У Чертового Рифа

— ... ний день сбора урожая. Так что всех с праздником, детки, повеселитесь этой ночью! — премерзкий хрипловатый голос донёсся из динамиков. — Черт, Дарь, что это? — Марина на заднем сиденье вздрогнула от неожиданности и выронила из рук пачку печенья.       Хья за рулем неодобрительно покосилась на Дарёна, который сидел рядом с ней и крутил ручку радио. — Да черт его знает, что это, — чертыхнулся Дарён.       Вслед за поворотом ручки шелестели помехи, но других каналов или музыки не было слышно.       Их было четверо в этой машине, а младший брат Хья, Антося, мирно спал, свернувшись клубочком на заднем сиденье рядом с Мариной.       Дарён прокрутил ручку и опять поймал ту же радиостанцию: — ...не опаздывайте на Большой Костёр, который состоится сегодня ночью. Как всегда, господария обещает, что церемония начнётся ровно в полночь на пристани Б’тхнк Чтенф, а значит часам к двум-трём ночи можно будет начинать подходить. — голос диктора был скрипучим, хриплым, насмешливым, буквально истекал ядом.       Дарён поёжился и подумал, что он очень, ОЧЕНЬ не хочет встречать обладателя этого голоса вживую. — Оставь! — шикнула на Дарёна Хья, когда парень потянулся опять крутить ручку, — Интересно же. — сказал она, — Никогда не слышала этого ведущего... это что за радиостанция? —...и наконец возвращаясь к насущным вопросам: а почему господария местечка "у Чертового Рифа" никогда не делает ничего вовремя? — Ого! — воскликнула Хья, — У них есть своё радио! Дарь, прикинь! — ...Мы принимаем ваши звонки. Вы слушаете частоту волнорезов, целую ночь и каждую ночь. С вами был Генерал-Комиссар Педоискатель.       Заиграла музыка, что-то знакомое из классики. — Турецкий марш, — поделился своими знаниями Дарён. — Какой жуткий тип, — нахмурилась Марина, — И имечко у него... не хотела бы я его встретить. — Я тоже. — кивнули Дарён с Хья, но радио выключать не спешили. Интересно же.       Никто из них, конечно же, никогда не видел этого Генерала-Комиссара, но все они прекрасно представляли, как он выглядит. Генерал-Комиссар мерзко и криво ухмыляется, пока говорит, у него грязные узловатые руки, грубая щетина, а ещё у него конечно же чёрная старая шляпа с огромными полями, которая скрывает в тени его лицо и горящие желтые глаза... — ...Я знаю, что большинство из вас наверняка уже накидались земляничной настойкой, поэтому спешу напомнить, что незваных гостей мы всегда желаем видеть на празднике. Увидите их — звоните, мы принимаем ваши звонки! Ну а пока, прогноз погоды от нашего с вами любимого новенького бессердечного Ивашки. С вами был Генерал-Комиссар Педоискатель, вы на частоте волнорезов. Целую ночь, каждую ночь.       Медленно катилась машина по дороге. На колдобинах в багажнике звенели бутылки. — Печенье есть? — Антося проснулся, привлечённый запахом печенья и шелестом обертки. — Отдай обратно! — возмутилась Марина, когда Антося выхватил упаковку у неё из рук. — Тсс! — шикнул на них Дарён, — Опять говорят. — Безумно интересно. — буркнула Марина. — Спасибо, Комиссар, старина, — из динамиков послышался другой голос, молодой и мелодичный, и подростки, как наяву, увидели, как Генерал-Комиссар отмахивается грязной рукой и широко улыбается жёлтыми зубами. — Только не думаю, что я все ещё новенький здесь, — раздался тихий смущенный смешок, — Уже столько лет, как тут живу, хотя, если сравнивать, например, с почтенной Ани Муер... о боже мой, Ана, дружище, если ты это слышишь, не обижайся на меня пожалуйста.       Радио опять заскрипело. Раздался мерзкий смех Генерала-Комиссара Педоискателя.       «Педоискатель» — подумал Дарён и поморщился, — «Слово-то какое дрянное. Что оно вообще означает?» — Ах да, прогноз... — продолжал тот, молодой, кого назвали «любимым бессердечным Ивашкой», — Сегодня вечером можете ожидать густой туман на море, ничего серьёзного, просто небольшой земляничный шквал с моря. Так что будет тепло, но сыро, идеальная погода для праздника. И никакого арбуза сегодня!       Антося с недоумением повернулся к Марине. — О чем это он вообще? — спросил мальчик. — А я почем знаю. — Марина пожала плечами. — Спасибо, Ивашка, — из динамиков вновь полился скрипучий голос Комиссара-Генерала, — Будем надеяться, что прогноз нашего любимого бессердечного сбудется хоть раз в порядке исключения. Сегодня у нас ночь с четверга на пятницу, так что хочу вам напомнить, мои дорогие, что изнасилования в ночь четверга строго запрещены!       Раздались помехи. Хья чертыхнулась и принялась крутить радио, держа руль одной рукой. — Что вы слушаете? — недоумевал Антося. — Чертовщину какую-то. — буркнула Марина. — Да ладно вам! — протянула Хья, — Это же круто! Какой-то стремный тип вещает по радио, которое ловится, походу, только внутри этого местечка — это же потрясно! Таинственно и все дела.       Антося со вздохом вернул Марине печенье, и она неуверенно заулыбалась и кинула, перестала дуться и довольно зашуршала упаковкой. — ...хотел бы опять вспомнить о наших сёстрах и братьях, живущих вне местечка. Увидите гостя — звоните сюда. Мы принимаем ваши звонки! Это частота волнорезов, с вами каждую ночь, всю ночь. Это был Генерал-Комиссар Педоискатель.       Заиграла классическая музыка, и Дарён посчитал своим долгом сказать, что теперь играет «Марш мышей» из Щелкунчика. ***       В последний день сбора урожая сюда всегда приезжало много людей. Местечко было окутано тайнами и россказнями — идеальное место, чтобы провести там Хэллоуин с друзьями, не правда ли?       В местечке правда не праздновали Хэллоуин. Люди там считалок, что Хэллоуин — отвратительное название, и не могли простить христиан за то, что назвали ночь сбора урожая — ночью Всех Святых, а священный праздник — Днём Всех Святых.       Христианские ублюдки. Никто из тех, кто наряжался в ведьмочек и шлюх, по-настоящему не боялся в этот день. Они бегали туда-сюда, измазанные кетчупом и с ножами из папье-маше, и, что хуже всего, в костюмах, которыми и напугать-то невозможно.       В этот день друиды и наши предки жгли и резали детей — при чем тут костюм в стиле Человека-Паука?       День сбора урожая и ночь после него были очень важным праздником. Христиане не смогли искоренить память о свящённых традициях, и потому исковеркали их, изувечили. Дали празднику урожая и ночи Самайна другие названия, а людям дали бутафорские ножи.       