Война в кружевах. Мужская версия

Война с турками для французского дворянства закончилась. Маркиз дю Плесси-Бельер вернулся домой. *** За время его отсутствия Париж изменился, и, в то же время, остался прежним. Вот и правый берег, Фобур Сен-Антуан, все тот же нищий на паперти, все те же черные дубовые ворота, тот же дом с глухими стенами, всё те же лица слуг — всё осталось по-прежнему, ничего не изменилось. Филипп не любил перемен. На утро, засвидетельствовав почтение королю и убедившись в его расположении, он нанес ряд визитов. Еще две недели назад Сен-Готард горел перед ним, люди и лошади, смешавшись в визжащий поток, тонули, перевал переходил из одних рук в другие, многие погибли, другие были ранены. Он вернулся невредимым. А Париж этого даже не заметил. Этот вечный кутила, жил своей жизнью, прожигал день за днем в суете мелочных забот, круговороте новостей и скандалов, словно и не было никакой войны. Появились новые люди, старые исчезали — кто-то убит на дуэли, кто-то ушел в монастырь, кому-то пришлось спрятаться от долгов в провинции, а кого-то и вовсе отравили нетерпеливые наследники. В Бургундском отеле премьера, в Ратуше бал, в среду в Сен-Жермене прием, в пятницу охота в Марли. Его личный портной прислал новый камзол, принесли записку от его бывшей любовницы, экипаж еще не распрягли. Надо забыться. Ничего не оставалось другого, он поехал кататься. *** В Тюильри появилось новое лицо. Дама с собачкой. Молодая женщина лет 25, а может чуть больше, сопровождаемая высохшей старомодной жеманницей, больше похожей на сову, чем на представителя рода человеческого. Он заметил ее, стоя в партере, у статуи Марса, ожидая мадам де Т. — любительницу назначать свидания в местах со смыслом — это, к примеру, означало, жажду любовной войны. Забегая вперед, и то, и другое она получила во всей красе, но сейчас Филипп не хотел вспоминать об этом. Перед его мысленным взором снова возник силуэт молодой женщины. Кто она? Не парижанка, ибо ее представление в Свете должно было состояться лет десять назад, а он как будто раньше ее не видел. На иностранку она была не похожа. Провинциальная дворянка, вдова, перебравшаяся в Париж после смерти мужа? Слишком хорошо и по моде одета. Встречные благородные дамы кивали ей чуть отстранено, свысока, как бы подчеркивая ее положение. Разбогатевшая выскочка-мещанка? С такой осанкой? С таким вкусом? Нет, не может быть. Кто же она? Он сразу выделил ее из праздно гуляющей толпы. Без белил, привычных для модниц, с чуть смуглой кожей теплого оттенка, такими же теплыми, золотистыми, спелого цвета волосами, словно рожь на полях, через которые они возвращались с войны. Но больше всего ее отличала не внешность. Скорее выражение лица. Словно девочка, впервые вывезенная родителями на праздник — непосредственная, смешливая, живая. Она уставилась на него восхищенным взглядом, словно на какое-то чудо, остановилась посреди дорожки, потеряв нить разговора, к заметному неудовольствию «Совы». Это было забавно, и даже смешно, но и … сладостно? Он небрежно со скукой поклонился дамам, но, дождавшись, когда они пройдут, проводил ее взглядом. В тот же день Тюильри потряс скандал, который поначалу не вязался с прекрасной незнакомкой — челядь мессиров де Монтеспана и де Лозена чуть не поубивала друг друга, а один гасконец другого. Ла-Виолетт, верный камердинер Филиппа, который всегда все знал и имел нюх на скандалы, словно заправская гончая, оказался в нужное время в самом подходящем месте и все доложил патрону. Причиной драки стала шоколадница, мадам Моренс, весьма успешно введшая моду на заморский напиток королевы среди парижских гурманов и, по слухам, сколотившая на этом предприятии немалое