У Чертового Рифа

            Густой туман скрывал за собой бревенчатые и деревянные домики, старые здания социалистических времен и осыпающуюся шпаклевку. А если поднять взгляд вверх, то можно было увидеть, как из белого-белого киселя падают вниз крупные снежные хлопья.       Взрослый, рослый, широкоплечий мужчина в строгой рубашке, строгих брюках, строгих очках, строгих ботинках и со строго забранными в конский хвост длинными волосами, остановился, запрокинул голову вверх, высунул язык, поймал один снежный комочек, засмеялся и широким быстрым шагом уверенно направился дальше в туман. Этот мужчина редко улыбался, а смеялся еще реже. Его звали Виктор. Виктор не носил ни отчества, ни матчества. В детстве Виктор звался Муером, в юношестве Гриневским, только никто не звал Мистера Виктором и никто не звал его по фамилии. Все звали его просто… Мистером.       Хлопья снега попадали Мистеру в нос, в уши и за шиворот и тут же таяли на горячей коже, заставляя его раздраженно отряхиваться, как мокрого пса. Было тепло, даже жарко, и рубашка Мистера очень скоро стала мокрой насквозь. Не от пота конечно, а от этих вездесущих снежных хлопьев. Видимость была практически нулевая, но Мистер не терялся. Это был его город, и он знал его, как свои пять пальцев, как свои руки и ноги. И в тумане он натыкался на с детства знакомые углы. Осыпающийся угол дома, в котором живет Кусака, за ним низенький чёрный забор — дом Хана. Над головой Мистера еле заметное в тумане мокло на верёвках белье, протянутых из дома в дом.       Мистер обогнул Церковь, серевшую в тумане темным силуэтом. Когда-то она пугала. Теперь ее силуэт, видный из любой части города в хорошую погоду, успокаивал. Раньше церковь принадлежала богу нищих. Теперь она была переделана под нужды моря.       Пахнущий арбузом туман растворял в себе дома и предметы и растворял голоса. Приглушённые, похожие на птичьи, голоса доносились спереди — там была школа. Мистер дошёл до самого чёрного чугунного забора, уперся лбом в толстые чугунные прутья, но мог видеть только неясные силуэты у стены школы и слышать неясное детское чириканье. Наверняка они все сейчас высыпали на улицу и стоят, курят, обсуждают... Земляничная весна пришла в Б’тхнк Чтенф. Было что пообсуждать. Была середина зимы, повсюду лежал мягкий, хрустящий снег и стоял туман, такой плотный, что казалось, его можно было собирать поварёшкой и накладывать в кастрюлю.       Туман пах арбузом. ИХ песни пахли арбузом и растворялись в тумане. Жар поднимался с глубин океана вслед за Великим Морским Змеем, и за ним, вместе с горячими течениями, поднимались на поверхность гофы.       Детям не показывали гофов и не рассказывали сокровенных знаний. Они — те, кто вернул городу его настоящее имя — не решились повторять то, что сделал в своё время Хан. Дети, выраставшие здесь, впитывали море медленно, постепенно, самостоятельно открывая чудеса этого местечка и его обитателей.       Мистер не стал идти дальше, от школы он резко свернул налево, к морю. Снег толстым слоем лежал на воде, качался вместе с волнами и даже не думал таять. Снежный берег сливался со снегом на волнах, и совсем легко было потеряться в этой туманно-снежной круговерти. Мистер не терялся. Мистер шёл в снегу и воде на запах песен тех, кто пришёл на эту Землю много раньше людей. В земляничную весну они собирались на волнорезах В’глйзз и гротах по всему побережью местечка «У чертового рифа».       В тумане, совсем рядом с Мистером, захрустел под чужими шагами снег. По прихрамывающей неровной походке Мистер узнал Хана. Какое-то время Хан шёл одним с Мистером маршрутом, а потом свернул в море. Уплыл к волнорезам — петь вместе с гофами и вершить с ними ритуалы во славу Отца и Матери и Великого Спящего. Мистер пошёл дальше. Впереди раздались всплески, и он взволнованно ускорил шаг.       Горящие белые глаза и ладони загорелись в тумане, и на берег выполз красный, с тигриными белыми полосами и с хищным оскалом. Это был Рлан — тритон — широкоплечий, крупный и сильный. Конкретного этого тритона Мистер знал — это был гоф Кусаки. Мистер склонил перед гофом голову, а тритон подобрал под себя хвост и через секунду резво поднялся на ноги. Отсутствие хвоста и человеческие ноги ничуть не прибавили тритону сходство с человеком. Скаля иглоподобные чёрные зубы, тритон, немного пошатываясь, уверенно зашагал к городу.       В земляничную весну гофы выходили на землю. Они ходили между человеческими домами и заходили в человеческое жильё к людям, которые их приглашали.       ОН приплывал крайне редко. Тритоны и другие, живущие у поверхности и в толще воды приплывали каждую земляничную весну. Они проводили ритуалы вместе с людьми, они пели и молились за людей, они принимали человеческие подношения и ходили в человеческие дома к людям.       Но ОН был из глубоководных. ОН жил на самом дне, там, где плавают реликты и стоит Чёрный Город. А глубоководные, те, что живут на самом дне, где стоит Чёрный Город, очень редко поднимались на поверхность к людям. И иногда, только иногда, когда звёзды сходились определённым образом, и К’нарк, Великий Морской Змей, приносил со дна жар горячий течений, жители глубин поднимались ночью на поверхность вместе со своими сородичами и проводили ритуалы на местах, где кожа земли истончилась под звёздами, и уплывали обратно с наступлением утра.       Мистер встречался с НИМ всего несколько раз за свою короткую человеческую жизнь. Четыре раза тогда, в детстве.       Тритон Кусаки приплывал к нему и между веснами. Гоф Истерички приходил к нему каждый год и ждал Данко на волнорезах. Гоф Хана не уплывал от берегов никогда, и его можно было встретить даже днём. Собственные младшие братья Мистера плавали со своими глубоководными друзьями, когда им вздумается — потому как те никогда не уплывали от местечка далеко. А Мистер... Мистер рос. Взрослел. И ждал. Каждую земляничную весну он выходил на берег и ждал. Мистер успел найти места, где русалки предпочитают вставать на ноги и выучить их расположение. Мистер видел, как тритоны и никсы, ундины и наяды приплывали к людям и выходили на берег, но его Гнаииха среди них не было.       