Звёзды злодеев

      Небо конца лета опрокинулось огромной чашей, полной круто вскипячённой и медленно остывающей безмятежности с лёгкой пеной облаков — даже не перистых, а каких-то штриховых. К небу возносился слаженный хор насекомых в траве — лететь до почти по-осеннему высокого лазурного купола было далеко, поэтому стрёкот и жужжание были громкими до оглушительности. И несмотря на то, что некоторые музыканты норовили забраться в рукава, штанины и уши, сложно было не задремать… но свет заслонила узнаваемая и давно ожидаемая тень.       — Подъём, ленивое животное, — разбитый кроссовок ткнулся куда-то в район колена, — солнце ещё высоко.       Сэм скосил глаза.       — Высоко, да… Радует, что не пришлось ждать тебя до темноты.       Сестра прислонила косу к остову сухого дерева, рядом с косой брата, и плюхнулась на куцее линялое покрывало, больше похожее на большой платок, приглаживая липнущие к потному лбу выбившиеся из небрежной причёски тёмно-каштановые пряди. Вся её фигура, облачённая в свободную клетчатую рубашку и когда-то вроде бы голубые штаны, обрезанные на уровне колена, дышала зноем и не то чтоб усталостью, но натруженностью. На взмокшие предплечья кое-где налипли мелкие травинки, ноги были в тёмных точках грязи.       — Очень смешно… У тебя участок — конфетка, а у меня то куст, то канава, ещё б ты не справился на полчаса раньше меня! Просто чистая мужская победа! Не будь я самой сильной девчонкой во всём Хармони, а может, и во всём штате…       — А почему не во всей Америке, скромная моя?       Девушка серьёзно сдвинула чёрные линии бровей.       — Не, в Америке-то вряд ли… Должны и посильней меня быть. О, там ручей? Ручееей!       Она в одном немыслимом после полдня физического труда под пусть не палящим, но ощутимо припекающим солнцем прыжке перемахнула через брата и принялась бултыхать голову в мелком, в два шага шириной, ручейке, только здесь прихотливой петелькой выступающем за пунктирную линию чахлого перелеска, разграничивающего покосы. Выгоны у Бернсов и О’Рейли соседствовали и негласно были объединены — у одних три коровы, у других пять, было б, что делить, а вот на покосы друг друга, так же негласно, всё же не заходили. Никакой более существенной границы возведено за все годы, впрочем, так и не было, только кое-где встречались покосившиеся столбы, оставшиеся, как предполагал Джеффри Бернс, ещё с индейцев. Бернсы не только соседи, но и друзья — правда, младшего поколения это меньше касается, Джулия слишком старше и учится в Питтсбурге, а Джастин младше, ну и…       — Ох, уф… можно, я просто тут немного полежу? Или уже пойдём? Или ещё порасслабляемся? А то ведь мамочка найдёт, к чему припрячь, ей вообще вредно знать, что мы можем немного больше, чем она думала…       Он принялся ожесточённо переплетать расхлябавшийся шнурок правого кроссовка, сосредоточив взгляд единственно на нём.       — Ничего, скоро начнётся привольная школьная жизнь.       Божественно прохладная рука прошлась по его волосам и остановилась на плече.       — Ну, ты знаешь, не то чтоб я жду этого с нетерпением. Да кто вообще хочет в школу…       — Да, да, да, знаю — все нормальные подростки так говорят. Но мы не нормальные подростки, Мина. И ты это прекрасно знаешь.       Синие глаза сестры смотрели на него с сочувствием, сквозь которое сквозила плохо скрываемая грусть.       — Да, я понимаю, о чём ты. Но то, что случилось в мае…       — За лето все забыли, хочешь сказать? Или хочешь сказать, что мы не сделаем ничего более впечатляющего? Сделаем, Мина, я тебе гарантию даю. Повод нам обязательно предоставят.       Она вздохнула.       — Это просто надо перетерпеть. Да, про терпение от меня — это вообще смешно, согласна. Но это правда, школа закончится — не слишком далеко до этого осталось — и…       Какая она всё-таки красивая, и насколько это красота силы. Мало какой девушке удаётся выглядеть настолько привлекательной и сильной — не походя при этом на девушку-бодибилдера. У Мины просто рослая, развитая фигура с крупными и в то же время мягкими чертами лица, и даже её густые каштановые волосы, заплетённые в косу такой толщины, что дед говорит, вряд ли вообще можно найти ещё подобную, дышат жизнью, силой и здоровьем. — И что? Колледж? Дед, конечно, лелеет какие-то туманные мечты, что даже удастся запихнуть нас в какой-то один, но если честно, я б предпочёл, чтоб он потратил эти сбережения на собственное здоровье или вон, кстати, на этот проклятый ремонт, может, хоть Ронни гундеть перестанет. А если ещё честнее — кто сказал, что в колледже не будет то же самое?       Соседка Сюзи Бернс часто говорит, что они очень похожи — ну, видимо, в её понимании это просто необходимо говорить близнецам, даже если они разнополые и просто в силу законов биологии не обязаны быть похожи более, чем любые брат и сестра, родившиеся с более солидным интервалом, чем минута-другая. Вообще-то не особо они похожи — черты Сэма резче и тоньше, волосы хотя тоже каштановые, но светлее, с некоторой рыжиной, глаза скорее серые.       — Может, и будет. Хотя вообще есть разница как минимум между населёнными пунктами в 5 тысяч человек и хотя бы в 50. В Питтсбурге многое иначе… Ну, мне не показалось, что ты хочешь провести всю жизнь, никуда не выбираясь с фермы.       — А почему ж? Маленький островок личного счастья — вполне себе путь нашей семьи. Ладно, — он рывком поднялся, и танцующие в воздухе мелкие капельки, стёкшие с волос Мины, обрушились в траву, — не время и не место хандру разводить. Живы будем — не помрём, как дед говорит.       Путь был не то чтоб неблизким, но несколько осложнённым рельефом — участок О’Рейли вообще имел очертания геометрической фигуры, ни в одном учебнике не описанной — с одной стороны он острым концом вдавался в участок Гриссонов, с другой обладал солидной выемкой в пользу «ничейной» территории рядом с трассой, и только с Бернсами была почти приличная граница, лишь иногда делающая странные зигзаги. Джеффри Бернс тоже говорил, что вот севернее почему-то нормальные прямоугольные участки, и только здесь зонирование проводил некто под веществами.       На полпути до второй ограды Мине угодно было завернуть в небольшой ежевичник и набрать мал-мало ягоды в опустевшую корзину от скромного провианта — ничего не оставалось, как присоединиться к ней. Поев спелых чернильно поблёскивающих ягод, хоть как почувствуешь себя лучше. Они перебрасывались всякими малозначительными фразами и даже сколько-то просмеялись, когда Мина, зацепившись просящим каши носком кроссовка, пропахала носом землю, но напоминание о школе продолжало висеть где-то внутри маленьким грозовым облачком. Да, что лето не может длиться круглый год, им объяснили ещё года в три, а важность учёбы — немногим позже, но… Да, пожалуй, лучше ответа сейчас не найдёшь — это просто надо перетерпеть. Дорога длинная, напряжённо молчать, предаваясь тяжким мыслям, хоть как долго не получится, разговоры, правда, всё равно сворачивали на школу — впрочем, стоило признать, что кое-что обсудить с глазу на глаз и иметь стройное решение лучше, чем собирать прямо полноценный семейный совет. Будто семейству больше свои головы занять совершенно нечем.       — Ну, курса живописи в этом году не будет — Моркона в декрет уходит.       — Да хватит, а? Я на него и не собирался.       — Ну да, лучше фото, согласна. Я б тоже пошла.       — А что, куда-то мы можем пойти порознь?       — Ну не знаю, насчёт истории я пока не решила.       — Нам обоим не помешают дополнительные часы по отечественной. Тем более что ведёт Уайлдер, у неё это получается вменяемее.       — Не совсем понятный мне мазохизм, с учётом, как ты плевался весь прошлый год. Может, удовлетворишься биологией?       — Биология это само собой. Флевершем мне не простит, если я не пойду. Тебе, кстати, тоже.       Мина хмыкнула. Биолог Флевершем — пожалуй, единственный учитель, с которым у них сложились стабильно почти восторженные отношения.       — Иногда мне кажется, его интерес опасно перерастает из преподавательского в научный… Что насчёт литературы решили?       Сэм закатил глаза.       — Дополнительные часы Кэрриган? Которая 20 лет назад выпустилась со славянской кафедры, но её так и не отпустило? Я как-то пережил Толстого, я не готов добровольно обречь себя на Достоевского. Всего Достоевского — что он написал за всю жизнь и что собирался написать. Зная Кэрриган-то.       — Почему сразу Достоевского? Она недавно начала какую-то монографию, кажется, по Мицкевичу, вот, наверное, за лето как раз закончила…       — А Мицкевич что такое? Терпимей Достоевского?       — Терпимей Достоевского быть не сложно, тут я с тобой согласна. Да понятия не имею, я знаю не больше твоего. Может, ты и прав, не стоит рисковать…       Вообще-то такие вопросы в норме решаются ещё до завершения предыдущего учебного года. Но только не в их школе последние года три. Потому что у директора серьёзные проблемы со здоровьем, и он по полгода проводит то в клинике в Филадельфии, то на всяких источниках, и вся школьно-организационная кухня падает на педколлектив, а подписи под каким-нибудь документом приходится ждать месяца по три, но уговорить директора смириться с неизбежным и оставить должность ни у кого не поворачивается язык, потому что он очень уважаемый, заслуженный человек, и потому что вероятные кандидатуры преемников, ну, как-то не позитивят. Поэтому со всеми дополнительными предметами будет всё лихорадочно решаться за первую учебную неделю — учителя, конечно, ещё в мае старались прояснить, кто, что и какого уровня сложности выбирает, но понятно же, за лето что-то могло и измениться… Пока заявления не написаны и не сданы — железобетонно всё только с основными часами.       Наконец показалась и третья, внутренняя ограда — вокруг собственно дома и хозпостроек. У ворот с обманчиво меланхоличным видом паслась старшая из коз, Изольда, изредка бросая выжидающий взгляд в сторону Лешши — чёрно-серого невероятно лохматого пса, расположившегося поодаль и якобы дремлющего. Однако Лешши было не провести, стоило Изольде попытаться проскользнуть мимо него, как он настораживал уши и издавал предупреждающий рык. Умный пёс быстро усвоил одну из своих главных обязанностей — держать коварных коз, в особенности старшую, как можно дальше от хозяйских грядок. Увы, если для младшей козы и козлёнка хилый заборчик вокруг огорода ещё был каким-то аргументом, то для Изольды аргументом была только специфическая улыбка Лешши — от природы-приколистки ему достались аномально длинные клыки. Лешши когда-то щенком-подростком забрёл с участка Гриссонов, Гриссоны на голубом глазу утверждали, что нет, не их, хотя семейное сходство было очевидно, однако когда один из младших братишек хвостатого перебежчика знатно тяпнул страхового агента, Гриссонам всё же пришлось признать, что законы штата в части содержания животных касаются и их, и сквозь явственно слышимый скрежет зубовный учиться следить за своими собаками. В общем, отношения соседей напоминали Холодную войну, но в стадию открытых столкновений переходили редко, и ладно. Что касается Лешши, то мать не стала настаивать на возвращении его ответственным за его появление на свет — хоть одна-то собака на ферме нужна, нарекла, за выдающуюся внешность, в честь какого-то славянского лесного божества и была вознаграждена наконец спокойствием за свои грядки, прежде разоряемые сперва покойной Матильдой, потом её подросшей дочкой Изольдой.       