Ложь

3 августа 1944 года 23.40 Вот уже несколько минут Саске внимательно изучал своё отражение в зеркале. Именно сегодня, сейчас, всё было не то и не так. Темные волосы резко контрастировали с бледными щеками, отчего губы ярко выделялись на бескровном фоне. Он не питал ложных иллюзий по поводу того, почему именно ему выпала такая честь. Единственному из всей многочисленной армии «Чёрной гвардии». Из множества офицеров и рядовых — сомневаться не приходилось, есть и были куда более достойные и подходящие кандидаты на эту роль. А ведь ему даром досталось то, за что многие готовы сложить не только головы врагов к ногам Мадары Учиха, но и собственную, если в этом будет необходимость. Немое «почему» и уместное «зачем» повисли в воздухе ещё во время первой приватной беседы между Саске и фюрером «Чёрной гвардии», состоявшейся около полугода тому назад. В тот день ему пришло приглашение в конверте из плотной белой бумаги. В том что это ни чей-то злой розыгрыш сомневаться не приходилось. Задумчиво поджигая, а после бросая бумагу в огонь, Учиха, ощутил спиной пронизывающую его, будто бы невидимыми булавками, тревогу, неспешно обернулся назад. Унтерштурмфюрер нисколько не ошибся в своих ощущениях, когда встретился со взглядом бригадефюрера, в угольных глазах которого пляшущий огонь в камине уже начал пожирать письмо своими алчущими желто-оранжевыми языками, превращая его в пепел. Саске с долей мрачного удовольствия отметил, что старший брат не в восторге от столь широко жеста Мадары, невзирая на обыденную надменную холодность и елейные светские манеры. Поспешных выводов унтерштурмфюрер всё же делать не стал, складывая руки за спиной и продолжая краем глаза следить за огнём, что уже уничтожил единственное свидетельство того, что этот вечер с будет как-то отличаться от других. Учиха Итачи сидел позади Саске на кушетке, обитой тёмно-зеленым бархатом, фривольно скрестив ноги и откинувшись на мягкие подушки. Саске не нужно было ничего говорить или зачитывать вслух, тот будто бы понял всё без слов. Ответом для молча ожидающего приговора юноши, что снова оглянулся через плечо, на старшего офицера, был поднятый граненный стакан, в котором плескался алкоголь из недавно початой тёмно-зеленой бутылки и леденящая душу усмешка. А вкрадчиво кинутое в него: «Наслаждайся», стало решающим выстрелом в голову. Саске повернулся обратно к камину, где уже лишь пепел остался от конверта с приглашением, написанным широким и вольным почерком. Личная встреча с фюрером «Чёрной Гвардии». Сегодня. В полночь. Он понятия не имел, что это будет за беседа и какое место там отведено ему. Пешки для допроса? Мальчика для побегушек? Личной профурсетки? Неприятно, конечно, но учитывая вкусы фюрера, это вполне в его духе. При этом Саске никогда не вызывал у фюрера интереса за эти года, … если не брать в расчет тот раз, когда ему, прикованному к батарее в этой самой комнате, Мадара приставил ствол к виску. Просто так. Вряд ли этот важный чёрт предполагал или сам мальчишка, что они встретятся вновь, да ещё и по инициативе первого. Впрочем, исходя из реакции старшего брата, что, сделав несколько больших глотков, без лишних слов кинул стакан в камин, от чего тот разлетелся на части, Саске сделал вывод, что встреча не будет сугубо официальной. И шансов, что она будет состоять из вручения лавров и медальки за проделанную работу смехотворно мало. При этом всём генерал-майор продолжал абсолютно спокойно восседать на своём месте, вот только столь мерзким, загадочным взглядом приходясь по спине юноши, словно притрагиваясь без рук. Саске буквально чувствовал под наглухо застегнутым мундиром и серебряными пряжками эти прикосновения, но его язык словно прилип к небу, а в голове лишь хаотично вертелись мысли о том, что с каждой минутой в комнате всё сильнее падает температура. Неприятный озноб, прошедший вдоль всего тела, и осевший где-то на дне желудка, вновь проскочил до самого сердца, вцепившись в него мёртвой хваткой, когда унтерштурмфюрер, услышал шепот у самого уха и ощутил кожей, что тут же стала гусиной, чужое дыхание. Итачи застал его врасплох. Снова. Длинные, холодные пальцы ненавистного старшего брата перебирали пряди его давно переставшей лежать аккуратным домиком чёлки, убирая ту за ухо, пока бригадефюрер давал ему редкий совет, склонив голову на бок. При этом угроза в его словах была буквально осязаема. — На аудиенции с господином фюрером будьте любезны держать язык за зубами, унтерштурмфюрер. — Боитесь, что я расскажу, как вы в детстве получили шрам на бедре, убегая во время охоты на дикого кабана, ведь это такой трусливый поступок, недостойный генерала? — язвительный тон было сдержать трудно, не помогало даже то, что Итачи стоял непозволительно близко, — Или то, что мы, …- Саске не договорил, так как эта неприятная деталь ему в какой-то мере поперёк горла встала, — братья? — всё-таки заставив себя закончить предложение, лейтенант поднял глаза на бригадефюрера, который, судя по всему, заметил произошедшую заминку, так как его пальцы приостановились, а в глазах мелькнуло что-то очень похожее на сомнение. Всего на секунду, правда. — Господин фюрер знает о нашем родстве, иначе бы вы тут сейчас не стояли, унтерштурмфюрер, — холод, источаемый голосом Итачи, пронизывал до самых пят и даже танцующее пламя в камине рядом от этого не спасало. — Тем не менее, — продолжал генерал-майор, убирая руку от волос Саске и перемещая её на его шею, от чего тот невольно вздрогнул, не то от прикосновения ледяных пальцев, не то от неожиданности. Такая близость с Итачи была для утнтерштурмфюрера непривычной. Он не раз угрожал его жизни и в прямом смысле держал за горло, вот только сейчас прикосновения походили на что-то иное, — развивать эту мысль не стоит, — словно читая мысли Саске, предупредил старший брат, — как и оказывать другим услугу, давая лишний повод подумать о вас, как о комнатном аксессуаре, который держат из жалости или для другой прихоти. Другой? Юноша невольно посмотрел в стоящее неподалеку зеркало, в котором, несмотря на полумрак комнаты, чётко отображались два силуэта, один из которых заметно уступал другому. По правде говоря, во всём. Мерзкое прозвище, придуманное кучкой наглухо отбитых идиотов из младшего состава «Алой Луны», с противным хихиканьем отозвалось в ушах Саске. На фоне падающего за окном пушистыми хлопьями снега, это было даже иронично. Шнеевитхен. Офицер стиснул челюсти от подкравшегося раздражения, покуда сковавший его холод остался даже после того, как Итачи отошёл от него, бросив напоследок многозначный взгляд, расценить который можно никак иначе, как Саске понял всё правильно. Ступая по тёмному коридору через западное крыло в покои фюрера «Чёрной гвардии», унтерштурмфюрер Учиха, невольно отметил, что на этот раз ноги подводят его, становясь ватными и едва ли не подгибаясь в коленях, покуда его решимость с каждым метром ощутимо снижалась и приближалась к нулю. Их встречи с Мадарой всегда проходили примерно по одному сценарию. И в этой, доведённой до автоматизма системе, отсутствие провожающего ехидного взгляда могло предвещать перемены. Губительная парадоксальность ситуации состояла ещё и в том, что несмотря на то, что Мадара никогда его не унижал, не угрожал и ни к чему не принуждал, всякий раз во время их встреч лейтенант ощущал себя в ловушке. В очень хитрой, жестокой и непременно захлопывающейся с громким щелчком унылого разочарования в самом себе. Что бы Саске не выбрал, что бы не сказал — он всегда понимал, что силки всё равно сомкнуться на его шее рано или поздно, и он никогда не будет к ним готов. С другой