И хотя Мистер каждый год, каждую земляничную весну ждал ЕГО на берегу, он всего один, всего лишь один единственный раз, видел ЕГО после той ночи, когда город вернул себе своё имя. Звёзды сошлись, и вслед за Великим К’нарк выплыли на поверхность глубоководные русалки, чтобы на местах, где кожа земли истончилась под звездами, провести свои ритуалы и исчезнуть к утру.       ОН сказал, что ЕМУ незачем приплывать к человеку, и тогда Мистер ответил, что не хочет быть больше человеком. Мистер предложил своё сердце и свою жизнь — и ОН кивнул, а потом уплыл обратно в глубины, оставив Мистера одного опять ждать и опять надеяться, что звёзды вновь сойдутся и они вновь увидятся.       Сейчас туман был чуть гуще, чем в обычную земляничную весну, запах арбуза был ярче, и было намного жарче, чем обычно. Звёзды сошлись опять — но Мистеру не было нужны нюхать туман и смотреть на градусник за окном, ведь его стены были увешаны звёздами картами и исписаны расчётами. Звёзды сошлись. Великий К’нарк вновь должен был поднять свою голову над морем, а жители глубин выплыть вслед за сородичами к Чертовому рифу. И Мистер торопился, в своих строгих черных ботинках шагая по подводным камням и по снегу, надеясь и боясь, что и в этот раз они не приплыли, что ОН решил, что у НЕГО есть дела поважнее, что Мистер ошибся в расчетах, и что звёзды не сошлись на самом деле...       Он дошёл до волнорезов до того, как окончательно стемнело. Здесь они предпочитали вылезать на берег — и отовсюду слышались всплески воды. Мистер осторожно прислонился к камню, сливаясь со стеной волнореза. Они выходили на берег, кто уверенно, кто пошатываясь, кто самостоятельно направлялся в город, кого прямо здесь встречали люди... у них горели белым глаза и ладони, а на телах пестрели пятна и полосы. Ногам было мокро, и Мистер не мог понять, стоит он в воде или нет. Рубашка прилипла к телу, и Мистер больше не вздрагивал от падающих сверху хлопьев снега.       Русалки вылезали сначала часто и группами, потом их становилось все меньше и меньше... кто хотел выйти на берег к людям — те вышли. Мистер на камне, засыпанный снегом, оставался незамеченным, похожий на человека не больше, чем камень, к которому он прирос.       Ундина с горящими пятнами по всему телу вышла из воды, и скрылась в тумане. Тут же где-то со стороны деревьев Мистер услышал радостный возглас близнецов.       Тихо шелестело море. Совсем стемнело. Ещё две русалки выползли из моря и, не вставая на ноги, отправились к сородичам в Агл Нагл Хлирглих, шурша кожей по заснеженным камням. Больше никто не шел. Поднявшиеся волны лизали щиколотки Мистера. Снег засыпал ему плечи, вымочил ему волосы, а Мистер сидел... сидел... и ждал. Как ждал все эти годы, каждую земляничную весну, вздрагивая от любых необычных всплесков на воде.       ОН появился, буквально, из воздуха. Делаясь видимым, ОН выползал из воды, вытягивая на снег своё неимоверно длинное тело. Мистер помнил, какое это пугающее и прекрасное зрелище, когда ОН плавает, набирая невероятную скорость извивами своего огромного тела и постепенно становясь видимым. У НЕГО горели белым глаза и ладони. ОН был бел и бледен, и держал свои верхние плавники поднятыми над телом так, что они напоминали крылья. ОН мог становиться совсем прозрачным — и его тело постепенно проявлялось на воздухе.       Мистер спрыгнул с камня и чуть не упал. Ему не верилось, не верилось, что его Гнаиих приплыл. Сердце колотилось в груди, как бешеное, а в носу дурацки кололо. ОН повернул в его сторону голову и принялся сворачивать в кольца своё невероятно длинное тело. Мистер сделал к нему шаг и упал на колени в кашу из воды и снега, и схватил ЕГО за вторые плечи, обнимая и прижимая к себе.       Мистер касался гофов и не раз. Чужой разум русалок был тяжёл для человеческого восприятия, но никогда ещё Мистер не сталкивался с таким огромным и тяжелым сознанием, как у НЕГО. ОН бил беспощадно и сразу всем, что знал и что видел, не давая ни поблажки для человеческого разума, ни времени, чтобы привыкнуть.       Мистер видел Р’льех, когда тот ещё был над водой, видел его властителя, Первого из Привратников, и видел Чёрный Град, каким он стал теперь, погрузившись на морское дно многие тысячи лет назад. Он видел другие старшие расы, соперничавших с гофами за Землю на заре времен, видел звёзды на дне моря и глаза Отца, он видел дом — ЕГО дом — висящий теперь в пустоте далеким, холодным и необитаемым уже несколько миллиардов лет. Мистер слышал сладко поющий голос Матери, песню океана и родные чёрные сны того, кто спит мертвым сном. «Зачем, зачем вы вышли на сушу, когда все, что было нужно, вы могли найти в этих ласковых волнах?» Такой поток информации, чуждой для человека, мог бы сжечь человеческий разум, и Мистер помнил, как плохо ему было, когда он коснулся Гнаииха в детстве в первый раз. Но он выдержал. Не сошёл с ума, не повредился рассудком, и ОН заинтересовался Мистером, удивившись, откуда в этом маленьком человечке такая большая РЕШИМОСТЬ.       Мистер мало что мог рассказать Гнаииху, но он постарался — и показал ЕМУ все те дни бесконечного ожидания, горечь разочарования, когда ОН не приплывал вместе с остальными, надежду, волнение, отчаяние... весь тот спектр эмоций, который испытывать может только человек. ОН кажется остался доволен тем, что увидел в Мистере. Мистер обнял ЕГО, стиснув так, что будь это человек, он бы рисковал задохнуться. Мистер уткнулся носом в нечеловечески гладкую кожу. Лицо и шею щипало — ЕГО длинные волосы стрекотали, как у медузы — но Мистеру было все равно. Невероятное облегчение, и горечь — эта тупая игла под сердцем, преследовавшая Мистера все эти годы ожидания, исчезла. Мистер почувствовал, как в четыре руки ему распускают мокрые волосы и дергают за них. «Жалкие.» Мистер улыбнулся. Да, человеческие волосы были мёртвыми, в отличие от волос гофов. Нечеловеческие длинные пальцы провели по щекам, растирая соленую влагу. «Жалкий.» Мистера дёрнули за волосы, вынуждая оторвать нос от гладкой шеи. У НЕГО горели белым глаза, а на лице были красные отметины. «Слабый.» — Рядом с тобой жалкий и слабый, — прошептал Мистер, сжимая в горячей руке прохладные белые пальцы.       