В местечке «у Чертового Рифа» помнили и чтили свящённые традиции. В местечке не праздновали Хэллоуин.       В местечке праздновали Самайн.       Утро последнего дня сбора урожая было очень хлопотным. Дети (и многие взрослые) первым делом, проснувшись, садились вырезать тыквенные рожицы, а те, кто ещё не приобрёл тыквы, ехали в срочном порядке во Фхлегетх.       Городок Фхлегетх стоял не у самого моря, как все прочие в местечке, а в лесу, чуть поодаль, а люди там возделывали землю, и особо важным занятием там считалось выращивать тыквы.       На пристани Б’тхнк Чтенф каждый год хозяин Бара «у берега» мучался от головной боли, нет, не из-за похмелья. Просто главком местечка требовал, чтобы его заведение, коли стоит оно на самом берегу, блестело к празднику: и каждый год старый Берг и его подручные исправно чистили, а потом перекрашивали двери и стены Бара. Но потом ночью каждый год приходили эти несносные дети во главе с Крысой и опять исписывали стены граффити. — Ой-ой-ой, — вздыхал Берг, садясь на скамейку, которую вытащили на пристань по случаю праздника.       Он с грустью смотрел на то, во что за ночь превратились стены его таверны: в этот раз художественная команда Крысы переплюнула сама себя. Теперь на свежепочищенных стенах красовался огромный длинный опоссум: его хвост и тело обвивали стены Бара, а его мерзкий нос утыкался в ручку двери.       Рядом с Баром на пристани вешали флажки, а на бетонных плитах под присмотром О’Ирды клали дрова для Большого Костра.       Высокий, седой и тонкий, как спичка, О’Ирда стоял ровно, как солдат, только руки заложил за спину.       Туда-сюда сновали люди с тыквами, корзинками, полными земляники, и дровами для костра.       Многие ещё с вечера готовили себе платья: гладили плащи и накидки, и теперь сидели перед зеркалом и наводили красоту.       Почти во всех домах пекли пирожки с земляникой, выставляя их на подоконники, чтобы те остыли, и Б’тхнк Чтенф наполнился запахом земляничной выпечки с корицей и скорого праздника.       Примерно к шести вечера большая часть людей закончила приготовления к празднику. Школа не работала в день Самайна и день после него, и дети могли свободно резвиться всю ночь.       Закончив вырезать тыквенные фонарики и наряжаться, люди высыпали на улицу праздновать. Везде, от Фхлегетх до самого Лв'нафх на полянках в лесу и около дороги стояли столики с земляничными пирогами, тыквенными кашами и мисочками, полными земляничных ягод.       На столах и на полянках празднующих, около дороги и даже просто на ветках деревьев стояли и висели тыквенные фонари.       Вокруг танцевали люди. Они пили, курили, ели и смеялись. Кто-то играл на гитаре и флейтах, некоторые вытаскивали на улицу магнитолы, а кто-то включал музыку в машинах.       Многие разукрасили себя с головы до пят в голубые, зелёные, серые и самые разные цвета, а на руках, плечах и спине нарисовали фосфоресцирующей белой краской пятнышки и полосы, и все разукрасили светящейся краской ладошки.       Одежда у них была самая простая сегодня: штаны без белья или просто накидка или плащ на голое тело.       Многие (в основном женщины и девушки) нацепили на голову козлиные рога или черепа, а те, кто особенно запарился с костюмами, ходили в мохнатых штанах на самодельных копытах.       Но для некоторых в местечке подготовка к празднику не заканчивалась после вырезания тыкв, а только начиналась. И те некоторые справляли Самайн чуть иначе. *** — О, черт! — воскликнула Хья, — Кажется, мы на что-то напоролись!       Машина отказывалась ехать дальше и буксовала. — Мама меня убьёт, —простонала девушка, с размаху утыкаясь лбом в руль. — Может все не так плохо. — сказала Марина, — Одна запасная резина есть. Поменяем и готово! — Все очень плохо. — сказал Дарён, когда они вылезли из машины. — Вы только посмотрите.       Поперёк дороги лежали доски с торчащими из них гвоздями. Машина наехала как раз на них.       Если бы кто-нибудь из детей остался бы сейчас внутри, то услышал бы, как по радио Генерал-Комиссар зачитывает присланное только что сообщение от некоего «озабоченного господина». — И пишет он, что их машина стоит перед бетонкой, и детки будут возиться там ещё долго. Что же, дорогие слушатели, долг зовёт. Вы слушаете частоту волнорезов, всю ночь, каждую ночь, и с вами был Генерал-Комиссар Педоискатель.       Снаружи машины четверо подростков стояли и обсуждали, что же им делать дальше. Марина предлагала скорее звонить родителям, потому что ее пугал темный лес вокруг и казалось, что из-за деревьев за ними кто-то наблюдает. Хья была категорически против того, чтобы ее мать узнала об их вояже в местечко, Дарён пытался не думать о том, что с таких ситуаций и начинаются фильмы ужасов, а Антося доедал печенье.       Из-за поворота показалась темная винтажная машина, грязная и с пятнами ржавчины. Ее двигатель урчал, как голодный тигр. Дарён сощурился и опознал в машине Pontiac firebird тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Перед чёрными решётками радиатора были привинчены круглые противотуманки, и выглядело это так, как будто бы машина нацепила очки.       Никто из них никогда раньше не видел этой машины, но все они точно знали, кому она принадлежит. — Это его машина.-сказала Марина, и в ее голосе слышался испуг.       Сидящий за рулём включил дальний свет и четверо подростков замерли, щуря глаза. Из машины вылез высокий силуэт в широкополой шляпе и полушинели.       Генерал-Комиссар Педоискатель зашагал к детям, а те вдруг почему-то замерли, не в силах отвести взгляда от двух желтых огоньков под его шляпой. Они стояли так до тех пор, пока Генерал-Комиссар не подошел к ним вплотную и не коснулся грязной зеленоватой рукой в перчатке без пальцев головы и лба: сначала Марины, потом Хья, Дарёна и Антоси.       Подростки упали на асфальт, потеряв сознание, а Генерал закурил козью ножку.       Из кустов к нему вышел человек с фонариком. Это был мужчина средних лет в рыбацкой одежде. — Я забираю одного. — сказал он Генералу-Комиссару, и Комиссар кивнул, выдыхая дым. — Озабоченный гражданин я предполагаю? — Генерал мерзко ухмыльнулся, — А я знаю вас, вы Слим Друд из Лв'нафх. Доброго праздника, Слим.       Тот, кого Генерал назвал Слимом, наскоро осматривал лежащих на асфальте подростков. Его внимание привлёк нательный крестик на груди одного из мальчиков. — Его забираю. — мужчина поднял Дарёна, перекидывая его через плечо и другой рукой отдал честь, — Доброго праздника, Генерал.       