[minaaa~, 14:16pm] нет.
[minaaa~, 14:17pm] но в субботу родители идут в оперу. ключи под ковриком.
– Ну вот и все. – Он довольно разворачивает телефон к Ренджуну. – Знаешь, ты такой мудак, – многозначительно говорит Хуан, щурит маленький нос и подтягивает по ноге полосатые гольфы. – Ты же ей правда нравишься. – Может, она мне тоже нравится. Минхен ловит на себе этот самый взгляд Ренджуна и прекрасно читающийся вопрос в глазах. В ответ на этот немой вопрос он лишь жмет плечами и подкладывает руки под голову. Даже на улице слышен дребезжащий звук звонка, учтиво напоминающий о прогулянном уроке. Откуда-то слева раздается слишком жизнерадостное «хэй», и Ренджун от неожиданности дергается и разом засовывает себе в рот остатки сэндвича. Джемин загораживает Минхену солнце. – Ли Минхен в школе. Хороший заголовок для статьи, – язвит и поддевает носком своего ботинка его кроссовок, за что тут же получает удар по щиколотке. Ренджун давится сухими крошками. – Ты дар речи что ли потерял, Инджун-и? – усмехается Джемин и предлагает ему свой термос. У Хуана уже чуть ли не слезы из глаз льются, смотрит он благодарно и делает щедрый глоток дымящейся жидкости. – Это что еще такое? – Ренджун по привычке щурится до морщинок на лбу и хватается за горло. – Кофе с коньяком. – Мерзость. – Не мерзость, а забота о себе после тяжелой ночи. – Джемин несильно щелкает Ренджуна по носу, но уж очень у того обиженный вид. Минхен резво выхватывает у него из рук термос, пока тот пытается прокашляться. Горло жжется, но внутренности очень приятно согреваются. Второй глоток, третий – в голове пустеет и есть уже почти не хочется. От Джемина слабо пахнет перегаром, сильно – дорогим одеколоном. Он заботливо стряхивает с воротника Ренджуна крошки и накидывает на плечи свое пальто. Эти оба притворяются плохо, Минхен вчера видел, как они под большим градусом целовались в туалете. Впрочем, он не знает в этой школе человека, который бы не целовался с На Джемином. Даже за ним есть грешок, но Минхен удивлен, что вообще это помнит – они тогда сидели около железнодорожных путей и мешали соджу со слабеньким пивом. Минхен не знает, как к этому относится – к ним двоим. Конечно, новость о том, что два парня вместе – это совсем не редкость и не нонсенс. Но не в их школе и не в их квартале. За такое по роже прилетит сразу. Он знает истории, когда соулмейтами оказывались люди одного пола, но статистика либо очень хорошо врет, либо такое действительно случается очень редко. Самое настоящее невезение. На ум сразу приходит один китаец. Его настоящее имя Минхен не помнит, но на рампах все называют его Хендери. Так вот, за то, что его соулмейтом оказался парень из параллельного класса, ему свои же сломали обе ноги. Говорят, конечно, что несчастный случай, неудачно упал в скейт-парке, но руку к этому Юкхей точно приложил. И все-таки, не стоит испытывать судьбу. Минхен допивает забытый алкогольный кофе, пока Ренджун доверчиво жмется к боку Джемина и краснеет до цвета своего томатного соуса. А потом – бледнеет под цвет воротничка. Просто потому, что к ним подсаживается Ли Джено. Он без приветствий. Бросает свой рюкзак на траву, садится и вытягивает ноги. Ренджун как-то честно признался, что боится его. Его почти все боятся, и Минхен правда понимает почему. У Джено в ожогах все – кисти рук, шея, даже на лице огромная полоса вдоль скуловой кости. И это только то, что одеждой не скрыто. Добавить к этому сжатые губы, выжженные хлоркой бесцветные волосы, стеклянный взгляд из-под лохматой челки и отвратный характер. Он с ними только из-за Джемина – тот почему-то до сих пор с ним общается. Ренджун показательно отворачивается и закусывает губу, а Джено даже бровью не ведет – достает жестяную баночку Grizzly и