Он был всего лишь человеком, а ОН был гофом, таким древним, что помним дом, с которого русалки пришли на Землю. Как рядом с таким не быть жалким и слабым? «Гоф,н» — почти ласково прозвучало в голове у Мистера.       Так они называли всех детей моря и тех из людей, кто был им особенно близок, и в груди у Мистера стало тепло-тепло. ОН приплыл не вершить ритуалы вместе со своими сородичами. На одну лишь ночь, пусть, но ОН приплыл к нему, к Мистеру, к обычному смертному, жалкому и слабому человеку.       Гнаиих щупал его лицо тремя руками, потом залез пальцами в рот Мистеру и прихватил его язык, и Мистер чувствовал своё собственное шершавое небо ЕГО пальцами и свой горячий рот, и видел мысли Гнаииха о том, для чего ещё можно было бы этот рот использовать. Мистер бережно хранил воспоминания о том, как сладко было с НИМ проводить ночи, и сейчас он задрожал от накатившего на него возбуждения.       Кольца ЕГО тела обвились вокруг Мистера, сдавливая человека, не сильно, но так, чтобы он чувствовал давление, чувствовал мощь — и Мистер помнил, с какой силой могут давить эти кольца, раздавливая хрупкие человеческие тела, тогда, в детстве, он видел, он помнил… Бледные пальцы выскользнули изо рта Мистера и опустились на его горло. «Жалкий, хрупкий человек... вот здесь бьется твоя жизнь, стоить мне только чуть сильнее сжать и...»       Четырёхпалая рука дёрнула Мистера за волосы, и ОН прижался ртом к бьющейся жилке на человеческой шее. Изо рта Мистера вырвался какой-то жалкий звук. Гнаиих всасывал кожу, давил на шею губами и своим языком, и с удовольствием ловил в ответ дрожь чужого тела. Мистер чувствовал собственную шею на вкус: соленая, а внутри, в так биению сладкого человеческого сердца, бьется жизнь — и чувствовал голод Гнаииха, его готх — желание обладать и быть обладаемым. С каким-то тихим, утробным урчанием Гнаиих вгрызался в его шею, сминая чувствительную кожу губами и вылизывая ее языком. ОН тоже соскучился. Мистер чувствовал это. Его Гнаиих всегда отрицал возможность равной связи между человеком и гофом и, как и многие другие глубоководные, насмехался над собратьями, которые жили в такой близости от людей, плавали вместе с людьми, ели с их рук... Мистер отчаянно гладил ЕГО, вжимая в себя, потому что испытывал потребность касаться, сжимать и гладить, и ОН делал тоже самое. (...когда Первый из Привратников вновь возьмёт в свои руки власть над этим миром, мы уйдём вместе с ними, но не как слуги, не как рабы, а как младшие братья и сыновья.) Гнаиих сжал ртом там, где шея переходит в плечо, и Мистер почувствовал внутри гладких мягких дёсен острые, чуть кольнувшие его, иглоподобные зубы, и это было так хорошо, что закружилась голова, а изо рта вырвался тихий, умоляющий стон. Мистер слышал себя со стороны. Маленький и слабый, такой чувствительный, такой хрупкий... ЕГО маленький, верный человечек, который добровольно подставляет ЕМУ горло.       ОН обхватил двумя руками лицо Мистера и оторвался от его шеи. Мистер видел перед собой ЕГО лицо — совершенное и лишенное эмоций, как у греческой статуи, он видел горящие глаза и хищно приоткрытый рот, и видел сам себя чужими глазами: мокрый, раскрасневшийся, перевозбужденный. Внизу живота сладко тянуло, а от особо приятных прикосновений у Мистера дергался член. Очень хотелось себя потрогать — Мистер годами жил на воспоминаниях о поцелуях и прикосновениях этого глубоководного существа — но Мистер не мог позволить себе оторваться от ЕГО гладкой кожи. Он чувствовал собственные горячие руки, и трогал там, где было приятнее всего. Трогал по памяти и по ощущениям, которые ловил сейчас из чужого сознания. Если погладить жаберные щели, осторожно, почти не касаясь, то от удовольствия у НЕГО задрожат плавники, а плавники у него со множеством длинных лучиков и на ощупь они, как брезент...       Гнаиих тоже был возбуждён, но возбуждение Мистера ЕМУ казалось смешным. ЕМУ многое в людях казалось смешным и нелепым: то, что у людей не втягиваются гениталии, что люди носят одежду, что они не умеют дышать под водой, что живут на суше. И ОН тоже помнил, тоже хранил воспоминания о том, как сладко заниматься сексом с человеком, как это горячо, как много... Мистер закрыл глаза и подался вперёд, сминая губами ЕГО рот. Гнаиих с большой охотой ответил на поцелуй, вылизывая человеческий рот в ответ. Слюна Гнаииха на вкус была терпкой и сладкой, а ЕГО язык был длинным и невероятно гладким, и его было очень приятно посасывать.       Мистер не знал, сколько они так просидели, вылизывая и гладя друг друга, пока мерзкая, липкая, тянущая в груди тоска друг по другу не исчезла окончательно. На небе высыпали звёзды. Человеческий глаз не мог разглядеть неба в темноте и густом тумане, но соприкасаясь сознанием с НИМ, Мистер чувствовал, что над их головами сейчас поднимается Возничий, чуть левее него — Персей и Овен.       Гнаиих отстранился от Мистера, разрывая прикосновение, а вместе с ним связь их сознаний. Он медленно извивался, подбирая под себя своё длинное белое, с красными отметинами тело. Он выглядел страшным. Угрожающим. Могучим. Без него было неприятно и одиноко. В голове, где только что ярко сияло солнце, освещая все углы человеческого разума, как будто бы только что вырубили свет. Мистер чувствовал себя тупым и ослепшим, а глядя на Гнаииха, раскручивавшего в темноте свои кольца, он испытывал невероятно сильную потребность коснуться его, потрогать, сжать, прижать к себе.       Гнаиих свернулся ровной спиралью, а потом вдруг поднялся Мистеру на встречу тонконогим и маленьким. Исчезли плавники и десятиметровое тело, и остались только две человеческие ноги, тонкие, как спички, не наученные ни стоять, ни ходить. ОН попытался сделать шаг и упал бы, но Мистер кинулся вперёд и подхватил ЕГО. Границы в его голове раздвинулись, исчезли. В темноте и тумане Мистер видел такие вещи, которые человеческий глаз никогда не смог бы разглядеть. Мистер мог чувствовать, как движутся звёзды, как дышит глубоко в океане К’нарк и как поворачивается Земля вокруг своей оси. Широкие человеческие ладони жадно огладили ЕГО тело, и Мистер прижал ЕГО к себе, не желая больше разрывать их связь ни на секунду.       