Он пошёл в сторону своей машины, спрятанной в кустах, не видя уже Генерала и оставшихся детей. Но он, как и каждый в местечке, знал, что Педоискатель погрузит названных гостей в свой темный невнятного цвета pontiac firebird тысяча девятьсот семьдесят третьего года выпуска с очками-противотуманниками на радиаторе, а после отвезёт их к О'Ирде на пристань Б’тхнк Чтенф.       Там, на пристани, сейчас горели тыквы. Большие и маленькие, голубые, серые, серо-голубые с пятнами цвета розовой зари, зелёные, красные и оранжевые, полосатые и пятнистые, в форме гриба, овальные, круглые и квадратные. Тыквы всех возможных форм, цветов и размеров стояли везде: на песке, на пристани, на лавочках, на плече О’Ирды...       На больших бетонных плитах стояли поленья для большого костра. Бар «У Берега» был полон рыбачками и рыбаками, а старый Берг вынул из погреба все оставшиеся запасы земляничной настойки.       Говорят, что в местечке «у Чертового Рифа» всегда бывает много рыбы, и, несмотря на то, что землю люди возделывают там кое-как, в местечке всегда богатый урожай, а в городках местечка никто никогда не болеет, и люди там легко доживают до ста лет.       Говорят также, что люди, живущие в «у Чертового Рифа», заключили сделку ни с кем иным, как с самим дьяволом, И что приносят там жертвы морским богам и вершат богомерзкие языческие обряды.       И многих в Хэллоуин тянет в то местечко, поросшее мистическими слухами и невероятными легендами. И мало кто возвращается оттуда в ту ночь, когда празднуют Самайн. Ведь все эти досужие слухи — правда. ***       Туман пришёл с моря, затянув весь Северный Залив. Был вечер, было уже по-осеннему темно и ничерта не видно. Тёплый и туманный вечер пах земляникой и ожиданием праздника.       На побережье Северного Залива, в стороне от Б’тхнк Чтенф и людей, шёл по деревянному мостику к привязанной лодке человек с каким-то кулём в руках.       Он был среднего роста, рабочего телосложения с натруженными руками, слегка прихрамывал, был бос, грубо выбрит и одет в простую застиранную одежду; одним словом — это был рыбак. С близкого расстояния некоторые сразу же признали бы в нем Слима Друда.       Слим Друд жил и рыбачил в Б’тхнк Чтенф ещё до того, как городок Сгн'вахл назвался «У Золотого Угря» и принял христианскую веру, отделившись от «у Чертового Рифа». Слиму шёл уже седьмой или восьмой десяток, но по его виду никак нельзя было сказать, что он стар, разве что немолод. Его грязные грубые руки были сильными, а в сальных волосах только-только начинала появляться седина.       В конце маленького деревянного мосточка к деревянной свае была привязана моторная лодка; белая, с красной полосой на борту, и Слим сложил туда свою нелёгкую ношу. Нелёгкая ноша ещё не пришла в себя и легла на дно моторки безвольным килем.       Слим конечно же тоже праздновал Самайн, хоть и не разукрашивал ладони белым и не наряжался в фавна, потому как праздновал его чуть иначе. У него не было шрама на груди, но, в числе некоторых других простых людей, он отплывал этим вечером в море совсем не за рыбной ловлей.       В Самайн кожа земли истончалась. Этой ночью люди жгли большой костёр на пристани Б’тхнк Чтенф и жертвовали дары морю и его хозяевам, прося у них благословения. Они просили богатый урожай, много рыбы в сетях и чтобы хозяева защитили их местечко от болезней, от врагов и голода.       Но некоторые выплывали в вечер праздника в море и сами делали подарки хозяевам, чтобы снискать их благословение.       Был вечер. Туман затянул Северный Залив, пряча моторные лодочки друг от друга — Друд знал наверняка, что не он один выплыл этой ночью в море. Многие выплывали сегодня в море с шоколадом, с мольбами и с песнями... но к немногим сегодня придут хозяева. А у Слима был способ призвать их наверняка.       Туман закрывал собой нос лодки и гасил шум двигателя, и рыбак уже через минуту потерял всякое чувство направления, но он не боялся заплутать или налететь на скалы. Он знал, что море направит его лодку, куда нужно.       Посчитав, что он отплыл достаточно, Слим выключил мотор и сел на корточки рядом с нелегкой ношей, которую он нёс к лодке.       Это был юноша с тёмными короткими волосами, совершенно нагой и крепко перевязанный веревкой, как вареная колбаса. На лбу у него виднелась большая шишка, а на запястьях и локтях кожа была стёсана грубой бечевкой.       Всякий, ходивший в школу «У Волны» мог бы узнать в связанном человеке Дарёна Свиста — старосту девятого класса и ведущего театрального кружка.       Точнее, бывшего ведущего.       В нетерпении Слим Друд облизнул губы и похлопал грязной рукой по щеке Дарёна.       Дарён не просыпался. Тогда Слим подтянул к себе старую рыбацкую сумку и вытащил оттуда нож.       Это был не медный нож для жертвоприношений, как те, которыми пользовались Ана, синоптики или остальные Хаии, а обычный нож в форме когтя. Такими удобно вспарывать брюхо рыбам.       Слим не глядя кинул сумку на пол лодки, и из неё выпало несколько упаковок шоколада «Аленка» и конфет «Мишка на севере». Рыбак склонился над связанным Дарёном и несколько раз провёл лезвием по щеке подростка. Мальчик дернулся, раз, другой, а потом распахнул глаза, испуганно замычав.       Кровь появлялась на месте порезов красными круглыми каплями, которые, словно ягоды земляники или клюквы, вырастали и распускались, прежде чем сорваться на белый пластик моторной лодки. — Просыпа-йся, — с доброжелательной улыбкой пропел Слим Друд, — Подъем, солдат. Твоих друзей здесь нет, их время придет у большого костра, но ты же не хочешь, чтобы весь праздник достался им?       Парень с ужасом вытаращил глаза, кажется не соглашаясь с рыбаком, но разобрать, что он там мычал, было невозможно из-за кляпа.       Слим заулыбался. Разговаривать с людьми в такие моменты было очень лично, как-то даже интимно. Рыбак встал, рывком поднимая связанного парня с пола лодки, легко, как пластиковую куклу. Узловатые пальцы Слима держали за верёвки, от чего те мучительно натягивались на обнаженной коже Дарёна. Полностью очнувшись, мальчик пытался дёргаться и вырываться, но получалось плохо — от длительного пребывания в одном положении тело затекло и не слушалось.       Слим не без труда положил извивающееся тело лицом вниз так, чтобы парень по грудь свешивался над водой. Моторка опасно закачалась. — Они любят, когда вы кричите. — сказал Слим и вытащил изо рта Дарёна ткань.       