Четыре месяца

Джемин думает, это пиздец. Джемин думает, где же он свернул не туда и есть ли ещё хоть один гребаный шанс исправить, пока не поздно. Может быть можно? Вернуться, отказаться, сменить университет, город, друзей… жизнь. Но жизнь смеётся ему в лицо, и На понимает, что всё, что происходило с ним в последний месяц — только начало. Весёлое такое, многообещающее начало тотального… ну пиздеца же. Тут по-другому и не скажешь совсем. Просто слов нет. (И что делать и как быть — тоже не особо понятно) Всё начинается, когда февраль законно вступает в свои владения, одаривая всё живое и не очень хрупкой белесой снежной крошкой, что скрипит под ногами и скребётся в окна по ночам подобно надоедливому языческому божку. Когда в сердце живёт томительное ожидание весны, а в голове что-то сдвигается, напрягается струнами нервов от того, на сколько же ты устал. В феврале знаменитая осенняя депрессия грызёт когти от злости, потому что её обставили. Уделали по полной, можно сказать. Растоптали, растерзали и выкинули куда подальше. (Февральская депрессия смеётся ей в след и захватывает всё больше и больше жертв в свои обманчиво-приветливые объятия) Когда начинается февраль, в жизни На Джемина наступают неотвратимые изменения. Череда мелких жизненных каверз, бесящих, не дающих дышать полной грудью, но не настолько мешающих, чтобы просто встать, взять и расправиться с ними. (Каверзы потирают ладони и, припадая на задние лапы, семенят вслед за Февральской депрессией, как шакалы за тигром) У На Джемина незачёты, пересдачи и дикое желание бросить всё и красиво уехать в закат. На старом пикапе, с роком восьмидесятых на фоне, так, чтобы атмосфера на максимум. Чтобы оранжевое солнце на светлых волосах и цветы на магнитоле. Красиво. И глупо. У Джемина — кошка, съёмная квартирка три на четыре, где даже диван толком не раздвинуть, так, чтобы не въебаться в стеллаж или письменный стол, полумёртвый фикус на кухонном окне, не известно какими языческими силами питающийся последние полгода (забывают о цветке все без исключения, и вспоминают в основном, когда чуть не сбивают с подоконника в приступе тупейшего желания потрахаться вот именно там) и парень-идиот. То есть не сказать, чтобы прям совсем идиот, у Джено диплом красный и любовь к программированию, да такая, что пресловутый Пентагон не тронут лишь по причине полной его бесполезности для одной конкретной особы. Просто ребёнок он, этот Джено, хоть и старше почти на год, а всё равно ребёнок до сих пор. У него кофты, пропахшие дешёвым стиральным порошком, второй курс медицинского и милый одногруппник-китаец, приехавший к ним по обмену перед самым Рождеством. И вот тут уже начинается пиздец. «Пиздец» по-корейски знает слов десять от силы, имеет дурацкую привычку опаздывать и стабильно садится рядом с Джемином на парах по анатомии. И ведь пары факультативные, там людей — хорошо, если человек двадцать на аудиторию наберётся, а китайское чудо стабильно — бок о бок, близко совсем, чуть ли не на колени лезет. И основная проблема даже не в том, что китаец доставучий до жути. Хотя и в этом, конечно же, тоже. Кажется, он целью себе поставил достать На Джемина всеми возможными способами. И у него это, блять, получается. Китайца зовут Ренджун, и ничего особенного он на самом деле не делает. У него друзей нет совсем, и из всей группы Джемин действительно выглядит самым дружелюбным. И проблема Джемина в том, что противиться этому парню он не может совершенно. У него определённо тотальный проёб где-то нигде, потому что как ещё иначе объяснить, что одно лишь неловкое «Не против?» из него верёвки вить способно. Ренджун сидит с ним каждую среду и пятницу, обложившись горой каких-то тетрадей-блокнотов-учебников (как это всё только в его рюкзак помещается — загадка), слушает преподавателя в пол-уха и пишет. Всё время что-то пишет. Зачеркивает, перелистывает, и снова пишет. А вот что — попробуй угадать, не скажет ведь ни за что. Улыбается смущённо, прикрывает рукой одной, а второй Джемину глаза закрывает, не надо, мол, не смотри. Джемин вздыхает послушно, кивает и возвращается к своим конспектам. Делать ему нечего, что ли? Не так уж и интересно на самом деле… И всё-таки, что ж он там строчит такое?! Ренджун кажется