Это был первый раз, когда Гнаиих попробовал вставать на ноги — и Мистер почувствовал себя невероятно польщенным. Все русалки умели это делать, но обычно глубоководные никогда не выходили на берег, ведь для них не было на суше ничего интересного.       У НЕГО больше не было жаберных щелей — только светлые рубцы на рёбрах в том месте, где они когда-то были, хотя ОН все равно вздрагивал от удовольствия, когда Мистер гладил в этом месте. Между ног у НЕГО сладко и уже почти невыносимо тянуло. Мистер опустил туда руку и погладил — там было гладко, как у куклы. Прикосновение его горячей руки было приятным, хотя казалось недостаточным, хотелось, чтобы человек надавил сильнее, надавил своими горячими пальцами, запустил их внутрь... Гнаиих упёрся руками Мистеру в плечи, пытаясь уйти от прикосновения.       Не стоя на собственных ногах, без жабр, без сильного десятиметрового тела, ОН чувствовал себя таким уязвимым. Готх — желание обладать и быть обладаемым, и Мистер ЕГО не пустил. Мистер обхватил Гнаииха одной рукой за спину между двух пар рук, прижимая к себе, а второй надавил ЕМУ между ног сильнее. Гоф забился в человеческих объятьях в попытке вырваться, и одновременно потереться о ласкающую ЕГО руку. Мистер почувствовал, как под пальцами расходится кожа, и изнутри вылезает, упираясь ему в ладонь, маленький скользкий член. Мистер помнил, как он выглядит: очень МИЛЫЙ, совсем маленький, розоватый и сужающийся к концу, прохожий на дельфиний.       Мистер выгнул кисть, и надавил пальцами у основания русалочьего члена, погружая их внутрь. Гнаиих задрожал, с шумом выдыхая воздух. ОН хотел растянуть это, хотел дойти до жалкого дома этого смертного, чтобы Мистер, распаленный и не в состоянии сдерживаться, начал ласкать его там, но... Это было так приятно, что эти бесполезные ходилки подгибались и дрожали. Лишенный жабр, Гнаиих упёрся лбом в плечо Мистеру и со свистом выдыхал воздух.       Ладонь у Мистера была совсем мокрой — смазки было так много, что она стекала с пальцев и капала вниз. От ЕГО удовольствия — их общего удовольствия — у Мистера кружилась голова, и он едва мог дышать. У Мистера были горячие, шершавые, совсем не похожие на русалочьи, пальцы, и от них было так хорошо внутри, так невыносимо хорошо... ЕГО член был полностью накрыт горячей ладонью, и Мистер так хорошо давил на него… Гнаиих, совсем не держась на ногах, полностью удерживаемый Мистером, забывшись, вцепился в человека, потираясь о подставленную руку. Человеческие пальцы внутри были такими шершавыми, такими грубыми и горячими — это было почти больно, но это было так невероятно хорошо.       ОН тоже скучал. ОН тоже хранил воспоминания о том, как сладко бывает с человеком, и теперь ОН просто не мог остановиться и перестать двигаться. Тонкие белые ноги свело судорогой, и Гнаиих выплеснулся в ладонь Мистера, пачкая ему рукав рубашки и до боли сжимая его плечи. Две четырёхпалые руки настойчиво отвели руку Мистера в сторону, и маленький розовый член тут же втянулся обратно, и между ног у гофа опять стало гладко и ровно, хотя внутри все равно сладко тянуло.       Мистер, пропустивший ЕГО удовольствие через себя, как своё собственное, весь взмок. Его член ныл почти нестерпимо, казалось ещё чуть-чуть, и он просто взорвется от прилившей крови. Гнаиих казался таким хрупким и маленьким без своего морского облика. ОН только что кончил, но Мистер чувствовал, что внутри у НЕГО все равно сладко тянет. ЕМУ хотелось ещё, и если от пальцев было так приятно, то как же хорошо будет от человеческого пениса, большого, горячего... Мистер еле сдержался, чтобы не опрокинуть гофа на берег сейчас и не взять его тут же — но им двоим все таки нужно было дойти до дома.       Гнаиих упёрся Мистеру в плечи и попробовал встать — но тонкие, ни разу не стоявшие до того на земле ноги, подломились, и ОН упал обратно Мистеру на руки. Мистер вспомнил, с какой ловкостью вскакивали на ноги тритоны и наяды, и усмехнулся. ЕМУ это не понравилось. «Зхро вх'фагх, Хрлиргх!» (*хватит смеяться, еретик!) «Прости, Гнаиих» — шепнул Мистер, пряча улыбку.       Мистер ловко подхватил ЕГО под коленками и под первой парой рук, выпрямимся, и пошёл обратной дорогой в сторону своего дома в Б’тхне Чтенф. Это ЕМУ понравилось ещё меньше. Жалкий и слабый смертный человек и несёт ЕГО, почти всемогущего в волнах моря, на руках, как маленького, беспомощного ребёнка. — Уааах, — ворчал ОН на руках Мистера, — Уаах!       Впрочем, ворчал ОН несерьёзно. ОН явно не желал самому идти по земле, да и Мистер не позволил бы его нежным ногам, не трогавшим никогда ни жестких камней, ни песка, ни асфальта, касаться их грубой, неровной земли. «Ног мнахн.» (*Ходьба бесполезна.) Гнаиих, попривыкнув немного, высокомерно запрокинул голову, закинул одну руку Мистеру на плечи, а другими принялся ощупывать и гладить свои ноги. Мистер улыбался и крепко-крепко прижимал к груди свою драгоценную ношу. От НЕГО пахло морем и малиной и горячим готх — желанием. Стоявший член неприятно давил на шов брюк при ходьбе, но Мистер старался этого не замечать. Дорога обратно показалась Мистеру совсем короткой. Гоф был очень тяжёлым, но Мистер совсем не чувствовал тяжести. Он даже не шел, он почти бежал, он чувствовал себя так легко, как будто бы умел летать. «Й’кх’рмну йлаа гока.» — сказал ему Гнаиих, когда из тумана на них выплыло первое здание Б’тхнк Чтенф, — «Ип К’кх'рмну стелл'бсна Й’» (*я буду требовать компенсации. После этого ты будешь просить (молить) меня о прощении.) «Й’готх гока Фх’ Л’кьи’к баг.» (*Я желаю компенсации за это бесчестное (обесчестивающее) передвижение.) — Любую компенсацию, — прошептал Мистер, — Я сделаю все, что вам захочется, Гнаиих.       ОН, не стесняясь, гладил себя между ног и мял руками тощие бёдра, привыкая к непривычным ощущениям, и ласкал себя, представляя, как именно будет требовать с Мистера компенсации и в каком виде. Мистер сглотнул, на секунду зажмурившись. В паху ужасно тянуло, его член, все это время остававшийся без внимания, стоял, как каменный, и болезненно пульсировал, и подобные заявления и фантазии ничуть не помогали Мистеру вернуть самообладание. Гнаиих на его руках чувствовал возбуждение Мистера, чувствовал пульсацию в его члене, и от этого у гофа начинало только сильнее тянуть между ног.       