стороны, проживая в одних покоях с Итачи, которого он без зазрения совести не раз пытался убить, он ощущал себя в куда большей безопасности, пускай она и была иллюзорной. Лейтенант не раз ловил себя на мысли, что такой подонок, как его старший брат, использует его вне всяких сомнений, вот только пока как — оставалось под большим вопросом. В последние месяцы юноша по этой причине и не торопился со своей целью. Внутренний голос не раз кричал ему на ухо, что подходящих моментов для убийства было море, а шансов воплотить свои мечты в реальность тоже предостаточно, но Саске успокаивал себя тем, что элементарно оборвать жизнь старшего брата будет недостаточно, а это в свою очередь недопустимо. Он сжёг их дом, уничтожил клан, вырвал с корнем все надежды и мечты, он держал его на цепи, как негодного пса, он раздавил в нём все благие начинания и попытки стать кем-то другим, а не братоубийцей. Несколько лет пожирающего его изнутри гнева не смоются мигом победоносного торжества, когда он будет с наслаждением глядеть, как меркнет жизнь в глазах Итачи. Он должен мучиться. Он должен страдать. Он должен увидеть, как пойдут крахом все его желания. Он должен молить о прощении и смерти. И эти мысли помогали Учиха брать себя в руки и выкорчёвывать страх из своей души, по крайней мере, к кому и чему угодно, кроме Итачи. Ещё несколько минут назад, затягивая чёрный галстук на шее и поглядывая во всё то же зеркало и на тяжёлые европейские часы, стоящие в кабинете бригадефюрера Учиха, Саске с долей досады отметил, что Итачи порядочно задерживается, что весьма непривычно для столь пунктуального человека. Как правило, он всегда присутствовал, когда тот уходил на встречу к главнокомандующему. Всегда. Не было ни колкостей, ни едких насмешек, только предостерегающий взгляд о том, что, если Саске откроет рот, там, где не стоит этого делать, Итачи всё равно об этом узнает. И младший братец будет об этом жалеть. Долго и мучительно. Саске должен был отчалить вместе с ним и отрядом разведки в лагерь для проведения военной операции по подрыву моста, чтобы отрезать солдатам из Конохи возможность отступить быстрой дорогой обратно в тыл. Если отрезать столицу от других дорог, кроме той, что вела прямиком в объятия фюрера и его военных кораблей под командованием адмирала Ягуры Каратачи, который, по слухам, никогда не упускал возможности окрасить море в красный, то «Лист» обречён. Вот только принесённый ему ранее конверт с уже знакомым почерком дали ему законное право остаться в покоях и насладиться послеобеденным сном, а учитывая очередной ранний подъём, он был ему необходим. Тем не менее, бригадефюрер уже должен был вернуться, так как миссия не носила в себе каких-то внеплановых событий или даже возможностей вступления в конфронтацию с противником, тех оттеснили на десяток километров ещё несколько недель назад немецкие танки. Они же и остались на страже на случай, если что-то могло пойти не по запланированному сценарию. По крайней мере, таков был доклад утнтерштурмфюрера Обито Учиха на последнем собрании. «Он не сдохнёт, — мысленно произнёс про себя Саске, не то утешая, не то желая как-то оправдать то, что он снова идёт к фюреру, глядя впереди себя на сумрак безлюдного коридора, где только ветер из окна колыхал шторы, — таких, как он, всегда нужно добивать». Встав напротив массивной деревянной двери, Учиха, протянул руку, обхватил тяжелое железное кольцо, с уже заметными потёртостями, и несколько раз с его помощью постучал. Простая формальность несмотря на то, что его ждали, он обязан был предупредить о своём приходе, о чём настояли стоящие на карауле солдаты. Саске лишь хмыкнул про себя на это. Он то придерживался мнения, что это необходимость нужна, чтобы разбудить достопочтенного фюрера, так как при всех визитах Мадара постоянно восседал в кресле, закинув ногу на ногу и придерживая одной рукой голову, будто бы находясь в полудрёме, несмотря на открытые хищные глаза. Этот раз не был исключением, унтерштурмфюрер сразу же обратил внимание на уже знакомую ему бордово-чёрную обстановку комнаты: тяжелые непроницаемые портьеры, резную деревянную мебель из красного дерева и большую тигриную шкуру на полу между камином и низким столиком, на котором, как и раньше стояла хрустальная ваза с фруктами, и два бокала. Последние были сюрпризом, обычно их место занимали чашки из тончайшего фарфора, расписанные алыми драконами и заварник из той же коллекции. Завсегдатыми этих встреч так же были были два кресла, стоящие друг напротив друга, в одном из которых, с привычной ему расслабленностью и задумчивостью находился фюрер. Человек, поднявший восстание во всей Японии. Командир, объединивший под своим знаменем людей, чьи сердца требовали перемен. Лидер, добившийся уважения и страха, как в своих рядах, так и в армии противника. Главнокомандующий «Чёрной Гвардией» и спецподразделением убийц «Алая Луна», тот самый, кто поставил на колени всю страну, и залил моря и землю кровью. Учиха Мадара — это тот, кто жаждал мести и справедливости. Возможно, куда сильнее, чем сам Саске. — Вечер добрый, — без лишней фамильярности, присущей большинству офицеров, поздоровался юноша, как только за ними закрылись двери, — фюрер, — игнорировать просьбу Мадары — обращаться к тому по имени, юноша считал своим долгом, ведь каждый раз наблюдать за тем, как тот украдкой скалится на это было одно удовольствие. — Добрый, — голова до этого склоненная в раздумьях приподнялась, позволяя полумраку, разрушаемому лишь парой свечей, стоящих рядом на столе, осветить её лицо. Тёмные волосы с их небрежной остроконечной копной, обрамляли уже немолодое лицо с обеих сторон, практически закрывая один глаз мужчины. Фуражка главнокомандующего лишь добавляла теней, не то делая образ Мадары более зловещим, не то более скрытным, хотя Саске знал, что фюрер ещё тот балабол, если тема будет подходящая: алкоголь, политика и женщины. Вот только взглядов соклановца Учиха не разделял: он не пил, политика его мало интересовала, а фройляйн, …ему ещё не довелось насладиться их компанией, впрочем, не то, что бы ему уж так сильно хотелось, ведь то и дело мозолившая глаза унтерштурмфюрер Харуно вызывала у него лишь одно стойкое желание, никак не связанное с похотью: выкинуть её к собакам в окно. Девушка никогда не упускала момент, чтобы предупредить Итачи о замыслах Саске, всегда провожала последнего пренебрежительным взглядом зеленых глаз, которыми словно на мушке держала. И больше всего парня напрягал её ум, как бы это странно не звучало, он не мог не отдать должное аналитическим способностям Сакуры и её стратегическим навыкам. Она всегда знала выход из западни, непременно находила каждую ловушку и мину противника, и чуяла зловоние предательства, о чём не раз намекала, поглядывая в сторону Саске. Так что, Учиха справедливо считал, что из них двоих, в своё время, на поводке следовало держать именно эту бойцовскую суку. Так что, если возвращаться к полумраку кабинета, с фюрером у Саске было мало общего. Кроме мести. Кажется, это было единственным, что по-настоящему сближало их. Страна отвернулась от их клана, после всего, что Учиха сделали для Японии. Сколько жизней было отдано, сколько слёз пролито, сколько боли… сколько боли? И ради чего? Ради безумного патриотизма, позволяющего уничтожить всё живое, лишь бы ни один Учиха не выжил в этой революционной бойне? Да, горечь ненависти к Конохе после того, как Мадара кратким кивком подтвердил то, что его брата убили во время передачи пленных, только из-за того, что он Учиха, подступила мерзким комком к горлу Саске. Не то, чтобы у него оставались сомнения, но