Дарён закричал. — Отпусти меня! Спасите! Кто-нибудь! Помогите! — заголосил он.       Его крики захлебнулись в тумане.       Слим перекинул ногу через орущего мальчика, стараясь держаться так, чтобы лодка не перевернулась, и схватил левой рукой за предусмотрительно сделанную петлю на загривке мальца.       Правую руку с ножом Слим опустил вниз и с явным удовольствием провел острым ножом несколько раз сначала по правой щеке Дарёна, а потом по ключице и по груди. Царапины не были глубокими, но кровоточили, и кровь, казавшаяся темно-серой в ночном тумане, бодро закапала в воду.       Слим всю свою жизнь рыбачил в местечке. Он никогда не уезжал из «у Чертового Рифа», но очень многое повидал, а потому знал толк в любом деле, за которое брался. Верёвки, которые он использовал, были скользкие, синтетические; они не впитывали кровь, и капли стекали по верёвкам вниз — к борту лодки, а потом скатывались по белому пластику в море. Слим Друд знал, что для них человеческая кровь на вкус, как земляничный сок с сахаром. — Что вам нужно? Что вам нужно? Я все вам отдам! — бормотал парень. — У меня есть деньги... у моих родителей... вы много получите, честное слово! Позвоните, спросите, моя мать — богатый человек!       Слим не отвечал ему. Деньги — пустое. На верёвки, бензин, земляничные пироги и выпивку в Баре старого Берга Слиму хватало, а на что ещё можно тратить деньги?       Парень и сам видать понимал, что рыбака эти мелочи не интересуют. Он опять закричал и задёргался, а лодочка закачалась, но не думала переворачиваться. Крики о помощи перемежались с ругательствами и угрозами в адрес похитившего его рыбака. — Ты — ебаный психопат! — кричал Дарён, не переставая дёргаться, — Урод! Отпустите меня, и я никому ничего не скажу!       Это было по-своему мило. Последнюю фразу мальчик выкрикнул особенно высоко, и крик разнесся по воде — туман пропускал только высокие ноты. Вода как будто бы задрожала, но заметить это мог только намётанный глаз Слима Друда. — Увы, на жизни склоне, Сердца все пресыщенней, — негромко запел Слим, вглядываясь в воду, — И это очень жаль...       Умелая рука рыбака чуть дернулась — незаметное со стороны наработанное движение — и нож прошёл почти параллельно груди, вспоров кожу.       Туман явственно запах металлом. Парень закричал, пытаясь дёргаться, но туман глушил его крик. — Прошу вас... — прошептал он, плача от страха, — Прошу вас, пожалуйста, отпустите меня. — У маленького Джонни, Горячие ладони, И зубы, как миндаль. — прикрыв глаза, пел рыбак, — И зубы, ка-а-ак... миндаль.       На борт лодки, рядом с правым плечом бывшего ведущего театрального кружка, плавно легла темно-серая рука, обхватив бортик четырьмя пальцами. Потом вторая, тоже левая, легла рядом с первой. Дарён не заметил этого, не заметил и того, что слева от него из воды высунулись две правые руки с четырьмя пальцами.       Слим это заметил, и довольно заулыбался, скаля желтоватые зубы. — У маленького Джонни... В улыбке, в жесте, в тоне-е... Так много властных чар! Ах! — он тряхнул головой: — И чтоб ни говорили... О баре Пикадилли... Но это славный бар-р!       Из воды, прямо напротив лица Дарёна высунулась зубастая морда. На серо-фиолетовое лицо свешивались чёрные волосы. На щеках была видна россыпь горящих белым мелких крапинок и горели белым страшные глаза. Наглотавшееся воды с человеческой кровью это существо выглядело особенно жутко: губы раздвинуты, обнажая вылезшее из неба множество острых, длинных, иглоподобных зубов.       Дарён замолк, не в силах кричать от отвращения и ужаса. Тварь, представшая перед ним, внешне имела большое сходство с человеком: глаза, губы, нос, щеки — красивое с правильными чертами лицо, шея, плечи... Но у сольпуги было бы больше общего с человеком, чем у этой мерзкой твари, явившейся из глубин. Оно было другим, чужим, до тошноты неправильным.       Это был один из хозяев моря, гоф, кого невежественные люди называют русалками.       Русалка качнулась вперед, так, что капли крови теперь падали прямо на неё. Приоткрыв рот и прикрыв глаза, она слизывала человеческую кровь, капавшую ей на язык и на губы.       Слим прекратил напевать Вертинского. — Йа Кутулу, Йа мать Гидра, Йа отец Дагон! — сказал он, с трепетом глядя на хозяина моря, приплывавшего, чтобы принять его дар.       Под взглядом русалочьих белых глаз Дарён больше не кричал, даже не дёргался, будто бы что-то в нем выключили.       Слим Друд провёл ножом по горлу парня — он не пытался убить его, а просто царапал, сильнее пуская кровь. Глаза русалки вспыхнули белым, и она схватилась двумя руками за плечи связанного Дарёна, подтягиваясь выше, жадно ловя ртом тёплую кровь.       Видно было, что рыбак искренне наслаждается этим зрелищем, он глядел на морского хозяина с таким нездоровым фанатичным обожествлением во взгляде, что становилось страшно, а его свободные тканевые штаны натянулись спереди, выдавая его возбуждение.       Слим облизал губы и протянул руку к гофу. Следовало быть предельно осторожными с этими созданиями — один неверный жест и можно было лишиться жизни. Но Слим всю свою жизнь провёл в море и знал, чувствовал, что и когда стоит делать с хозяевами моря. Это умение появлялось после того, как человек прорыбачит с полвека в «у Чертового Рифа».       Рыбак стиснул темные волосы гофа в кулаке (на ощупь они совсем не были похожи на человеческие волосы и чуть стрекотали, как щупальца медузы — завтра на ладонях Слима наверняка проявятся болезненные следы) и притянул его голову к ране на горле Дарёна.       Рыбак тихо застонал. Его пальцы коснулись чёрных волос, а его разум коснулся чужого сознания.       Гоф не сопротивлялся. Он обвил связанные веревками плечи и шею мальчика руками и жадно припал губами к коже. Ворох чужих ощущений навалился на рыбака, и он замер, чувствуя человеческую кровь чужим ртом. Он все правильно запомнил с прошлого раза — для русалок человеческая кровь была на вкус, как сладкое земляничное варенье. Не прогорклое, а то, в которое при варке кидают сырую морковь, и оно сохраняет вкус свежих ягод.       Дарён вздрогнул и слабо захрипел, а по его груди потекли ручейки крови — гоф вгрызся в горло зубами. — Я приношу вам жертву, хозяева, — хрипло проговорил Слим, — Дабы снискать ваше расположение. Примите мой дар.       