрел на чёрное лицо соседа по каюте и увидел волнение в его глазах. — Ничего, — покачал я головой. — Я прогуливался перед ужином, споткнулся и упал... Должно быть приложился об одну из этих железяк.       Я махнул рукой на катушки и ящики, но глядел на корму корабля. Снег густо падал с неба, но всё ещё отчётливо можно было увидеть след на перилах и отпечаток от хвоста на полу палубы, где сидела русалка.       Акти, кажется, понял что-то, потому как прищурил недоверчиво глаза, но спрашивать ничего не стал.       Говорят, что аппетит приходит во время еды, но меня за ужином только замутило ещё сильнее. Всё было как в тумане, голова кружилась, а у меня, кажется, поднялась температура. Я не помнил ни столовой, ни ужина, помнил только, что, выпив немного воды и едва сжевав кусочек мяса, я отпросился уйти пораньше спать, а Акти довёл меня до каюты и заставил выпить жаропонижающего, после чего завернул в одеяло и ушёл.       Сон не принёс покоя. Я не заснул, а впал в какую-то дрёму, странным образом оставаясь в реальности и одновременно видя иррациональные и пугающегося вещи. Состояние больше всего было похоже на горячечный бред. Мне виделись щупальца, морская вода залила мою каюту с кроватью до самого потолка, а ещё кругом ужасно, просто нестерпимо воняло арбузом. Из столовой доносились приглушённые водой голоса и музыка. В тёмном дверном проёме маячили нечеловеческие перепончатые руки с четырьмя пальцами, а за мной, за кораблем в толще воды наблюдало ЧТО-ТО. Это ЧТО-ТО было настолько огромным и непостижимым, что меня затрясло от ужаса и трепета и начало тошнить при попытки осознания и соотнесения размеров огромного ЭТОГО и крошечного меня. В какой-то момент я вдруг вспомнил, что мне, вообще-то, под водой надо дышать, и тогда я действительно начал задыхаться.       Меня стошнило кусочками мяса, а я пришёл в себя лежащим на полу — видимо начал дёргаться и упал. Из столовой всё ещё доносилась музыка и голоса, а Акти всё ещё не пришёл, значит, я пробыл в этом странном состоянии совсем недолго. Надо было бы вытереть за собой, но меня так трясло от слабости, что я смог только заползти обратно в кровать и заснуть. Сквозь сон я слышал, как расходятся с ужина люди, как в каюту заходит Акти, хлопочет вокруг и трогает мне лоб.       Сначала мне снился кошмар. Я находился в воде рядом с кораблём, а подо мной были километры, мили, бесконечные тонны воды, целая бездна, и от осознания собственной ничтожности, от попытки осознания и соотнесения размеров меня и океана, хотелось плакать от ужаса. Я корчился в воде и хватал самого себя за плечи, молясь, чтобы это всё просто исчезло, я дёргался в беззвучной истерике. Я задыхался.       Вдруг чьи-то тонкие прохладные пальцы сжали мою руку, и я отчаянно вцепился в хрупкую ладонь, пытаясь отвлечься от ужасной и непостижимой глубины.       Это была русалка. Нет, не та, которую я видел на борту, а совсем другая. Внешне она казалась более сильной и крепкой, но по размеру была меньше. Она была очень светлая, кажется даже белая или может быть светло-голубая. Во сне я плохо мог разглядеть её, да и главное отличие было не внешним, а в ощущениях. Эта русалка тоже пугала своей чужеродностью, но она и не пыталась мимикрировать под человека, и от неё не чувствовалось той скрытой угрозы.       Русалка взяла меня за руки и закружила в воде. Она смотрела на меня, а я совсем не запомнил лица, но хорошо помнил, как каким-то образом понял, что мне не желают зла и не причинят вреда. У неё белым горели глаза. «Гоф(1)» настойчиво всплыло в голове слово, и я закивал.        Гоф. Не русалка, а гоф. Внизу потемнела вода, и я почувствовал, как глубоко под нами проплывает ЧТО-ТО огромное, то самое, что глядело на корабль сквозь толщу воды, как на песчинку.       ОНО было огромным и непостижимым, но меня не успело накрыть волной ужаса. Гоф крепко сжал мои руки, дёргая на себя, прижался своими бледными губами к моим и раздвинул их языком. За мгновение он сузил мир для меня из огромного и необъятного, где было непостижное ЭТО и бесконечный океан до маленького, уютного и понятного, где было место только странному поцелую.       У этого гофа вроде тоже было четыре руки, потому как он не отпускал мои ладони, но я почувствовал, что его ласковые пальцы хватают меня за короткие волосы на затылке, а другая рука стискивает моё бедро.       Когда гоф разорвал поцелуй, ЭТО уже уплыло. Он прислонился своим лбом к моему, и к'нарк(2) я почувствовал, как он силится объяснить мне, что не стоит бояться этого существа и не стоит бояться гофа.       А потом что-то липкое осторожно коснулось моего сознания, и у меня зачесалось внутри головы, а гоф напрягся, и перед моими глазами промелькнула       У неё такие глянцевые страницы, которые так приятно трогать, и она так пахнет, как может пахнуть только дорогая книжка с глянцевыми страницами. Они были измазаны фломастером, а мама ругалась на меня за то, что я не ценю свои вещи, и грозилась больше не покупать мне подарки, но я ценил, правда очень ценил эту книжку, сам не понимал, как она оказывалась измазанной книжка мифических существ, которую я так любил листать в детстве. Там была картинка морского змея. Морской змей. Это был Морской Змей.       Мы звали его Великий Морской Змей, а они звали его К'нарк.       Сам факт того, что ЭТО стало вдруг чем-то конкретным, со своим названием и именем, дало мне облегчение.       Я был так благодарен гофу за проявленную заботу, такт и понимание, что, отчаянно желая как-то выразить ему свою признательность, потянулся к нему и поцеловал.       Когда К'нарк, кого люди называют Морским Змеем поднимается из глубин океана, то за ним на поверхность выходит тепло и запах песен глубоководных жителей       Я проснулся в своей каюте. В темноте на соседней кровати свистел во сне Акти, было по-утреннему тихо. Не желая просыпаться, я закрыл глаза, все ещё чувствуя на губах солёное море, сладкий вкус слюны гофа и его длинный сильный язык, который было так хорошо посасывать, а когда я проводил языком по его гладкому нёбу, то мог чувствовать втянутые внутрь десны острые зубы. Их песни пахнут арбузом.       За завтраком я попытался выяснить у Акти всё, что тот знал о русалках, но чернокожий упёрся, и ни в какую не желал ничего рассказывать. — Плохо говорить о таком, сэр. — качал он головой. — Беду накликаешь. — Бога ради, Акти, вы же не такой суеверный, как эти моряки! — пытался возразить я. — Плохо говорить о таком, сэр, — упрямо покачал он головой. — Очень плохая примета, сэр.       Я вздохнул и вернулся к своему пайку. Еда — сухие овсяные хлопья и вода. Когда я проснулся, нехитрый завтрак уже был готов, видимо Акти подсуетился. В другой ситуации я обязательно бы спросил его, где же он раздобыл еды, если в стоимость поездки входил только ужин вместе с командой, но сейчас я был так взбудоражен, что не мог об этом даже думать. — Ну и чёрт с тобой, — буркнул я. — Сам всё узнаю. — Не советую вам говорить об этом с командой, сэр. — озабоченно поделился со мной ценным советом Акти. — Как я уже говорил вчера, моряки очень суеверный народ, и им очень не понравится, что вы спрашиваете об этом. Поверьте.       Я поверил.       В мои планы на время поездки, а точнее, теперь уже плавания, было работать над моими изысканиями, но я совсем не мог сосредоточиться. Записи и вычисления у меня совсем не шли, а буквы расплывались перед глазами.       В голову закрадывались мысли о том, что это всё последствия резкого перепада температуры, вчерашнего происшествия ...за ним на поверхность выходит тепло... и стресса, и мысли эти, внезапно, были очень удобными.       Акти знай себе лежал на кровати и, кажется, дремал.       Не в силах сидеть больше в каюте, я поднялся с кровати. — Не говорите им, сэр. — не открывая глаз, подал голос Акти. — Что? — не понял я. — Я не сказал команде, что вы вчера потеряли сознание на палубе, сэр. — Акти посмотрел на меня. — А за ужином я сказал им, что вы простудились и заболели. Так что не говорите им этого, сэр. — Ладно, — покладисто согласился я. — А почему? — Им это не понравилось бы, — сказал Акти, закрывая глаза обратно. — Поверьте. И не берите куртки, там очень тепло.       Я поверил.       По наставлению чернокожего, одеваться тепло не стал, и вышел подышать воздухом прямо так, в одной рубашке и брюках.       Выйдя наверх, я будто бы оказался на рынке, где в торговой лавке продают арбузы и тут же их нарезают.       Над водой стоял самый настоящий, густой, как кисель, туман. Суниця гордо рассекала его, и мы плыли будто бы по облакам. Туман стелился низко, был плотным и покачивался рядом с бортом, а воздух вокруг был свеж и чист, и проглядывался до самого горизонта. До самого горизонта, куда ни глянь — белое кисельное море с шумящими под ним волнами и низкое серое небо.       Жуть как пахло свежим арбузом, а перед глазами сразу возникал образ ярко-красной, сочной арбузной сердцевинки: самой сладкой и вкусной его части. Когда К'нарк, которого мы зовём Морским Змеем, поднимается из глубин океана, то за ним на поверхность тянется тепло и запах песен гоф — Земляничная весна и земляничный ветер — совсем разные вещи, мистер, Земляничная весна, слава богу, куда реже, и туман тогда пахнет не земляникой, а арбузом, а когда вы сможете отличить одно от другого, то я продам вам билеты на поезд. ПЕСНИ РУСАЛОК ПАХНУТ АРБУЗОМ       Заглядывая в туман, покачивающийся за бортом, я вдруг испугался. Белый кисель скрывал от моих глаз поверхность моря, я мог только слышать шум волн, и не мог знать, что или КТО может плавать сейчас там, касаясь борта Суници четырьмя руками... А стоило мне представить, что скрывает от глаз человеческих мили и тонны воды под туманом, как меня затошнило, уши заткнуло водой, на губах я почувствовал соль и оказался там, за бортом, под слоем тумана и под водой. Как наяву, я увидел в воде лучи света. Они падали сверху, через туман, постоянно мерцали, преломляясь через волны и устремлялись вниз, в глубину. В тёмную бездонную глубину. Суниця закачалась на волнах, и я тоже почувствовал движение в воде, будто бы океан глубоко вздохнул: это Великий К'нарк проплывал там, глубоко внизу, куда безрезультатно устремлялись лучи света и исчезали в темноте.       Из моего рта вырвалось несколько пузырьков. Я тонул. Опускался вниз, в тёмную черноту. Снизу на меня повеяло теплом, а я подумал: ”Это тепло выходит за ним на поверхность, тепло и запах арбуза.” А потом меня обдал холодом безжалостный взгляд из глубины. Он был таким огромным, что его взгляд ледянил, в буквальном смысле этого слова понижая температуру в воде, и сгибал чужую волю, а я знал, что это смотрит К'нарк, кого люди называют Морской Змей...       Мягкие губы коснулись моего уха, и бесконечно безжалостный ледяной взгляд прошел сквозь меня, а мне вновь стало тепло.       Знакомые перламутровые руки ласково обняли меня со спины, и я почувствовал прикосновение к ногам плавников и движения сильного хвоста: гоф стремительно выплывал со мной наверх, прочь из чёрной черноты, крепко прижимая меня к себе и сцепляя пальцы на моём животе. Его руки раздваивались в локте, а перламутрово белая кожа к кистям плавно становилась угольно-чёрной. Я сжал четыре чёрных пальца одной из его рук в своей.       Мама подошла ко мне, а я всё никак не мог надеть полосатый свитер, он кусался и так неудобно путался — Ты сходил на горшок? — спросила мама, глядя на часы. — Нам уже пора выходить. — Ты уже сходил на горшок?       Я всё никак не мог натянуть свитер, он был таким жёстким и так неприятно кусался. — Ты сходил на горшок? Нам уже пора выходить, сходи на горшок, нам пора выходить, нам уже пора выходить       У гофа было четыре длинных пальца, они, как и кисть, были полностью чёрные, но ладонь и их внутренняя сторона была совсем-совсем белой и даже светилась. Сверху стремительно приближались покрытая туманом поверхность воды и дно корабля, а я вдруг отчётливо увидел самого себя, свесившегося с борта Суници. — Ты сходил на горшок? — мама внимательно заглядывала мне в лицо, а я всё никак не мог натянуть этот дурацкий свитер. — Нам ведь уже пора выходить. Нам пора выходить, пора выходить. Тебе пора выходить. Перестань тонуть. Я помогу тебе выплыть, я помогу тебе надеть свитер и сходить на горшок, а тебе уже пора выходить.       Я отшатнулся назад. Я стоял на корабле, за бортом киселем плескался туман, а я чуть было не врезался спиной в того лысого неприглядного субъекта, которого видел вчера за штурвалом. Субъект встряхнул меня за плечо и неодобрительно на меня глянул, а у меня мурашки побежали по телу от этого взгляда. Он был лысый, в рваной майке и рваных штанах, накаченный, безбровый и с совершенно диким взглядом. — Простите, сэр, — извинился я, а потом представился и протянул ему руку. — Я споткнулся. — Старший помощник Гнат. — представился лысый, неприязненно глядя на меня, а руку мою проигнорировал. — Не стояли бы вы здесь, мистер.       Я неловко отвёл глаза.       Если не учитывать дикий неприятный взгляд старшего помощника Гната, лицо старпома выглядело спокойным, а говорил он вроде добродушно, но с нажимом и нескрываемой неприязнью. — И не глядели бы за борт, — посоветовал вкрадчиво старпом. — Особенно когда туман качается. Это на берегу местечка туман чаще всего пахнет земляникой, а в море он всегда несёт с собой запах арбуза.       Я вздрогнул. — Это ведь их песни пахнут арбузом, да? — зачем-то спросил я, сам толком не понимая значения собственных слов, а старпом вдруг оттолкнул меня и совсем зло зыркнул. — Не стояли бы вы здесь, мистер. — с нескрываемой злобой повторил он и добавил. — Свалитесь ещё.       Я замер, ошарашенный таким потоком внезапной неприязни и удивляясь собственным словам. Старпом поглазел на меня своими жуткими глазами ещё секунд пять, а потом развернулся и ушел.       