он всё ещё не до конца мог принять тот факт, что его родители знали об этом. И ничего не делали. Он не мог припомнить хотя бы дня, чтоб отец как-то косо посмотрел на вооруженных солдат, расхаживающих по деревне, он никогда не слышал даже ропота недовольства. Все проклятия и негодования, как правило касались лишь их соклановцев, что предали родичей и страну, перейдя на сторону врага. Но не на Итачи. Для их семьи он просто перестал существовать, после того, как устроил резню в академии спецподготовки, в которую немало подростков раньше жаждало попасть на службу, и только единицам приходили приглашения. Кроме повышенного жалования, на которое можно было купить побольше еды и снаряжения, там обучали необходимым навыкам, которые на самом деле могли пригодится в военно-полевых условиях, а не рытью сортиров и траншей для кого-то поважнее и постарше. Вот только после той кровавой ночи, двери здания опечатали и больше никогда не открывали. — Саске. Унтерштурмфюрер невольно вздрогнул, когда мужчина позвал его по имени, приглашающим жестом руки указывая на кресло напротив своего, но, не подав ввиду, лейтенант подошёл к предложенному месту. Дело было вовсе не в голосе фюрера или его высоком звании. Как для себя сделал вывод Саске, Мадара, может, и великий военачальник и революционер, но в этой комнате он всего лишь мужчина. Загвоздка заключалось в том, что этот мужчина был единственный, кто его так называл. Другие офицеры обращались к нему по званию и фамилии, даже собственный брат. Какое-то время, юноша не обращал внимание на эту формальность, решив, что здесь так принято: соблюдать субординацию даже за закрытыми дверьми. Вот только то, что фюрер сам спросил его о том, как его зовут в первую их встречу, разбило в дребезги подобный вариант. Никто будто бы и в самом деле не знал его имени. Осталось только задаться вопросом «почему», но парень откладывал его на постоянной основе, он опасался ответа. «Немыслимо и глупо. Он не может не знать», — одернул себя от этой навязчивой мысли Саске, вспомнив о кровном враге, и сел в кресло, привычно откидываясь на мягкую спинку, при этом складывая руки на подлокотники. Он знал, что смысла показывать свою вымуштрованную осанку нет, об этом ему сказал Мадара сразу же, предлагая тому не сидеть подобно натянутой струне, а устроиться с удобством и комфортом. Всё-таки у них вечерний чай, а не деловая встреча. «Уже не чай», — скользнув взглядом по бутылке вина, из которой не спеша достав пробку, фюрер разлил бордовую жидкость по бокалам. Юноша не сводил взгляда с алкоголя и его насыщенного цвета. Он не пробовал его ни разу, даже из банального любопытства, впрочем, ему и не предлагали. В то же время Итачи пил часто, на его взгляд, не каждый день и не несколько бутылок, но четыре раза в неделю стабильно, как смог подсчитать Саске. В дни, когда он не пил, как правило он находил себе другое развлечение — Изуми, как пример. До неё была другая девушка из их подразделения разведки, невысокая и темноволосая, с короткой стрижкой — младший лейтенант, её убили, когда они брали под контроль один из городков, что ещё пытался сопротивляться. Глядя на её расстрелянное бездыханное тело с закатившимися глазами, не то, чтобы Саске испытал что-то похожее на жалость или сострадание, скорее это было чувство облегчения. Ему больше не нужно будет караулить у казарм, под смешки со стороны, пока бригадефюрер утоляет свои плотские желания. Радоваться ему долго не пришлось, увы. Следующий выбор бригадефюрера пал под резко вскочившие брови Саске на мужчину. Точнее на молодого парня, едва ли старше самого Саске более, чем на пару лет, но факт оставался фактом, он был мужчиной. Бледная кожа, тёмные волосы и чёрные глаза — атрибуты были неизменны, тем не менее Сай продержался не долго, его участь была печальнее. Бригадефюрер Акасуна, вытирая лезвие ножа от крови, лишь сухо пояснил, что сержанта можно более не искать. Пыточных дел мастер изъявил желание лично проследить, чтоб Сая отправили туда, откуда его и прислали, по кусочкам, по правде говоря, но это уже сугубо проблема «Листа», что их шпион никак не помещался в подобранный для него ящик. В тот день Саске не стал сдерживать иронии в компании старшего брата о том, что как недолговечен век его любовников, и какой досадой будет для следующего, если на него падёт сей выбор. Итачи в долгу не остался, само собой, посоветовав унтерштурмфюреру открывать рот пореже, если он не жаждет оказаться на их месте. И буквально через пару дней у бригадефюрера появилась новая пассия в лице Изуми, а ведь Саске даже понадеялся, что неделю другую сможет высыпаться. Стоя в коридоре и утешая себя мыслью о том, что кухарка по закону вселенной должна рано или поздно присесть на что-то поострее, чем член бригадефюрера, юноша, вытирая очередной раз заспанные глаза, поймал себя на мысли о том, что уже прошло уже немало времени, а фройляйн всё ещё жива и здорова. «Относительно и ненадолго», — мелькнуло в голове Саске, когда он вспомнил про пузырьки у неё в руках, после чего перевёл взгляд на бокал вина, который ему протягивали. — Знаете, я, пожалуй, предпочту чай, …- сразу начал лейтенант, но Мадара его перебил жестом руки. — Сегодня в меню чая нет, Саске, только вино. Впрочем, если пожелаешь могу открыть виски или ликёр, — указав на тёмную и зеленую бутылки соответственно, фюрер поднял свой бокал, — но, осмелюсь предположить, что столь крепкие напитки могут быстро вскружить тебе голову. — Я пожелал чая, но, тем не менее вы лишаете меня такого права выбора, это досадно, — резюмировал с весьма недовольным видом младший офицер, про себя отмечая, что позволяет себе неслыханно много дерзости в компании главы революции, вот только его при этом ни разу не осадили. Большинство генералов и уполномоченных офицеров словили бы инфаркт от подобной наглости с его стороны, — Мы что-то отмечаем? — парень неохотно взял протянутый фужер, касаясь взглядом его содержимого и поднимая тот на мужчину напротив, что расплылся в улыбке. — Да, можно сказать и так, — словно нарочно уклоняясь от ответа и вынуждая Саске проявлять толику интереса, Мадара продолжил с присущей его голосу хрипотцой, — сегодня мои ладони сомкнулись на шее Конохи, фигурально, конечно, — фюрер позволил себе толику сожаления в голосе, что сразу же сменилась на приглушенный и мрачный тон, как сама комната, — осталось только медленно и с непременным упоением сжимать её всё сильнее и наблюдать за каждым мигом и судорожной попыткой вдохнуть воздуха. С запахом гари, естественно, — дополнив воображаемую экзекуцию, главнокомандующий приподнял свой бокал. — Тост? Саске, что слишком сильно сжал свой фужер с вином, после слов о запахе гари, растянул губы в вежливой улыбке, в которой не было ничего святого. Он никогда не забудет запах горелой плоти и полыхающие угли, не выкинет из памяти и крики, запертых в своих домах людей, дым, от которого слезятся глаза и кружится голова. Никогда не забудет слезы матери и руку, что направила револьвер на неё. Никогда. — Ты сегодня более задумчив, чем обычно, — всё-таки остекленелый взгляд Саске не остался не замеченным для Мадары, что поддался вперед, хмыкая в сторону и вглядываясь в лицо юноши, — я коснулся болезненной темы? — У вас огонь в приоритете в сравнении с патронами или порохом, — протянул унтерштурмфюрер, поднося бокал к губам, но не спеша из него отпить, разве что, вдохнул кисло-сладкий запах перебродившего винограда с какой-то пряной нотой. Мерзость. — Потому что патроны и порох не вечны, мой дорогой мальчик, они могут закончится, если ты такой транжира, как я, и не считаешь