В тумане на улицах ходили редкие прохожие. Мистер, в связке с ЕГО сознанием, замечал прохожих намного раньше, чем они могли бы заметить его. Это были подростки, которые хотели повеселиться, это были мечтатели и искатели приключений, они играли друг с другом или шли на волнорезы, чтобы найти русалок. Мистер мог слышать их мысли также ясно и громко, как и их голоса. И хотя туман был таким плотным, что человек едва мог видеть собственные ботинки, Мистер все равно каждый раз останавливался и поворачивался к прохожим спиной, ревностно закрывая от чужого взгляда свою драгоценную ношу. Ему была неприятна сама мысль, что сейчас, в эту ночь, кто-то ещё сможет увидеть это прекрасное существо, и как оно ласкает себя на его руках. Гнаииху явно льстило такое поведение.       ОН вытягивал свои ноги и проводил по ним руками, удивляясь тому, как смешно и нелепо его ноги выглядят, и как приятно их гладить в некоторых местах. Приятнее всего оказалось гладить себя между ног. У Мистера перед глазами все плыло. От возбуждения, своего собственного и чужого, кружилась голова, а сердце стучало так быстро, что его биение отдавалось в ушах. Тонкие ноги гофа сами собой инстинктивно напрягались, сжимая между бёдер четырехпалую руку. Гнаиих ёрзал на руках Мистера, протираясь о собственные ласкающие пальцы. Мистер, несущий ЕГО на руках, был так возбужден, и его желание было так сильно, и между собственных ног Гнаииха так сладко тянуло, что ОН сам не заметил, как ЕГО пальцы раздвинули кожистую складку и начали тереть вылезший наружу розвенький член.       ОН откинул голову назад и прикрыл свои горящие белые глаза, отрешаясь от остального мира, и воскрешая в памяти ощущения горячих пальцев Мистера внутри и того, как ему было от них хорошо, как хорошо было упираться в горячую ладонь, как хорошо было тереться о его руку... Мистер с трудом понимал, по какой дороге идёт, а потом не выдержал и прижал Гнаииха спиной к чему-то, что на проверку оказалось деревом. Жёсткая, шершавая кора впилась в гладкую спину русалки, но ни гоф, ни человек этого не заметили. Он должен был вставить ему, вставить прямо сейчас, не медля больше не секунды. Гнаиих хватался за Мистера четырьмя руками, у НЕГО так тянуло внутри, и Мистер не мог думать больше не о чем другом. Дрожащими руками он расстегнул штаны и вжал гофа в дерево.       Внутри русалки было очень, очень тесно, мокро, влажно, и так невыносимо приятно им двоим. Человеческий член был непривычно большим и очень горячим, он так распирал внутри, что казалось, что даже так, без движения, это уже слишком, слишком, и Гнаиих больше не выдержит... Мистер, выдержав секундную паузу, впился руками в ЕГО бёдра и принялся двигаться. Гнаиих забился в его руках, и Мистер услышал какие-то странные звуки, вылетающие из его собственного рта, когда его накрыло двойной волной наслаждения. ИМ было так хорошо, ИМ было так приятно вместе…       Откуда-то слева раздались чужие голоса (а может это были чужие мысли? Их так легко перепутать.) — Кто-то кричит! Ты слышишь? Кричат отсюда.       Через пелену наслаждения двое почувствовали злобу и раздражение. (это было так НЕВОВРЕМЯ) Гнаиих, связанный сознанием с Мистером, легко дотянулся до разума того, кто так необдуманно вышел на улице на чужой крик. Мистер с восхищением и трепетом наблюдал за тем, с какой лёгкостью Гнаиих проломил чужое сознание, вторгаясь внутрь и выдавливая его. «ПРОЧЬ. ПРОЧЬ.» Через секунду слева раздался вопль ужаса, и двое убежали, размахивая фонариками, и бормоча себе под нос: «Прочь! Прочь!».       С тихим стоном Мистер кончил, и долго, мучительно долго выплёскиваясь внутрь Гнаииха, Мистер чувствовал, какой горячей кажется его собственная сперма, как она затекает внутрь, глубже... Гнаиих, не знающий что ему делать с собственным ногами, вдруг с удивлением обнаружил, что они обвились вокруг талии Мистера, поймав друг друга за лодыжки.       Мистер, придерживая Гнаииха за бёдра, медленно вышел из него. Его член вышел с тихим, влажным звуком, а когда Мистер посмотрел вниз, то увидел, что за красной головкой протянулись ниточки смазки и собственного семени. Мистер тихо застонал и потерся головкой об основание розового и маленького русалочьего члена. Хотелось вставить ещё раз, хотелось до подгибающихся на ногах пальцах, ещё раз, всего один раз перед тем, как они отправляются домой... Член Мистера погрузился обратно в НЕГО с влажным, чавкающим звуком. Внутри было так хорошо, так узко, так приятно. Мистер глубоко вздохнул, пытаясь протрезветь, и вынул из гофа член, но тут уже Гнаиих, оплётший его талию ногами, толкнулся ему на встречу, и член Мистера погрузился внутрь НЕГО снова. «ХОЧУ ЕЩЁ.» Мистер, тихо застонав, прижал Гнаииха за талию к дереву, и вынул из него член, но тут же, не в силах сопротивляться, толкнулся бёдрами обратно, а потом еще раз — ведь это было так приятно. Гнаиих сжал его внутри, и Мистеру стало так хорошо, и так безразлично, куда они должны были дойти.       Осторожно обхватив ЕГО за травмированную об кору спину, Мистер упал на колени и уложил Гнаииха на мягкий снег. Было так хорошо. Гнаиих, обвив его талию ногами, выгнулся Мистеру на встречу, и Мистер упёрся руками в снег над его плечами и начал двигаться, сначала медленно, чувствуя, как нестерпимо его член давит на чувствительные стенки, потом быстрее, жёстче, вжимая Гнаииха в рыхлый снег. Через чужое сознание он ощущал собственную сперму внутри. ЕГО маленький розовый член призывно блестел в тусклом свете далекого фонаря, и Гнаиих опустил на него руку, лаская себя в такт толчкам. В этот раз они выплеснулись вместе. Гнаиих себе и Мистеру на живот, пачкая рубашку, а Мистер — внутрь НЕГО, до боли вжимаясь в гофа.       Мистер откинулся назад и сел на колени, он часто и быстро дышал, запыхавшись. Он все ещё был внутри НЕГО, Гнаиих хватался ему за плечи и по-прежнему держался ногами Мистеру за талию. У Мистера кружилась голова, и ему было так хорошо. Хорошо было касаться ЕГО, хорошо было быть внутри НЕГО, хорошо было так близко соприкасаться сознаниями, хорошо...       