закидывает за щеку щепотку жевательного табака. Минхен в очередной раз думает о том, как хочет покурить. Но ему даже разрядить обстановку нечем. И сказать нечего. За спиной Джено он видит, как на улицу высыпают дети в разноцветных дождевиках. У каждого – по теплому покрывалу и красивому ланчбоксу. Тэен в расстегнутом пальто и с розовыми щеками спешит следом, следит за тем, чтобы каждый удобно сел и вытер руки влажной салфеткой. В один голос дети желают друг другу приятного аппетита и синхронно прячут носы в своих обедах. Тэен садится поодаль с блокнотом и мажет грифелем по плотным листам. Он, как и Минхен – сегодня без ланча. И без сигарет. – Моему хену дали факультатив по искусству. Знаете, это вроде прикольно. Головы там из глины лепить. Запишитесь, в общем. Минхен в искусстве полный ноль (хотя хотел бы быть хотя бы единицей с плюсом), поэтому совершенно не знает, чем может помочь. Он внезапно вспоминает об утренней просьбе и сводит брови к переносице. Ему нужно что-то сделать. – У меня тренировки, ты же знаешь. – Джемин виновато жмет плечами. – А я приду. Я даже в газету могу написать. – У Ренджуна глаза и правда загораются. В такие моменты Минхен ему безумно благодарен. Внезапно резко Джено поворачивает голову в сторону Ренджуна, будто хочет что-то сказать. Но молчит. Как обычно. Только пристально-пристально смотрит, пока тот прячет нос в джеминовом пальто и растерянно хлопает глазами. – На химии без меня, – выдыхает Минхен и встает. Лежать на мерзлой земле оказалось не лучшей идеей, у него теперь поясницу странно ломит. Он уходит под возмущенные вскрики Ренджуна и его испуганный взгляд. Тот даже посылает ему вслед сообщение с тремя сердитыми смайликами и угрозами о том, что не даст ему конспект, если он еще раз вздумает вот так вот его бросить. Минхен идёт дворами. Улицы тут безликие совершенно, похожие одна на другую, как под кальку срисованные. И чем ближе к железной дороге, тем меньше находишь отличий. Здесь сообщение Сеул-Пусан, диагональ на юго-восток. Он ждёт, пока проедет поезд, а потом по ещё дрожащим путям переходит на противоположную сторону. По дороге Минхен решает зайти в супермаркет – мизерный совсем, но единственный на их квартал. Берет с полки две пачки сырного рамена, невозмутимо оглядывается вокруг и третью прячет под толстовку. Уже на кассе рассовывает по карманам еще пару сникерсов, пока выгребает из рюкзака мелочь и пытается расплатиться. В мастерской Ёнхо ядовито пахнет нефрасом, новенькой резиной и краской. Он сидит за железным столом и крутит в руках средних размеров деталь. – Подай ключ на четыре, – кидает он, даже не поднимая глаз. Минхен бросает вещи в стоящую у двери картонную коробку и выуживает из ящика нужный инструмент. – Катушка зажигания ни к черту, – хмурится Ёнхо. – Даже не знаю, как он доехал сюда на этой посудине. Минхен садится напротив и жмет плечами. Он в механике мало смыслит, поэтому просто косится в сторону открытой пачки – доза никотина нужна срочно. – Дай мне тоже, у меня руки в масле. – А разве это по правилам пожарной безопасности – курить здесь? – спрашивает Минхен, а сам уже поджигает сигарету и глубоко затягивается. Хорошо. Ёнхо зубами цепляет сигарету из коробочки, и Минхен чиркает зажигалкой. – Насрать. – И двигает к нему грязную пепельницу. – Слушай, – жмется Минхен и растирает свои запястья, – я про хена. Он слишком переживает из-за всего этого. Да ты и сам видишь, как он дергается. Просто не трогай его лишний раз, ладно? Ёнхо странно хмыкает, и Минхен не понимает, что это значит. Он обхватывает догорающий окурок большим и указательным пальцами и пускает последнее облако дыма в пустоту разобранной машины. Ёнхо на самом деле всего-то вид делает, что большой и страшный, и удар у