Стрелки часов, должно быть, показывали уже около пяти, но рабочий процесс во дворе был в разгаре — издали семафорили синяя рубашка и огненная шевелюра Ронни (вообще-то ДЯДИ Ронни, да, но вот вы смогли б называть дядей того, кто вас всего года на 2 старше?), ползающего по крыше коровника под бодрые команды деда Макса, семафорящего чуть более светлой рубашкой и чуть более редкой, но тоже огненной шевелюрой внизу. Бедный Ронни, улыбнулся Сэм, вот у кого талант быть крайним. Крышу сломал вообще-то не он, а дядя Кайл, в излишнем рабочем рвении полезший туда за Сумасшедшей Мэгги — единственной курицей в стаде, имеющей имя, за постоянные попытки залезть туда, куда нормальной курице в голову не придёт, да и ещё и отложить там яйцо. Собирать её яйца приходилось везде — в собачьей миске, в оставленных мамой на крыльце шлёпанцах, в шляпе дяди Кайла, свалившейся с его головы, когда он по своему обыкновению «отдыхал» в тени курятника. Увы, дядю угораздило наступить на самую ненадёжную доску в перекрытии, а дальше на треск сдетонировала Мэрион — корова, обладающая самой тонкой душевной организацией из известных, и, видимо, решившая, что на коровник высаживается вражеский десант. Она снесла ближайшую опорную балку, потом, в атаке на дядю, к счастью, сумевшего увернуться — всадила рога в щель стены. Это позволило остановить разбушевавшуюся скотину и вернуть в то, что осталось от её стойла, но примерно треть крыши осыпалась, как домино. На дядю Кайла никто не ругался — во-первых, он действительно хотел как лучше, во-вторых, у него была тяжёлая судьба. Поэтому дед, помянув ласковым словом того рукожопа, что когда-то строил этот коровник, себя, что понадеялся на его приличный вид и до сих пор не отважился на капитальный ремонт, Мэгги и Мэрион, съездил на лесопилку и внёс в планы сына на ближайшие дни некоторые изменения. У дяди Кайла-то как раз рабочие смены, он не может. Ронни, подрабатывающему в той же автомастерской, но пока реже, оставалось поминать ласковым словом только судьбу — до ремонта комнат второго этажа опять не дойдёт…       Возле сарая с инструментами, опершись об один из столбов для бельевых верёвок, стоял отец с коробом и сыпал курам зерно — главным образом чтоб отвлекать их от зоны строительно-ремонтных работ, где пострадавшие возможны с той и другой стороны — дед, как оказалось, потому и стоял сейчас внизу, что умудрился споткнуться об курицу, запутаться в собственных ногах в попытках не рухнуть на неё, и в конечном счёте приложиться плечом о массивный дверной шарнир. Сэм бросил быстрый цепкий взгляд на лицо отца — ну, в нём почти нет обычной серо-синей бледности, порозовевшее такое, очень обнадёживающее лицо… Солнечные ванны, говорит Сюзи Бернс, ещё никому во вред не шли, а в столь дивную погодку конца августа сам бог велел запасаться теплом на зиму. Может, сердечную недостаточность солнышко и свежий воздух с тонкими изысканными ароматами сена и навоза и не лечат, но годков маленько прибавляют, уж это точно.       — Привет, па.       — Привет, коли не шутишь, — тот быстро зыркнул на отпрысков синими, как у дочери, глазами и вернулся к пересчёту кур — пока вроде все здесь, — вовремя. У матери там как раз дым коромыслом, гости ж у нас, званый ужин будет, не меньше…       — Бернсы, что ли?       — Ну, а кто? Ну ей же только повод дай… Бернсиха ж не одна, с дочкой. Так что мухой в ванную, пока вас никто не видел, как раз успеете марафет навести.       — Было б, ради чего, — фыркнула Мина, хотя её даже больше, чем Сэма, раздражала манера Сюзи Бернс умиляться, какие они «поросятки» (так странно, что человек, живущий и работающий на ферме, грязный, правда? Ну, наверное, странно, когда твоя собственная дочка опускается только до полива цветочков), — и вообще, я эту сраную ежевику для кого собирала? Как раз в пирог или там…       — Ну и пёс с ней, со сраной ежевикой, сами б и съели. Или давайте, я помогу. Прямо у них там нечего в пирог положить. Лучше отдохните, освежитесь. А то мать-то знаете, сначала всё равно мыться отправит, а потом ещё какую-нибудь морковку заставит строгать. Эй, куда двинула, проститутка? Прилетит доской по башке, а у вас и так жизнь короткая, успеешь ещё в суп попасть… Сэм, шугни её!       Мина, уже повесившая обе косы на полагающееся им место под навесом, рассмеялась, чмокнула отца в щёку и потащила брата в сторону крыльца, где на сохнущем (вообще-то давно высохшем) половике благодушно щурилась на окружающий мир Ма Муркинс, старейшая кошка фермы, а под рассохшимися ступенями едва уловимо шебуршились ежи, обсуждая какие-то свои ежиные семейные дела.       