слишком светлым для этого мира. Нелепым каким-то, нереальным. Наверное, именно так выглядят ангелы на небесах. Джемину противно от таких мыслей, но прогонять их ему не хочется. Хуан Ренджун рядом неуловимо, но всегда. Он улыбается и машет рукой в кафетерии, пока Джемин в компании Донхёка и Джисона ждёт свой кофе, он неизменно стоит на остановке после учебы, чтобы пожелать хорошего вечера и уехать на своём автобусе в свою неизвестность. Иногда Джемину кажется, что если Джено попросит рассказать что-нибудь о его учебе, он не сможет рассказать ни о чем, кроме Ренджуна. В феврале всё как-то особенно наваливается. Младшая сестра Джено попадает в больницу, мать Ли звонит посреди хмурой февральской ночи в истерике. У Джемина сжимается сердце, он видит и чувствует, на сколько плохо его парню. Джено долго сидит с потухшим телефоном, и пальцы у него чуть дрожат. Голова парня опущена, так что На совершенно не может видеть его лица, но ему и не нужно — он и так знает, что Джено сейчас кусает губы и морщит нос, чтобы не плакать. Джемин тянется к нему и осторожно обнимает со спины, создавая иллюзию защищённости. Пытаясь поддержать хотя бы так. — Я уеду завтра утром. Маме нужен кто-то рядом, да и мелкая… тоже ведь, — Джено вздыхает, неловко ведёт плечами и на ощупь находит ладони Джемина своими. На чувствует, как трясутся руки его парня и на сколько они мокрые от волнения. Джемин жалкий, потому что он совершенно ничем не может помочь. — Всё хорошо будет, слышишь? Хеён поправится, обязательно, — лишь бы звучало не фальшиво. Джемин чувствует, как Джено улыбается. И как капают слёзы на их крепко сжатые руки. — Ей назначили химиотерапию. Понадобятся деньги… — Мы найдем. Найдем, слышишь, нас двое, мы справимся, — Мин дергает за руки, оборачивает к себе требовательно и целует-целует-целует. Без разбору, куда попадает, собирает на губы обжигающую солёную влагу, позволяет хватать себя за руки, заваливать грубо, оставлять синяки и засосы. Это нужно, им обоим так проще будет. Пусть Джено выпустит эмоции на нём, чтобы завтра он снова улыбался. Чтобы он снова был самим собой. Джено после целует сухими губами, тычется куда-то под мышку и шепчет неразборчивое, отчаянное. Всё, что Джемин может, обнимать крепче и обещать, что всегда будет рядом. Всё, что Джемин может, говорить, как сильно он любит. Всё, что Джемин может, он уже сделал. Утром Джемин почти не улыбается. Осознание того, что он останется совершенно один на неопределенное время, бьёт в голове набатом. Он просыпает кофе мимо кружки, два раза путает футболку и ищет очки, которые давно уже сменил на линзы. Джено наблюдает за метаниями младшего с тихой неизбежностью. А затем Джемин режется о кухонный нож. — Хочешь, я не поеду, — Джено обнимает, целует порез и тянет парня в сторону кровати, туда, где тот точно уже не поранится. — А как же сестра? А мама? Нет, Джено, нет… я же… я просто… — Джемин вздыхает, кусает губы, не зная, как объяснить, что он просто боится быть один. Боится быть без Джено. Он просто не умеет. За столько лет разучился. Они ведь со средней школы ещё вместе, и дольше, чем на три дня, ни разу не расставались. — Джемин. Джемин, успокойся, — Джено обнимает его лицо тёплыми чуть влажными ладонями и прижимается к его лбу. На дышит через раз, где-то в голове смеётся, что сейчас как ребёнок себя ведёт именно он, а затем подаётся вперёд. Чтобы чувствовать, дышать, жить. Как обещание. Обещание, что вернётся. Джено кусает куда-то в скулу и смеётся, мол, чего ты, глупый, не на войну провожаешь, вернусь я, только сестру проведаю, и сразу обратно. Джемин смеётся тоже. Почти истерично, сквозь слёзы, и меж тем — счастливо. Потому что Джено не заплачет уже точно. Джемин словно всю его боль себе забирает, и это прекрасно, важно, нужно. Ли Джено уезжает в соседний город, оставляя Джемина один на один с его проблемами. И с Хуан Ренджуном, ну так, заодно. Джемин чувствует себя птицей, загнанной в клетку. Неловко одёргивает на себе слишком большой коричневый свитер, который вообще-то принадлежит его парню, ловит косые взгляды и весёлое ренджуново «что за бункер на тебе?». Зато так — запах. Так — иллюзия, что рядом. И так дышится проще. Джемин искренне верит, что с сестрой Джено всё не так уж и