него поставлен – хотя это правда так, Минхену не раз прилетало то в живот, то по челюсти просто потому, что язык держать за зубами не умеет. Но Ёнхо покупает ему сигареты и подкручивает подвеску скейта. И этого вроде бы достаточно. – В тот раз я стащил решетку радиатора, и ты списал половину. Минхен серьезен. Он хотел что-то уметь, да? Хотел созидать. А, в итоге, умеет только воровать. – Китайцы завтра пригонят мерс. Они его на той неделе с завода в Тэгу сняли и уже куда-то вписались. – Ёнхо достает из кармана хрустящие доллары и пересчитывает их прям под носом у Минхена. – Почти пятьсот тысяч вон отстегнули за срочный ремонт. – Пятьсот восемьдесят четыре тысячи. – А бегаешь ты так же хорошо, как и считаешь? – интересуется Ёнхо с насмешкой. – Да, – отвечает он резво; хочет даже сказать про то, как в младшей школе выиграл в длинном забеге на весенних соревнованиях, но сейчас это едва ли убедительный аргумент. – Тогда сегодня вечером мне нужна пара зеркал. . У Донена все с иголочки – хрустящая рубашка, отпаренный пиджак, кремовый платок в кармане, свежая пачка бумаги, новый портсигар. У него с иголочки вся жизнь, и иногда эта иголка просто встает поперек горла. Он раздражен до предела, дальше уже, кажется, некуда. Ослабляет галстук, расстегивает пару верхних пуговиц, снимает с запястья часы и кидает их циферблатом вниз на стол. Донен открывает окно сразу нараспашку – с высоты двадцатого этажа не дышится совсем. Воздух в городе сухой и пыльный, но он все равно чувствует, как раскрываются его легкие и давят на купол диафрагмы. Он перевешивается вниз; протяжно гудят машины, из кафе напротив играет какая-то попса, мимо проезжает грузовик с мигающей рекламой. Обычно. Буднично. Но странное чувство не отпускает Донена еще с утра, с пробки на перекрестке и первого опоздания на работу впервые за семь лет. В одиннадцать клиент приносит его многострадальный проект назад и говорит переделать к завтрашнему дню. В два часа выясняется, что Сычен не учел погрешность в чертежах. И тогда механизм слетает окончательно. Донен бьется над сотой версией этого долбанного арт-пространства уже шестой час и не представляет, кстати, где теперь искать нового стажера. Окно он не закрывает, возвращается обратно за стол и еще несколько секунд смотрит в тусклый экран, а потом захлопывает ноутбук. Достаточно. На дисплее телефона загорается новое оповещение – рассылка прогноза погоды на завтра. Обещают дождь и ниже нуля. Донен крутит телефон в руках, а потом нажимает на единицу – Чону у него давно на быстром наборе. – Ты уже закончил? – удивленно интересуется голос на другом конце. – Да. – Донен снимает рабочие очки и трет переносицу. – Давай сегодня поужинаем вместе? – Мы и так ужинаем вместе каждый день, – тепло смеется, и это заставляет Донена улыбнуться. – Хочу сводить тебя куда-нибудь. Помнишь тот ресторан в Каннамгу? Неплохой, кажется. – Ты забронировал столик? – Сегодня среда, должно быть свободно. – Хорошо, – он слышит в трубке какое-то копошение, – тогда я попрошу Юно меня забрать. – Нет. Я заеду за тобой сам. Тишина. И звук чего-то падающего. – Ох, ты уверен? – Да. Буду минут через двадцать. – Люблю тебя, – Чону выдыхает это в трубку почти шепотом. – Люблю тебя. Донен слушает до последнего гудка и лишь потом кладет трубку. Чону отрезвляет куда лучше холодного осеннего ветра и нервно выкуренных сигарет. Он просто аварийный трос, за который Донен крепко цепляется и для верности еще проверяет крепления. Так, на всякий случай. Он кусает губы от нетерпения, пока стоит на светофоре, и стряхивает в приоткрытое окно пепел. Волна ловит приятный инструментальный джаз, и Донен немного расслабляется. Впервые за день позволяет себе спокойно выдохнуть. Чону устало падает на