Чужой разум глубоководной твари вселял ужас своей безграничной мощью. Слим почувствовал, как оно, холодное и склизкое, копошится внутри его сознания, как толстый склизкий червь. От этого ощущения тянуло внизу живота, а член дёргался. Перед глазами замелькали картинки и воспоминания из человеческой жизни, а море запахло сначала стиральным порошком, а потом сдобой с маслом. Хозяин моря не заглядывал глубоко, просто мельком просматривал маленький человеческий разум.       Гоф оторвался от Дарёна. Рот, подбородок, щеки, нос и шея русалки были покрыты кровью. Горящие белые глаза уставились прямо на рыбака, и Слим почувствовал чужой неутолимый голод и нетерпение. «— Ну же, не медли. — Берг подтолкнул Слима к стойке, — За тобой образуется очередь.»       Слим ничуть не удивился внезапным образам из своего прошлого, и тут же понял, что от него хочет гоф. Не первый раз один из хозяев касался сознания Слима. Человеческий разум был ещё слишком несовершенен, и эти богоподобные создания могли общаться с людьми только образами из человеческой памяти.       Хаии были не в счёт, конечно же.       Рыбак покорно склонил голову и убрал руки из его волос, тут же оставшись опять один в своей голове. Слим выпрямился и приподнял левой рукой бывшего старосту класса за самодельную петлю у того на загривке. Отточенным движением он распорол верёвки на груди школьника. Держась за бортик, гоф приподнялся над водой на сильных руках.       С его гладкой серо-фиолетовой кожи стекала вода. На плоской груди и животе кожа становилась белёсой, а к спине и кистям рук темнела и серела.       У него было четыре руки, и странно выглядела его плоская грудь, вытянутая и удлинённая, где были видны под светлой кожей грудные мышцы двух пар конечностей.       Примерно на том месте, где у людей находятся бедра, крепились два длинных прозрачных плавника с тонкими и длинными лучиками.       Слим завороженно разглядывал прекрасное создание. Мало что могло сравниться с опасной красотой хозяев моря и с их силой. И далеко не каждый год удавалось найти что-то, что можно было бы преподнести в дар хозяевам.       Гоф изящно взмахнул длинными плавниками, зачерпывая ими воду и заливая ее в лодку. Слим очень хотел бы коснуться его серой кожи и прозрачных плавников, которые — его руки ещё помнили это — на ощупь, как крепкий брезент, но не смел сейчас.       Один неверный жест — и он сам может быть съеден.        На боках русалки, чуть ниже рук, открылись жаберные щели, и вода из них выплеснулась наружу, частично заливаясь в лодку. Гоф поднял левую верхнюю руку, коснулся окровавленной груди Дарёна четырьмя пальцами там, где билось у человека сердце, оглаживая кожу и растягивая момент. Это было все равно, что растягивать прелюдию перед самим соитием.       А потом русалка без всякого труда засунула руку в грудь мальчика.       Слим с секунду мог видеть, как светится внутри груди белым ладошка гофа, а после глубоководная тварь вырвала у Дарёна сердце. Кровь брызнула на морского хозяина, заливая его лицо, грудь, шею, плечи...       Дарён дёрнулся и безвольно повис. Слим осторожно положил его обратно на борт. Кровь из разверзнутой груди выплескивалась в море — и из воды тут же высунулась другая русалка, жадно глотая красную жидкость со вкусом земляничного варенья. Рядом с лодкой послышались громкие всплески, а потом мертвое тело вытащили из лодки за борт.       Пропал Дарён Свист в море с тихим всплеском, и никто его больше не видел.       С пьяной улыбкой Слим смотрел, как гоф пожрал человеческое сердце. Когда он ел его, оно ещё билось. — Какие же вы все сладкоежки, — прошептал рыбак и осторожно взъерошил окровавленные волосы русалки, готовый в любой момент отдернуть руку, если гоф выкажет недовольство.       Но гоф не обращал никакого внимания на человека, по крайней мере не показывал вид, с ужасающим щёлканьем доедая остатки сердечной мышцы и слизывая кровь с пальцев.       Слим Друд замер, ощущая возбуждение и голод гофа через хрупкую связь с чужим сознанием. Человеческое сердце для русалки на вкус было, как самая лучшая на свете начинка земляничного пирога.       Рыбак протянул вторую руку, жадно проводя по плечам русалки, втирая в нечеловечески гладкую кожу человеческую кровь. От вида того, как темные пальцы, светящиеся со стороны ладони, ласкает длинный фиолетовый язык, можно было позабыть всякую осторожность.       Слим поймал себя на мысли о том, что тоже хочет приложиться губами к серым, светящимся со стороны ладошки пальцам и очистить их от человеческой крови самостоятельно.       Гоф перестал вылизывать свои ладони и уставился на рыбака, хищно улыбаясь; ни одна мышца не дрогнула на окровавленном лице, но Слим ясно ощутил улыбку.       С присущей их виду надменностью русалка протянула рыбаку руку. Слим осел на колени, ловя прохладные серые пальцы и тут же прикладываясь сухими губами к тыльной стороне руки. Он хотел вылизать эти прекрасные пальцы — и теперь он мог сделать это.       Прекрасно, когда желания сбываются.       В прикосновениях ментальная связь крепла, и рыбак мог чувствовать, как копаются в его голове.       Слим ласкал языком светящуюся белым ладошку, и через металлический привкус крови и соленый привкус моря он разобрал что-то сладкое. Кожа гофа была на вкус точно такой же, какой ему запомнилось с прошлого раза — как жвачка с земляничным вкусом.       Рыбак по-очереди втянул в рот каждый из четырёх пальцев, оглаживая их языком. Он мог ощущать, как приятно прохладными пальцами ощущается его непривычно горячий рот и шершавый человеческий язык.       Гофу нравилось. Хозяин моря не шевелился, великодушно позволяя человеку ласкать его руку.       Не выпуская пальцы изо рта, Слим подтянул к себе вторую руку и старательно вылизал и ее. В какой-то момент он приложился губами к тыльной стороне запястья и вздрогнул от вспышки чужого удовольствия — это местечко у русалки оказалось особенно чувствительным.       Хозяину моря было приятно. Слим Друд чувствовал это. Настолько приятно, что возбуждение разожгло неугасшее желание иного толка, и гоф коснулся пальцами груди рыбака.       Почувствовав чужой голод, Слим поспешно отшатнулся назад, садясь в лодку и прижимаясь спиной к противоположному бортику. За ним в моторку медленно заползала русалка, плотоядно облизываясь.       