Я украдкой глянул за борт, и мне послышался громкий всплеск, будто бы большая рыба вынырнула и нырнула совсем рядом с кораблём.       Матросы, стоявшие на носу корабля кидали на меня неодобрительные и сочувственные взгляды. Я виновато улыбнулся, пряча глаза. Когда старпом удалился в рубку к штурвалу, ко мне подошёл один из них. Вид у матроса был небритый, но чистый. — Шли бы вы в каюту, мистер, — сказал он с искренней доброжелательностью в голосе и украдкой оглянулся. — У вас больной вид.       После всего произошедшего на палубе, а особенно после слов старпома, я буквально физически мог ощущать на себе взгляды моряков и чувствовал себя здесь совершенно некомфортно, и потому поспешил последовать совету моряка.       Когда я вошёл в каюту, Акти, кажется, спал.       Я был обижен таким отношением к себе со стороны старпома и команды.       Завернувшись в одеяло, я лежал на кровати и думал о том, что моряки не просто ужасно суеверные, но и, как оказалось, довольно нервные ребята, а нахождение с ними на одном корабле просто-напросто выматывает. Ещё я думал о том, как мне повезло с соседом. И я постоянно возвращался мыслями о том, какие же приятные руки у перламутрового гофа.       Работа не шла совсем. Я честно открыл свою тетрадку, но глядел на цифры и вычисления, а видел только светящиеся белые ладошки и чёрные руки, такие тонкие, прохладные и изящные в моих собственных руках. — Маменька рассказывала мне, что поцелуй русалки даёт возможность человеку дышать под водой, — ляпнул я.       Акти на соседней койке заворочался и посмотрел на меня. Взгляд у него был неодобрительный. — Знаю, что вы сейчас попросите меня не говорить об этом, чтобы ”не накликать вину”... — виновато вздохнул я. — Но, друг мой, но вы не представляете, что я видел! — Представляю, — сказал Акти, а потом он сделал над собой усилие и добавил. — Сэр, я знаю, что вы видели на палубе вчера вечером и почему потеряли сознание.       Я открыл рот, чтобы сказать, что видел я конкретно русалку, гофа, но прежде, чем я сам сообразил, что собираюсь сделать, чернокожий поднял тонкую руку, призывая меня молчать. — Прошу вас, сэр, — сказал Акти. — Забудьте о том, что вы видели, или хотя бы не озвучивайте это. — Почему? — спросил я. — Чего вы... Чего команда так боится?       Акти замотал головой. — Нет-нет, — хмуро повторил он. — Плохо говорить о таком, сэр, очень плохо. Очень плохая примета, сэр.       Суниця рассекала туман острым носом, гордо плывя вперёд, в загадочное «у Чёртового Рифа», где было место моего назначения: город В'глйзз. И его название уже казалось мне не таким странным или непроизносимым. На Сунице правила были таковы: не петь, не есть ничего арбузного или земляничного, не шататься возле борта и не донимать команду вопросами. Правила я не нарушал, разве что пару раз подходил к борту поглазеть на море, но это разве что только старпом посчитает за нарушение, а команда меня уже ощутимо недолюбливала. И даже боялась, что ли. Акти знай лежал у себя на кровати, а я только и мог, что думать о тумане с запахом арбуза, о гоф и о великом К'нарк, который, несомненно, проплывал где-то глубоко-глубоко под нами.       Бесцельно скитаясь по средней палубе, я набрёл на одну каюту, которая была обустроена креслами. На полу лежал ковёр, кресла были удобные и мягкие, а три иллюминатора были залиты чёрной краской.       Видимо, из-за несправедливого к себе отношения, чисто юношеского желания делать всё наоборот и недомолвок со стороны окружающих меня суеверных людей, я, человек науки, сидел грустно в одном из кресел, бесцельно листал свою тетрадку и тихонько напевал себе под нос: — Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, Перстень счастья ищущий во мгле, Эту жизнь живу я словно кстати, Заодно с другими на земле. И с тобой целуюсь по привычке, Потому что многих целовал, И, как будто там чего-то спички, Говорю любовные слова.       О, Есенин! Сколько его стихов стали песнями.       В руках я держал свою тетрадку с записками, но сконцентрироваться на вычислениях я никак не мог. Звук моего голоса меня очень радовал, хотя, скорее всего, я просто радовался тому, что нарушаю какое-то дурацкое правило. — «Дорогая», «милая», «навеки», А в уме всегда одно и то ж, Если тронуть страсти в человеке, То, конечно, правды не найдешь.   Оттого душе моей не жестко Ни желать, ни требовать огня, Ты, моя ходячая березка...   — Сэр!       Вот черт. В каюту с креслами внезапно вошёл Акти, он застыл на пороге, высокий, тонкий и вмиг посеревший, как сама смерть, и глядел на меня очень испуганно. — Вы что, пели, сэр? — севшим голосом спросил Акти. — Разве? — прикинулся я удивлённым. — Я заработался, наверное, думал о чём-то... Я случайно.       Акти вдруг оказался сидящим рядом со мной, он обеспокоенно вглядывался в моё лицо, а пахло от него солью и стиральным порошком. — Не надо так делать, сэр, не надо, — замотал он головой. — Плохо будет, сэр, очень плохо! — Почему плохо? — тут же спросил я. — Что случится?       Акти с болью во взгляде посмотрел на меня. — Это ИХ привлекает, сэр. — тихо сказал чернокожий. — Наши песни ИХ привлекают. Наши песни пахнут для НИХ, как сладости. — Для русалок? — спросил я.— Для гоф?       Акти замахал руками, испуганно тараща глаза. — Тише, тише, сэр! Нельзя говорить о таком — беда будет. — Какая беда? — допытывался я.       Он только замотал головой. — Я знаю, что вы что-то видели. Нет-нет, сэр, не говорите, что! Я только поэтому я с вами сейчас об этом говорю, чтобы вы сделали вид, что ничего не происходит. Видите что-то странное — делаете вид, что этого нет, и не смотрите туда. Вы понимаете? — Нет, — честно ответил я и покачал головой. — Объясните, почему здесь нельзя петь, говорить го... Назвать их вслух? Что будет, если они приплывут?       Акти смотрел на меня слегка устало, как на умственно отсталого ребенка. Вероятно, таким я и был в его глазах: глупым, непонимающим, рушащим все дозволенные границы. — Плохо будет. — сказал наконец Акти. — Очень плохо будет, сэр. Говорить о таком — значит, беду накликать. Капитан Олесь и старпом не допустят этого, сэр. Ради вашей же безопасности, не кликайте беду на Суницу.       Акти встал и вышел из каюты, а я посидел ещё немного, стыдливо поджимая губы.       Собственно, я понимал, что моя выходка была довольно ребяческой и глупой, и уже сам корил себя. Акти был так добр ко мне, хотя я был незнакомцем для него, он поручился за меня перед капитаном, помог мне попасть на борт... Что бы было, если бы не он, а кто-то из команды увидел, что я нарушаю их нелепое правило и пою? ”Капитан Олесь и старпом не допустят этого, сэр. Ради вашей же безопасности, не кликайте беду на Суницу.”       Я вспомнил злобные глаза старпома и понял, что знать не знаю и не хочу знать, как на моё пение могут отреагировать эти люди.       Акти я нашёл без трудов в нашей каюте: он опять лежал на кровати, закинув руку за голову и глядел в потолок. — Извините, — сказал я ему. — Такого больше не повторится. — Надеюсь! — нервно вздохнул чернокожий.       Я закрыл дверь и теперь нервно дёргал самого себя за пальцы. Он хмуро посмотрел на меня, но, видимо на моём лице читались стыд и раскаяние, и взгляд его смягчился. — Скоро ужин. — сказал Акти. — Кок сказал, что на ужин будут сосиски и пюре, ужасно хочу есть, а вы?       Я подумал о сосисках, и у меня заурчал живот.       В столовой я был второй раз, но ничего с прошлого вечера не запомнил и видел всё как будто бы впервые.       Это была довольно маленькая, но совсем не тесная каюта с большим столом в центре. Там было ещё полно маленьких столиков, но они от чего-то были задвинуты к стенам, а некоторые стояли друг на друге. Я и не знал, что на корабле вся команда непременно должна была ужинать за одним столом, хотя, зная местные нюансы, это могло быть очередным странным правилом или суеверием.       В столовой играла музыка: какая-то джазовая композиция, но только мелодия, никаких слов или намёка на песню. Наши песни ИХ привлекают. Наши песни пахнут для НИХ, как сладости       В центре стола стояла большая кастрюля с картофельным пюре, откуда невозможно несло чесноком, и маленькая кастрюля с сосисками.       Мы с Акти сидели рядом и как будто бы отдельно ото всех. Было не очень шумно, а атмосфера была довольно приятной и беззаботной. Капитан макал в пюре свою рыжую бороду, моряки вполне чинно пили воду и чай и говорили, в основном, о рыбалке, семье, девушках и о том, на что каждый бы потратил кучу денег. Только старпом кидал иногда на меня странные взгляды.       Акти каким-то волшебным образом достал нам два стакана воды и тарелку хлеба. Над столом покачивалась на потолке смешная люстра.       Со мной не говорили и даже не расспрашивали о том, чем я занимаюсь, а я не горел желанием вступать в чей-то разговор, но Акти то и дело беспокойно на меня поглядывал, словно готов был в любой момент сказать что-нибудь вроде: ”Лучше помолчать, сэр, эти моряки такие тупые, что воспримут любой ваш комментарий, как оскорбление.”       В общем, ужин был вполне себе сносным. Еда была съедобной, только вот в картофельное пюре кок зачем-то влил какое-то невообразимое количество чеснока. От него жгло губы, и мне приходилось постоянно запивать каждый кусочек и заедать хлебом.       Акти быстро доел, но не уходил и сидел рядом, задумчиво глядя перед собой, пил воду из стакана маленькими глотками, видимо, ждал меня, за что я ему был весьма благодарен. Меня не замечали и не обращали на меня внимания, но я бы очень не хотел остаться тут один, а потом вставать и, в одиночку, ощущая на себе чужие взгляды, идти к выходу из столовой. Наверняка встав, я бы ещё попытался бы поблагодарить за еду, и все бы замолчали, и...       Акти был очень понимающим человеком, и я подумал, что обязательно поблагодарю его за всё это, когда мы вернёмся в каюту. Обязательно. Некоторые моряки уже повставали и вышли, а некоторые попросили добавки. Кого-то кок послал к чёрту, а кому-то положил еды, каким образом он решал, кого накормить — осталось загадкой.       Заедая чесночное пюре сосиской, я вдруг почувствовал знакомый ледяной холодок. Липкий, беспощадный холодный взгляд. зимой становится жарче, чем летом, но сыплет везде снег, а с моря идёт густой туман. Да-да, мистер, и все в В'глйзз тогда знают, что это Морской Змей, великий К'нарк поднимается из глубин океана, и за ним на поверхность выходит тепло и запах арбуза и земляники...       Он был таким огромным, что от его ледяного взгляда буквально понижалась температура воды.       Через несколько секунд по столу пронёсся ропот, моряки вдруг замолчали, а потом старпом застучал вилкой по тарелке, и какой-то мелкий парнишка тут же выскочил изо стола, подбежал к магнитофону, сделал громче и сел обратно, а матросы продолжили разговаривать. Но говорили они теперь как-будто бы через силу, некоторые побледнели, а лица некоторых пошли красными пятнами. Вот в ту секунду, когда в столовой повисло всеобщее молчание, отчётливо послышалась песня, НА ЕДИНСТВЕННОМ ЯЗЫКЕ РАЗРУШАЮЩИМ ЗВЕЗДЫ звучащая, как ритмичные щелчки разной тональности. От этих звуков бросало в дрожь. Несмотря на чесночный дух, я вдруг отчётливо ощутил запах арбуза. их песни в волнах пахнут арбузом       Музыка из динамиков почти заглушила жуткие звуки, но они всё же были слышны, они звучали, и я открыл рот, чтобы спросить что-нибудь вроде: ”Эй, а вы это слышали?”, прежде, чем подумал, стоит ли это делать, но тут Акти больно сжал пальцами под столом мою коленку, и я ойкнул. Это на берегу туман чаще всего пахнет земляникой, а в море он всегда несёт с собой нотки арбуза. Это ведь их песни пахнут арбузом, да?       Пока я потирал ногу, дивясь тому, какие у чернокожего тонкие, но одновременно сильные пальцы, Ахти очень вдумчиво поглядел на меня и медленно покачал головой.       Кто-то втащил на стол тарелку чесноку, и его ядерный запах мигом перебил сладкий арбуз.       Едва я успел положить в рот последний кусок сосиски, как Акти выскочил из-за стола, утаскивая меня за собой. — Спасибо-было-очень-вкусно. — скороговоркой выговорил он и вытащил меня из столовой прежде, чем ему кто-то что-то успел ответить. — Вы хорошо справились, сэр, — сказал мне Акти за дверью. — Очень хорошо, сэр. — Что... — попытался было я спросить, но был тут же перебит: — Нет-нет, — вздохнул Акти, шагая в каюту. — Нет-нет, сэр, не спрашивайте. Вы же знаете, что я не отвечу.       После ужина я, под предлогом того, что искал этот, как его... Гальюн (моряки так смешно назвали обычный туалет), прошёлся туда-сюда по нижней палубе, но больше запаха арбуза нигде не слышал. Уже найдя, собственно, этот самый гальюн и собираясь идти обратно, я, из чистого любопытства, заглянул на лестницу, ведущую наверх, на нос корабля и втянул носом воздух. — Вынюхивате, мистер? — весьма некстати я столкнулся нос к носу с капитаном.       Капитан Олесь хмуро посмотрел на меня и погладил свою бороду. — Никак нет, капитан. — как можно осторожнее сказал я. — Я спать ложусь. Доброй вам ночи.       И я торопливо зашагал к каюте. — Не стоит этого делать. — пробасил капитан Олесь мне вслед. — Если нужно, то возьмите на кухне у кока чесноку.       Меня так и подмывало спросить: "Чего не нужно делать? Ложиться спать?" но я, слава богу, промолчал.       Чесноку я у кока, конечно же, брать не стал. Засыпал я долго. Лежал с закрытыми глазами и слушал звуки вокруг, тщетно пытаясь услышать щелчки русалочьей песни.       На соседней кровати свистел во сне Акти. Старая Суниця скрипела, гудело что-то в машинном отсеке, волны бились о её борт. Кто-то пару раз прошёлся туда-сюда по коридору рядом с нашей каютой. Несколько раз я услышал, как хлопает дверь, ведущая на верхнюю палубу. Я долго слушал. Всё вокруг затихло, наверное, была уже совсем ночь, когда я наконец услышал тихие мелодичные трели гоф в глубинах моря.       