состояние. *** На следующий день он увидел ее у Нинон. Можно было бы навести о ней справки, куртизанка охотно предоставила бы их, но он не хотел обнаружить свой интерес. Ее катали в своих экипажах по Кур ля Рен придворные щеголи — Лозен, Монтеспан, Ришмон — но если бы она была куртизанкой, он бы узнал. Наконец, у мадам де Альбре, что само по себе исключало двусмысленность ее положения в обществе, их представили. Каково же было его разочарование! Прекрасной незнакомкой оказалась всего лишь известная шоколадница, мадам Моренс. Торговка! Подумать только! Дурак, — ругал он себя, — нашел на кого обратить внимание! Чтобы скрыть свои чувства, он пренебрежительно протянул, собираясь побыстрее отделаться от нее: — А, мадам Шоколад. Но вечер еще не исчерпал всех сюрпризов. Мадам оказалась той самой кузиной де Сансе из замшелого Монтелу, которую его матушка чуть было не взяла себе в свиту. И если раньше она была просто бедна, то теперь все стало еще хуже. Скрывающаяся под чужой фамилией, продающая шоколад, то ли вдова, то ли незамужняя дама с двумя детьми. И именно она его родственница! Жгучий стыд. Удивительно, как ей всегда удается поставить его в неловкое положение! Впрочем, она сама, чувствуя всю унизительность своего статуса, понесла сущий вздор, расспрашивая о здоровье его давно умершего отца. Наконец, поняв нелепость происходящего, она осеклась и исчезла. Филипп пообещал себе больше не видеться с ней. Через пару дней в салоне мадам де Севинье маркиз вновь встретил кузину, и с ужасом заметил, что она направляется прямо к нему. Нет, этому нужно было положить конец. Но что-то в ее растерянном, грустном виде остановило его. Пряча глаза и кусая губы, она скороговоркой попросила кузена простить ее выходку и никому не открывать ее настоящее имя. Неужели она думает, что он оповестит весь Париж о родственных связях с Шоколадницей?! Эта постыдная тайна должна быть надежна сокрыта. Еле сдерживая раздражение, он ответил ей, что всё, что касается ее, ему глубоко безразлично. Она полоснула его взглядом и отошла. Они расстались еще более обозленные и раздосадованные друг другом. Теперь он ей точно неприятен. Что ж, прекрасно, она его тоже не интересует. Филиппу казалось, что после этого любые отношения между ними невозможны. *** Как только он принял это решение, они стали сталкиваться друг с другом словно по волшебству. Это были молчаливые встречи, где каждый старательно не замечал другого. Но куда бы маркиз не явился — в салон, в театр, в парк или даже на мессу — она уже была там. Или, возможно, его тянуло туда, где он мог встретить ее? Он так привык видеть кузину, что, не обнаружив ее на очередном приеме в Сен-Жермене, не сразу понял, что она не может появляться при Дворе. В довершение всех бед, принц Конде не на шутку увлекся прекрасной Шоколадницей и испытывал настоятельную потребность бывать в ее обществе или же говорить о ней. Это было невыносимо. Хуже всего, что Филипп сам все чаще стал думать о ней. *** После сенсационной партии в хокку между Монсеньором и мадам Шоколад, отель Ботрейи сменил владельца. Вместо того, чтобы стать официальной любовницей принца, новоиспеченная хозяйка воцарилась в центре аристократического квартала и задумала отпраздновать свою победу грандиозным приемом. Рассматривая приглашение, маркиз дю Плесси-Бельер не знал, на чем остановиться. То ли оскорбиться столь наглым способом навязать ему роль почетного гостя, то ли принять ее? Он бы мог сопровождать принца, но Конде сбежал в Шантийи от гнева своего венценосного родственника. В конце концов, Филипп убедил себя, что ему совершенно не зачем лить воду на мельницу тщеславия столь самонадеянной персоны как кузина Сансе