С разрывом тактильного контакта разорвалась и хрупкая связь сознаний, и Слим Друд чувствовал неприятное опустошение. Тут бы большинство людей и закончили бы свою жизнь в руках глубоководной твари.       Все русалки любили сладости и песни, но больше всего они любили кровь и человеческие сердца, и это был гарантированный способ их привлечь. Однако мало кто, кроме Хаии конечно, осмеливались приносить им кровавые жертвы. Ведь дарящего могли легко сожрать — не из желания навредить, но просто слишком увлёкшись ужином.       Но Слим не был большинством, и осмеливался он и на большее. Старый рыбак знал толк в тех делах, за которые брался, а за свою жизнь он успел взяться за множество дел.       Громко вздохнув, Слим Друд выкинул руку в сторону, шаря по дну лодки и вытащил из кучи верёвок, лежащих рядом, шоколадку, выставляя ее перед собой, как меч.       Русалка с жутким урчанием схватила сладость, тут же принимаясь сдирать с неё обертку, а Слим, улучив момент, ловко затащил ее в моторку. — Сладкоежка! — несдержанно воскликнул он, прижимаясь к гофу.       С прикосновением человеческих рук к серой коже вернулось и ощущение чужого сознания в собственной голове. Гоф довольно набил рот шоколадом, а Слим зашарил руками по серой коже, наслаждаясь этой безумно приятной нечеловеческой гладкостью.       Гоф повернул к человеку голову и открыл рот, демонстрируя острые зубы — они выдвинулись из гладких темных дёсен, как кошачьи когти. Хозяин считал смешным то, как необходимы были человеку эти прикосновения. «Черт, ему действительно необходимо было выпить, но Грег что-то не торопился наливать земляничной, тогда Слим схватил бармена за плечо и легонько встряхнул. — Грег, я же по-человечески прошу, налей! — Парень, — Грег отвернулся от моряка, которому наливал пинту пива и посмотрел на Слима, — Если ты сейчас же не отпустишь меня, я сломаю тебе руку.»       Слим отодвинутся от русалки, разрывая контакт и прижимаясь спиной к бортику лодки. Рыбак заскрёб ногтями по полу, чувствуя нездоровую потребность коснуться серой кожи. Видеть рядом это существо, видеть его горящий белым взгляд и помнить ещё жалкие крохи той ментальной связи, которая была у них секунды назад, без возможности коснуться — было губительно.       Гофу это казалось смешным. Он поднёс ко рту плитку шоколада, неторопливо втирая ее в небо, а Слим беспомощно застонал.       Ему нужно было коснуться его. Это было необходимо для рыбака, как воздух. Член стоял как каменный, уже болезненно возбужденный, он ныл, требуя к себе внимания.       Русалка с безразличным интересом положила в рот плитку и отломила следующую, облизывая пальцы. Рыбак, завороженно глядел на ее язык, слизывающий шоколад с пальцев. От возбуждения подгибались пальцы на ногах и он нырнул руками вниз, торопливо развязывая штаны и обхватывая пульсирующий член.       Слим до боли хотел коснуться хозяина моря. Хотел опять ощутить его сознание, огромное, непостижимое, рядом с которым человеческий разум был сравним с разумом собаки. Рыбак хотел чувствовать его удовольствие и поделиться своим. Это ментальное прикосновение было для него желаннее и ценнее, чем физическое. — Прошу вас, коснитесь меня. — попросил Слим Друд.       Волосы рыбака растрепались, щеки горели, а глаза были совершенно сумасшедшие. Он гладил член двумя пальцами, только чтобы хоть немного унять собственное возбуждение. «Прошу вас.» — он сказал это и вслух и внутри своей головы.       Только закончив употреблять шоколад, Гоф втянул зубы и сыто залез к Слиму на колени, с интересом ощупывая руками шершавую одежду и проникая в сознание человека.       Рыбак застонал, ощущая прикосновение чужого сознания. Он чувствовал чужое довольство и знал, что хозяину понравилось, что он просит.       Русалка была тяжелой, и вес ее хвоста ощущался очень приятно. Выпирающие мышцы хвоста давили на поднявшийся человеческий член, и Слим бессознательно ёрзал под русалкой, толкаясь бёдрами вверх.       Гоф шарил внутри его разума, играючи перебирая человеческие воспоминания. Как будто бы холодное гладкое щупальце копошилось внутри головы. Это было очень приятно, даже болезненно, и рыбак вцепился руками в плавниковые лучики, толкаясь бёдрами сильнее.       Все русалки очень любили пение и сладости. А ещё все русалки очень любили секс.       Слим чувствовал чужое неудовлетворенное желание, оно было таким сильным, что затмевало его собственное. Рыбак решительно положил руку гофу на затылок и притянул его к себе, а тот с готовностью втянул человека в поцелуй. Гоф вылизывал чужой рот, щекотно касаясь иногда самым кончиком фиолетового языка задней части неба.       Слюна русалки на вкус была сладкой.       Гоф запустил руки под рыбацкую рубашку, пальцы царапнули человеческую грудь, и у рыбака на секунду екнуло сердце, но прохладные пальцы двинулись дальше.       От плавных движений сильного хвоста член человека особенно приятно терся о выпирающие мышцы на животе гофа и болезненно пульсировал — трение о гладкую кожу не столько унимало возбуждение, сколько только сильнее распаляло его. От сладкого языка во рту и горле удовольствие горячими искрами разбегалось по всему телу.       Слим чувствовал, что русалке нравится его беспомощность, в этом все гофы тоже были схожи — им всем нравилось ощущать свою власть над людьми.       Слим ощущал, как ноет и зудит внутри хвоста у гофа, там, чуть пониже живота, где терлась о выпирающие мышцы красная головка члена, размазывая смазку о гладкую сладкую кожу. Гоф хотел ощутить его внутри. Рыбак чувствовал его острую потребность почувствовать большой и горячий человеческий пенис внутри себя так же ясно, как свою собственную.       Все русалки любят сладости и песни, а ещё все они очень любят трахаться. — Прошу вас,— прошептал Слим.       Русалке понравилось, что человек опять начал просить. Рыбак почувствовал ее восторг, и гоф просунул руку между их телами и обхватил четырьмя пальцами человеческий член в качестве поощрения. «Мальчик дергается, его связанное и затёкшее тело не слушается. -Прошу вас... -он теряется, не зная, что сказать и дико боится за свою жизнь,-Прошу вас, пожалуйста, отпустите меня.» — Ах... — вздохнул Слим, толкаясь в чужую ладонь, — Пожалуйста, хозяин, прошу вас, дайте мне доставить вам удовольствие.       Слим уже делал это, и он помнил с прошлого раза, как хорошо внутри гофа, как сокращаются стенки хвоста — это совершенно несравнимо с неловким человеческим сексом, и он не мог думать сейчас ни о чем другом. — Умоляю,— прошептал человек не вслух, но внутри своей — их — головы, и гоф согласился.       