Вздыхал огромный Змей, Великий К'нарк, вторя их ритмичным щелчкам, а от его дыхания по морю шли волны, качая наше маленькое судно.       Затих свист Акти, затих скрип Суници и шум её машин, морская вода залила мои уши, эхом разнося вокруг русалочью песнь.       Гоф пели на единственном языке, а потому у этого языка не было названия.       Вокруг была вода, тёмная, солёная, я поднял голову и далеко-далеко наверху увидел дно Суници. Вокруг меня в темноте резко двигались тёмные хищные силуэты.       Я где-то читал, что акулы, прежде чем напасть, сначала плавают вокруг своей добычи кругами.       Из моего рта выплыли белые пузыри воздуха.       Отсюда красно-облезлая Суниця выглядела меньше, чем моя ладонь.       Краем глаза я заметил позади чью-то колоссальную тень, неясные очертания гигантской открывшейся пасти и огромных зубов. Эта пасть была больше нашего жалкого кораблика наверху раз в дцать, огромная, необъятная, и больше меня в... В глазах потемнело, а шум моря и ритмичные щелчки заглушил панический стук крови в моих ушах. Одна только его пасть была настолько огромной, боже, какого же размера был он сам?       Я попытался вдохнуть, но вдохнул только солёной воды, лёгкие обожгло, и я задёргался, безуспешно пытаясь всплыть наверх.       Потом, лёжа в кровати, я думал, что наверняка действительно мог задохнуться там.       Знакомые ласковые руки обхватили моё лицо и плечи, а потом перламутровый гоф поцеловал меня, беззастенчиво дотягиваясь своим длиннющим языком до задней стенки горла. Это было щекотно. — Маменька рассказывала мне, что поцелуй русалки даёт возможность человеку дышать под водой. — Это плохая примета, сэр. — Я знаю, и я непременно постараюсь дотянуться до миски со сладостями позже, ведь они тоже такие сладкоежки, любят шоколад и человеческие сердца. — Маменька рассказывала... — Ты уже сходил на горшок, дорогой? Нам уже скоро выходить Ты не утонешь, я помогу тебе сходить на горшок и помогу тебе надеть свитер и выплыть наверх. — Поцелуй русалки даёт возможность человеку дышать под водой. — говорила мама. Я лежал у неё на коленях и уже почти засыпал. — И иногда, но только иногда, они могут спасти утопающего...       Я не хотел засыпать, я хотел сделать вид, что заснул, дождаться, пока мама уйдёт, а потом подвинуться стул к столу и попробовать дотянуться до миски со сладостями.       Они тоже такие сладкоежки</i>       Гоф оторвался от моего рта, а я жадно задышал, цепляясь за его плечи. У него светились белым глаза и волосы. Двумя руками он схватил мои руки, переплетая чёрные пальцы с моими, а двумя другими руками мягко поглаживал меня по спине и улыбался. Он не двигал мимическим мышцами лица, а именно улыбался, и я физически мог чувствовать эту улыбку: тёплую, приятную и зубастую.       Вокруг плыли другие гоф. В тёмной воде у них у ярко светились белые глаза и белые пятна на руках и хвостах. Почти у всех светились ладони. Мы тоже плыли куда-то, я поднял голову и наверху увидел ещё гоф, они все плыли слаженно, как косяк. Один гоф приветливо помахал мне четырьмя светящимися ладошками. А совсем высоко, далеко наверху, едва различимо плыла крохотная Суниця. Я постараюсь дотянуться до миски со сладостями позже, ведь они такие сладкоежки, любят шоколад и вырывать из груди человеческие сердца.       Земляничной весной волнорезах в В'глйзз они могут сделать любимого человека бессмертным.       Земляничная весна, вообще-то, редко бывает, мистер, и это совсем не то, что земляничный ветер, но здесь, в море, туман всегда несёт с собой нотки арбуза.</i>       Перламутровый гоф положил одну из своих рук мне на затылок и настойчиво надавил на голову, вынуждая повернуться к нему. Я с готовностью его поцеловал, с большим удовольствием вылизывая сладкий рот, а когда я проводил языком по гладким дёснам, то мог чувствовать втянутые внутрь острые зубы.       В ритмичном щёлканье вокруг я вдруг расслышал слова, и на мгновение удивился, как я не слышал их раньше. Гоф пели не просто песню, это был гимн, пронизывающий всё море вокруг.       А их словам вторил Великий К'нарк, Морской Змей, и его дыхание эхом разносились по всему океану. От этих вдохов возникали огромные волны, случались приливы и отливы...       Я опять задрожал, осознавая, насколько глобальным было это пение, замер, забыв, как дышать, меня вдруг не стало. Кто я? Крохотная песчинка на дне? Сердце пропустило несколько ударов, а потом гоф больно укусил меня за губу, возвращая меня обратно, и я задышал.       Вокруг океан пульсировал в такт гимну, но гоф не давал мне раствориться в глобальности этого всего, удерживая подле себя.       Я был здесь, я был жив, я мог дышать, я был не один, мне было хорошо и приятно, меня целовали и гладили. У гофа была такая сладкая слюна и такой скользкий длинный язык, который так хорошо вылизывал мне рот и который было так приятно посасывать.       Я жадно попытался крепче прижаться к нему, безрезультатно дёргая руками в захвате чёрных пальцев, и пытаясь потереться через штаны обо что-нибудь вставшим членом.       Гоф беззвучно засмеялся в моей голове, он держал мои руки, удерживал меня за бёдра и тереться о себя не давал. Едва сдержавшись, чтобы не укусить вредную русалку за сладкий язык, я наудачу ткнул коленом в боковой плавник, гоф дёрнулся от неожиданности, а я вырвал из цепких пальцев правую руку и нырнул в штаны, торопливо обхватывая член и принимаясь рвано и быстро двигать рукой. Гладить себя рядом с гоф во время их песни оказалось так неожиданно хорошо, что у меня сами собой закрывались глаза и поджимались пальцы на ногах. Гоф дёрнул меня за волосы и присосался к моей шее, и это было так потрясающе приятно и... — Сэр? ...Гофу тоже нравилось, я чувствовал это, я буквально ощущал его языком свою собственную тонкую нежную кожу на шее и... — Сэр, проснитесь, сэр!       Моя голова лежала на сухой подушке. Было темно, а в ушах гудело. Я, весь вспотевший, был укутан по уши в одеяло, скрипела Суниця, а Акти осторожно тряс меня за плечо. — Что... что такое? — пересохшим ртом с трудом пробормотал я. — Вы кричали во сне, сэр. — сказал Акти. — Извините, если зря разбудил.       Я помотал головой. — Всё в порядке, Акти, всё в порядке, — я запнулся и закашлялся. — Всё в порядке. Акти вздохнул, и я услышал, как он ложится обратно.       Я уронил голову на подушку и закрыл глаза, закусывая губу и поспешно залезая рукой под ткань штанов.       Быстро, торопливо, рвано дроча, я завозил другой рукой, нащупывая в кармане рубашки носовой платок.       Как удобно, что я клал во все рубашки на всякий случай носовые платки. Как удобно, что сегодня я лёг в кровать прямо в ней, не переодеваясь. Сжимая в руке свой член, я отчётливо слышал сквозь гудение Суници слова чужого гимна. Кхтулу Р'льех фгах'нагл фхтагн Кхтулу Йа! Йа Кхтулу Фхтагн(3) Бог наш истинный вовек  В Чёрном Городе Р'льех       Двигать рукой приходилось осторожно и куда медленнее, чем мне хотелось бы, чтобы не привлечь внимания Акти, но даже несмотря на это, мне понадобилось чуть меньше тридцати секунд, чтобы кончить в платок, громко выдыхая в подушку. — Бог наш истинный вовек  В Чёрном Городе Р'льех.— беззвучно прошептал я, прежде чем провалиться в сон. (1)гоф — раса глубоководных существ, которых люди называют русалками. (2)к'нарк — великий (3)Кхтулу Р'льех фгах'нагл фхтагн — Ктулху спит мёртвым сном в Р'льехе. *** Йа Йа Чёрный Град В нём рабов велик парад. Славь же, славь же Чёрный Град И за службу наградят. Ф'хнглуи Мглв'фхтаг И пока не дремлет враг, Враг наш — бог старших Ворот Бог скотов и бог рабов. Свист Свист Свист Плетей В Чёрном Городе Цепей Пой, пой, бессмертный раб Мёртвый Спящий будет рад! Пой и помни Бога Грёз Гнилых Снов, кошмаров, слёз Пой, купайся в Гнилых снах Мёртвый Спящий будет рад! Йа Йа Чёрный Град В нем рабов велик парад. Славь же, славь же Чёрный Град И за службу наградят. Кхтулу Р'льех фгах'нагл фхтагн Кхтулу Йа! Йа Ктулху Фхтагн! Бог наш истинный вовек  В Чёрном Городе Р'льех Свист Свист Свист Плетей В Чёрном Городе Цепей Пой, пой, бессмертный раб Мёртвый Спящий будет рад! Кхтулу спит во тьме ночной, Город Р'льех хранит покой, Тихо славит он Царя Тот, что пробудит моря. Йа Йа Чёрный Град В нем рабов велик парад. Славь же, славь же Чёрный Град И за службу наградят. Ф'хнглуи мглв'фхтаг! Головой склониться враг! Забери с собою всех В Чёрный Вечный Град Р'льех Свист Свист Свист Плетей В Чёрном Городе Цепей Пой, пой, бессмертный раб Мёртвый Спящий будет рад! Слышу Его тихий зов, Он — Хозяин наших снов. В снах Он жив, там Он не спит Глас Его к себе манит. Йа Йа Чёрный Град В нем рабов велик парад. Славь же, славь же Чёрный Град И за службу наградят. Я во снах к Нему иду, На Яву я не дышу. Вот ещё один удар... Кхтулу душу я отдал. Йа, Азатот, р'джуарх в'х'фагх нафл Вай'кн Пхраг-н'глу!(1) (1)Йа, Азатот, р'джуарх в'х'фагх нафл Вай'кн Пхраг-н'глу! — Славься, Азатот, без твоего смеха не было бы нашего мира. *** Утро моё началось с улыбающегося Акти и овсяных хлопьев с водой на завтрак. — Откуда вы их берете, друг мой? — спросил я, возюкая пластиковой ложкой в пластиковой миске. — А, — сказал Акти, поднимая вверх чёрный палец. — Как-то раз я заключил с коком смехотворное пари. Теперь он мне бесплатно отдаёт ненужные просроченные пайки.       Я на секунду замер с ложкой у рта, потом пожал плечами и продолжил поедать безвкусные хлопья. — Надо полагать, это вы выиграли или всё же проиграли? — спросил я, а Акти заулыбался и засмеялся, прикрывая рот чёрной рукой.       В туалете, когда я умывался и смывал мыло и остатки щетины с щёк, разглядывая себя в зеркало, я вдруг обнаружил, что выгляжу... хорошо. Не то чтобы я обычно выглядел плохо, но исчезли мешки под глазами, а вид был бодрым, энергичным и, не побоюсь этого слова, счастливым.       Акти, как всегда, остался в каюте лежать и глядеть в потолок, ну а я ощущал сильную потребность пройтись и размять ноги, и лежать больше никак не мог. — Только не делайте глупостей, сэр. — сказал Акти, закрывая глаза. — Не буду. — пообещал я.       Выйдя на нос корабля, я обнаружил, что потеплело ещё сильнее, но снег уже не идёт. Никакого термометра я нигде на палубе почему-то не нашёл, а лысый старпом так косился на меня из-за стекла рубки, что спрашивать я не решился. Судя по моим субъективным ощущениям, было где-то градусов двадцать пять. Туман с моря никуда не исчез, но опустился значительно ниже и стал как будто бы ещё плотнее и гуще.       Я всего с пару секунд поглядел за борт, как старпом отошел от штурвала и застыл около окна. Он был без футболки, только в штанах и высоких ботинках, от чего выглядел ещё неприятнее. Сложив руки на груди, он скорчил премерзкую рожу, а я, стараясь не вестись на его открытую агрессию, приветливо ему улыбнулся. Желая скрыться от прожигающего взгляда неадекватного старшего помощника Гната, я прошёл в хвост Суници, туда, где увидел в первый раз серого гофа.       На катушках, канатах, трубах и полу лежал снег, и, несмотря на тепло, таять упорно отказывался. Пахло арбузом и земляникой. Это на берегу «у Чёртового Рифа» земляничная весна бывает редко, а здесь, в море, туман всегда пахнет арбузом.       Вот они — странности погодного поведения во всей красе!       Стоило мне заглянуть за борт, как старпом тут как тут вырос передо мной и злобно на меня скривился. — Вынюхиваете здесь? — процедил он, сверля меня взглядом. — Никак нет, сэр, я просто хочу поработать. — сказал я с самым невинным выражением лица и продемонстрировал ему тетрадку с заметками, которую на удачу захватил с собой.       Старпом мельком глянул на список возможных причин возникновения подобной аномалии, которые я набросал вместе со своим научным руководителем, буркнул что-то неразборчивое про то, чтобы я забыл про свои цифры и формулы на корабле, но, в общем, моё объяснение его, кажется, удовлетворило, и он удалился по своим делам.       Моряки иногда заходили ко мне в хвост, и я слышал, как они чем-то шуршат за ящиками. Суниця бодро летела по белому ковру тумана вперёд, иногда гудела трубами, а что-то из машинного отделения внизу переодически начинало вдруг жутко скрежетать. Я удобно примостился на какую-то деревянную штукенцию, типа ящика, который стоял совсем рядом с бортом и перилами. Прислонившись к перилам всем телом, я одну руку перевесил через борт и глядел вниз, на белый кисель.       Обрывки тумана разлетались по бокам Суници, а из-под густого белого слоя показывались иногда особенно высокие волны.       Это зрелище успокаивало и завораживало, а брызги, долетавшие до моей руки, были тёплыми и приятными. Иногда я видел косяки летучих рыб. Похожие на мыльные пузыри, эти хрупкие создания с большими длинными плавниками переливались на свету всеми цветами радуги. Неожиданно вылетая из брызг тумана, они пролетали добрых метров двадцать, прежде чем нырнуть обратно в воду.       Чужое присутствие и знакомое ощущение чего-то чуждого я почувствовал мгновением раньше, чем увидел гофа. Он на секунду вынырнул из тумана вместе со стайкой летучих рыбок: тонкий и изящный, его белая кожа переливалась перламутром, а прозрачные плавники по бокам хвоста отсвечивали радугой, и переливался радужным прозрачный хвостовой плавник, а потом он нырнул обратно. Я обратил внимание, что его длинный тонкий хвост двигался не вправо-влево, как у рыб, а вверх-вниз, как у китов. ”Вернись”— беззвучно взмолился я.       Гоф вернулся. Какое-то время он плыл за кораблем, то выныривая, то ныряя обратно в туман, как дельфин. Теперь, в реальности, когда моё сознание не было затуманено сном, я мог рассмотреть его. Гоф был... Прекрасен. Он переливался на свету перламутром, как жемчужина, а плавники переливались радугой, как плёнка бензина воде. Он двигался так легко, будто бы ему не составляло никакого труда плыть за кораблем, и он мог в любой момент обогнать Суницю. Гоф выглядел тонким, но одновременно сильным, как рифовая акула или угорь. Его хвост был длинным, почти двухметровым, а длинные плавники по бокам красиво разрезали туман.       