и следует наградить ее ледяным презрением. И … поехал. Уже в экипаже он нашел несколько причин такого решения. Дюпарк больна, и Бургундский Отель отложил премьеру, хозяйки салонов, дающие приемы по четвергам, сами были приглашены к Шоколаднице, новый голубой жюстокор с лиловым отливом ждал его в спальне — болван Ла-Виолетт отчего-то решил, что хозяин наденет его в театр. Появление Филиппа не осталось незамеченным. Глаза прекрасной хозяйки сияли, словно у девочки в Рождество. Это не был блеск победы удовлетворенной гордыни. То была искренняя радость, восхищение и робкая надежда. Что-то в этом взгляде роднило ее с той маленькой серенькой перепелкой, чья рука когда-то дрожала в его руке в Плесси. Не сговариваясь, они оделись в тон — ее платье из темно-синего бархата удивительно шло к его костюму. Филипп не привык довольствоваться малым — она была самой красивой дамой этого вечера и потому не могла принадлежать никому, кроме него — маркиз протанцевал с ней весь вечер. Женщина, в которую превратилась мадемуазель де Сансе, уже не была баронессой Унылого платья. При таком развитии событий, по закону жанра ему полагалось оценить не только отделку залов и красоту плафонов, но и удобство хозяйской спальни. К его удивлению, протянув руку на прощание, кузина продолжала смотреть на него восхищенными глазами, не предпринимая ни малейшей попытки заманить его в свой альков. Филипп был в замешательстве. К чему эти авансы? Зачем она улыбалась ему весь вечер? Неужели он был нужен ей только для хвастовства перед гостями и она просто использовала его? Маркиз простился с мадам Моренс нарочито холодно. *** С этих пор, Филипп стал замечать, что, если, появившись в салоне, он не обнаруживал там мадам Шоколад, то дальнейший вечер представлялся ему невыносимо скучным, и он спешил исчезнуть. Визитов в Ботрейи приходилось избегать — кузина могла решить, что его влечет к ней. К тому же после торжественного приема салон мадам Моренс опустел, у ней редко собирались гости, и жила она почти затворницей. Иногда ее можно было встретить в театре или в Ратуше на балу, но в эти дни ее сопровождал мажордом графа де Суассона, что само по себе исключало возможность даже подойти к ней, не уронив своего достоинства. Появлялась кузина и в модных светских салонах, но тайна ее благородного происхождения мешала полному признанию. Дамы, стоящие много ниже по рождению, нередко смотрели на нее свысока, как на разбогатевшую торговку. Беспрепятственно, не боясь потерять лицо, он мог видеть кузину только в доме ее подруги, куртизанки мадемуазель де Ланкло, где Филипп и сам был частым гостем. Впрочем, он заглядывал и в Испанскую карлицу, разумеется всегда в компании придворных, выпить шоколад и приятно провести время, а на самом деле, чтобы увидеть ее, но в эти дни хозяйка заведения никогда не показывалась. И все же Провидение само позаботилось об их встречах. Как-то раз за утренним туалетом Ла-Виолетт сообщил о новой сплетне — мадемуазель Мари-Аньес де Сансе, еще одна его кузина из выводка старого барона и бывшая любовница, которая незадолго до этого бесследно исчезла из Лувра, объявилась у своей новоиспеченной «подруги» мадам Моренс. Говорили, что здоровье юной фрейлины королевы пошатнулось после тяжелой болезни, а, по слухам, от тайных родов. Как только новая обитательница отеля Ботрейи немного окрепла, бесчисленные подруги и ее придворные воздыхатели наполнили гостиную Шоколадницы. Среди них появился и маркиз дю Плесси. Бывшая безудержная нимфа Двора предстала перед ним похудевшей, побледневшей, в темном платье и со строгим лицом. Она не принимала участия в общей беседе и сосредоточенно у всех на виду читала Псалтырь. Кто бы мог