страшно, и его парень быстро вернётся домой. Но февраль заканчивается, а Джено всё не возвращается. Джемин говорит с ним по скайпу, едва приходит домой, всё также сидит с Хуаном на анатомии и неожиданно открывает для себя, что китаец на самом деле очень хороший. Пусть неловкий, пусть иной раз нелепый какой-то, зато говорить с ним просто. Обо всём, о каждой мелочи буквально. Ренджун не часто шутит, а если и да, то по-доброму, чтобы приободрить и от неловкости какой-то избавиться. Ренджун приносит ромашковый чай в термосе и угощает домашними кексами, которые он сам испёк. Ренджун вливается в компанию быстро, умудряется не реагировать на идиотские шутки Донхёка и часто смеётся над чем-то с Джисоном. Джемин начинает ловить себя на глупых мыслях о том, что у старшего смех волшебный, словно колокольчики звенят, и обнимать его очень приятно. Он ведь без тормозов совсем, Хуан Ренджун. Обнимает часто, без задней мысли совсем, просто подходит и руками своими худыми оборачивает, прижимается и что-то тихо рассказывает. Ренджун, он хоть и старший, а как и Джено — глупый. Февраль отсчитывает последние дни, прежде чем отдать мир во владение матушки-весны, а Джемин как-то неожиданно понимает, что Ренджун в него влюблён. Так вот бывает, что ты раз — и открываешь для себя что-то новое. То, что вообще до этого никогда не замечал. На видит теперь каждый мечтательный, абсолютно светящийся взгляд, смеётся по-доброму, когда Хуан старается как можно незаметней поближе сесть или коснуться невзначай. Джемину приятно, абсолютно точно, и к Ренджуну у него что-то вроде симпатии. Покровительственной такой, как к младшему товарищу (хоть и младше из них он). На думает, что это, в общем-то, совсем не плохо. Это просто юношеская влюблённость, и у Хуана всё обязательно ещё пройдёт. - Ты красивый, - говорит однажды Джун, но тут же краснеет и взгляд отводит. Они в кафетерии, и на них тут же устремляется три пары удивлённых глаз. Донхёк присвистывает восхищённое, и едва Джемин успевает только рот раскрыть, выпаливает: - Наш китайский хён влюбился! – Джемину хочется приложиться ладонью по лицу. В идеале – по донхёкову же. Но младший не унимается, воет во весь голос: - Я тоже хочу, чтобы в меня все влюблялись! Хочу такого же классного парня как Джемин-хён, - и совершенно не обращает внимания на тихое и обречённое джисоново «как тебя вообще твой Ёнхо терпит». - Он не мой парень! – уши китайца краснеют, словно кипятком обожжённые, и сам он идёт характерными пятнами. - Не твой, - легкомысленно кивает Лукас, который вообще-то Юкхей и который тоже – из Китая, только с первого курса он у них, и на курс старше учится, - Джено он. - Что? Что такое Джено? – Ренджун хлопает глазами, пытается переварить совершенно незнакомое не то слово, не то имя, и, кажется, всё понять не может, о чём же речь идёт. - Что, не знаешь ты? – Юкхэй от настороженных взглядов остальных отмахивается и всё своё гнёт, - Ли Джено, он на мехмате учится, не видел никогда что ли? Ну Джемина парень же! Китаец бледнеет, сереет, тушуется сразу, и по одним его только грустным глазам увидеть можно – понял. Каждое слово понял. И что в отношениях Джемин, и что вряд ли светит ему что-то – тоже. Ренджун извиняется, хватает свой чай и уходит. Убегает даже, и от его опущенных плеч у Джемина всё холодеет буквально. - Ты не сказал ему? – голос Джисона хриплый, и в резко наступившем вакууме звучит слишком громко. - Я не успел… - На вздыхает и головой качает. Есть уже как-то не хочется, да и с друзьями сидеть – тоже. Донхёк пытается разрядить ситуацию и начинает рассказывать про своего крутого американского парня, которого никто ещё пока не видел. Зато знают и то, что старше он, и что какой-то супер важный тип. Только Джемину на это как-то плевать. Он кофе свой допивает и уходит. Февраль становится всё более невесёлым. Джемин уходит с пар, потому что дома – запах Джено, его вещи, их общий маленький мир. Он пытается позвонить, но Ли сбрасывает трубку. Через час приходит короткое «Занят», и на его нежного Джено это совершенно не похоже. Фикус на окне загибается, парень кутается в старое одеяло и думает, что это всё просто февраль. Просто февральская депрессия и её маленькие каверзы. А на следующий день Ренджуна не