Русалка двигалась быстро, резко, как хищник. Это напрягало меня и завораживало. От её движений пробирала дрожь и мурашки бежали по коже.       В какой-то момент гоф хлестнул хвостом по воде и с ног до головы обдал меня брызгами. Вода отрезвила меня, и я растерянно заморгал, смущенно осознав, что уже стою, а не сижу, и собираюсь вот-вот прыгнуть за борт. — Хорошо работается, мистер? — раздался рядом со мной голос старпома.        Я поспешно схватился за железные перила, а гоф мгновенно исчез где-то в тумане. Выглядел моряк непривычно благодушно, а говорил без обычной агрессии. — Да я тут просто... — начал я, стараясь не смотреть ему в глаза, но был перебит самым грубым способом.       Меня схватили за грудки, хорошенько встряхнули и неплохо приложили об ящик. В голове у меня загудело, а лысая физиономия старпома оказалась нос к носу прижата к моей. — Слушай сюда, аутсайдер, — прорычал старпом, встряхивая меня ещё раз. — Я могу многое стерпеть от пассажиров-белоручек вроде тебя, которые змею от члена не отличат, но не смей держать меня за дурака!       Глаза у него бешено вращались, ноздри раздувались, а я вцепился своими ”белоручками” в его сильные руки, безуспешно пытаясь заставить его разжать хватку и уменьшить давление на горло, и вдруг... Вдруг я буквально почувствовал тонкую ткань своей рубашки в сильных кулаках, чужими руками старпома ощутил свою слабую хватку непривычно нежных, не натертых канатами ладоней, чужими глазами увидел свою бледную, тонкую шею, в которую до судорог хотелось впиться руками. Я чувствовал его ярость, злобу и неудоволетворенность, настолько сильную, что мне стоило бы серьезно начать беспокоиться за свою жизнь, но я почувствовал только какой-то неуместный восторг и возбуждение. — Гоф, — прохрипел я, теперь уже не пытаясь ослабить хватку моряка, а мягко поглаживая его руки. — Я видел гофа вечером на палубе. Я видел гофа только что. Он приплыл за мной.       Старпом вздрогнул, а я почувствовал, как он ощутил меня в своей голове, и, что удивительнее всего, он ничуть не удивился, он испугался и прекрасно понял, что я делаю. — Вы понравились им, если вы ещё живы, — прошипел он, а его лицо опять исказила яростная гримаса. В его мыслях мелькнуло что-то такое, что я назвал бы ревностью, но я не успел рассмотреть это как следует — руки Гната конвульсивно дёрнулись, а потом он сделал шаг назад и отпустил меня.       С прикосновением ушла эта странная хрупкая связь, и я закашлялся, чувствуя теперь боль в горле, и схватился за ящик позади меня, чтобы не упасть, а старпом только усмехнулся, глядя на меня. — Хотите совет, сэр? — спросил он. — Не повторяйте того, что сказали мне только что, если не хотите накликать беду на наш корабль. Здесь нет никаких гоф. И никаких русалок нет тоже. И никогда, слышите? Никогда не залезайте больше мне в голову. Иначе, клянусь богом, вам не поздоровится, поверьте.       Я самолично только что хотел сам себе свернуть шею, а потому поверил более чем охотно.       После такого откровенного разговора по душам меня старались не оставлять на палубе в одиночестве дольше нескольких минут. Когда я отдышался, вернулся старпом и вежливо попросил меня убраться отсюда нахрен. Я убрался, но, куда бы я не пошёл, на меня как-то недобро косились матросы, а стоило мне присесть у кормы, как рядом тут же появлялся кто-нибудь и просил меня отойти от края.       Мне всегда говорили, что по натуре я человек очень понятливый и совсем не конфликтный. Не желая раздражать команду и неадекватного старпома, я спустился обратно в свою каюту. Акти ожидаемо нашёлся лежащим на своей кровати. — Боже, сэр, это то, о чём я думаю? — спросил Акти, указывая пальцем на мою шею. — Не знаю о чем вы думаете, старина. — сказал я, садясь на свою кровать. — Но, если вы про синяки на моих плечах и порванную рубашку — то это дело рук старшего помощника Гната. — Боже мой. — Да-да, — сказал я, залезая в рюкзак в поисках новой одежды. — Вот именно. Боже мой. — А говорили, что не будете делать глупости, сэр. Чем вы его так разозлили?       Я поперхнулся от возмущения. — Я сидел и работал, между прочим! — воскликнул я. — Проглядывал возможные причины появления такого количества тепла зимой, как вдруг ко мне пришвартовался этот индивид и приложил пару раз об ящик!       Акти поднялся с кровати и подошёл ко мне, разглядывая свежие расцветающие синяки. — Я могу поискать какую-нибудь мазь, — сказал он, сочувственно глядя то на мои плечи, то на изодранную рубаху. — Спасибо, не стоит. — я выудил из рюкзака какую-то застиранную свободную футболку и надел её. — Вы же глядели за борт, верно? — спросил Акти, проницательно вглядываясь в мое лицо.       Я только вздохнул, а Акти удовлетворенно кивнул и лёг обратно на свою кровать. — Не шныряйте около бортов, сэр, — сказал он, взбивая себе подушку. — Не пойте, не приставайте к команде с вопросами и, быть может, а я на это очень надеюсь, мы с вами доплывем до волнорезов В'глйзз целыми и невредимыми. И вообще, я бы посоветовал вам как можно реже выходить из каюты. Во избежание эксцессов.       Честно говоря, желания разговаривать с командой или как-либо ещё коммуницировать с ними у меня не было от слова совсем, и я решил последовать мудрому совету Акти.       Лежать на кровати, чувствовать, как качается Суниця, и глядеть в потолок — занятие, на самом деле, куда более трудное, чем кажется таковым. Замотавшись в одеяло, я почувствовал на себе холодный и безжалостный взгляд, и я знал, что это К'нарк, великий Морской Змей, топящий корабли, наблюдает за нашей скорлупкой из глубин океана.       Но, думая о непостижимо огромном К'нарк, я боялся только того, что гоф с перламутровым хвостом заскучал и больше не плывёт за кораблём.       Чем занимают свой досуг глубоководные твари? Я не знал и не мог даже представить, но наверняка у гофа были дела поинтереснее, чем плавать за каким-то ничтожным кораблём, где находился ещё более ничтожный человек.       У него был такой сладкий язык и такая потрясающе приятная на ощупь кожа...       Акти лежал на соседней кровати и молчал, а молчать с ним рядом было весьма приятно, ничуть не хуже ничем не обязывающей беседы.       Убаюканный тем, как качалась на волнах Суниця, я за размышлениями почувствовал, что начинаю дремать. До ужина оставалось несколько часов, но я начинал подумывать о том, чтобы его пропустить. Не хотелось смотреть на физиономии моряков, а ещё меньше хотелось видеть там старпома или ощущать на себе его взгляды. А когда уже пора было идти, и Акти растолкал меня и спросил, пойду ли я есть, я ответил ему отрицательно и попросил погасить свет. — И захвати мне, что-ли, хлеба, — попросил я у него, сворачиваясь на кровати клубочком. — Или котлету какую-нибудь, раз уж за еду всё равно уже уплочено. — Я постараюсь, сэр, — ответил Акти.       Я очень быстро заснул после ухода чернокожего. Во сне я опять оказался под толщей воды. Внизу я видел гигантский тёмный силуэт великого К'нарк и, кажется, видел тени других гоф, проплывающих мимо меня. На секунду я ощутил знакомое чувство всепоглощающего ужаса перед Великим Морским Змеем, но потом почувствовал, как четыре руки ласково обнимают меня со спины, а нечеловеческие гладкие губы касаются шеи, и огромный силуэт Великого Змея, и хищные тени гоф рядом вмиг перестали пугать.       Я неловко развернулся в воде и нос к носу столкнулся с знакомыми горящими белыми глазами на белесом лице. Ундина       Гоф обхватил рукой мой затылок и притянул меня за голову, жадно целуя. В этот раз он держал только мою левую руку, и я мог правой свободно ощупывать его. Чем я без промедления воспользовался. Глубоководная ундина       Гоф в ответ безо всякого стеснения шарил тремя свободными руками под моей одеждой. От его умелых прикосновений ударяло в голову, но, прежде чем я бросил все силы на то, чтобы начать в воде неловко дрыгаться, стараясь потереться о него встающим членом, у меня на мгновение мелькнула мысль, что это, кажется, называется ксенофилией, зоофилией и, наверное, несколько ненормально.       Примерно так же, как если бы пчела пыталась совокупиться с цветком.       Правда, когда гоф присосался к моей шее, а одну из своих четырёхпалых рук сунул мне в штаны, обхватывая прохладными пальцами член, эта мысль тут же улетучилась. Его тонкие пальцы держали крепко и жёстко, а дрочил он даже слегка болезненно, но одновременно с этим его движения были плавными, а пальцы были такими приятными и гладкими, и так правильно гладили и нажимали точно там, где нужно, что я заскрёб свободной рукой по его спине и зажмурился. Кажется я заскулил, или издал какой-то другой звук, и, как это иногда бывало со мной, когда я начинал говорить во сне, я почувствовал, что просыпаюсь от звуков собственного голоса, почувствовал подушку под щекой, кровать, покачивание корабля...       Гоф раздраженно дёрнул меня за волосы, возвращая обратно в море, его рука задвигалась быстрее, и я стиснул зубы, чувствуя, что перед глазами всё начинает плыть.       Уткнувшись лицом в изгиб его плеча и пытаясь толкаться в нечеловеческую гладкую ладонь, я шарил свободной рукой по перламутровому телу. На боках рёбер пальцы наткнулись на жаберные щели. Гоф резко сжал пальцы на моём члене, а на шее я вдруг почувствовал острые зубы и поспешно убрал от жабр руки.       Примерно в том месте, где у человека находится середина бедра, у гофа росли те самые красивые длинные и прозрачные плавники. На ощупь они были, как крепкий гладкий брезент.       Мои руки непроизвольно подрагивали, а я, кажется, вздыхал, но всё же смог опустить руку гофу на живот и попытаться нащупать что-нибудь 'Хафх'дрн. Призыватели, охотники и удильщики, они жили на глубине. А в человеческом языке их назвали ундинами. похожее на репродуктивные органы. Ведь на самом деле я даже не знал, какого пола это существо, есть ли у них вообще деление на пол и гениталии?       Нащупать я ничего толком не успел, потому как гоф как-то особенно провёл по моему члену рукой и задвигал по-другому, и это оказалось для моего человеческого тела так хорошо, что ноги свело судорогой, а рука конвульсивно сжалась в кулак.       Через секунду гоф зафиксировал и мою вторую руку, и я только и мог, что вжиматься лицом в бесконечно гладкую шею гофа и безостановочно толкаться в чужие пальцы. Сквозь гул крови в ушах я подумал, что не знаю не только особенности анатомии, но и даже имени этого существа. Это вдруг показалось мне очень важным, и, зажмурившись, я попытался сконцентрироваться через дрожь подступающего оргазма и передать гофу эту мысль ”Хочу знать твоё имя.” — беззвучно просил я, жмурясь от удовольствия. — ”Хочу знать твоё имя.” Он был глубоководной ундиной, это наилучший перевод слова 'Хафх'дрн... — Сэр? Сэр, с вами всё в порядке?       Я почувствовал, что просыпаюсь и отчаянно замотал головой. Нет, только не опять, пожалуйста.       Гоф схватил меня за волосы и впился в губы, вылизывая мне рот, и его слюна была сладкой. Нечеловеческая рука двигалась так быстро, так хорошо, а прохладные пальцы так приятно и крепко сжимали мой член... Й'Краайн Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, Гоф'н. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн(1) — Сэр? Сэр!       Я лежал на кровати, в своей каюте, на своей подушке, замотанный в одеяло, Акти тряс меня за плечо, а я едва сдержался, чтобы не заплакать. — Что? — с трудом спросил я потрескавшимися от солёной воды губами. — Что?       Я лежал на боку, а моё лицо и подушка были мокрыми, кажется, во сне у меня текли слюни, и я поспешно утёр рукой рот. Руки дрожали, низ живота скрутило болезненной судорогой, а твёрдый член дёрнулся, и я громко выдохнул, едва сдерживаясь, чтобы не начать тереться об одеяло прямо сейчас. — Вы опять стонали во сне сэр, — в голосе Акти звучала неподдельная тревога и беспокойство, но я почувствовал такое острое раздражение, что едва сдержался, чтобы не врезать ему. — Всё в порядке, Акти, чёрт тебя дери, — буркнул я, поворачиваясь на другой бок. — Никогда больше не буди меня! — Извините, сэр. Я подумал, что вам снится кошмар.       Я закрыл глаза, ныряя рукой вниз и трогая член прямо так, через штаны. Где-то в темноте чем-то шуршал Акти. Потом останутся пятна, надо будет потом вытереть штаны, переодеться... Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн.       Перламутровый гоф всё ещё плыл за кораблём, и его звали Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн.       Он принадлежал к... К, наверное, не виду, а скорее разновидности 'Хафх'дрн. 'Хафх'дрн лучше всего было бы перевести на наш язык, как «глубоководная ундина», но вообще дословно означало это «призыватель» или скорее «удильщик», «удящий»... Как-то так.       Он был из гоф, неземных тварей из глубин моря, которых мы называем русалками.       Мне хватило всего лишь нескольких простых прикосновений через одежду, чтобы кончить. Тяжело дыша, я улыбнулся. Его звали Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн. Удящий, знающий древние сны. (1)Й'Краайн Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, Гоф'н. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн — Моё имя Удящий, который знает Древние Сны, дитя. Удящий, который знает Древние Сны. Гоф'н — это ласковое обращение вышестоящих гоф по отношению к нижестоящим, и так они называют всех морских обитателей и иногда некоторых людей. Дословно переводится, как ”дитя” или ”ребёнок”. ***       Утром меня ждал завтрак в виде ужина: хлеба и рыбы, которые Акти вчера принёс из столовой. — Спасибо, друг мой, — от души поблагодарил я его, забивая рот. — Ужасно вкусно. — Всегда пожалуйста, сэр.