подумать, — улыбнулся про себя Филипп, — а ведь совсем недавно постель этой кающейся грешницы была похожа на проходной двор, где каждому находилось место. — Стало быть, турки Вас не убили, — заметив его, вместо приветствия процедила она, — досадно. Он не преминул подсесть к ней и поинтересоваться, как проходит ее покаяние и какое место Святого Писания ее особенно увлекает. Маленькая кузина смерила его презрительным взглядом. — Я начала с Ветхого Завета. История Юдифь весьма поучительна, — и сделав паузу, с мрачным наслаждением добавила, — Я представляла Вашу голову, маркиз. Она восхитительно смотрелась бы на блюде. Все такая же дерзкая! Будь они одни, он непременно наказал бы ее, сжав пальцами эту хрупкую шею. — Только посмейте дотронуться до меня, — тихо прошипела она, угадывая его желания. Нет, этого удовольствия он ей не доставит. Сейчас Филиппу было довольно одного ее страха, он видел его, читал в ее широко раскрытых глазах, ощущал в ее прерывающемся дыхании, в ее дрожи. Коротко вздохнув, он парировал: — Говорят, мадемуазель, что на Ваших жертвенных блюдах не головы любовников, а живые младенцы. И понял, что попал в цель. Слухи оказались правдой. Ее лицо исказилось: — Ненавижу Вас! Будьте Вы прокляты! Захлопнув Псалтырь, новоявленная обращенная выскочила из комнаты. В Париже действительно ходили слухи о том, что перед отречением от Света мадемуазель де Сансе отдала своего новорожденного бастарда Ля Вуазен для ее черных месс. Как он рад, что вовремя сбежал на войну. По правде говоря, эта маленькая чертовка забавляла его. В постели она сражалась словно львица, отчаянно царапаясь и кусаясь, и, наконец, беспомощно рыча, когда он одерживал над ней победу. Она ненавидела его за то, что он знал ее такой, за то, что он помнил. Интересно, что скрывалось ныне под ее монашеским обличьем? Он мог бы проверить. Но, нет, довольно. Хватит безумств. История закончилась, страница перевернута. Пусть отправляется в монастырь. *** Бывать в Ботрейи вошло у него в привычку. Чтобы как-то оправдать свои частые визиты к мадам Шоколад, он похвалил росолис в ее доме, который хозяйка готовила собственноручно. Будучи свободен от своих обязанностей при Дворе, он устремлялся к ней. Новый туалет, новая прическа, тщательно подобранное украшение — ничего не ускользало от его глаз. Казалось, она готовилась к его приходу. И хотя они почти не говорили, несомненно, она была рада его видеть. Когда он входил, она словно актриса, вышедшая к зрителю, менялась в лице, расцветая на глазах и одаривая его щедрыми улыбками. Он старался казаться равнодушным, мало участвуя в беседе, но каждый раз, позволяя себе посмотреть на нее, неизменно встречался с ее ищущим взглядом. Когда он уходил, она, казалось, огорчалась, сколь долго бы он не пробыл. В эти минуты Филипп почти верил, что перед ним все еще та чистая и невинная баронесса Унылого платья, чей светлый образ хранила его память. Несмотря на частые встречи, их отношения не двигались с места. Надежда сменялась разочарованием и вновь надеждой. Он не знал, как расценить ее улыбки. Были ли они искренни, либо он был нужен ей только для того, чтобы бравировать перед гостями знакомством с маршалом Франции и приближенным короля? Благодаря своей красоте, Филипп привык к вниманию женщин с юного возраста. И не только женщин. Он хорошо знал этот алчущий, похотливый взгляд, обладатель которого желал в свою очередь принести жертвы на алтарь его красоты, как говаривал его первый любовник. Выйдя из возраста пажа, он смог сам выбирать, с кем провести ночь, но с годами привлечь его внимание становилось всё сложнее. Другое дело было с Ней. Она не пыталась ни уединиться с ним в будуаре, ни напроситься