переднее сидение, подбирая полы кашемирового пальто, и закидывает тяжелую сумку с книгами назад. А потом привычно тянется к лицу Донена, смахивает с его лба выбившуюся прядь и молча целует. От него пахнет яблочными карамельками. – Может, к черту этот ресторан? – Донен носом поддевает его щеку и касается губами нежной кожи за ухом. – Ну уж нет. – Чону ведет плечом; щекотно. – Я уже придумал, что хочу заказать. Метрдотель в темно-синем бархатном жилете предлагает им столик в центре – место не самое лучшее, но сегодня неожиданно много людей; Донену даже машину пришлось оставить за углом, почти в проулке. Извиняясь, мужчина наполняет высокие бокалы амароне и добродушно желает приятного вечера. – Пообещай, что на этих выходных мы наконец куда-нибудь выберемся. – Чону улыбается и длинными пальцами отправляет в рот виноградину. Донен уже хочет что-то сказать, но Чону выставляет руку вперед: – И не смей говорить мне, что у тебя работа. Я тоже много работаю. – Если я не закрою все проекты до конца месяца, останусь без премии. – Он делает глоток и ощущает на языке приятную терпкость. – Ты директор отдела, ты сам распределяешь премии, – фыркает Чону и смахивает с лица мягкую челку. – В воскресенье в Чеджу выставка живописи тингатинга, и если тебе интересно знать, то я очень хочу туда съездить. Чону под столом нарочно задевает его колено своим. Он выпрямляется, идеально ровняет осанку – так всегда, когда он раздражен – и разворачивает тканевую салфетку. – Хорошо, – Донен сдается, а Чону тут же расцветает. – Мы поедем. Только если ты мне объяснишь, что такое тингатинга. – Живопись народов Танзании эмалевой краской, – говорит он так, будто это самая известная вещь на свете. – О, ну да. Очевидно. Иногда Чону ведет себя очень по-детски. Совсем как сейчас, когда обижается, что ему не уделяют достаточно внимания или не дарят новые игрушки. Он умеет театрально поджимать губы и очень натурально вредничать, а еще он потрясающе наивен и так ласково-идеален. Донен знает, что стерпит все. Ему с Чону хорошо просто потому, что он из тех, с кем можно создать семью – готовить с утра завтраки, заводить собаку, приезжать к родителям на Соллаль, ставить совместные фотографии на прикроватную тумбочку и обмениваться парными украшениями. У Чону молочная рубашка с заглаженными складками на рукавах и совершенно чистые руки – даже ни одной царапины, что уж говорить о метке. Как-то он сумбурно говорил о том, чтобы сделать парные тату, чтобы быть почти настоящими соулмейтами, но Донен на такие жертвы даже во имя любви не готов. Да и к чему все эти подростковые глупости – он за себя знает, что не уйдет. Они засиделись – виной тому приятный дуэт саксофона и акустической гитары, розовое вино и вкусный грибной соус, – поэтому сейчас идут под руку почти по безлюдной улице. Чону цепляется пальцами за его рукав и смеется. Такой красивый смех, кажется, бывает только в фильмах, но у него раскрасневшееся лицо и блестящие от счастья глаза. На Донена внезапно волной накатывает жар. Он снимает шарф и проводит холодной ладонью по лбу, но это распаляет еще больше. – Сейчас я позвоню Юно, он нас заберет, а потом вернется за машиной. Только возьмем ноутбук и твои книги. Донен мажет поцелуем Чону в висок, когда они поворачивают за угол. Он нащупывает в кармане брюк ключи от машины и крепко сжимает их в кулаке. К жару прибавляется сбитое дыхание, и во рту пересыхает – не стоило, наверное, сегодня сидеть спиной к открытому окну. У него поднимается простудная температура. Чону замечает первый, поэтому резко останавливается и сильно сжимает ладонь Донена. Рядом с его машиной крутится какой-то невнятный темный силуэт – перед ним открытый рюкзак и скрученное левое зеркало внутри. В руках у него