— улыбнулся мне Акти, залпом выпивая миску овсяных хлопьев. — Плыть осталось всего два дня.— сообщил он мне, когда с завтраком было покончено. — Пожалуйста, постарайтесь без эксцессов. Может быть вам лучше сегодня тоже никуда не выходить? — Прости, дружище, — покачал я головой. — Но я не могу, как вы, лежать целый день, мне просто необходимо размять ноги.       Акти вздохнул, прикрывая глаза. — Пожалуйста, будьте осторожнее со старшим помощником, — сказал он. — Когда я встретил его по дороге в гальюн, он смотрел на меня так, будто был готов убить на месте.       На верхней палубе я успел пожалеть, что не остался у себя, как советовал Акти. С неба опять сыпал снег, но полюбоваться на него мне не дали. Как и вчера, стоило мне подойти к борту или отлучиться куда-нибудь в хвост Суници, где стояли всякие катушки с канатами, сети, коробки и прочий нужный морской хлам, как обязательно через пару секунд находился какой-нибудь небритый матрос, который вставал подле меня, а после делал вид, что занят рядом чем-то безумно важным. А то приходило и двое сразу, в срочном времени искали швабру, а потом просили меня уйти, чтобы не мешать им полы чистить.       Меня такое положение дел не очень устраивало, но, глядя на хмурые лица моряков, я не решался спорить или возражать. Через некоторое время моих бесцельных метаний по палубе ко мне подошёл старпом и вежливо попросил не мозолить глаза ему и команде. — Я бы очень порекомендовал вам убраться отсюда, мистер. — будничным тоном сообщил он. — Желательно в свою каюту и до конца путешествия.        Я видел, что у старпома руки чешутся приложить меня головой обо что-нибудь ещё раз, но он не решался меня трогать. — Конечно, сэр, сейчас же пойду к себе. — вздохнул я и послушно пошёл вниз, но, как только исчез из поля зрения старшего помощника, остановился, подумал немного и пошёл бесцельно слоняться по средней палубе.       Ничего интересного я не обнаружил. Разве что убедился, что всех каютах иллюминаторы закрашены чёрной краской. Где-то в хвосте я нашёл лестницу на нижнюю палубу. Там что-то интересно шумело, кто-то на кого-то орал, но так противно пахло бензином, что я не стал туда лезть.       Потоптавшись немного на ступеньках, я решил было прогуляться куда-нибудь до столовой, но у ближайшего угла услышал вдруг знакомые голоса и замер.       Это был капитан Олесь и его старший помощник, к счастью, они стояли на месте, видимо, остановившись в момент наивысшей точки спора, и, прижавшись к стеночке, я мог без труда подслушать их разговор. А говорила мне моя маменька, что подслушивать — это нехорошо... — Ты просто рехнулся! — голос капитана Олеся был раздражённым, усталым и злым. — Нельзя просто так выкидывать пассажиров за борт! Вообще никого нельзя просто так выкидывать за борт! — Да ты чувствовал, чем от него пахнет? — прошипел ему в ответ старший помощник. — Арбузом, вот чем! — Ебать тебя в рот, Гнат. — рявкнул капитан. — У нас все херово море вокруг пропахло арбузом, и наша посудина провоняла арбузом, и все мы, блять, провоняли точно так же! — Не так же, — вкрадчиво возразил старпом. — Он пахнет по-другому. Думаешь, я не различу? Я лучше прочих знаю, как пахнет человек, который трахается с ебанным гофом!       Я сглотнул ком в горле, а по спине у меня пробежал холодок.       Раздался грохот, как будто бы кто-то треснул со всей дури кулаком по стене. На секунду стало тихо, только позади меня шумела двигателем Суниця, а потом опять послышался голос старпома: — Ты серьезно думаешь, что произносить вслух название их расы опаснее, чем держать на корабле человека, который трахается с ними, мать твою, Олесь? — Только по твоим словам, — рявкнул капитан, а я, услышав, как он шагнул вперёд, тут же испуганно подался назад и поспешил уйти.       Не хватало мне только попасться на подслушивании чужого разговора, тогда старший помощник точно выкинет меня за борт, как и предлагал капитану. ”Нельзя просто так выкидывать пассажиров за борт!”       Бесцельная ходьба по кораблю не прошла даром: теперь я без особого труда смог вернуться в свою каюту, обойдя этих двух. — Сэр. — кратко поприветствовал меня Акти, когда я вошёл.       Я не ответил. Лёг на свою кровать и сложил руки на груди. — Он пахнет по-другому. Думаешь, Я не различу? Я лучше прочих знаю, как пахнет человек, который ТРАХАЕТСЯ с ебанным гофом!       Откуда, чёрт побери, старший помощник Гнат знал, как пахнет человек, который трахается с гофом? Откуда старший помощник Гнат лучше других знает, как пахнет человек, который трахается с гофом? — Я подслушал разговор. — сказал я, а Акти повернул ко мне голову. — Какой? — спросил он. — Старпома и капитана. Они обсуждали возможность выкинуть меня за борт.       Акти громко выдохнул и замер. — Я уверен, что это просто разговор, сэр, — наконец сказал он. — Капитан Олесь хороший человек, он этого не сделает. — Чего они так боятся, Акти? — спросил я, лёжа в своей кровати.        Акти не нужно было пояснять, о чем именно я спрашивал, он прекрасно все понял. — Они боятся жителей глубин, сэр, — Акти говорил аккуратно, стараясь подбирать слова. — Тех, кого белые люди называют русалками. — Почему они так боятся их? — спросил я. — Так сильно, что готовы выкинуть человека за борт! — При всем уважении, сэр, я не могу ответить на ваш вопрос. Плохая примета, очень плохая примета говорить о таком, случится беда. Сэр.       Акти отвернулся, а я вздохнул. — Знаете, Акти, — сказал я задумчиво,— А я видел русалку. Они на самом деле называются гоф, правда ведь? Я увидел, что Акти вздрогнул, его руки конвульсивно сжались, а я улыбнулся краем губ. — Я уже давно знал это, сэр. Я сразу понял это, как только вы начали меня расспрашивать. Не называйте их сэр. Быть беде. — сказал Акти, и я вдруг почувствовал страх в его голосе. — Почему? — воскликнул я и сел. — Почему быть беде? Чего вы так боитесь? Объясните мне уже, чёрт побери, или я самолично выясню, в чём дело!       Акти какое-то время молчал, глядя на меня нечитаемым взглядом. — Все вы белые люди такие... — сказал он, и я первый раз услышал нечто, похожее на презрение в его голосе. — Спрашиваете того, чего не следует, хотите узнать то, что знать человеку нельзя...       Акти встал и закрыл дверь в нашу каюту, да не просто закрыл, а ещё и запер. Потом он повернулся ко мне и глубоко вздохнул. — Говорить об этом вслух — значит накликать беду. Но, если я вам не расскажу. — тут он грустно усмехнулся. — То вы, сэр, накликайте куда большую беду.       Я смотрел на него, затаив дыхание. Он сел на свою кровать и сцепил руки в замок. — Вы хотите знать, почему команда Суници так боится гоф? — печально спросил Акти, словно всё ещё надеялся, что я передумаю, а я закивал. — Ну что же, сэр. Как вы возможно знаете, Суниця — единственное судно, курсирующее между местечком «у Чёртового Рифа». Не потому что это больше никому не интересно, дело это чрезвычайно прибыльное, просто остальные суда очень быстро тонут в этих водах, сэр. Гоф забираются на корабли и едят людей. А команда капитана Олеся всё ещё жива только потому, что они соблюдают определённого рода правила, чтобы не вызвать интерес гоф. Их привлекают песни, яркий свет и мысли определённого толка, а особенно они любят пожирать человеческие сердца. — Я понимаю, — продолжал Акти, пристально глядя на меня. — Что вы очарованы гоф, и я прекрасно знаю, какого толка сны вам снились, сэр, и почему вы постоянно пытаетесь остаться на верхней палубе в одиночестве.       Странно, но от этих слов я ничуть не смутился. И под мягким и понимающим проницательным взглядом чернокожего я не почувствовал себя хоть сколько-нибудь некомфортно. — Ещё раз извиняюсь за то, что будил вас. — Акти наклонил голову на бок, и я почувствовал сожаление в его голосе. — Я знаю, как болезненно бывает выныривать из таких снов, но, поверьте мне, сэр, это Гнилые сны... Рй'глемгрхо рй'гзйн...* — ...и в конце-концов каждый гоф желает только одного — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его. Им нельзя верить, поверьте, сэр.       Акти выглядел испуганным, и даже побледнел, от чего его чёрная кожа стала сероватой. Замолчав, он опустил взгляд к своим рукам, а я не сразу решился нарушить наступившую тишину. — Друг мой, — прошептал я, сглотнув ком в горле. — Я очень ценю то, что вы это мне рассказали. Простите меня, старина, я вижу, что рассказывать вам это было трудно.       Акти кивнул и поднял на меня взгляд, а я увидел, что его глаза влажно блестят. — Вы узнали, что хотели? — спросил он. — Узнал, — кивнул я и поспешил добавить. — Теперь, когда я всё знаю, то перестану ломать голову над этим и смогу заняться своими исследованиями. — Правда, сэр? Серьёзно? — на лице Акти читалось неверие и такое облегчение, что я тихо рассмеялся. — Ну конечно, мне ведь не очень хочется быть выброшенным за борт. — ответил я, ложась обратно на кровать. — Ну и быть выпотрошенным и съеденным мне тоже не очень хочется. Да и кроме того, — будничным тоном продолжил я, и, как ни в чем ни бывало, выудил из своего рюкзака книгу. — Все белые люди такие, ужасно любопытные до всего неизвестного. Вам ли не знать.       Акти виновато хмыкнул, а я сделал вид, что уже полностью погрузился в книгу.       Их привлекают песни, яркий свет и мысли определённого толка...       Песни ИХ привлекают. Наши песни пахнут для НИХ, как сладости. А ОНИ любят сладости, мистер, и особенно ОНИ любят пожирать человеческие сердца, потому как они сладкие на вкус...ОНИ такие сладкоежки.       Книга называлась: "Облака. Виды и классификация", я для виду подержал её в руках, а потом вытащил из рюкзака свою тетрадь. Я непременно попробую достать со стола миску со сладостями, но чуть позже.       В конце-концов, каждый гоф желает только одного — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его. Ведь они такие сладкоежки.       Я облизал губы и почувствовал, что меня охватывает неуместное возбуждение. В голове всё всплывали воспоминания о потрясающе гладкой прохладной коже Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, о его горящих белых глазах и длинном языке, который доставал мне чуть ли не до гланд. А земляничной весной на волнорезах В'глйзз русалка может забрать сердце любимого человека и сделать его бессмертным. Ведь, в конце-концов, каждый гоф желает только одного — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его. Я ПОДОДВИНУ К СТОЛУ СТУЛ И ДОСТАНУ ДЛЯ ТЕБЯ СЛАДОСТИ ЧУТЬ ПОЗЖЕ       Вечерело. Я лежал в кровати, вдохновенно чиркал в тетрадке ручкой, первый раз за много дней испытывая душевный подъём такой силы. Акти периодически смотрел на меня, видел, как я был погружён в работу, улыбался и опять закрывал глаза, и вид у него был при этом самый умиротворённый. Как и всегда, когда я работал, поверх книги лежала моя тетрадка, в которой я делал зарисовки и записи, а сама книга "Облака. Виды и классификации" обросла листочками и вкладками. Я исписал несколько полных листов и сделал много рисунков, но, правда, должен признать, что многочисленные наброски и записи уже не имели никакого отношения к ветрам, погоде или температурным данным. ”Хафх'дрн — переводится, как «призыватель», но наиболее точно на нашем языке будет их назвать Глубоководными Ундинами.”— перечитал я последнее предложение, потом подумал немного, зачеркнул слово «призыватель» и вписал сверху: «удильщик или удящий».       Внизу я ручкой постарался набросать по памяти общий образ Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, и... Знаете, я не буду себя нахваливать, но вышло довольно неплохо. ”Особые приметы: Тонкое телосложение, руки раздваиваются в локте, четыре пальца...”       Если у гоф есть гениталии, то они должно быть обычно находятся внутри тела, в такой складке, как у дельфинов или рыб... Я так думал. И почему-то я интуитивно решил, что они находятся на уровне гениталий человека. Спереди. Конечно же спереди, у какой рыбы, мурены, змеи, кита или другой твари когда-нибудь были репродуктивные органы на спине? Я провёл по рисунку Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн пальцем там, где предполагал наличие у гоф репродуктивных органов. Стоит, наверное, там потрогать, наверное, я смогу нащупать складку, как у змеи или кита или... — Вы не идёте на ужин, сэр? — Акти стоял на пороге, а я от неожиданности вздрогнул. Я чуть подвинул "Облака. Виды и классификации." и прикрыл тетрадь, чтобы он не увидел рисунок Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн и наброски раздваивающихся в локте рук, плавников и всякого прочего.       Чернокожий посмотрел на книгу в моих руках и довольно заулыбался. — Нет, Акти, спасибо, — покачал я головой, возвращаясь взглядом к тетрадке. — Я, пожалуй, лучше ещё поработаю. — О, хорошо, удачи, сэр. Принести вам что-нибудь с ужина? — Конечно. Хлеба и ещё чего-нибудь, что не испортится до утра? — Я постараюсь, сэр. — кивнул Акти.       Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, а я откинул голову на подушку и глядел, улыбаясь, на рисунок глубоководной ундины.       В особые приметы были дописаны: приятная гладкая кожа, длинный язык и сладкая на вкус слюна. Ведь песни ИХ привлекают. Наши песни пахнут для НИХ, как сладости. А ОНИ любят сладости, мистер.       Я механически штриховал своему рисунку ундины тени, а перед моими глазами вспыхивали знакомые образы перламутрового лица, белесых волос и угольно-чёрных четырехпалых рук с фосфоресцирующими белыми ладонями. Из столовой послышались голоса и музыка: только мелодия, никаких слов, и я отложил ручку.       Засунув книжку с тетрадкой обратно в рюкзак, я поднялся с кровати. Где-то там, в заднем кармане рюкзака у меня лежал шоколад. Дорогой подарочный шоколад в золочёной упаковке, сладкий, шуршащий... я вёз его домой, как сувенир. Наши песни пахнут для НИХ, как сладости. А ОНИ любят сладости, мистер, а особенно они любят пожирать человеческие сердца, потому как они сладкие на вкус, а они такие сладкоежки.       