на прогулку в его карете, она с ним даже не флиртовала. Неужели он сам настолько ей безразличен? Тогда для чего всё это? Что ей в конце концов от него нужно? *** Так прошла зима. Наконец, кающаяся грешница отбыла в монастырь на Пасху, а он всё продолжал приходить в Ботрейи. Ему было все равно, как выглядят его визиты в глазах общества, безусловно, они не остались незамеченными. Чтобы отвлечься, он безудержно играл, кутил по тавернам, пропадал на придворных празднествах, наделал сумасбродств на карнавале, что весьма дорого обошлось ему и лишь увеличило его долги. Но на самом деле, хотел увидеть ее. Вокруг прекрасной Шоколадницы неизменно вились поклонники, мечтавшие об интрижке с ней, и сам принц Конде продолжал надеяться сделать ее своей. Вот и сегодня, в гостиной принца разговор зашел о ней. — Послушайте, Плесси, — неожиданно, в своей грубоватой манере обратился к нему Конде, — эта женщина не идет у меня из головы. Я должен получить ее. — Какая женщина, Монсеньор? — Мадам Моренс. — Мадам Моренс, — эхом повторил Филипп. Благодарение Богу, в это мгновение, он как раз отвернулся, чтобы поставить на столик пустой бокал. — Шоколадница. Многолетняя выучка позволила ему обуздать свои чувства, и повернувшись, он был совершенно спокоен. Маркиз постарался придать своему голосу скучающий тон: — А… — Да, она. И перестаньте витать в облаках! Я увлекся ею, хотел подарить отель, который она же в последствии у меня выиграла, сделать своей дамой сердца. «Это называется — содержанкой», — мысленно поправил принца Филипп. — Она посмела отказать мне! Мне — Великому Конде! — не унимался принц — Быть может, она уже стала … дамой сердца кого-то, кого Вы еще не знаете? — заметил он вслух. — Невозможно. Вокруг нее, конечно, вьются поклонники, но они остаются не удел. Есть, правда, некто Одиже, дворецкий Суассона — деловой партнер и поклонник. Но не любовник, — добавил он, наставительно подняв палец. — А кто же ее любовник? — спросил Филипп, и тут же спохватился — не выдал ли он себя?! Не слишком ли много вопросов? Но принц ничего не заметил. — У нее нет любовников, мой дорогой маркиз. Я навел справки. Неужели Вы думаете, что Конде будет делить с кем-то любовницу? И тем более, непонятно с кем?! — Разумеется, я так не думаю, Монсеньор. — Так вот, я навел справки через личного помощника господина де Ла Рейни, некоего Дегре, и он заверил меня, что репутация мадам Моренс безупречна. Я понимаю, что это кажется Вам невероятным, особенно зная Ваше мнение о женщинах, но это правда, по моему желанию за ней тщательно наблюдали несколько недель подряд. — Что же она делает вечерами? Она не бывает при Дворе, редко бывает в Свете. — Играет с детьми или проверяет счета, — пробурчал Монсеньор. Мужчины обменялись понимающими взглядами. — Но я кое-что придумал, чтобы завоевать ее, — воодушевившись, поделился принц. «Будете вместе проверять счета?», — чуть не вырвалось у Филиппа, но он сдержал себя, и вместо этого поднял на принца глаза, говоря этим, что он весь во внимании. — Если роль содержанки, пусть и принца крови, ей не подходит, я предложу ей стать его тайной любовницей. — Не улавливаю разницы, Монсеньор. — Я выдам ее замуж! Верите ли, эта счастливая мысль пришла мне в голову сегодня утром. В Париже полно обедневших дворян, которые для поправки своего состояния не будут столь уж щепетильны. Итак, я сделаю ее дворянкой, она даже сможет быть представлена ко Двору, бывать в Версале, получит придворную должность. Тщеславие такой роскошной женщины будет удовлетворенно. И она будет благодарна тому, кто поднимет ее столь высоко. Не правда ли, прекрасный план? — Без сомнения, Монсеньор, — машинально ответил он, опуская глаза.