Слим почувствовал через чужое сознание, как русалка опустила между ними вторую руку и пальцами раскрыла кожаную складку на своём хвосте. А потом гоф направил его член рыбака в себя и он погрузился внутрь хозяина моря. Там внутри было влажно и узко, а стенки отверстия пульсировали, великолепно обхватывая его член.       Слим почти не ощущал себя, растворяясь в чужом удовольствии. Он рвано вскидывал бёдра вверх, трахая податливое прохладное тело. Чужая плоть расходилась под его толчками, а потом сокращалась, обхватывая ствол, когда Слим подавался назад, будто не желая отпускать.       Рыбак ничего перед собой не видел; перед глазами стояла пелена и плясали пятнышки. Слим чувствовал всеобъемлющее удовольствие гофа, которое доставлял ему человеческий член, непривычно большой и горячий для русалки.       Другого удовольствия не было на свете. Был только морской хозяин, и его наслаждение, а больше не было ничего, и даже человеческие стоны растворялись в тумане.       Слим видел чудовищное море из чужих, нечеловеческих воспоминаний. Кромешную тьму самого дна, где живут лишь самые древние и мерзкие твари, тёплую от близости Спящего.       Слим смутно ощущал ещё какой-то влажный и склизкий предмет между ними — он не знал, что это, но чувствовал, как искры чужого удовольствия рассыпаются по телу, когда он старался выгибаться так, чтобы неизвестная часть русалочьего тела терлась ему о живот.       В первый раз он кончил быстро, зажмурился и стиснул зубы, вцепляясь руками в плавники, и выплескивая сперму внутрь чужого тела. Человеческое семя было горячим, и русалке это понравилось, но его было непривычно мало, а сам гоф только-только подходил к пику удовольствия, и не отпустил человека. Он хотел больше.       Гоф перевернулся на спину, обхватывая Слима четырьмя руками, не давая ему выскользнуть, и раскидал в лодке длинные прозрачные плавники.       Рыбак упёрся коленками в пол и болезненно застонал. Ноги были ватными, а тело не отошло от оргазма, но он все ещё чувствовал неестественное возбуждение. Слим упёрся руками в чужие серые плечи и осторожно двинул бёдрами.       Русалочьи глаза горели белым. «Ещё.»       Слим схватился руками за плечи покрепче и поспешно принялся двигаться, чувствуя, как приближается чужой оргазм. Собственная сперма внутри гофа давала какое-то странное, но очень приятное маслянистое ощущение при каждом толчке.       Гоф положил одну пару рук Слиму на талию, а другой поддерживал рыбака, чтобы тому было удобнее двигаться. Слим ощущал внизу, рядом с тем отверстием, куда входил его член, что-то ещё, оно ныло, почти зудело, желая прикосновения. Ведомый чужим удовольствием, он скользнул туда и нащупал рукой тот короткий розоватый склизкий орган, который ранее ощутил между их телами. Он обхватил его пальцами, но даже толком не осознал, что делает, только почувствовал, как вспыхнуло чужое наслаждение, когда он принялся сжимать и разжимать руку в такт собственным толчкам, и как дергаются плавники у русалки перед оргазмом.       Гоф выплеснулся себе на живот, пачкая и себя и человека.       Зрение Слима было затуманено, и он видел перед собой море, тёплое и родное, принимающее всех своих детей в свои жестокие объятия.       Гладкие стенки влажного отверстия гофа плотно сжались вокруг члена рыбака, и человек застонал, пытаясь толкнуться глубже. Кончив во второй раз, Слим почти упал на гофа, не в силах держаться.       После этого хозяин великодушно дал Слиму передышку. У рыбака болели колени, от того, что он упирался ими в пол лодки, болела спина. Ночь будет долгой, и Слиму следовало бы найти более удобное место для их совместного времяпрепровождения.       Рыбак, с трудом соображая, сел у руля моторки, завёл ее и направил к берегу. Хотя все вокруг было затянуто туманом, он точно знал, куда плыть.       Отдышавшись, Слим бросал украдкой взгляды на создание, свернувшееся на дне его моторки. Хозяин моря плавно шевелил хвостовым плавником и глядел на него своими белыми глазами. Гоф смотрел хищно и голодно, но не пытался касаться рыбака. Пятна на его темном хвосте горели белым и мерцали, когда он шевелился, а длинные боковые плавники походили на диковинные крылья.       Слиму остро захотелось его коснуться. Без ощущения чужого сознания в своей голове он чувствовал себя словно осиротевшим. Русалка, кажется, прекрасно понимала, что испытывает человек. Сейчас, когда его разум был чист, Слим мог рассмотреть гофа во всех подробностях. И, явно красуясь перед ним, гоф оглаживал одной рукой свой живот, а второй лениво ласкал свой член. Пенис русалки был короткий, розовенький, а Слим Друд подумал, что выглядит он очень мило.       Сидя нагишом у руля своей лодки, Слим понял, что опять возбуждается от этого зрелища, и его собственный член опять стоит, пуская прозрачные капельки смазки. Рыбак с усилием воли отвернулся и положил руку на свой член, не гладя себя, а просто чуть сжимая, чтобы сконцентрироваться на дороге.       Когда дно лодки зашуршало о песок, Слим выключил двигатель и шагнул в воду с бечевкой в руках. Нужно было привязать лодку сейчас к чему-нибудь, иначе потом она уплывет, и попробуй потом найди ее.       Гоф резво выполз из моторки. По-змеиному двигая хвостом, он сполз в воду и коснулся ноги Слима. Человек, подчиненный чужим желанием, тут же выпустил из рук веревку и упал в воду. Поспешно перевернув гофа, он уложил его на спину и взял его, направляемый прохладными серыми руками.       Рыбак упёрся руками в песчаное дно, отчаянно толкаясь в чужое тело. Здесь было мелководье, но воды оказалось достаточно, чтобы полностью покрывать русалку даже тогда, когда волны откатывались назад, и гоф обхватил спину человека, не давая ему вынимать член даже до середины, чтобы вода не попала внутрь.       Русалке не было бы больно или неприятно от соленой воды, просто человеческая сперма так приятно ощущалось внутри, и хозяин моря не хотел, чтобы это ощущение чем-то было разбавлено.       Вынужденный мелко-мелко толкаться, Слим дрожал от напряжения, пытаясь двигаться как можно быстрее. В третий раз он кончил, тихо постанывая и судорожно продолжая двигаться, а стенки русалочьего хвоста сокращались, выдавливая из него капли горячей спермы.       