булыжник, но сам – прилип к переднему стеклу и что-то внимательно высматривает. А потом будто чувствует спиной взгляд и оборачивается. У него лица не видно, даже глаз, потому что козырек бейсболки опущен слишком низко. Парень не мешкает – понимает, что терять уже нечего – и с размаха разбивает камнем переднее стекло. Воющая сигнализация разом оглушает. Чону затыкает руками уши, а Донен даже назад отшатывается. Вот только парень не теряется: хватает с переднего сидения ноутбук в кожаном чехле, закидывает себе на спину рюкзак и бежит. Донен не выдерживает. Это выводит из ступора моментально, потому что в этом ноутбуке – вся его работа, черт возьми. Он срывается с места и бежит следом, слышит за спиной крики Чону, но думать может только об одном: в руках у этого засранца – его миллионные проекты. Бежать тяжело – жар практически застилает глаза, ноги отказывают. На повороте он скидывает пальто и расстегивает пиджак. Парень петляет, очевидно, что ему этот район незнаком, поэтому сбавляет темп – устал. Донен даже ловит его сбившееся дыхание, точно такое же, как у него самого. На очередном повороте они почти ровняются, Донен вытягивает руку вперед и касается мягкой ткани толстовки, но ухватиться не успевает – только кончиками пальцев проезжается по оголенной полоске поясницы. Все случается за мгновение – руку простреливает моментально, он падает на колени и громко кричит. Ему кажется, что конечность сейчас и вовсе оплавится, и он останется без правой кисти. Донен лбом упирается в холодный асфальт и цепляется за него ногтями. У него внутри будто жидкая лава изливается, ему горячо везде, ему хочется залезть в ледяную ванну, упасть в какой-нибудь сугроб, утонуть в Северном Ледовитом, а еще – ампутировать руку, потому что терпеть это совершенно невозможно. Осознание приходит к нему с посторонними голосами на фоне. Донен упирается в стену и заставляет себя кое-как встать – у него штанина порвана и колено сбито, но это последнее, о чем он сейчас может думать. Дрожащими пальцами он расстегивает манжет на правом запястье и прячет кисть в ткани рубашки. Следующее, что он видит перед собой – ужасно бледное лицо Чону. Видит, что у него шевелятся губы, но звуков он не слышит. Вообще никаких. – ...в порядке? А что, если бы у него был нож? О чем ты думал?! – наконец различает он, и устало прикрывает глаза. Донен спиной находит опору и откидывает голову. Ему стоять сложно, ноги подкашиваются. Краем глаза он видит парня: скорчившись, он лежит на земле, прижимает к себе правую руку и громко матерится. Ноутбук валяется где-то у него в ногах. Его под руки поднимают двое мужчин, стаскивают с головы черную кепку, щекой прижимают к стене и сцепляют руки за спиной наручниками. Металл сильно стягивает запястья, и парень болезненно скулит. Он оборачивается на Донена как раз в тот момент, когда Чону носом утыкается ему в грудь и продолжает за что-то отчаянно отчитывать. У парня на лбу огромный синяк и кровь носом идет, а в глазах – страх, слепая злость и куча вопросов в придачу. Он просто подросток. Некрасивый, угловатый подросток. Донену внезапно становится не нужен никакой ноутбук, а это чертово зеркало – и подавно. Он зажмуривает глаза и утыкается Чону в плечо. Чтобы не смотреть этому мальчишке в глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом больше никогда. – Вы в порядке? – интересуется один из мужчин; по бейджику Донен понимает, что он из охраны ресторана. – Полиция подъедет через пару минут, господин Ким, не беспокойтесь. А он и не беспокоится. Он ничего не хочет понимать. Он будто умер – так чувствуют себя после смерти, да? Пустыми, но одновременно очень целыми. Будто какой-то детали не хватало всю жизнь, и вот она. Прям здесь. Напротив. Коллапс неизбежен.