Гнаиих предложил понести его так, но Мистер только покачал головой. С усилием воли он расцепил чужие тонкие ноги за своей спиной и вышел из гофа. Мистер успокоил дыхание, поправил на себе одежду и поднял ЕГО на руки, осторожно касаясь исцарапанной спины. Гнаиих казался притихшим и почти ДОВОЛЬНЫМ. Он ерошил двумя руками волосы Мистера и издавал тихие, курлыкающие звуки, какие у гофов означают высшую степень удовлетворения. Мистер жил там, где жила его мать, в той же комнате, на том же этаже. Близнецы продолжали жить в своей общей комнате и спали на сдвинутых кроватях. Комната Домники была переоборудована под кабинет, все остальное осталось неизменным. Только наполнение комнат поменялось. В комнате Мистера появились бесчисленные астрономические карты и расчёты. В комнатах близнецов теперь лежали рукописные книги и статуэтки из камней, которым не было места на Земле. Мистер очень переживал, что столкнётся с Совенком и Галчонком, но, когда он дошёл до дома, там никого не было, дверь была заперта, а свет был выключен. Значит — они все ещё гуляют. Может быть плавают вместе со своим пятнистым охотником. Может быть поют в гроте.       Мистер не стал включать свет — с НИМ на руках он отлично видел в темноте. Гнаиих крутил головой, первый раз попав в человеческое жилище, и недоумевал над бесхитростной конструкцией и кривыми стенами. Мистер никогда раньше не замечал, что стены в его доме кривые. Сейчас, касаясь ЕГО, он заметил, и был пристыжен этим фактом.       Гнаиих показал ему сооружения великих — и Мистер увидел дома из темного камня и золота людей пустынь, куда приходил Чёрный Человек, он увидел невероятные конструкции из мрамора тех, кто жил у чертового рифа до того времени, когда Сессу отпустил рабов-иудеев, видел совсем невероятные и непонятные по своей архитектуре сооружения Великого Р’льеха, когда-то величиественные, ныне — поросшие водорослями и разъеденные от воды... — Ну, — сказал Мистер, укладывая Гнаииха на кровать, — Мой дом, по крайней мере, не разрушен и не занесён песком.       Гнаиих заворчал, но не мог с этим не согласиться. ЕМУ понравилось карты звездного неба и расчёты, покрывавшие стены комнаты Мистера. «Это я так ждал тебя.» Кровать привела Гнаииха в растерянность. Мягкая — но такая сухая! Удобная и приятная, но необычно шершавая. Многослойная, странная... Мистер, стараясь не разрывать контакт с НИМ, торопливо стянул с себя испачканную и насквозь промокшую одежду и забрался на кровать к Гнаииху, обнимая ЕГО и прижимая к себе. ЕГО хотелось трогать, гладить, ласкать, целовать и нежить в своих прикосновениях. ОН был голоден, и ОН все ещё желал. А сколько лет Мистер ждал ЕГО? Сколько лет вспоминал, каковы на вкус ЕГО губы?       Глубоководные очень редко выплывали на поверхность вслед за своими сородичами, только когда звёзды сходились определённым образом... ночь земляничной весны они проводили ритуалы там, где под звёздами истончилась кожа земли, а к утру уплывали обратно в темные глубины.       Мистер сомневался, что ему хватит ночи, чтобы наверстал года ожиданий, но он не собирался терять ни секунды. «Я не прихожу домой к людям» — возник вдруг в голове Мистера образ.       ОН сел, подобрав под себя ноги, и смотрел на Мистера, и такое невыразимое превосходство скользило в ЕГО взгляде, во всей ЕГО позе. Он казался маленьким и слабым, но Мистер знал, что это обманчиво, он чувствовал, какая мощь заключена в НЕМ. Мистер упёрся лбом в ЕГО лоб и повторил то, что сказал ЕМУ много лет назад. Что он готов отдать ему сердце и жизнь, и что угодно, все это — принадлежит Гнаииху, пусть заберёт, пусть вырвет, пусть сделает его не человеком, а чем-то большим. ОН надменно слушал Мистера, проводя пальцами по человеческом лицу, потом кивнул и приник к Мистеру, чтобы поцеловать его. «Они могут забрать у человека сердце, а вместо него вложить в грудь любую птицу, мелкого грызуна и все, что им только вздумается...» ЕГО длинный язык дотягивался Мистеру до гланд и до горла, а человеческий рот казался таким горячим и шершавым... у Гнаииха была сладкая слюна, а когда Мистер проводил языком по его гладким дёснам, то мог чувствовать втянутые внутрь острые-острые иглоподобные зубы.       Одна рука тянула чёрные мокрые волосы Мистера, еще одна неторопливо гладила его член, две другие проводили по телу Мистера, сжимая и гладя. В прошлый раз после того, как Мистер предложил ЕМУ свое сердце, ОН уплыл и исчез на много лет. Сейчас ОН сидел у Мистера на кровати и тихо вздрагивал, когда Мистер тёр чувствительные рубцы, оставшиеся у НЕГО на месте жабр. У Гнаииха тянуло между ног, но ЕМУ не хотелось торопиться, потому что они оба знали, что, как только Мистер вставит ЕМУ внутрь свой восхитительный горячий член, они уже друг от друга не оторвутся.       «Гока» — напомнил Гнаиих, разрывая поцелуй и облизываясь. (*компенсация) «Стелл’бсна Й’!»       ОН откинулся назад, падая на кровать и прикрывая глаза от того, как приятно мягкое белье приятно ощущалось на его коже. Нижняя пара рук обхватила Мистера за затылок и потянула его голову вниз. Мистер коснулся губами шеи, поцеловал то место, где раньше росли жабры. Ниже, Мистер, ниже... Мистер потерся носом между ног, надавливая так, чтобы это внутри чувствовалось. Этого оказалось достаточно, чтобы, когда он надавил между ног языком, наружу вылез маленький розовый член. На вкус там Гнаиих был как... как соленая карамель. Как глазурь с катышками соли. Пряный, терпкий... Мистер чувствовал, как у НЕГО сладко тянет там, между ног. Мистер лизал нежную кожицу у основания члена и сам дрожал от того, как это было приятно. Он лизал и втягивал губами, раздвигал кожицу языком и вылизывал там, внутри. Мистер старательно собирал языком солёно-сладкое вязкое и влажное. Он двигал головой и терся носом об основание розового члена. Мистер кажется урчал — он не мог гарантировать, что издавал именно эти звуки, поскольку слышал их чужими ушами.       Гнаиих несознательно двигал бёдрами навстречу Мистеру и выгибался, ласкаясь о кровать. Ноги оказалось очень удобно закинуть Мистеру на плечи. Язык у человека был шершавым — совсем не таким, как у гофов, и намного более горячим, чем у сородичей. Ощущения были такими острыми, что Гнаииху казалось, что ещё чуть-чуть и будет слишком — слишком горячо, слишком приятно, и ОН пытался остановиться, но Мистер не останавливался и ласкал его дальше, давя языком ещё настойчивее, и от этого ноги сводило судорогой, а из горла воздух вырывался со странными, нелепыми звуками. Мистер был возбуждён, но он не трогал себя, полностью сосредоточившись на чужих ощущениях. Внутри было так горячо, и хотелось глубже, внутрь, хотелось ещё, больше... Две руки совершенно бессистемно тянули Мистера за длинные спутанные волосы, две другие комкали одеяло и простынь, портя и сминая идеально застеленную кровать.       