важным считать каждую пулю, — проговаривая это, Мадара постучал указательным пальцем себя по виску, — смекаешь, Саске? А пламя можно получить даже подручными материалами, да и, порой, хватает всего одной высеченной искры, чтоб разгорелся пожар, что может повлечь за собой огненную бурю, — в глазах мужчины сверкнуло что-то дикое, однако, он подавил в себе военный азарт, переводя тему, — Но тебя ведь не мои метафоры так заинтересовали, что-то другое, …Поджёг клана Учиха, так ведь? — Поджег? Деревню сожгли дотла. — В чём я нисколько не сомневаюсь, — кивнул фюрер, весьма непринужденно прибавляя, покуда по лицу Саске пробежала тень, — и, тем не менее, не могу сказать, что я расстроен этим событием, не обессудь, но всё-таки родственники — предатели ещё хуже тех, кто по доброй воле лижет пятки верхушке Конохи. Однако, дабы немного приподнять занавес твоего заблуждения по проводу злого клятвоотступника Мадары, позволь я тебе кое-что сообщу, — Мадара с видом заговорщика склонился настолько близко к лицу юноши, что тот кожей ощущал его дыхание. И не то, чтобы ему это нравилось, — Я не отдавал приказ о ликвидации деревни Учиха. Не скрою, это позорное пятно меня раздражало, но я крайне ценю, … семейные узы. После фразы про «семейные узы», лейтенант бестактно хмыкнул. Ну, да, конечно. Спать с родным братом у него, как видно, семейная традиция такая. Если бы здесь находился Итачи, по вольному предположению Саске, он подавился бы слюной от ярости, молча и гнетуще, конечно, но всё же. — Это лишено всякого смысла, — всё-таки заставил себя усмехнуться уже по делу юноша, закатывая глаза и собираясь сделать глоток из своего бокала, но Мадара его остановил, подняв указательный палец к потолку. — Смысл есть во всём, порой, он тривиально не очевиден, — философски заметил главнокомандующий, после чего взял свой стакан, — и в долгожданном предвкушении долгожданной победы над тиранией Сенджу, позволишь на брудершафт, юное дарование? Слово «брудершафт» было ёмкое, но не знакомое Саске. Не взирая на это, он осторожно кивнул, после чего фюрер лихо переплёл их локти, словно они собирались дать непреложную клятву на века. — За справедливость. За отмщение за тех, кого нет с нами, — провозгласил Мадара, после чего более тихо и сокровенно прибавил, буквально выдыхая последние слова в щеку унтерштурмфюреру, приподнимая бокал с вином, — за Учиха. — За вас, — от себя добавил Саске, дерзко заглянув прямо в глаза главнокомандующего, затем сделал несколько крупных глотков из фужера, в надежде, что хоть мерзкое пойло отвлечёт его от лишних мыслей, что упорно лезли ему в голову этим вечером. Алкоголь на вкус был ещё более приторным и противным, чем его запах. Разумная мысль заесть это дерьмо фруктами из тарелки не увенчалась успехом, так как Мадара и не думал отстраняться. Саске приподнял вопросительно бровь, продолжая кривить губы в полуулыбке, которую всегда и все расценивали по-разному. Кто-то считал её оскорбительной, кто-то наглой, кто-то высокомерной, вот фюрер от чего-то решил, что она пригласительная, так как следующее, что ощутил после терпкого виноградно-пряного вкуса Саске, так это чужие губы, что мягко, накрыли его. — Знаете, почему вы всё ещё живы, унтерштурмфюрер? Несмотря на то, что должны были уже хотя бы дважды смердеть и разлагаться в братской могиле? — Саске вздрогнул, эти приветственные слова, сказал ему фюрер, когда он пришёл на их первую встречу, сидя в кресле у камина и наблюдая за горящим в нём огнём. — Не буду скрывать это от вас, талант заложен у вас в генах, поэтому удивляться вашим успехам на фронте — пустая бравада, хотя не отметить ваши навыки было бы абсурдно, — главнокомандующий проговаривал каждое слово медленно и растянуто, — смысл так же не кроется в фамилии Учиха, которую в общем и целом не достоин носить кто-либо в стане «Листа», — раздраженно фыркнув после этих слов, Мадара повернул лицо к лейтенанту, жестом указывая тому на свободное кресло, — присаживайтесь, не люблю, когда кто-то стоит у меня над душой. Дождавшись, когда парень пройдёт отточенным шагом до него и займёт предложенное место, мужчина хмуро продолжил свою речь: — Дело даже не в одолжении одному высокопоставленному офицеру моей армии. Кем вы, кстати, ему там приходитесь, унтерштурмфюрер? Кузен? Племянник? …Любовник? Потерявший речь от такого неуместного и грязного предположения Саске открыл было рот, готовясь к резкому ответу, что не все трахают своих младших братьев, но всё-таки плотно сжал губы прежде, чем эти слова сорвались с языка. Да, он знал об отношениях между фюрером и его лейтенантом. Чёртов Итачи с его оскалом не раз делал двусмысленные намёки на связь Мадары с его бывшим унтерштурмфюрером, при этом игриво поглядывая на младшего брата, словно находя в этом что-то очаровательное и забавное. Естественно, Саске реагировал на эту ересь соответственно воспитанию отца: плевался и резюмировал, что инцест аморален, и следуют этому лишь извращенцы и больные на голову ублюдки. Вот только ехидная ухмылка бригадефюрера не раз давала Саске повод подумать о том, что таких психопатов, как его старший брат, это не остановило бы, он более чем подходил под все параметры. Мадара выглядел куда более благоразумным, пускай и менее сдержанным, нежели Итачи, поэтому эта гипотеза была очень шаткой. До этого дня. — Старшим братом, — во рту Саске пересохло, язык еле ворочался, а горечь от сказанного вместе с тем, как фюрер, каким бы властным и жестоким не был, посмел допустить подобную мысль о его отношениях с Итачи кипела в нём, как лава. С Итачи, с которым невозможно даже в одной комнате находиться или разговаривать. — Старшим братом, — повторил вслед за Саске мужчина, было очевидно, что ответ его не удивил и он знал его с самого начала, — не шибко он гордится этим родством, раз на цепи тебя держал, — поджав губы, протянул Мадара, — как пса. Лейтенант, стиснул зубы, но проглотил и на это, глядя перед собой. Провокация. Прямая, как рельса и беспринципная, как проститутка. Ладони парня вспотели, а гнев бурлил где-то в глотке, но он продолжал держать язык за зубами и не скалиться на того, в чьих руках сейчас находится его жизнь. — Нагулянный что ли? Бастард? Кто же у нас постарался? Отец или, может быть… мать? Злость нарастала и очень быстро, но Саске проглотил и этот ком, стоящий у него в горле плотным сгустком желчи, хотя выплюнуть его в морду напротив хотелось куда сильнее. Мадара, разочарованный чужим молчанием, цокнул языком, затем склонил голову на бок, глядя на гостя сверху вниз, будто бы оценивая не столько его внешний вид, сколько умение держать себя в руках. — И как же зовут тогда родного брата Учиха Итачи? Такой вопрос ввёл Саске в тупик. Он, маловероятно, выделился чем-то уже настолько, чтоб глава революции запомнил его имя, но вероятность, что фюрер и в самом деле не знал кого вызывает на встречу была настолько низкой, что в неё крайне слабо верилось, скорее его снова проверяли, вот только на что? На откровенность? На малодушие? Тем не менее с ответом лейтенант не спешил, стойкое ощущение языка Итачи у самого его уха, нашёптывающего о том, что младшему братику следует выбирать выражения при общении с фюрером никуда не девалось. — Учиха, — неспешно, будто бы ступая по каменным плитам, где каждая может быть ловушкой, унтерштурмфюрер приоткрыл губы, — Саске. — Саске. Мадара произнёс его имя, от чего оно гулом пронеслось между стен, отражаясь и возвращаясь обратно. Жёсткий взгляд заметно смягчился. — Почему же ты вступил в «Чёрную гвардию», Саске? Давай только начистоту, — фюрер приподнял ладонь, словно заранее останавливая «бурный