Не без труда нащупав среди кучи вещей шоколадку, я выудил её наружу, а ещё я вынул из рюкзака свою куртку и маленький фонарик. Куртка была толстая, тёплая... Мне не составило большого труда сложить её и уложить в кровать, накрыв одеялом так, чтобы было похоже на меня самого, свернувшегося в клубочек на боку. Я ведь частенько закутывался в одеяло по самые уши. Немного поколебавшись, я всё-таки достал из рюкзака опасную бритву.       Это была настоящая, старая опасная бритва времён войны — подарок от матери на мой шестнадцатый день рождения. Конечно же, я никогда не брился ею, и даже в теории не умел этого делать, но мне нравилось смотреть на острове лезвие и разглядывать стёртые надписи на ручке, а иногда я прижимал лезвие к коже. Стоило только чуть потрогать — и кожа под ним расходилась в стороны безо всякой боли, а на моих руках тут же появлялась кровь.       Я снял футболку и переоделся в свою последнюю чистую рубашку. Мне нравилась эта рубашка. Она была клетчатая, в зелёный и чёрный квадратик, мягкая, не на пуговицах, а на кнопках, и с большим нагрудным карманом, который тоже закрывался на кнопку. Опасная бритва свободно уместилась в нагрудный карман, а шоколадку и фонарик я спрятал под рубаху. Поправив на куртке одеяло, я застегнул портфель, погасил свет и выскользнул в коридор, неслышно прикрывая за собой дверь. Ужин только начался, а на некотором отрезке пути я вполне мог сделать вид, что иду в гальюн, но, благо мне на дороге никто не попался. Пару раз рядом слышались голоса, но я каждый раз успевал отходить назад и прятаться за угол.       На верхней палубе никого не было. Ночью Суниця стояла на якоре, но я боялся, что в капитанской рубке мог кто-нибудь сидеть, и постарался пройти мимо как можно более тихо и незаметно. Это было непросто, ведь, разумеется, на Сунице не горело никаких огней Их привлекают песни, яркий свет и мысли определённого толка... и было темно, что жуть, а фонарик, в целях предосторожности, я включать не хотел. Так что передвигаться мне пришлось исключительно на ощупь, и, пока я дошёл до хвоста Суници, я немало раз ударился больно коленом или рукой о ящики, двери и важнецкие морские штуки, названия которых я не знал.       Снег не шёл, дул тёплый ветер, было жарко, а пахло земляникой и арбузом. Снег с пола корабля уже, слава богу, смели, иначе я бы точно в темноте поскользнулся и набил бы себе ещё больше синяков и шишек.       В хвосте Суници было спокойно и тихо, и маловероятно, что меня здесь будет кто искать. Да никто и не найдёт в темноте среди мешков и ящиков. Я свесился с палубы, вглядываясь в белый туман внизу и слушая шум волн. Снизу на меня глядели. Я почувствовал холодный и безжалостный взгляд чего-то огромного, и я знал, что это К'нарк — Великий Морской Змей проплывает где-то глубоко в толще вод. Но я не отшатнулся назад, выдерживая взгляд из глубин океана. ”Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн.” — подумал я, но мои мысли всё ещё были просто моими мыслями и остались неуслышанными. Украдкой выглянув из-за ящика, я ещё раз убедился, что никого рядом нет, включил фонарик и начал бездумно светить лучом света в туман. Отломил пару плиток шоколада и съел, шоколад действительно был потрясающе вкусный, неудивительно, что такой дорогой и в золотой обёртке... потом я отломил ещё две плитки и кинул за борт. Шоколад упал в воду, и я услышал два тихих всплеска, приглушённых слоем тумана и шумом волн. — Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, — запел я, прикрыв глаза и барабаня пальцами по деревянному ящику в такт. — Перстень счастья ищущий во мгле, Эту жизнь живу я словно кстати, Заодно с другими на земле. Их привлекают песни, яркий свет и мысли определённого толка, ведь наши песни пахнут для НИХ, как сладости. А ОНИ любят сладости, мистер, а особенно они любят пожирать человеческие сердца, потому как они сладкие на вкус — И с тобой целуюсь по привычке, Потому что многих целовал, И, как будто спички и синички, Говорю любовные слова...       Вероятно, я слегка путал слова, но я так нервничал, что, думаю, это было мне простительно. Я опять почувствовал на себе чей-то тяжёлый и холодный взгляд, но это был уже не К'нарк. Этот взгляд был другим, голодным, жадным и ощущался очень близко, буквально метрах в десяти от корабля. — «Зайка», «милая», «навеки», А в уме всегда одно и то ж, Если тронуть страсти в человеке, То, конечно, правды не найдешь.       На секунду я испугался, что сделал глупость и меня сейчас съедят, замолчал и запнулся, ОНИ ведь так любят сердца, мистер... но только на секунду. Что там дальше было? — Чего-то там, парам, жестоко, — продолжил я. — Ни желать, ни требовать огня, Ты, моя ходячая березка, Создана для многих, для меня.       Я отломил ещё кусочек шоколадки и швырнул её в волны. Через секунду в том месте, куда упала плитка, раздался громкий всплеск, и мелькнуло что-то светящееся и белое. Я чувствовал, что их много рядом, они приплыли на сладости и моё пение. Ведь человеческие песни для них пахнут сладко, а они такие сладкоежки. — Но, всегда ища тебя, родную, И томясь в каком-то там плену, Я тебя нисколько не ревную, Я тебя нисколько не... Не лягну.       Под слоем тумана со всех сторон светились белые пятна и горящие глаза. В метре от корабля вынырнул гоф, большой, тёмный, с белыми светящимися полосами по всему телу. Я посветил на него фонариком и успел рассмотреть его темно-красную кожу лица, россыпь светящихся крапинок на щеках и чёрные волосы, прежде чем он нырнул обратно. Ещё один гоф вынырнул совсем рядом со мной, он вдруг выпрыгнул из воды и схватил меня за руку. Маленький карманный фонарик был выпущен мной из пальцев и безвозвратно утонул в море. Я успел увидеть только горящие глаза, зубастую пасть и светящиеся белые ладони и испуганно дёрнулся назад, падая на тёмную палубу и ударяясь спиной. Внизу раздался громкий плеск, а я ощутил явную насмешку. Как, должно быть, смешно пугается и падает глупый маленький человек на корабле.       Маленькая уточка падает на спину и шевелит своими лапками, а я смеюсь от того, как уточка смешно выглядит, и плачу одновременно от этого щемящего нежного чувства к груди, которое может испытывать только ребёнок, глядя на маленькую уточку... — Мама, давай возьмём её с собой? — чуть ли не плачу я, а мама вздыхает, понимая, что не сможет объяснить маленькому ребёнку, почему нельзя содержать уточку в съёмной городской квартире.       Я поднял голову.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн держался руками за перила Суници и возвышался надо мной, наклонив голову на бок, и насмешливо глядел на меня белыми горящими глазами. Он полностью держал свой вес на своих странных, раздвоенных руках, а его хвост болтался где-то за кармой. — Рад тебя видеть. — прошептал я, чувствуя, как голову заполняет знакомое чувство безопасности.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн заулыбался мне, но ни одна мышца на его лице не дрогнула. Он сделал приглашающий жест рукой, а я послушано допел последний куплет. Похоже, что ему действительно нравилось моё пение, хотя, давайте признаем честно, оно было довольно фальшивым, и я частенько не попадал в такт. — Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, Синь очей утративший во мгле, И тебя любил я только кстати, Заодно с другими на земле!       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн больше не держался за борт, он лёг на перила,согнув руки, теперь просто перевешиваясь через них, и неумело застучал всеми четырьмя ладонями друг о друга. Наверняка он только что подсмотрел этот жест у меня в голове, но я счастливо заулыбался, как дурак, и подполз к нему.       Я протянул Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн оставшуюся шоколадку. Удильщик тут же схватил шоколад, а я дёрнулся вперёд, хватая его за тонкую руку и утягивая на себя. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн не сопротивлялся, полностью заинтересованный шоколадом и послушно упал вслед за мной на пол.       Я сидел, вытянув ноги, прижимался спиной к жёсткому канату, а Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн прижимал спиной к себе. Он сидел на моих коленях, распластав по полу тонкий и длинный двухметровый хвост и довольно шуршал шоколадной оберткой. Я прижался губами к изгибу его шеи и провел языком по гладкой перламутровой коже, жадно вдыхая его запах. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн был весь мокрым, прохладным, на вкус сладким, а пах, как арбузная жвачка. Гоф дёрнулся, его жабры на боках открылись, из них вдруг вылилась морская вода и окончательно вымочила мне одежду. Удильщик запрокинул голову, глубоко вдохнул ртом, со свистом пропуская через жабры воздух с остатками воды, а потом спокойно задышал носом и тут же торопливо положил себе на язык кусочек шоколада. Я мог чувствовать, как он дышит, и как расширяется и сужается его грудная клетка.       Какое-то время я просто жадно и бесцельно водил руками по его телу, гладя и сминая, наслаждаясь ощущением влажной нечеловеческой кожи под своими ладонями, запахом арбуза и тяжестью чужого тела. Мышцы у гофа крепились совершенно не так, как у человека, и под руками его тело ощущалось совсем другим.       У ундины было четыре жаберных щели с крышками. Теперь, когда Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн дышал воздухом через нос, они были плотно закрыты. Я осторожно провёл пальцем между двумя жабрами, и гоф вздрогнул подо мной, жадно подставляясь под приятное прикосновение, но не прекращая в срочном порядке потреблять шоколад.       От этого его простого движения у меня дёрнулся член, а я подумал о том, что был возбуждён, наверное, уже тогда, когда рисовал его у себя в каюте. Я чуть подвинул гофа, садясь повыше и раскидывая ноги в разные стороны. Теперь Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн сидел на полу, крепко прижатый ко мне, а я мог тереться о его спину. Штаны насквозь промокли, рубашка тоже, и одежда смешно липла к коже. Чуть двигая бёдрами, я положил руку на живот Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн и скользнул ниже. Гладкая кожа, никаких складок, ощутимых человеческим пальцам. Я скрупулёзно ощупал то место, где, как я предполагал, находятся гениталии гоф, но ничего не обнаружил.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн доел шоколад, и теперь насмешливо глядел на мои потуги. Я прикусил его шею, лаская языком сладкую кожу и чувствовал, как от моего дыхания по его телу прошла дрожь, а от прикосновений горячего и непривычно шершавого человеческого языка прошибло возбуждением так, что дёрнулись плавники. Я вплёл руку в его светящиеся белые волосы и чуть потянул за них. Волосы чуть щипали мои пальцы, как щупальца у медузы, и я потянул за них сильнее, вынуждая его наклонить голову. У Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн не было ушей, точнее не было ушных раковин, только отверстия, закрытые прозрачной перепонкой. Я провёл кончиком носа по каемке слухового отверстия, чувствуя, как в этом месте приятно ощущается моё горячее дыхание. Выдыхая воздух ему в ухо, я ласкал языком его шею, идеально надавливая подбородком в ямочку над ключицей.       Если конечно у гоф вообще есть ключицы.       Длинные боковые плавники хлестнули меня по ногам. Хвост у Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн слабо подрагивал от возбуждения, а он сильнее запрокинул голову, открывая шею и мягко поглаживал меня по затылку, но подсказывать мне, где искать, не желал. ”Ну же, помоги” — попросил я и прихватил его сладкую кожу зубами.       Удильщик вздрогнул, но ещё какое-то время он просто упрямо лежал, выгибаясь в моих руках и подставляясь под прикосновения. Я так думаю, что делал он это из чистой вредности. Вроде как его забавляли мои отчаянные попытки. Потом Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн наконец не выдержал, приподнялся, схватил меня за волосы и потянул куда-то вверх, заставляя отцепиться от него и встать на ноги. Когда я поднялся, он откинулся назад, насмешливо посмотрел на меня своими сияющими глазами и опустил одну из четырёх рук вниз, в то самое место, которое я так тщательно и безрезультатно ощупывал.       У ундины действительно оказалась кожаная складка, как у дельфинов или других китов. И, если честно, то я так и не понял, был ли Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн самцом или самкой, потому что та штука, которую я увидел, могла бы быть с равной вероятностью и неким аналогом пениса и каким-нибудь яйцекладом. Это было светло-розовое, маленькое... Что-то, сантиметров пятнадцати в длину, и это больше всего это напомнило напомнил мне короткое маленькое щупальце: толстое у самого основания, оно совсем сужалась к концу, как конус. Внутри открывшейся складки, вокруг этой штуки, кожа была другой, тонкой, нежной, розовой, вся в мелких складочках.       Я перекинул через хвост Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн ногу и уселся сверху, осторожно трогая эту розовую штуку пальцами. Она была скользкой на ощупь и слегка прохладной. Удильщик вздрогнул и дёрнул хвостом, громко втягивая носом воздух, и я почувствовал, как охрененно для него ощущается моя горячая человеческая рука.       Не теряя времени, я обхватил эту штуку рукой, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн вздрогнул и запрокинул голову назад, а я тихо застонал вместо него, чувствуя, как приятно скользят такие непривычно горячие и шершавые человеческие пальцы.       Розовая штука целиком свободно ложилась мне в ладонь. Она была довольно приятной на ощупь, гладкой и очень скользкой.       