Когда раздался звонок в дверь, Мистер даже сразу его не услышал. «Зхро.» — задыхаясь, потянул его за волосы Гнаиих, — «Йлаа!»       Мистер не без труда оторвался от НЕГО и поднял голову. Без прикосновений горячего языка Гнаиих заёрзал, чувствуя, как внутри и между ног сами собой начали призывно сокращаться мышцы. ОН снял с плеч Мистера ноги и положил руку себе на пах, лаская себя внутри пальцами и давя ладонью себе на член, потому что без прикосновения ему было просто невыносимо. «Б’тхнк рон А’и» — Гнаиих явно знал кто это и зачем звонит. Не без труда ОН подался назад, разрывая контакт с Мистером и дернул головой, требуя, чтобы Мистер открыл дверь.       Мистер на ощупь включил свет — без контакта с Гнаиихом в темноте он видел ровно так же, как и обычный человек — то есть ничерта не видел. Потом он встал и попытался накинуть на себя что-нибудь. Это было тяжело сделать, потому что взгляд Мистера постоянно возвращался к НЕМУ. ОН лежал на его кровати, распаленный, прекрасный и пугающий... теперь, когда связи между их сознаниями не было, Мистер в полной мере ощутил собственное возбуждение и потребность, дикую, невероятно сильную потребность опять коснуться ЕГО, обнять, сжать в ладонях ЕГО хрупкое маленькое тело. Мистеру приходилось прилагать определённые усилия, чтобы делать шаги от кровати, а не в сторону НЕГО. Гнаиих, возбужденный, ласкающий себя пальцами, вызывал в Мистере желание немедленно прижать его к кровати, раздвинуть его ноги и вставить в него твёрдый, ноющий член — чтобы ИМ двоим опять было приятно, чтобы ИМ было хорошо... чтобы они опять были вместе.       Позвонили ещё раз. Мистер, натянувший наскоро какие-то древние треники, и повязавший на пояс свитер (нехорошо как-то открывать дверь с торчащим членом), пошёл к выходу из комнаты. Шёл он с трудом — от кровати отходить было тяжело, и чем дальше он отходил от Гнаииха, тем сильнее ему хотелось вернуться и коснуться ЕГО. Когда нужно было выходить из комнаты, Мистер замешкался — ему нужно было отвернуться от объекта своего желания, а сделать это было очень не просто.       В конце-концов, терпеливо звонившему Хану, а это был именно Хан, открыли — через десять минут, но открыли. Рядом с Ханом стоял полосатый глубинный охотник, он светил ладонями и глазами. Мистер напрягся и поприветствовал гостей. Он смутно осознавал себя и то, что он произносил вслух — его мысли постоянно возвращались к Гнаииху, и желание коснуться ЕГО было почти нестерпимым — и, судя по всему, произнёс Мистер что-то маловразумительное и недружелюбное, поскольку Хан расхохотался и сказал: — Я тоже тебя люблю. А потом извинился, что явился невовремя.       В сдвоенных руках у охотника была небольшая коробка, которую он вручил Мистеру. Мистер недоброжелательно посмотрел на сильные рельефные ноги гофа, но коробку взял. Брать он старался очень аккуратно, чтобы не задеть длинные пальцы русалки, почему-то сейчас Мистеру была противна сама мысль об этом. — Хаии Фх'Х'Слл'ха Кзс'натх Р'н просил принести это. — ответил Хан на немой вопрос Мистера. Мистер, уплывавший взглядом и мыслями, вздрогнул, услышав полное имя Гнаииха и воззрился на коробку. Кажется внутри неё кто-то пищал. — Удачи, — сказал Хан.       Наверное неуважительно было вот так захлопывать перед ними дверь, даже не попрощавшись — но через секунду Мистер и думать забыл и о Хане, и о полосатом гофе, который неприлично хорошо ходил, и о своих резких словах... Хан и его спутник по ту сторону двери совсем не обиделись. Хан со шрамом в виде буквы У отлично все понимал, а гоф рядом с ним все понимал ещё лучше.       Вернувшись в комнату, Мистер на автомате поставил коробку на прикроватный столик и тут же забыл о ней. Гнаиих достаточно привык к ногам, чтобы свободно перемещаться по кровати, и ловко подполз к краю, хватаясь за Мистера.       В воде гофам не было нужды разговаривать — они могли посылать мысль на такие расстояния, на какие не дойдет звук. Но вдали от моря, вне воды, гофы теряли связь с морем, теряли связь с фхлегетх — единой мысленной сетью гофов и морских обитателей, пронизывавшей весь океан. Они теряли Лв'нафх — то, что дословно переводится на наш язык, как мечта — способ общения с помощью мыслей, мыслеобразов и снов. Они по-прежнему могли общаться — но только через прикосновения, воздух был слишком легким для их тяжелых мыслей. И поэтому гоф, вылезающий на сушу, уходящий от моря, всегда ставил себя в уязвимое положение. Гоф привык всегда быть связанным с морем, и когда он оказывался вдруг на суше ОДИН, без лв’нафх, без фхтагн, то это всегда оказывалось болезненно. Гнаиих никогда не выходил на сушу, и ЕМУ, как и Мистеру, было просто необходимо опять коснуться, дотронуться...       Прикосновение — и свет режет человеческие глаза, а разум Мистера становится большим-большим, теряя привычные границы и рамки, и они вдвоём чувствуют отдаляющихся от дома Хана и сородича. Мистер скинул на пол свитер и упал на кровать, запуская пальцы в стрекочущие волосы и неосознанно потираясь членом о ногу Гнаииха, которая так удачно оказалась между его ног. Утягивая ЕГО в поцелуй, Мистер понял, как описать эту невыразимую потребность коснуться, от которой отключаются мозги и подгибаются ноги.       Это была тоска.       Гнаиих раздраженно дёрнул Мистера за штаны и укусил его за язык. Мистер чувствовал, что ЕМУ нестерпимо хочется, чувствовал, как между ЕГО ног тянет. Распаленный от человеческого языка, Гнаиих изнывал от желания, но не был в силах его утолить самостоятельно. Хотелось большого, горячего, внутрь... Мистер стянул штаны до колен, и Гнаиих перевернул его на спину, залезая ему на бёдра. Одна рука легла Мистеру на член: длинные, белые пальцы перебирали медленно, и от мысли, что сейчас этот горячий член окажется внутри, на ногах у двоих поджимались пальцы.       