поток слов», которые вот-вот якобы должен излить на него какой-то лейтенант, — я не в настроении слушать пустые слова и сладкую ложь, — столь быстро перешедший на другой тип общения, откинувший официальный тон мужчина, казался уже не столь опасным и могучим. Его интонация, раскрытая поза и постоянная жестикуляция созвали крайне плотную иллюзию разговора по душам. Саске, возможно, даже бы рассмеялся от этой иронии, если бы не липкий страх где-то со стороны затылка. Ведомый интуицией, офицер невольно перевёл глаза на висящий на стене гобелен с символом клана Учиха. Столь знакомый герб был словно чужим. — Когда пришло время выбирать — я выбрал жизнь. Фюрер поддался вперёд, обхватывая свой подбородок и какое-то время не сводил тяжелого взгляда с юноши, от которого тому было не по себе. — Ты очень похож на моего младшего брата, Саске, оговорю это сразу, чтобы это в последствии не было для тебя большим сюрпризом, — спустя несколько долгих секунд заговорил Учиха, подпирая рукой голову и закидывая ногу на ногу, после чего чёрные глаза устремились на пламя, потрескивающее в камине, — его убили. В спину. У меня на руках. В этой стране не осталось ни гордости, ни справедливости. А во мне не осталось сострадания, но, …в память об Изуне, я сделал исключение для тебя. Видишь ли, твой старший брат необычайно хитрый сукин сын, — подняв глаза к потолку и обведя ими комнату, Мадара прибавил, — без обид, Саске, но так и есть. Он знал моё состояние, он видел моё отчаяние и боль после потери, которую, …я так и не смог пережить, — голос главнокомандующего затих, вызвав у унтерштурфюрера смешанные чувства, — и привёл тебя. Своего младшего брата, что так похож на Изуну. Чёртов подлец, он знал, знал, — Учиха покачал головой, выставив перед собой ладонь, которую медленно сжимал в кулак, — что я не подниму руку на тебя, даже зная, что ты из армии моего врага. Чёртов ублюдок, — будто бы обращаясь к бригадефюреру, которого с ними нет, Мадара метнул беглый взгляд в сторону Саске, которому снова стало не по себе. Злость, что разгоняла кровь по венам лейтенанта выветривалась, оставляя после себя лишь тревогу с горьким послевкусием и что-то недосказанное. — Ты любишь своего старшего брата, Саске? Очередной вопрос после такой откровенности от фюрера застал парня врасплох. Да и ответ на него был бы риторическим, если задать его любому другому человеку, чьим братом не является Итачи. — Безумно, фюрер, — желчно прошептал унтерштурмфюрер, когда перед глазами появился образ старшего брата, в которого он раз за разом загоняет нож по самую рукоятку, а тот, … а тот, как всегда, усмехается. Своей ненормальной улыбочкой и сдавленно смеётся, отчего кровь текла с его губ снова и снова, и снова. И так до тех пор, пока не останется крови, ни единой капли крови. — Что бы ты ему сказал, если бы больше никогда не увидел? Саске, вынырнувший из приятных фантазий по убийству бригадефюрера «Алой Луны», поднял заинтересованный взгляд на Мадару, который, будто и вовсе смотрел куда-то сквозь него, будучи тоже где-то в своих мыслях. Если бы он и вправду это устроил, … — Что-нибудь о тяжести нашей разлуки и невыносимости расставания, — предположил лейтенант, пока в мыслях мерцало лишь одно слово, озаренное алым заревом: «Сдохни!». — Да, что-то вроде этого, — пробормотал Саске, глянув на пляшущее пламя в камине. — А я уже думал, что ничего столь проникновенного и цепляющего за душу сегодня не услышу, — мужчина, откашлялся в кулаки и ободряюще кивнул младшему офицеру, — продолжай-продолжай, я уверен, что в следующий раз у тебя получится солгать получше. — Ну, что вы, господин фюрер, я буду крайне … — Пожалуйста, называй меня Мадара в пределах этой комнаты, мне не хочется чувствовать себя настолько чванливым и старым, каким меня пытаются выставить. — … опечален этим проскобленным событием, — как ни в чём не бывало продолжал Саске, выдержав паузу, когда его прервали, а после скользнул глазами по заметным складкам морщин у каймы рта и в уголках глаз у мужчины. Учиха напротив него сразу же склонил голову, будто поняв его намерения, тем самым скрывая свой возраст в тенях фуражки, — не знаю, как переживу это, если данная сцена произойдёт на моих глазах, — всё-таки процедил офицер, мысленно присудив фюреру возраст ближе к сорока, нежели к тридцати. — Ты прям испытываешь судьбу, Саске, — Мадара не сдержал очередного фыркающего смешка, после чего наклонился к парню, закусывая губу, — мне это нравится. Это «нравится» было не просто брошенным словом, так как унтерштурмфюрер ощутил явное прикосновение к своему колену. Ненавязчивое, легкое и будто бы случайное. Будто бы. — Спокойной ночи, Саске. Надеюсь на последующую скорую встречу. Беседы продолжались на протяжении полугода, зачастую они говорили о всякой ерунде или о событиях прошедшей недели, иногда всплывали вопросы по поводу боевых действий, но фюрер от них быстро отмахивался, не желая говорить о «трудовых буднях». Порой застрагивались и более личные темы, вроде детства Саске, которое Мадара сравнивал со своим, приводя примеры из далёкого прошлого, не раз всплывали по ходу разговора их общие знакомые, вроде людей из подразделения «Алой Луны» или кого-то из старших офицеров, которых оба могли знать лично. Время от времени юноше казалось, что мужчине столь высокого звания банально не хватает личного собеседника в лице погибшего брата, чтобы выговориться. Тем не менее, сам же Саске не был склонен делиться чем-то, тем более ему не раз напоминали о том, что «молчание — золото», поэтому, кривя душой, он сухо высказывался, вскользь делая саркастичные вставки по поводу этих встреч и своей роли в них. Будь он на месте Мадары ему было бы крайне скучно и уныло слушать свои однообразные ответы и с отсутствием каких-либо пояснений, эмоций и интереса, да ещё и с периодическими упрёками. Проверять размеры собственной вседозволенности и растянутые донельзя личные границы на ночных посиделках Саске начал относительно не так давно. И не мог отрицать, что вёл себя с каждым разом всё свободнее и решительнее, впрочем, как и Мадара. Ненавязчивые прикосновения становились длиннее, комплименты чаще, а упоминания нерадивых личностей сходили на нет, мир этой комнаты всё больше и больше крутился вокруг Саске, и это ему весьма претило, если бы аппетиты фюрера не росли пропорционально количеству выпитого ими сегодня алкоголя. И вот сейчас, допивая уже третий фужер мерзкой жижи, которую ему регулярно подливали, Саске с недовольством вспомнил об Итачи, глядя на вино, плескающееся на дне его бокала. Ему нисколько не заходило пойло, вкус и запах раздражали, однако попивая алкоголь, который быстро разносился по его телу, согревая и расслабляя, юноша избегал необходимости что-то говорить или думать о чужой ладони, недвусмысленно лежащей у него на плече. Сам Мадара стоял позади кресла, склоняясь к Саске время от времени и щекоча его шею длинными волосами, чтобы подлить заканчивающееся в его бокале вино. Кажется, он даже что-то шептал ему на ухо, однако парень думал вовсе не о фюрере, а об Итачи. Он бы сейчас так ухмылялся, глядя на него, проходился бы по нему ледяным взглядом, жестко бросая короткие унижающие фразы, вроде того, что Саске ничего добиться сам не может. Только через кого-то. Через него он стал лейтенантом, и плевать, что не просил об этом. А сколько звёздочек на погонах ему добавит Мадара за то, что он раздвинет перед ним ноги? Давясь вином, унтерштурмфюрер внутренне содрогнулся от этой мысли, даже алкоголь не спасал от ненавистного Итачи и его ядовитых слов, которые этот подонок будто бы вырезал ножом в его подсознании. И