Крепко обхватив ногами Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн я едва-едва задвигал бёдрами, потираясь собственным членом о такие удобные выпирающие мышцы его хвоста, но большего себе не позволил, ведь куда сильнее мне хотелось изучить доверенный мне материал.       Что это такое? Член или яйцеклад? Гоф гермафродиты, или у них всё же есть разделение по полу? Я когда-то читал книжку какого-то фантаста, где у каких-то инопланетян было не два пола: мужской и женский, а было пять, и причём все пять были нужны для размножения.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн был не против моего исследовательского интереса, он только положил свою чёрную руку с четырьмя пальцами на мою и надавил, показывая, как надо двигать, а потом откинулся назад, не мешая мне, только тихо вздрагивал и гладил мои плечи, шею и волосы. Это розовое и скользкое легко помещалось мне в кулак, так что мне оставалось только сжимать и разжимать руку, и тогда рука сама скользила, как надо. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн тяжело дышал, приоткрыв рот и прикрыв глаза, зато я громко вздыхал, видимо, за нас двоих, чувствуя чужой плотью свою собственную охренительно горячую и шершавую ладонь. Сквозь дымку чужого наслаждения я напрягся и в какой-то момент отнял руку и попытался нащупать отверстие на конце этой... Этого репродуктивного органа, но ничего не нашёл, может быть отверстие было слишком маленьким, а может быть оно закрыто и спрятано, как кожаная складка на хвосте. Удильщик раздраженно дёрнулся. ”Что это?” — спросил я. Дельфин плывёт в воде, играется с мячиком, канал про животных мой любимый       Я поднял голову на Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, тот недовольно скосил на меня свои белые глаза, дёргал за волосы, принуждая вернуться к прерванному занятию, и бесстыже копался в моей голове. Я чувствовал, как он был возбуждён, и как ему уже физически было необходимо, чтобы я продолжил. ”Хааа, Гоф'н!” ”Что это?” — повторил я, глядя ему в глаза. Дельфин ныряет в воду и выныривает, ныряет и выныривает       Я в жизни не видел пениса дельфина, но готов был поверить Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, что его член был похож на член китообразных. ”Так ты самец” — удовлетворенно подумал я, возвращая свою руку на место, а Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн довольный вид. Гоф отрицательно покачал головой, но больше ничего подсказывать мне не стал.       Я задвигал рукой чаще, неосознанно двигая своими бёдрами в такт. Ему уже было этого недостаточно, и другой рукой я осторожно провёл по розовой морщинистой коже внутри открывшейся складки, а Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн дёрнул хвостом и крепче вцепился мне в волосы. Я провёл пальцами сильнее, ощупывая складки, то и дело натыкаясь на основание члена. Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн дышал, открыв рот и дёргая боковыми плавниками. Не знаю, сколько я шарил там, но в какой то момент он не выдержал, резко дёрнулся, а два моих пальца: указательный и средний попали вдруг куда-то в... Куда-то туда. Это было отверстие неясных размеров, ввиду того, что оно было открыто только там, где находились мои пальцы, а стоило мне их убрать, как розовые края опять соединялись. Дырка была мокрой, скользкой, тёплой, а её стенки плотно обхватывали мои горячие шершавые пальцы и пульсировали. Я охнул, двинул пальцами глубже, а Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн шумно выдохнул воздух через жабры. Я задвигал пальцами взад-вперёд, и Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн запрокинул голову назад, закрывая глаза.       Что это было? Клоака, как и у всех рыб, амфибий, рептилий и птиц? Женский репродуктивный орган в пару к мужскому? Сколько вопросов, и у меня уже не было никакого желания на них отвечать. Я неловко привстал и торопливо попытался стянуть с себя штаны. Мокрая одежда цеплялась за ноги и слезать никак не хотела. Насмешливо глядя, как я путаюсь в штанинах, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн скользнул вниз верхней парой рук, левой сжимая в кулаке член, а правой, явно рисуясь, засовывая сразу три пальца в... Вот туда вот короче, какую бы функцию это сокращающееся скользкое отверстие не носило в физиологии русалок, сейчас, глядя на то, как Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн гладит себя и чувствуя через прикосновение наших сознаний внутри него его же собственные прохладные пальцы, я мог думать только о том, чтобы засунуть туда свой член.       Штаны были отброшены куда-то в сторону, а наглые бесстыжие руки удильщика я прижал к полу. Но у меня руки было всего две, а у ундины — четыре. Одной свободной рукой Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн направил в себя мой член, а второй обхватил меня за бёдра, притягивая ближе.       Я зажмурился и сдавленно застонал сквозь зубы. Влажное, мягкое нутро, оно просто идеально обхватывало член и пульсировало в такт моим рваным и сбивчивым толчкам, а для Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн человеческий член был таким горячим, и жар чужого тела было приятен, и ощущался даже слегка болезненно, и был таким охренительно непривычно большим, особенно на конце, что неудивительно, если у всех гоф пенис такой конусообразной формы.       Одной рукой я упёрся во что-то там морское железное, непонятное и очень нужное, а второй вцепился в бок Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, втрахивая его в палубу.       Гоф придерживал меня за спину, и шумно дышал, со свистом пропуская воздух через жаберные щели на боках. Я мог чувствовать, как ему хорошо, и чувствовал, что он чувствует, как хорошо мне. Щупальца Капитан Акти Работа Шоколадку я вёз, как сувенир домой ОНИ любят сладости, мистер...       Сквозь пелену наслаждения перед глазами ни к месту замелькал калейдоскоп картинок: это Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн беззастенчиво рылся в меня в голове. Я закрыл глаза и сосредоточился на его ощущениях, а удильщик задрожал подо мной, и я почувствовал, что моё ментальное проникновение было для него куда желаннее и приятнее, чем физическое. Щупальца, вода, змей, К'нарк, гнаиих плывёт рядом... Йа, Ктхулу! Фхн'глуи мглв'таг, Ктхулу Р'льех вгах'нагл фхтагн. Кхтулу Йа! Йа Кхтулу фхтагн!(2) Готх, Х' вгах'н Й'тхарнак. Готх... готх... готх... Х'Й' вгах'н готх. Й'Гоф'н... Х' вгах'н Й' Гоф'н. Й' готх Х'. Й' готх нйэна Н'грах. Й' готх на'гх'л нйэна Н'грах. Й'Гоф'н... Й' ГОТХ НА'ГХ'Л(3)       Чтобы не слишком жалобно скулить, я уткнулся Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн в шею, засасывая его сладкую кожу. Перенеся вес на ноги, я расстегнул рубашку и откинулся назад, кладя его руки себе на грудь, чувствуя его пальцами, как бьётся моё желанное сладкое сердце. Было так потрясающе физически ощущать, что чувствовал Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн и как ему и мне, нам вместе, было хорошо, и это было так приятно, так слишком... — Давай же, — простонал я, толкаясь вперёд. — На'гх'л Н'грах! На'гх'л! На'гх'л Й' стелл'бсна, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн!       Я отчаянно желал, чтобы он вырвал сердце у меня из груди, я чувствовал, как сильно он хочет того же самого, и потому я совершено не понимал, почему же он медлит.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн выпустил из дёсен длинные острые зубы, но не перегрыз мне горло и не проломил руками рёбра, а просто облизывал мою кожу своим длиннющим языком, а я от этого жалобно захныкал, дёргая бёдрами. Ведь конце концов, каждый гоф желает только одного — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его.       Вот только гоф пока что держал себя в руках, а меня понесло совершенно. Я облизывал губы и невпопад дёргал Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн за волосы. Мне было так хорошо, я чувствовал, что совсем скоро кончу, и больше всего желал только одного: чтобы вырвал сердце из моей груди в момент моего оргазма. — У'гнйэл Й', Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн... стелл'бсна...На'гх'л... — сипло стонал я. — Й' Х'Нутх, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, на'гх'л Й'! На'гх'л Й' стелл'бсна!(4)       Но Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн оставался неумолим. ”Зхро. Уаах(5)”, — сипло выдохнул он одновременно и вслух, и у меня в голове, а я сдавленно застонал ему в шею. Х'Лв'нафх кх'кх'рн Й'Лв'нафх. К' кх'рмну в'фнагхн Рй'глемгрхо рй'гзйн Мг лллл.(6)       Мучительно долго кончая куда-то вглубь сокращающихся мышц, я чувствовал, как гоф вздрагивает подо мной, а через пару секунд меня накрыло ещё раз, как будто бы второй волной, и я понял, что это я чувствую оргазм Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн. ”Х' вгах'н Й' Гоф'н...”       В моей груди билось сердце. Я заплакал, а Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн поглаживал меня по волосам. "”Зхро, зхро, гоф'н...” — успокаивал он меня. Чуть успокоившись, я приподнялся и лег рядом с ним на бок, кладя голову ему на плечо.       На перламутровом животе гофа переливались капли его спермы. Её было много, куда больше, чем обычно бывает у человека, хватило бы, чтобы наполнить небольшую чашку. Я протянул руку и потрогал — более густая, но менее вязкая, чем у меня, по консистенции она напоминала сметану или йогурт.       Сбоку послышался звук, напоминающий скрип плохо смазанной двери. Теперь я знал, что этот звук означал у гоф что-то вроде смеха, я всегда знал это, ведь Х'Лв'нафх кх'кх'рн Й'Лв'нафх.       Я повернул голову: на корме сидел другой гоф. Он был куда больше меня и значительно больше Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, а ещё выглядел значительно мощнее. У него было четыре руки, но не как у ундин: две руки, раздваивающиеся в локте, а действительно четыре отдельные самостоятельные конечности.       Эта разновидность гоф назвалась Рлан. Это я тоже теперь знал. Этот Рлан был светло-голубого цвета, а у локтей его руки плавно становились темно-синими. Как и у всех гоф, у него горели белым глаза и светились белым ладони и пятна на теле и на хвосте. Хвост был значительно короче и толще, чем у Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, а боковые плавники куда меньше. А еще его хвост двигался не вверх-вниз, а вправо-влево. — Йа отх рлух'Рон(7). — поздоровался Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, и я в первый раз услышал, как он говорит вслух. Точнее ”говорит” это было..Немного не то слово. Те звуки, которые он издавал, этот язык, он состоял из отвратительного для человеческого слуха щелканья и каких-то других, ещё менее привлекательных звуков. Только лишь очень отдалённо их можно было бы записать в виде привычных нам символов.       Это ведь был древний язык. Такой же древний, как и Кхтулу.       Это был первый и единственный язык, а потому у него не было названия. ОНИ ГОВОРЯТ НА ЕДИНСТВЕННОМ ЯЗЫКЕ КРОШАЩИМ ЗВЁЗДЫ       Теперь я мог говорить на нём тоже. — Йа Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, Йа Гнаиих(8), — Рлан дёрнул хвостом, а я вдруг понял, что это на воздухе им приходится разговаривать вслух, а в воде у них таких проблем с коммуникацией нет. — Нйэна Гоф'н вгах'н готх(9) — добавил Рлан(10), а я польщенно хмыкнул, и удильщик ласково погладил меня по голове. — Йа гоф, Йа отх рлух'Рон, — сказал я, тоже считая нужным поздороваться.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн шумно выдохнул, и я почувствовал, как смешно ему от того, что я так забавно говорю, НА ЕДИНСТВЕННОМ ЯЗЫКЕ и как он гордится тем, что я вообще пытаюсь это делать. Рлан рядом весело заскрипел и защёлкал: — Йа, Н'грах!       Я сунул в рот пальцы, испачканные в чужой сперме. Она на вкус у Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн был точь в точь, как земляничная жвачка, так что я с удовольствием склонился над его животом и слизал всё. Удильщику было лень шевелить руками, и я аккуратно провёл рукой по его члену, закрывая кожаную складку обратно.       В конце концов, любой гоф мечтает только об одном — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его. Ну, оказывается, что человек мечтает об этом куда сильнее.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн тихо перещёлкивался с Рлан о чём-то, но мне не хватало знаний, чтобы понять всё, о чем они говорили.       В воде у гоф исчезала необходимость в озвучивании своих мыслей вслух. В море они могли непосредственно общаться друг с другом, постоянно поддерживая связь, даже не находясь в непосредственном контакте, а дальность этой связи зависела только от уровня развития самого гофа.       Но к людям они могли даже на воздухе обращаться непосредственно и напрямую.       В какой-то момент Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн вдруг напрягся, крепче прижимая меня к себе. Он посмотрел куда-то темноту палубы, а потом открыл рот, зло и насмешливо выпуская из дёсен зубы и скаля их.       Я ничего не видел в темноте, поэтому коснулся рукой виска Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн и потянулся к его сознанию. Темнота дрогнула, расступаясь передо мной, когда я посмотрел туда чужими глазами, и я увидел старшего помощника Гната, стоящего в проходе между ящиками.       Должно быть его привлёк... Хм... Шум, доносящийся отсюда. Рлан, сидящий на перилах, заскрипел, смеясь. ”Он пахнет по-другому. Думаешь, я не различу? Я лучше прочих знаю, как пахнет человек, который ТРАХАЕТСЯ с ебанным гофом!”       Когда наступает земляничная весна, на волнорезах В'глйзз гоф может вырвать сердце человека, сделав его Хаии, и тот будет жить до тех пор, пока этого хочет гоф или до тех пор, пока он жив сам. — А вы, твари, живёте непозволительно долго. — прошипел старпом, а потом с ненавистью заплакал.       