Мистер приподнял ЕГО под бёдра и медленно насадил на себя. Гнаиих резко выпустил из легких воздух и задрожал — в таком положении член Мистера входил глубоко и полно — после долгих минут нестерпимого желания почувствовать большой, горячий человеческий член в себе было просто божественно. Мистер не стал делать паузу и не дал ни себе, ни ЕМУ передышки. Коротко простонав, он начал толкаться вверх, впиваясь пальцами в бледные бёдра. Внутри было влажно и невероятно узко, чувствительные стенки сокращались в такт его толчкам, и так приятно давили на его член... Мистер почувствовал, что скоро кончит, и Гнаиих задвигал бёдрами навстречу Мистеру.       ЕМУ было так приятно, когда человек кончал внутрь него, это было так хорошо, и после двух раз ЕМУ все еще хотелось ещё, хотелось больше. Мистер чувствовал чужой голод и чужое неукротимое желание. Казалось преступным отказывать ЕМУ в этом удовольствии, казалось преступным отказывать ЕМУ хоть в чем-либо. «Давай» — образы слов, возникшие в голове, звучали, как приказ, — «Давай же, наполни меня»       ЕГО приказам Мистер мог только подчиниться. Он кончил, тихо выстанывая чужое имя на чужом языке. Он чувствовал, как его сперма, горячая, почти обжигающая, течёт внутрь, чувствовал, как это до дрожи в четырёх руках приятно. Мистер обмяк, тяжело дыша и вздрагивая от чужого удовольствия, пульсировавшего в его собственном теле. «Я не выхожу на берег к людям» — Гнаиих, довольный, урчащий, почти на пике удовольствия, продолжал плавно двигать бёдрами, насаживаясь на его член. «Я не занимаюсь сексом с людьми» — ЕМУ было хорошо, и Мистер, невероятно чувствительный после оргазма, тихо постанывал, гладя талию с красными отметинами обессиленными руками. «Я не желаю людей.» — Гнаиих наклонился к Мистеру, почти касаясь носом его лица и выпустил длинные, иглоподобные зубы.       ОН начал двигать бёдрами быстрее, и ЕМУ было так хорошо, так горячо с членом Мистера внутри, и с покорным распластанным Мистером под ним. Четырёхпалая рука без ногтей царапнула человеческую груди в том месте, где было сердце. Сердце Мистера стучало часто-часто, трепыхаясь, как раненая птаха. «А если я не сделаю тебя хаии?»       Гнаиих как-то по-особенному двинул бёдрами, и Мистер вздрогнул от вспышки наслаждения. «Ты умрешь просто для того, чтобы мне было хорошо? Чтобы я смог кончить?»       Гнаиих облизнулся, и Мистер почувствовал его голод — человеческие сердца были для русалок вкусным, невероятно вкусным лакомством, и когда ОН вырвет и съест его сердце, сидя на его члене, ЕМУ будет хорошо, очень хорошо, и ОН кончит. Не так, как в прошлые разы, а по-настоящему, так, чтобы почувствовать себя удовлетворённым. — Возьми, — прошептал Мистер непослушными губами, — Оно твоё, я весь... твой.       Когда Гнаиих запустил руки в его грудную клетку, Мистер не почувствовал боли. Даже когда ОН поднял из груди его сердце, Мистеру не было больно, было только безумно приятно — его горячий член так хорошо давил на чувствительные стенки Гнаииха, и внутри было так хорошо, так тесно... Только от вида собственного кровоточащего органа кружилась голова и перед глазами начало темнеть. Или темнеть начало из-за того, что в его груди не было сердца?       Существо из глубин проглотило его почти целиком, когда сердце ещё билось, и теперь сидело, плавно двигая бёдрами, и улыбалось. Хищно улыбалось, насмешливо — на лице Хаии Фх'Х'Слл'ха Кзс'натх Р'н не дрогнула ни одна мышца, но Мистер чувствовал его насмешливую улыбку внутри своей головы.       В земляничную весну гофы выходили на землю. Они ходили между человеческими домами и заходили в человеческое жильё к людям, которые их приглашали. Они проводили ритуалы вместе с людьми, они пели и молились за людей, принимали человеческие подношения и ходили в человеческие дома к людям.       Но глубоководные, те, что живут на самом дне, там, где плавают реликты и стоит Чёрный Город, очень редко поднимались на поверхность к людям. И иногда, только иногда, когда звёзды сходились определённым образом, и К’нарк, Великий Морской Змей, приносил со дна жар горячих течений, жители глубин поднимались на поверхность вместе со своими сородичами, проводили ночь в ритуалах на местах, где кожа земли истончилась под звёздами, и уплывали обратно с наступлением утра.       Первым, что почувствовал Мистер — слабость и отвратительную сухость во рту. Вторым — то, как жутко жгло кожу лица, рук, груди и шеи. Третьим Мистер почувствовал удивление от того, что он все еще жив, и все остальные неудобства как-то тут же отошли на второй план. «...проводили ночь в ритуалах и уплывали обратно с наступлением утра.» Мистер подскочил и тут же сморщился. На кровати было белье — измятое, изорванное, окровавленное — и пустая коробка. И больше ничего. Гнаииха на кровати не было. Ни на кровати, ни рядом с нею, и только листочки с астрономическими вычислениями, грустно шелестели от прохладного ветра, влетающего в открытое окно.       На улице было все ещё тепло, но туман уже ушёл, и арбузами уже не пахло. Кончилась земляничная весна, и русалки ушли в воду.       Мистер ощупал свою грудь. Внутри билось ровно и гулко, и только засохшая кровь на Мистере и на простынях, и ровный, почти неощущаемый под пальцами знак в виде буквы У подсказывал, что бьется там не сердце.       Недоумевая, зачем вообще человечество вышло из моря в процессе эволюции, и почему людям не хватило мозгов вернуться туда обратно, как например, китам, Мистер, крайне тоскливо вздыхая, поднялся с кровати и пошёл в ванную умыться и помыться. Он шёл тихо, на случай, если близнецы уже вернулись, чтобы не разбудить их и не перепугать своим видом. В ванной правда уже кто-то был. Шумела вода, а в коридоре было жарко и, когда Мистер спустился со ступеньки, оказалось, что ещё и мокро. Горячей воды набралось примерно по щиколотку.       Когда Мистер заглянул туда, то увидел Гнаииха, свернувшегося в горячей ванной. ЕГО огромное десятиметровое тело в ней, ясное дело не помещалось, и поэтому остальные восемь метров лежали кольцами на полу, но Гнаииху это, видимо, нисколько не мешало, поскольку вода в ванной давно лилась через край, а ОН поливал лежащие на полу кольца горячей водой прямо из душа.