чем ближе было дно бутылки, тем отчетливее в голове Саске становился образ старшего брата. Лейтенанту становилось всё жарче, педантично затянутый когда-то галстук уже вольно висел, дерзко расстёгнутые пара пуговиц на белоснежной рубашке тоже не отставали. Особенно гадко на душе у юноши было от того, что он не помнил — его ли это работа или это сделали за него. Себя же лейтенант воспринимал сейчас никак иначе, как кролика, вокруг которого кольцами обворачивается удав. Выхода у него нет. Как только закончится вино, события будут развиваться никак иначе, как запланировал фюрер, что сейчас касается его волос, водит по ним ладонью и перебирает пряди. Вот только от этих косвенных ласк Саске едва ли не стучал зубами о стекло бокала, когда цедил остатки своего времени, что уменьшались с каждой минутой. — Мне надо, …- заплетающимся языком, который будто бы свинцом у него во рту налился, начал было юноша, оборачиваясь к Мадаре, его взгляд не мог чётко сфокусироваться на мужчине, будто бы смазывая его лицо и подгоняя под то, что он вроде как помнил. — Конечно, мой мальчик, дверь вон там, — кивнул Учиха, указывая вперёд, когда Саске приподнялся, мгновенно ощущая, как выпитое давит на мочевой пузырь и не только, — тебе помочь? Унтерштурмфюрер полуобернулся после того, как сделав пару шатких шагов, едва не сбил низкий столик. — Я справлюсь. Сам. Сказано было излишне торопливо и резко, но сейчас это уже не имело значения. Дойдя до двери, что едва выделялась в полумраке комнаты, Саске скользнул глазами в сторону, где была не до конца занавешенная плотной бархатной шторой арка, ведущая в другую комнату, где виднелся силуэт расправленной большой кровати, будто бы уже подготовленной к чему-то и призывно открытой для чего-то. Оттянув ворот рубашки сильнее, парень резко потянул на себя дверцу и скрылся в потёмках ванной комнаты, на ощупь ища переключатель, пока перед глазами всё начинало плыть ещё сильнее от кромешной тьмы. Всё буквально крутилось и вертелось, как флюгер от резких порывов ветра, в глазах у Учиха, который сползая по холодному кафелю, казалось бы, раскаленной спиной, задел всё-таки искомый предмет и сощурился от яркого света, что мгновенно ослепил его, вынуждая резко зажмуриться. Надавливая на глазные яблоки, через веки пальцами, будто бы это должно как-то помочь унять тошноту и жар в груди, что будто плавленый воск, опускался ниже за грань пупка, Саске приоткрыл глаза, присматриваясь к вещам через веер ресниц. Ковёр, кран, пара полок, какие-то флаконы, полотенце, намеренно оставленное на бортике ванной. Шатко приподнимаясь на ноги, лейтенант начал цепляться глазами за другие предметы гигиены, которые явно не забыли, включая бритву. Если бояться неизвестности вполне себе естественно, то сейчас противный и липкий страх вместе с отвращением к самому себе сковывал Саске тем, что он только сейчас осознал в полной мере, что будет после того, как он выйдет из ванной. «Догадался», — недостаточно ёмкое слово для тех более чем прозрачных намёков, направленных в его сторону. Саске отчётливо видел и понимал об уготованной ему участи, занять место бывшей подстилки из столь иррационального внешнего сходства, и до этого дня, нет, до момента, как он вошёл в ванную на ватных ногах с кружащейся головой и горящей спиралью в животе, это не казалось таким ужасным и неотвратимым. Вот только почему именно сегодня? Ведь фюреру было достаточно склонить к этому его насильно, он бы в любом случае получил бы что хотел. Тогда зачем все эти разговоры? Беседы перед сном? Подманить тем, что Саске тоже получит то, что хочет? Нет-нет-нет, Мадара не из тех, кто идёт на жертвы и компромиссы, это было понятно ещё три года назад. Присев на край бортика ванны, юноша включил воду и, ополоснув руку, приложил её к горящим щекам, потом к шее и груди. Его кожа будто бы пылала. «Должно быть что-то ещё», — пришёл к нехитрому выводу лейтенант, умываясь прохладной водой. Что так сильно жаждет фюрер? Что-то другое. Что-то куда более ценное, чем просто Саске и его задница. От одной мысли, что его вот-вот поимеют, юноша застучал зубами против воли, и этот перманентный страх парадоксальным образом нисколько не уменьшала его другое постыдное желание, что сейчас жарко изнывало ниже пояса и терлось о ткань нижнего белья. Саске никогда не испытывал возбуждение к мужчинам. По крайней мере, ему хотелось верить в то, что не прикосновения Мадары вызвали у него такую реакцию, но гулко стучащее в груди сердце и лихорадочно горящие щеки вместе с не унимающейся в голове мыслью о том, что нужно сунуть руки в штаны, подрывали отчаянную веру в это. «Успокойся, давай же, — уговаривал себя Саске, облизывая подрагивающие губы и бегая глазами по ванной комнате, будто бы у него была другая альтернатива, — ты получишь всё, что угодно, после этого, … » Убеждения действовали слабо, а подступающая дурнота и слабая, но всё-таки эрекция никуда не уходили. Саске до боли сжал челюсти и стал стаскивать с себя галстук и штаны. Он справится. Он должен. 4 августа 1944 года 01.40. — Вы слишком много позволяете этому мальчишке, господин фюрер, — синеволосая женщина, секундой ранее вылезшая из-за умело замаскированной дверцы за гобеленом клана Учиха, торопливо разминала свои плечи рукой и приговаривала это привычным ей полушепотом, — и не смотря на это и то, что у меня затекла спина, я всё равно ему немного сочувствую. Прислушиваясь к шуму воды в ванной комнаты, Учиха закинул несколько ягод винограда себе в рот, после чего покосился на прекрасную фройляйн, которая выжидательно поджала густо накрашенные тёмной помадой губы, обмахиваясь веером, который она раскрыла, после того, как отточенным движением достала тот из своего рукава. Прекрасная стальная леди, способная складывать мельчайшие кусочки картинки и находить информацию там, где, казалось бы её лишено смысла искать. Вот только, фройляйн в последнее время начала позволять себе сентиментальнее глупости, и фюрер подозревал с чем они могут быть связаны, но не торопился прерывать это глупое мимолётное увлечение его преданной соратницы. — Дорогая моя, ты роешься в грязном белье всех и вся, а моя личная жизнь для тебя и вовсе открытая книга, правда, очень короткая и временами мерзкая, — Мадара взял свой бокал с вином, с которого ни разу так и не отпил с момента вскрытия бутылки, хотя и не раз за сей поздний вечер подносил его к губам. Причиной тому была скорее личная прихоть, нежели содержимое одной интересной ампулы, которое он ввёл за несколько минут ранее до прихода юного утнтерштурмфюрера через шприц, что теперь томился в где-то на дне ящика его письменного стола. — Так что, давай не строй из себя целомудренность, — подняв бокал, будто бы собираясь выпить за её здоровье, мужчина небрежно вылил его содержимое в стоящую рядом керамическую кадку бонсая. — Мне просто жаль мальчика, — подметила женщина, потирая уставшую поясницу с утомленным закатыванием золотых глаз. — К чему эта позорная жалость? Его руки в крови не меньше твоих изящных пальчиков, да и в конце-концов он же Учиха. Он обречён либо страдать, либо умереть. — Звучит, как очередная прелюдия к катастрофе. — Катастрофа будет, если этот патриотичный фанатик как-то, ещё не знаю как, узнает ключ раньше нас, — деловито заметил фюрер, имея ввиду одну крайне неприятную ему личность, и повернулся к своей доверенной «левой руке», — осталось не так много времени до осады. — Не думаю, что мне следует оставаться здесь дальше, вряд ли я услышу что-то, — генерал-лейтенант сделала неразборчивый знак пальцами с недовольным лицом, — захватывающее. — Непременно услышишь, но это уже не будет касаться твоих прекрасных маленьких ушек, … Констанс де Фер, — промурлыкал Мадара, приоткрывая тяжелую дверь и пропуская даму вперёд, что, одарив фюрера мрачным взглядом, покинула его покои.