Обычно вместо сердца гоф вкладывает человеку б'тхнк — сущность, замену сердцу, которая со временем становится частью человека. Б'тхнк Хаии всегда разные, и у каждой есть свои свойства. Но иногда, в наказание за ужасный проступок, гоф просто вырывает человеку сердце, но не убивает его, а оставляет в живых, чтобы тот вечно мучался, пока гоф не решит иначе. ”Я лучше других прочих знаю, как пахнет человек, который ТРАХАЕТСЯ с ебанным гофом!”       Я не знал, что такого ужасного сделал старпом, не знал, кто вырывал его сердце, и сколько лет назад это произошло, но мне было по-человечески жаль его.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн его жаль, видимо не было. — Уааах, — он махнул рукой, и старпом резко вскочил на ноги, поднятый чужой волей.       Его взгляд с ненавистью остановился на мне. — Будь проклят тот день, когда этот пассажир взошёл на борт Суници. — сказал он.       Я хотел было что-то ответить ему, как-то утешить, сказать банальное человеческое: ”мне так жаль”, но Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн положил руку мне на лоб, отрезая моё сознание от всего остального мира.       Под моими рёбрами гулко стучало сердце. Я потянулся своими губами ко рту Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн и вновь положил его руку себе на грудь. ”Зхро, гоф'н.”— покачал он головой.       Я поцеловал его, вылизывая сладкий рот, а потом напрягся и попытался вытолкнуть чужой разум из моей головы.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, не желая причинять мне боль или вред, сразу же уступил, растерянно глядя на меня. Не без труда, но у меня всё же получилось полностью закрыть от чужого влияния свои мысли, а потом я оттолкнулся от пола и, улыбаясь, поднялся на ноги. Гоф глядел на меня потерянно, непонимающе и даже слегка испуганно. Мои колени дрожали.       Губы дрожали. Когда наступает земляничная весна, на волнорезах В'глйзз русалка может вырвать сердце любимого ей человека, и сделать его бессмертным. Ты уже сходил на горшок? Стол такой высокий, а ты сладкоежка, дорогой, прямо как русалки, они тоже все сладкоежки и любят есть шоколад и человеческие сердца. — Знаешь, — я потянулся к нагрудному карману рубашки, и голос мой дрожал. — Я тоже сладкоежка...       Ведь в конце концов, каждый гоф мечтает только об одном — вырвать сердце из человеческой груди и сожрать его — ...но я пододвину к столу стул, и отдам тебе всю миску со сладостями.       Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн достаточно времени был связан мыслями со мной, чтобы понять, что я имею в виду. Он дёрнулся вперёд, но, конечно же, не успел остановить мою руку.       Острое лезвие опасной бритвы, вошло мне в грудь, как раскалённый нож в масло, туда, где у меня билось сердце. Знаете, люди часто говорят: ”Он отдал кому-то своё сердце...”, используя эту фразу, как метафору. Я же смог это сделать буквально.       Теперь, хотел ли этого Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн или нет, но ему придётся принять мой подарок. (1)Рй'глемгрхо рй'гзйн — Древние Сны. (2)Фхн'глуи мглв'таг, Ктхулу Р'льех вгах'нагл фхтагн — мёртвый Ктхулху спит в городе Р'льехе, ожидая своего часа. Точнее слово ”наг'л” вообще-то как раз таки дословно переводится, как ”не мёртв”. (3)Готх, Х' вгах'н Й'тхарнак. Готх... готх... готх... Х' вгах'н Й'готх. Й'Гоф'н... Х' вгах'н Й' Гоф'н. Й' готх Х'. Й' готх нйэна Н'грах. Й' готх на'гх'л нйэна Н'грах. Й'Гоф'н... Й' ГОТХ НА'ГХ'Л. Готх — желание/ похоть/ секс/ (желание) обладать. Причём готх может обозначать как и сам процесс соития, так и желание или предвкушение от него. Дословный (и единственный правильный) перевод — ”желание”, а точнее желание обладать или необходимость в чём-либо. (Жажда знаний, желание обладать чем-либо, кем-либо.) Х' вгах'н Й'тхарнак — он есть моё обещание. Тхарнак — обещание. Так могут назвать призрака (кого-то, кто должен был умереть, но не умер) Х' вгах'н Й'готх — он моё желание Й' готх нйэна Н'грах. — я желаю этого человека Й' готх на'гх'л нйэна Н'грах. — я желаю убить этого человека Й' ГОТХ НА'ГХ'Л — я желаю убить (4)У'гнйэл Й', Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн... стелл'бсна...На'гх'л... Й' Х'Нутх, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, на'гх'л Й'! На'гх'л Й' стелл'бсна! — Услышь меня, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн... пожалуйста ...убей... Я твой раб, Фх'Хафх'дрн'В'фнагхн'Рй'глемгрхо'Рй'гзйн, убей меня! Убей меня, прошу! стелл'бсна — умолять/молиться/просить, может использоваться, как наше слово ”пожалуйста”. (5)Зхро — звук, означающий снятие заклинания, отменяющий действия, слова и тд. Используется вышестоящими по отношению к нижестоящим как приказ, призывающий прервать данное действие. Может использоваться как восклицание, означающее ”Довольно!”, ”Хватит!”. Уааах — звук, означающий окончание заклинания, разговора, действия. Может использоваться, как восклицание, означающее что-то вроде ”я не хочу больше разговаривать об этом/ делать это” (6)Х'Лв'нафх кх'кх'рн Й'Лв'нафх. К' кх'рмну в'фнагхн Рй'глемгрхо рй'гзйн Мг лллл — Его мысли — это мои мысли. Мы будем знать древние сны вместе. (7)Йа отх рлух'Рон — Приветствую уроженца Культа. Рлух'рон — дословно переводится, как ”скрытый культ”, культ поклонения Кхтулу, Матери Гидре и Отцу Дагону. (8)Гнаиих — дословно означает ”отец”. Это уважительное обращение нижестоящего гофа к вышестоящему, с упором на то, что он сильнее и больше тебя. (9)Нйэна Гоф'н вгах'н готх — дословно ”этот гоф'н есть сама похоть”, более точно — этот гоф'н желанен. (10)Рлан — определённого вида орудие, в которое Практик может поместить свою душу на время. ***       Местечко «у Чёртового Рифа» отличается живописными видами, мягким климатом, чертовски странными названиями и чертовски суеверными людьми. У самого моря стоят маленькие городки (деревни, это самые настоящие деревни), а люди, которые там живут — самые суеверные люди на свете. Споры о том, как далеко простирается «у Чёртового Рифа» никогда не стихают, ведь у «у Чёртового Рифа» никогда не было границ на карте. И даже само название местечка можно было увидеть только на рукописных картах внутри, собственно, самого местечка. Ни у кого не возникает сомнений, что, например, весь северный залив принадлежит местечку. Там стоит городок В'глйзз со своими волнорезами. Самые холодные ветра принимает на себя В'глйзз, самые яростные порывы бури и самые сильные волны.       Волнорезы немного ослабляют натиск моря, и жители В'глйзз постоянно строят всё новые и новые. Теперь всё побережье северного залива у В’глйзз — это хитросплетение и лабиринты волнорезов. Волнорезы В'глйзз — это, конечно же, неотъемлемая часть местечка, и в этом никто не сомневается.       Городок Б'тхнк Чтенф стоит на восточной стороне северного залива, и он тоже часть местечка, это наитвердейший факт. Дома на сваях в Лв'нафх(1) — это тоже «у Чёртового Рифа», тоже всем известно, и тыквенные поля Флегетх — это тоже часть местечка, хоть и стоит та деревенька в Лесу.(2)       И ничего никогда не меняется в местечке, а если меняется, то в незначительных мелочах, и только тогда, когда это станет необходимым.       В Б'тхнк Чтенф всегда хоронили и будут хоронить своих мёртвых, сводя со всего «У Чёртового Рифа» на кладбище. Жители Фхлегетх всегда были и будут единственными, кто возделывает в местечке землю и рубит лес, а не живет за счёт рыбной ловли, и в других городках их всегда будут считать странными ”лесными” ребятами, в Лв'нафх всегда строили и будут строить дома на сваях, ну а в В'глйзз всегда люди будут насыпать всё новые и новые волнорезы.       И всегда на камнях этих волнорезов представители золотой молодёжи будут писать чёрт знает что.       Земляничная весна — особая погодная аномалия, свойственная только местечку «у Чёртового Рифа».       Земляничная весна бывает случается летом или осенью, но чаще всего зимой, когда стоят морозы. Тогда на улице теплеет, комьями валит снег, с моря идёт густой белый туман, и всё вокруг пахнет арбузом. И каждый в местечке знает, что это К'нарк, Великий Змей выплывает из глубин моря на поверхность, а вслед за ним тянется тепло и запах русалочьих песен.       Земляничная весна — особое время для всего местечка, но для городка В'глйзз — это самое особое время.       Ведь волнорезы В'глйзз — странное местечко, даже по нормам самого местечка. Их камни исписаны граффити, надписями и нецензурными выражениями, которые, в большинстве своём, не несут вообще никакого смысла. На волнорезах В'глйзз даже пауки плетут полную чушь.       В хитросплетении волнорезов находится грот Агл Н'гхал Хрлиргх(3). Тёплая вода привлекает гоф; они выплывают из глубин вслед за Великим Змеем, которого они называют К'нарк. Кто-то говорит даже, что земляничной весной гоф может зайти к тебе в дом, но в гроте Агл Н'гхал Хрлиргх они будут наверняка.       В первую ночь земляничной весны множество желающих отдать своё сердце ломает головы, пытаясь отыскать на крутых камнях в густом тумане Агл Н'гхал Хрлиргх.       Между «у Чёртового Рифа» и другими местами, которые не входят в местечко, долгое время курсировал один-единственный корабль с гордым именем Суниця. Не потому, что никого больше это не интересовало, а потому, что другие суда быстро тонули в этих водах, а их команды, по слухам, были съедены русалками. Команда Суници не знала конкуренции, и была жива потому, что умело обходила гнев моря. Говорили так же, что старший помощник капитана был никем иным, как одним из Хаии — существом без сердца, но не возлюбленным моря, а наоборот, проклятым им, он был обречён на вечные страдания за какой-то проступок трехсотлетней давности.       Правда это или нет, но Суниця, будучи единственным поставщиком, выгодно торговала с местечком «у Чёртового Рифа». И никто, ни те, кто верил в эти слухи, ни те, кто не верил в них, не обращали на них ровным счётом никакого внимания.       Обыкновенно Суниця приставала к гавани в Б'тхнк Чтенф, но в этот раз, по неизвестной причине, бросила якорь у волнорезов В'глйзз. С судна сошёл на камни волнорезов какой-то подозрительного вида лысый тип с диким взглядом, а в руках он нёс чьё-то недвижимое тело. Лысый тип пропал в тумане среди камней, но через какое-то время вернулся и взошёл обратно на борт, но уже без тела в руках, а Суниця благополучно отплыла и привычным образом пристала к гавани Б'тхнк Чтенф.       Ничто в «у Чёртового Рифа» никогда не меняется. А если меняется, значит изменения были исключительно внешними, и всё равно всё течёт ровно так, как и должно течь. Происходит только то, что должно происходить.       Именно поэтому, когда глубокой ночью кто-то начал долбиться в дверь его дома, Ана Муер, тихо матерясь, с трудом разлепил глаза, встал и поплёлся сразу открывать, не спрашивая: ”кто?”.       На пороге старого дома стоял симпатичного вида молодой человек, босой и в одних только рваных штанах, а на его груди все ещё чуть-чуть кровоточил свежий шов в виде буквы Y, как у покойников. — О. — молодой человек, кажется, удивился, что ему так быстро открыли, сделал от неожиданности шаг назад, но зашатался от слабости и чуть было не упал. Ана тут же дёрнулся вперёд и подхватил незнакомца под руки. — Извините, старина, что разбудил. — слабо улыбаясь, сказал ночной гость. — Но мне сказали, что вы можете помочь. — Йа, отх рлух'Рон, Хаии, — сказал Ана, ставя незнакомца на ноги. — Конечно я помогу, брат.       Ана затащил его в дом и дотащил до дивана, который стоял прямо напротив двери. — Ана. — протянул руку для рукопожатия Ана, когда уложил незнакомца на диван. — Ивашка. — пальцы Аны слабо сжала чужая рука. — Будем знакомы, друг мой.       Ана умело и привычно, будто бы далеко не в первый раз, обработал кровоточащий шов Ивашки. Обычно гоф очень аккуратно зашивали людей, но этот шов был как будто бы... Расчесан. Будто кто-то пытался вырвать зашитое в груди вместо сердца б'тхнк.       От того обычно простая неприятная процедура промывания и дезинфицирования оказалась весьма болезненной. — Молодец, молодец, — периодически ободряюще приговаривал Ана, а Ивашка в ответ тихо вздыхал. Он очень мужественно вытерпел все манипуляции над собой, только иногда тихонько ойкал или сжимал в руках диванные подушки, когда было особенно больно.       Но когда над домом Аны пролетела стая чаек, пронзительно вереща, Ивашка вдруг закричал, широко распахивая глаза.       Ана кинулся закрывать дверь и окна, чтобы в доме не были слышны крики чаек. В агонии Ивашка царапал себе грудь, пытаясь разодрать шов. Шов никак не раздирался, ведь его накладывал не человек. — Ничего, ничего... — говорил Ана, сидя возле Ивашки и гладил его по волосам, пока тот тихо плакал. — Они улетели, больше их не будет слышно, не будет.       Ана осторожно положил руку на грудь брата и почувствовал биение внутри. — Это чайка? — спросил Ана, а Ивашка слабо кивнул. — Птенец чайки — самое прекрасное и одновременно самое болезненное б'тхнк, какое только может быть у Хаии. — сказал Ана, накрывая Ивашку пледом. — Говорят, если ты сможешь срастись с ним, то научишься летать. Но теперь, каждый раз, как ты будешь слышать крик чайки, птенец в твоей груди будет вторить крику сородичей и пытаться взлететь, причиняя тебе безумную боль. — Вдохновляюще, — с иронией пробормотал Ивашка, закрывая глаза. — Спасибо.       Ана тихо хмыкнул. — Гоф очень редко вкладывают чайку вместо сердца, только самым решительным. — сказал он, а в его голосе зазвучало неподдельное любопытство. — Как ты смог убедить своего гнаииха, что у тебя достаточно решимости? — О, — Ивашка усмехнулся. — Очень просто. Проще пареной репы, старина: я попытался себя убить. (1)Лв'нафх — мысли/сны (2)Флегетх — информационная сфера/сфера знаний/единая мысленная сеть гоф (3)Агл Н'гхал Хрлиргх — место, где убивают еретиков