Гоф задёргал плавниками, и из его аналога пениса выплеснулось что-то белёсое и тут же растворилось в море. После его оргазма рыбак смог кое-как подняться. Разорвав тактильный контакт, Слим побрел к берегу на дрожащих ногах, но вовсе не потому, что хотел уйти от гофа, наоборот. Просто от песчинок на мелководье, которые поднялись от их движений, неприятно зудели жабры.       Слим обессиленно упал на влажный песок на берегу Северного Залива. За его спиной начинался лес. Справа, где-то там, в тумане, стояли волнорезы В’глйзз, слева, где-то в тумане была пристань Б’тхнк Чтенф. Перед ним, из туманного моря выползал хозяин моря с горящими белыми глазами и зубастой пастью. Четверорукий, похожий на зловещее морское божество, он полз, словно наг из древних преданий, держа верхнюю часть тела на весу, и передвигаясь с помощью хвоста. Его кожа с шелестом соприкасалась с песчаным дном, а длинные прозрачные плавники оставляли во влажном песке борозды.       Слим Друд протянул к хозяину руки, касаясь его влажного живота и тут же сливаясь с ним разумом и сгребая в кулак подрагивающий розовенький пенис.       Похоть гофа была неутомимой, и она гасила своей силой все остальные желания. Длинный язык проник рыбаку в рот, и человек с удовольствием обхватил его губами. Четыре руки опять жадно мяли горячее человеческое тело, а потом Слим почувствовал, как прохладный скользкий розовый член русалки мазнул по горячей головке его члена.       Гоф хотел ещё. Он хотел ощутить человеческий пенис внутри себя, хотел снова кончить на нем, и Слим был только рад ему в этом помочь. Дрожащей от возбуждения и нетерпения рукой Слим направил свой член туда, где за нежной розовой кожей пряталась пульсирующая дырочка.       Рыбак старался двигаться глубоко и быстро, так, как нравилось гофу. Довольно урча, гоф схватил правую руку Слима и приложился губами к сгибу локтя. На сильных, жилистых и тренированных рыбной ловлей руках, вздувались эти нелепые рельефные венки, которые появлялись иногда у людей. Чужим языком Слим почувствовал биение собственного пульса и понял, что сейчас сделает хозяин моря, но не стал и не захотел ему препятствовать. Гоф без труда выпустил острые иглоподобные зубы в кровеносный сосуд.       Это не было больно. Слим чувствовал только чужое удовольствие от собственной земляничной крови на языке, и чужое наслаждение от распирающего внутри горячего члена.       Когда русалка прокусила ещё один сосуд, рыбак кончил, постанывая и мотая головой. Но ощутив как выплескивается внутрь очередная порция горячей спермы, гоф не дал человеку остановиться. Он перекатился на спину, и, подчинённый чужим желанием, Слим опять принялся двигаться.       Перед собой человек видел только горящие белые глаза, и чувствовал только безграничное, неземное удовольствие. И хотел он только одного — кончить внутрь сокращающихся мышц ещё раз и наполнить прохладное тело хозяина моря своим горячим семенем.       Это было его желание — их желание, а других на тот момент не существовало. И если христиане правы, говоря про рай, то он должен быть таким.       Гоф уплыл только под утро, когда уже рассвело. К счастью, для Слима это была не первая ночь, проведённая с русалкой, потому как для непривычного человека, вполне может быть, что она стала бы последней.       Слим Друд лежал на песке на берегу Северного Залива, нагой, отощавший и бледный и не шевелился. Русалка вытянула из человека все соки, в буквальном и фигуральном смысле этого слова.       Шея, плечи, грудь и руки были покрыты засосами и синяками. Лоб, шея, ладони и кисти рук — там где кожа больше всего соприкоснулась с чёрными русалочьими волосами, были покрыты нездоровыми красными следами, а правая рука от запястья до локтя представляла собой одну большую лиловую гематому.       В легкой утренней дымке рядом со старым рыбаком появилась старая чёрная шляпа. С кривой ухмылкой, неизменно одетый в рваную полушинель и галоши, над Слимом склонился Генерал-Комиссар Педоискатель собственной персоной. — Бурная ночь, да, барби? — на губы рыбака капнула вода из пластиковой бутылки, и с чужой помощью Слим сделал несколько глотков.       Генерал-Комиссар оттащил почти бессознательного рыбака в тень деревьев и оставил рядом с ним бутылку с водой.       Конечно же Генерал-Комиссар патрулировал берег Северного Залива вовсе не для того, чтобы помогать людям, истощенным любовью и пороком. Метрах в сорока от спящего Слима Друда лежало ещё одно тело, но уже мёртвое. Оно качалось на прибрежных волнах и билось головой о берег: «бум, бум, бум». Над ним кружили чайки, но, едва завидев Генерала, они с криком поднялись в воздух.       Старая чёрная шляпа склонилась над безжизненным телом. В грязных зеленоватых пальцах Педоискателя оказался зажат телефон. — По виду подросток, лет пятнадцати-четырнадцати, — сказал Генерал в телефон, не заботясь о том, чтобы набрать номер или включить его, — Живот и грудная клетка разверзнуты, внутренние органы, вся земляничная начинка от пирога, хе-хе, удалены.       Пустая оболочка от человека стучалась головой о берег. Кожа трупа была белая и распухла от соли. Генерал-Комиссар поставил перед ней свою галошу и теперь голова стучалась о его обувь. Он протянул руку и, издевательски осклабившись, погладил мертвого мальчика по голове, прежде чем чем приподнять его за волосы.       Затылка у трупа не было, а в пустой голове на желтоватую кость внутри налипли волосы и кусочки оторванной кожи. — Вся земляника, хе-хе, из головы удалена. — сообщил Генерал и ловко ухватил рукой за край разверзнутой грудной клетки, поворачивая оболочку от человека к себе боком. — На ногах характерные проколы, костный мозг тоже удалён. Я бы сказал, что это сто процентов не подражание.       Интересно, что после этих слов из выключенного телефона, как из рации, послышались помехи, а потом какие-то жуткие щелчки. Не менее интересно было то, что Генерал что-то услышал там для себя в этих звуках. — Понял. Принял. — сказал он и достал большой чёрный пакет.       Тихонько напевая: «Разносит Джонни кротко, А денди и кокотки С него не сводят глаз...» Генерал-Комиссар Педоискатель упаковал пустую оболочку от человека в пластиковый мешок, перемотал серебристым скотчем и без труда закинул себе на плечо. — Будешь первым, маленький Джонни, — сказал Генерал, намётанным глазом подмечая, что дальше по берегу бьется головой о песок ещё один жмурик.