***

4 августа 1944 года 02.10. Саске еле переставлял ноги, ступая босыми ступнями по прохладным плитам длинного коридора, в одной руке он придерживал свои ботинки, а в другой были наспех схваченные брюки, возможно даже не его, хотя сейчас это не имело никакого значения. Покусывая ноготь большого пальца, лейтенант бездумно шёл по безлюдному коридору, в котором эхом отзывался каждый его шаг. Дрожь всё ещё не прошла, как и будто бы горящие отпечатки чужих прикосновений по всему телу, Саске никогда ещё не чувствовал себя более грязным, даже когда он был весь пропитан собственным потом, мочой и кровью в местных казематах и вынужден был ползать на коленях на поводке, он хотя б имел возможность поднять гордо голову и показать зубы. Итачи унижал его раз за разом. Бил. Морил голодом. Но в сравнении с приторной заботой и лестью Мадары, с его ядовитыми обещаниями и ласковыми прикосновениями, с его нежными поцелуями — это было ничто, ведь запястье левой руки всё ещё саднило после жесткой хватки. Пройдя мимо караульных офицерского крыла, Саске мысленно поставил галочку о том, что нынче станет очередной звездой местных сплетен. В таком виде, да ещё со стороны покоев фюрера. В его мыслях все ещё была знойная пустыня без намёка на спасительный дождь. Во рту тоже пересохло. Он понятия не имел, что ему делать дальше. Прохладный ночной ветер, поддувал из приоткрытых окон, теребя его взмокшую рубашку, которая, не считая нижнего белья и кожаных чёрных подтяжек, что крепились на его бледных бедрах, была его единственным спасением от любопытных глаз. Впрочем, кто там в ночи его разглядывал Саске совершенно не интересовало, как и то, то он уже стоял перед дверью, ведущей в комнату, где он жил. Горькая усмешка проявилась на лице утнтерштурмфюрера, когда он, закусив губу и откинув голову назад, представил с закрытыми глазами, как он войдёт сейчас в таком виде туда, в покои бригадефюрера «Алой Луны». Что он ему скажет, увидев в таком виде? Будет только надменная победоносная улыбка или ещё подольёт масла в и без того пылающий огонь отточенным донельзя любезным сарказмом о том, что не для того их отец высекал под дождём за непозволительное поведение. Что ж видимо, Итачи этот урок усвоил сполна, раз в его высокоманерной фигуре речи допустимо даже похвалой раскидываться так, что она куда хуже, чем если из ведра помоями облили. Толкнув дверь, Саске вошёл в помещение, сразу оглядываясь в поиске того, от кого он уже готовился получить отдельное поздравление за «отменный вечер». Ведь так поздно он ещё не приходил. Да и без штанов, собственно, тоже ещё не приключалось. Кисло посмеявшись про себя от этой мысли, Саске обернулся с улыбкой на лице, всё ещё бегая теми по знакомой обстановке: кушетка, кресло, стол, пол… Ой. Запнувшись об собственные ботинки, что выпали у него из рук с громким стуком, юноша поплёлся вдоль комнаты, попутно скидывая брюки рядом с собой. Беспардонно плюхнувшись на излюбленную кушетку бригадефюрера и нагло закидывая ногу на ногу в его манере, Саске выжидательно стал вглядываться в тёмный силуэт, сидящий за столом в кожаном кресле. — Давай же, братишка, иди сюда, иди ко мне, … — давясь смехом от собственного дерзкого поведения в присутствии старшего брата, который в кои-то веки сидел без этой чопорной фуражки и даже без мундира, застёгнутого на каждую серебряную пуговку. Рубашка с закатанными рукавами делала образ садиста-ублюдка капельку мягче и менее официальным. Можно было даже допустить столь вызывающую мысль, как назвать братца по имени. Саске покусывал нижнюю губы, это вино воистину разжигало в нём ранее неизведанную дикость и отсутствие всяких тормозов. Безумная необходимость увидеть бригадефюрера и выслушать о том, как низко он пал, вовлекала Учиха всё в более и более рисковые мероприятия — например, зачем-то теребить собственную почти до конца расстёгнутую рубашку, да ещё и под встречным взглядом мужчины за столом. Или сидевшего там? Мир уже не качался последние минут так двадцать, однако картинки происходящего с заметной задержкой доходили до Саске, который всё ещё смотрел куда-то перед собой, пытаясь понять, в какой момент он упустил этого больного ублюдка из вида? — Бригадефюрер, …ты, всё ещё не спишь? — крайне неторопливо поворачиваясь назад всем телом, так как вариант банально обернуться дошёл только во вторую очередь, Саске несколько раз моргнул, пытаясь сосредоточить взгляд на дорогом брате, который уже стоял перед ним, загадочно склонив голову на бок с непроницаемым лицом. –Неужели, меня ждешь? — подперев тяжёлую голову рукой, локтем которой парень уткнулся в собственное бедро, Саске захотелось поспешно прибавить, что, ему, само собой, абсолютно и бесповоротно наплевать, но так, ради интереса, ответ бы он хотел услышать. — Ради интереса? — смешок сорвался с тонких губ Итачи, который всё ещё не сводил бездушных чёрных глаз со своего утнтерштурмфюрера, оседлавшего его подушку на кушетке. В этом даже что-то было. Что-то опасное? — Он читает мои мысли, …боги, и за что вы одаряете такого, …- Саске вместо последнего слова лишь страдальчески неразборчиво замычал куда-то в сторону, после чего, как ни в чём не бывало, дёрнулся как от укола, и фыркнул, — А ради чего ещё? — Я не обязан отчитываться перед вами, унтерштурмфюрер, но, раз вас так интригует этот вопрос, то, пожалуй, сделаю вам одолжение. Медленно обходя кушетку, будто бы давая возможность юноше не упускать его из виду, пока он к нему направляется, Итачи наклонился к лицу младшего брата, что сразу же сощурился, когда тот грубо и крепко взял его за подбородок, не позволяя вырываться и отвернуться. — Вас, раньше завтрака, я никак не ожидал увидеть, — процедил всё-таки старший офицер, надавливая сильнее пальцами, чтоб мальчишка посмотрел на него своим расфокусированным блаженным взглядом, после чего обращаясь скорее к тумбочке, нежели к самому притихшему лейтенанту, цыкнул, брезгливо отпуская того, — и чем же вас накачал наш несравненный господин фюрер? — Мы пили вино, — вальяжно разведя руки в стороны, нараспев сообщил Саске. — Разве что, один из вас. И, судя по всему, не только вино. — Он пил со мной на брудершафт, — снова приблизившись к лицу старшего брата, словно собираясь поведать тому сокровенную тайну, понизив голос, прошептал лейтенант, — я видел, прежде чем он полез ко мне в штаны. — Господин фюрер не пьёт вино, унтерштурмфюрер, — не скрывая откровенного сарказма в тон младшему брату, прошептал Итачи, затем резким толчком откинул его от себя на кушетку, от чего тот распластался по ней, едва приподнимаясь на локтях. — Ты ведь намеренно хотел подложить меня под него, не так ли, Итачи? Столь прямолинейного и неофициального обращения Учиха давно к себе не слышал от кого-либо, можно было бы списать это на алкоголь и ещё какую-то психотропную дрянь, которую, абсолютно точно подсыпали этому глупому мальчишке. Румяные щёки и лихорадочно блестящие глаза близкого родственника ещё можно было отнести к вину, как и подрагивающие мышцы вместе с шаткой походкой, но …вот только холодную логику и слова, вызывающие на откровенный разговор, уже куда маловероятно. Притворяется? — А если и так, то что? — стальной тон бригадефюрера, не оставлял и шанса Саске понадеяться на то, что его тело — это не разменная монета в этой игре. А ведь и в самом деле, Итачи реагировал куда остро и ехидно на приходящие конверты, чем на что-либо, а, как