видно в универе. То ли избегает так хорошо, то ли и вовсе не пришёл. Джемину об этом думать совсем не хочется. Но когда спустя три дня старший на парах так и не появляется, он понимает, что чего-то совершенно точно не хватает. Взгляда не хватает, дурацких блокнотов и ромашкового чая в бежевом термосе. У Джемина дурацкое беспокойство и дикое желание старшего вот прямо сейчас найти и не отпускать. Запустить пальцы в светлую макушку и спросить «ну чего ты, глупенький», как Джено всегда спрашивал. (От нехватки сразу обоих хочется выть) Ренджун появляется на парах, когда до марта остаётся всего ничего – какой-то день. Ещё день, и наступит то самое, цветущее. На улице заметно теплеет, Джемин меняет парку на куртку полегче и забывает дома перчатки. Джено пишет «Доброе утро», и младший улыбается, набирая ответ уже в коридоре университета. Ему кажется, что жизнь всё-таки налаживается, потому что Джено обещает приехать через два дня, Донхёк решается устроить грандиозное пати и наконец-то познакомить всю округу с таинственным Джонни Со. (Джисон с Лукасом думают, что этому святому парню, если он действительно существует, стоит скинуться на медаль – терпеть Донхёка подобно подвигу) Тотальный пиздец наступает после одной из пар. Ренджун ловит Джемина сам, хватает за руки и тащит куда-то за угол. Из окна на них ярко светит уже по-весеннему тёплое солнце. Ренджун цепляется пальцами за чужие плечи, жмётся близко, устало, дышит куда-то в ключицу и обнимает своими руками-веточками. Совсем маленький, потерянный, такой, что приласкать и никогда не отпускать. На чувствует себя сволочью. Его размазывает, припечатывает, потому что Ренджун горячий, почти обжигающий. У Дже пальцы дрожат мелко, их покалывает от прикосновений к чужим обесцвеченным волосам, к мелко дёргающимся в приступе истерики плечам. - Ты прости меня, я не знал ведь, - у Ренджуна голос дрожащий, и говорит он чисто, кажется, слова свои он заранее готовил, - Даже не подумал, так глупо навязывался. Просто, так, знаешь, хотелось… не одному быть. Я устал, Дже, так устал, от всего. От учёбы, от одиночества, от иллюзий. И насмешки вечные. Они думают, я не понимаю. Думают, раз я иностранец, то можно смеяться… Хуан вздыхает, шепчет едва слышно и стонет тихонько, обречённо так. Джемин может лишь плечи его крепче стискивать, чтобы успокоить хоть немного. - Ну хватит, хватит, - На подбородок его цепляет, поднимает, заставляя глаза в глаза смотреть, - ты не один, слышишь. А затем его Вселенная лопается. Поцелуй неловкий, неумелый совсем, Ренджун не знает, куда себя деть и что вообще делать. Джемин целуется больно, остро, на грани какой-то, совсем отчаянно. И лишь затем думает, что совершил большую ошибку. Уже дома он набирает номер человека, звонить которому когда-то себе запретил. В телефоне гудки долгие, и парень несколько раз передумать успевает, а вот звонок сбросить – нет. Ему отвечают хриплым «Алло» с японским акцентом, и Джемин с замиранием сердца просит Тэиля. Там на фоне два голоса, один - знакомый с детства, колет неприятно-ностальгически, а второй совсем не знакомый, и тоже с акцентом. - Да? - Хён… - Джемин чувствует, как по щекам катятся слёзы. -Джеминни? – голос Мун Тэиля взволнованный, его слышно плохо из-за шума на фоне, и старший кричит кому-то быть тише. Джемин, если честно, не особо хочет знать, кому. - Я соскучился, хён, - чистая правда, - ты прости, что я не звонил. Просто ну, знаешь, я что сказать не знал. И о чём говорить – тоже. Хён? Тэиль молчит немного, вздыхает, и они говорят ещё долго, что-то вспоминают, Джемин жалуется на тяжёлую учёбу и говорит, что по его стопам совсем зря пошёл, сложная она слишком, медицина эта. Мун смеётся, говорит, что у него всё в общем-то не плохо. Только родители так ни разу и не позвонили. И сквозь нотки веселья – давно загнанная куда подальше грусть. А потом Джемин выдаёт: — Пиздец, хён. Я влюбился, - и замолкает. Тэиль всё переваривает недолго и сострить пытается: — То есть вы встречаетесь уже три года, а ты понял это сейчас? Прости, друг, но это не смешно. Но Джено можешь порадовать. — Я… не в Джено влюбился, хён. А в другого… он китаец, и по обмену к нам приехал. Только Джено я всё ещё тоже – люблю… И вот здесь уже совсем не до смеха.