***
На руке, обреченно висящей вдоль его усталого тела, неприятно тяжелело обручальное кольцо. Как будто раздражительно-навязчивая супруга оставалась на его безымянном пальце немым криком. Немой крик — именно в этом выражалось все ее участие в его жизни. Ее непонимание его жизни. Ее нежелание понять его жизнь. Нет, его все устраивало. Точнее, он знал, что его должно все устраивать, он думал, что так у всех, что это норма отношений между мужчиной и женщиной: максимум, на что он имеет право — теплота какой-то избитой, пошлой заботы, уверенность в завтрашнем дне и прочее, прочее. А потом случилась встреча. Не то, чтобы встреч с ним не случалось — напротив, они происходили всегда, их было много, и это множество лишь укрепляло его уверенность в устройстве мира. Все люди были в чем-то схожи, всем им былоThick fog
14 ноября 2018 г. в 04:12
Дело было поздней осенью, в один из невозмутимо-туманных, обреченных на уют и меланхолию вечеров, что так любят прокрадываться вслед за серыми октябрьскими буднями. Прибранное дождем шоссе, кое-где по которому разбросались случайные грязно-желтые кляксы листвы, было обрамлено резкими росчерками голых ветвей, стыдливо прикрытых остатками пышных крон. Фонари еще не засветились в полумгле, и раскрашенные фарами участки неуместно выбивались из природной органичности тьмы.
Он катил в никуда. За стеклами прятались безжизненные глаза — он был не здесь, равнодушие не позволяло взгляду проникнуть за прозрачный этап очков.
Движение на обочине разбудило его. Беззащитно метнулся взгляд в сторону раздражителя, затем — перед собой, на случай опасного сближения с чужой жизнью. После он затормозил; так бесцельна была езда, что позволить себе отвлечься на случайность было допустимо.
Умные, спокойные глаза глядели на него из тумана. Над глазами стремились ввысь, подобно ветвям вокруг, тонкие, витиеватые рога.
Олень не шелохнулся. Будто только его и ждал, стоя на обитом низким кустарником околышке у каймы леса.
Он крепко сжал руль, глядя в большие, отливающие в свете фар своей нефтяной чернотой глаза.
Точеные ноги крепко стояли на вытоптанной траве. К чему животному выходить из чащи, да еще и на такое непригодное для пастбища место? Уилл не помнил, встречал ли хоть раз оленя в этих местах, но так ли это важно, если прямо сейчас один стоит перед ним — настоящий, дышащий лесом, хранивший вечернюю росу дикой зелени в оперении своего загривка, державший древесную стать в осанке и всю мудрость природы во взгляде. Стоит перед ним и только для него.
Олень дышал, его бока переливались дымчатой, сияющей серостью, отбрасывали блики, будто сталь на свету. Перед ним клубился дух разгоряченной крови — пар струился клубами из трепещущих ноздрей, чуть замирая в морозном воздухе и окутывая его переходящим в окружающий туман шлейфом.
Уилл глядел на зверя, в его внимательные, умные глаза, и понимал, что ждать от него можно что угодно. Отчего-то страшно не было — то ли он так сильно устал, то ли олень производил впечатление какой-то потусторонней культурности, которой непозволительно представлять угрозу для чьей-либо жизни. Страшно не было, было попросту жутко.
Уилл судорожно вздохнул и закрыл глаза, начиная считать до пяти. Надо успокоиться — все это нервы, не может быть иного. Все в порядке, ситуация рядовая. Просто нервы.
Когда он открыл глаза, оленя перед ним уже не было.
Вдоль дороги один за другим зажигались фонари. Кружево ветвей засветилось стерильной белизной.
наплевать. Нет, совсем не в том смысле, что так не должно быть. Это естественно. Не сказать, чтобы в тот раз было совсем иначе, что он чувствовал чужое участие или чертову заботу, превосходящую его семейный уклад, нет. В тот раз его просто понимали.
Понимание — вещь настолько банальная, что даже смешно. Человек всегда жаждал лишь понимания, все, что ни делается, служит лишь одной цели. Столько всего создано для того, чтоб один человек мог понять другого, а в итоге все наоборот. В итоге имеется лишь лицемерная иллюзия общности, единого разума.
Та встреча дала ему понять, как может быть. Как один ум может коснуться — лишь кончиками пальцев, вежливо, не обязывающе — другого.
А он, как последний дурак, решил, будто все лучшее надо делить с самым близким человеком, и эта дурость обернулась ему полным разочарованием в своей с ним близости.
Поначалу все шло славно, он помнит. Поначалу он думал, что так и должно быть — все у них общее, супружеская идиллия, лучше и быть не может. А потом у него открылись глаза.
Рядом с ним был человек, дышащий другим воздухом. И как опостылела в миг осознания вся семейная жизнь!..
Может, он и с жиру бесится. В конце концов, что ему еще надо — свой очаг, дети (пусть и не свои, но все же), спокойствие, стабильность, счастье провинциальной обители за чертой цивилизации. Свобода уезжать, когда вздумается, и знание того, что тебя всегда будут ждать.
Но для чего все это? Для того, чтоб однажды услышать: «Не знаю я, что там в твоей башке происходит, и знать не хочу. Главное, чтоб ты поспал хорошо, поел и не мерз». И никаких больше подводных камней, и никаких мыслей о том, что важно. Потому что зачем они, в самом-то деле. Хватит и того, чтоб поспал нормально.
Нет, не для этого. Совсем не для этого — он ведь и сам знает, для чего.
Для того, чтобы достать из кармана телефон и, откинувшись на спинку стула — шелест одежды, протяжный скрип деревянных ножек по полу — набрать решительное «я бы хотел покончить с собой из-за тебя» на элегантно едва знакомый номер.
Потому что он действительно был бы не против.