оказалось, он просто на просто хотел, чтоб Саске поверил в эту очередную маленькую чёрную ложь. Что этим он якобы разозлит его, надавит на мнимые болезненные точки, но нет, внутри Итачи нет ничего живого. Там ничего не ёкает, не трепещет, не поёт, не стонет. Только лицемерие и безумная улыбка, ни для чего другого там места нет. — От этого мы выиграем оба, мне нужно было лишь выбрать подходящий момент, а вам сыграть свою роль. Поздравляю с дебютом, — цинично кинул Учиха, убирая ладонью ниспадающие передние пряди волос с лица и уже собираясь уйти, но остановил шаг. Пацан смеялся. — Какая жалость, — вытирая краем пальца выступившую от хохота влагу с век, Саске несколько раз хлопнул в ладони, не убирая с лица улыбку, от которой подрагивали щёки, — видишь ли, безжалостная сволочь, амбиции которой затмевают небеса, да-да, это я о тебе, бригадефюрер, — выплюнул уже более жестко юноша, — я и в самом деле собирался пойти по дорожке, которую ты мне любезно проложил в кровать Мадары. Ведь, как ты и сказал, наш фюрер, — упомянув главнокомандующего, унтерштурмфюрер закатил глаза, — может дать мне больше возможностей, чтобы добраться до тебя, но, знаешь ли, если так подумать, всего на минутку, то … С этими словами, лейтенант приподнялся с кушетки, и придерживаясь за неё кончиками пальцев, подошёл к бригадефюреру, чей взгляд мрачнел с каждым его словом. — …зачем нам с тобой посредники? — эти слова Саске практически прошептал в плотно сомкнутые губы старшего брата, вальяжно складывая руки тому на плечи и плавно приходясь подушечками пальцев по его шее, — Ты так обо мне заботишься, что даже пристроил в койку самому влиятельному и опасному человеку во всей стране, разве это не показатель твоей исключительной и непоколебимой любви к своему маленькому глупому братишке? — У вас, унтерштурмфюрер, дурь совсем днище пробила, — лишь резюмировал Итачи, сверху вниз глядя на брата, но не спеша убирать его руки или отстраняться. Во всей этой ломаной комедии, не хватало одного ёмкого элемента. — Господин фюрер перестарался с дозировкой, … — Он меня отпустил. — Что? Саске почувствовал, как у него под пальцами, что он держал на шее у бригадефюрера участился пульс, правда, не более, чем на несколько секунд, что он всматривался в черноту чужих глаз, а потом невольно покосился на своё запястье, на котором уже наливался кровавый синяк, и отодвинул кисть подальше за спину Итачи. — Я признался Мадаре, что между мной и Изуной есть сходство не только во внешности, как вы оба могли опрометчиво заметить, ведь ещё мы оба, — лейтенант прикрыл глаза и потянул на себя ворот рубашки Итачи, привлекая того к себе ближе, — выбираем старших братьев, — с этими словами Саске вовлёк бригадефюрера в поцелуй. 4 августа 1944 года 2.30 Фюрер водил рукой по прохладной простыне, глядя в ночную пустоту комнаты. Ещё каки-то полчаса он с нетерпеливым содроганием касался здесь чужой кожи, целовал быстрыми перебегающими касаниями чужие колени, ловя лёгкую дрожь, что принимал за несдержанность. Поднимаясь все выше к бёдрам, которые мужчина уже хотел собственнически сжать, а после развести в стороны … Встретив жесткое сопротивление стиснутых ног, Мадара поднял глаза на лежащего в его постели взъерошенного и жестко стиснувшего челюсть Саске, что, приподнявшись на локтях, покачал головой и тяжело дыша, буквально выполз из-под него. — Я, … не могу. — Не волнуйся, …я могу быть более, … — мужчина попытался подобрать слово, что вертелось на языке, но в голову лезли лишь глубоко пошлые мысли при виде столь смущенного или нервничающего юноши, но при этом и зарождалась внутри него некое отторжение, ведь Изуна никогда таким не был в постели, …Его брату повезло куда меньше, чем Саске, и это наложило определённый отпечаток на их отношения, — медленным и, …мм, нежным? Лошадиная доза стимулирующего препарата должна была смягчить и сгладить всё это нехитрое дело, а бутылка вина расслабить напряженного лейтенанта, вот только всё шло через заднее место, начиная с того, что при каждом поцелуе Саске отворачивался, поставляя щеку или вовсе избегал смотреть на него. Даже сейчас в темноте, где едва просматривался силуэт, Саске был всего лишь Саске, не Изуной, не его братом. В этом была своя прелесть, и это даже Мадара не мог отрицать. — Могу принести ещё, …вина, — щёлкая пальцами, предложил главнокомандующий, который уже ощущал давление собственных желаний сквозь бельё, ведь штаны он скинул ещё до того, как они дошли до кровати. Кровь прилившая к паху мешала рационально думать, крича только о своих потребностях. Хорошей идей сейчас мог показаться вариант с тем, чтоб дать пацану затрещину и поставить раком, но брать какого-то малолетку силой, да ещё и Учиха, да ещё и брата Итачи, … Нет, плохая идея, очень плохая. Мужчина выдохнул, он может держать себя в руках, всё ещё может. — Выпьешь немного, успокоишься, …- проводя ладонью по мягкой коже бедра утнтерштурмфюрера, Мадара осёкся, когда тот скинул его руку, вскакивая с места. — Дело не в этом. Я просто не могу, … вы, … … не он, — юноша схватился за голову, одной рукой, пока второй хватал что-то с пола, — не могу. — Не он? Мадара вскинул брови, недоуменно присев на край кровати, пока Саске всё ещё копошился у её подножия, покачиваясь из стороны в сторону, и, по всей вероятности, еле стоя на ногах, пока сгребал одежду. Такого поворота он никак не ожидал. Его кто-то успел обставить? Когда уже лейтенант держал курс на выход, фюрер перехватил того за руку, стиснув его запястье в мёртвой хватке до того, что мальчишка протестующе зашипел. — Кого ты имел ввиду? — Никого, — юноша произносит это быстро и дёргано, -… мне не нравятся мужчины. — Брешешь, — Мадара отчётливо уловил бесстыжую ложь в этом блеянии. Да перед кем он прикидывается, — Даю тебе три секунды назвать, имя или я ломаю тебе руку. Думаю, ты достаточно хорошо знаешь меня, Саске, чтобы поверить, что за мной не постоит. Итак, … один. Разглядывать в полутьме лицо утнтерштурмфюрера и его смятение было Мадаре без надобности, ведь у него в руке было запястье парнишки, и он без малейшей ошибки мог определить, насколько сильно он сейчас взволнован. Он не посмеет солгать. Кому угодно, но не ему. Не Мадаре Учиха. — … два, …три, …- с каждым словом мужчина сильнее сдавливал кости у себя захвате, заламывая руку юноши. — Итачи, — надломлено произнёс Саске, покуда Мадара приценивался про себя хватит ли с пацана вывиха, чтоб сознаться, всё-таки тот можно вправить и сделать вид, что таки было. Вот только имя, которое произнёс лейтенант, остановило фюрера от членовредительского процесса настолько, что чужая рука выскользнула из его разжавшейся в мгновенье ладони. Он тогда так и остался сидеть в прострации глядя на дверь, через которую вышел мальчишка, а потом просто упал на кровать. В тот момент он был настолько обескуражен ответом, что совершенно не уследил за пульсом Саске. В конце концов это же невозможно, …мальчишка посмел ему вероломно солгать, прямо в лицо… Или же нет? Перевернувшись на живот, фюрер в глубокой задумчивости приложил ладонь ко рту, потирая подбородок и беспокойно водя глазами по гладкой шелковой поверхности простыни. Несомненно, Итачи является прямым антагонистом далеко не у одной сотни людей, а у Саске он и вовсе центральный персонаж его личной стены ненависти. Это сквозило во всех их беседах, во всех процеженных словах и кислых полуулыбках, когда дело заходило об бригадефюрере Учиха. Сомневаться было даже непозволительно глупо и в том, что Итачи не наложит лапы на мальчишку, почуяв интерес к нему со стороны. Нет, исключено. Саске солгал, запаниковав. Или всё-таки нет?