Коридор встретил прохладой и явственно доносящимися с кухни аппетитными запахами и возбуждёнными голосами под аккомпанемент звона крышек, поварёшек, кастрюль и сковородок. Главная сложность в том, что и лестница, и дверь в ванную как раз возле двери на кухню, а она приоткрыта, остаётся надеяться, что миссис Бернс по уши в соучастии в кухонных таинствах, иначе — «О, Сэм, Мина, что ж вы не зайдёте, не поздороваетесь? Ой, какие ж вы поросяткиии, что ж не отмылись сперва?». Это неустаревающая классика.       Преодолев первый пролёт, они посмотрели друг на друга, нервно хихикнули и перемахнули второй. А уж дверь их комнаты вот она, сразу, как сойдёшь с лестницы. По-прежнему ИХ комнаты, да, ведь с ремонтом целой половины этажа — Ронни прав, «хорошо поставленный вопрос будет стоять долго», и ему уже и самому поднимать этот вопрос не очень хочется, потому что понятно, первые в очереди на расселение живущие в одной комнате разнополые подростки, а не он, кантующийся на своей раскладушке то в комнате отца, то в гостиной с дядей Кайлом. Снаружи может показаться, что для семьи из семи человек дом более чем по формату — но это если не приглядываться. На момент покупки жить можно было только в этой самой грешной гостиной, на этом самом грешном диване, там родители и спали, распихав нехитрые пожитки по полкам книжного шкафа. Комната деда тогда и не комнатой была, а бывшей мастерской, превратившейся в склад всякой дребедени, там даже отделки на стенах сроду не было никакой. Ронни с матерью в тот год ещё жил в городе, а дед мотался между городом и фермой с заездами то на лесопилку, то в строительные магазины. Второй этаж был в состоянии не лучше того коровника — в одну из памятных гроз тех лет, когда ферма стояла бесхозной, упавший ствол дерева проломил крышу и высадил оконные рамы в двух комнатах по восточной стороне. Легко представить, во что там всё превратилось за последующие 3-5 лет. Крышу залатали на скорую руку, окна просто заколотили, сгнившую мебель вынесли, а вот до сгнивших полов и прочего руки так и не дошли. И не к спеху, впрочем, было на тот-то момент — понемногу привели в относительную норму сначала одну комнату по западной стороне, потом другую, а в помещения по восточной стороне поставили новые двери, покрепче, да с утеплителем, чтоб зимой не слишком сифонило. И в общем терпимо стало, Ронни был маленьким и в отдельных апартаментах объективно не нуждался, Сэма и Мины пока и не предполагалось…       Их комната. Когда-то комната бабушки, дедушки и Ронни, Сэм ещё помнил то время — примерно до семи их лет. Тогда она зеркально отражала родительскую, вся мебель стояла на тех же местах — кровать у дальней стены, шкафы вдоль той стены, в которой дверь. Только рядом с диванчиком Ронни помещалась ещё одна тумбочка, потому что был он уже. Тогда они проводили в совместных играх всё время, которое оставляли им взрослые, всегда находившие, что ещё полить и прополоть, и порой Ронни засыпал у них, и бабушка, ворча, уносила его к себе — благо, между комнатами была смежная дверь. И потом, когда отец сказал — баста, птенцы уже большенькие, отселять пора, хотя бы потому, что письменный стол тут ставить уже некуда, и дед по-быстрому навёл марафет в этой самой комнате на нижнем этаже, которую как раз разгрёб до состояния «уже мастерская, а не свалка» и перетащил своих туда, Ронни ещё долго прибегал сюда… Может, из соображений ностальгии, а может, потому, что натурально влюбился в эту двухъярусную кровать, которую отец сам, по найденному где-то дедом чертежу, сколотил через год. А потом да, что-то поломалось, Ронни начал всё больше обособляться, а бабушка и дедушка отвыкли говорить по инерции «наша комната». Это окончательно стала комната Сэма и Мины.       Их обитель. Тесная им, конечно, как, например, любимые джинсы, и такая же уютная и дорогая. Ну, простору в подобных домах особо и не бывает, у них ещё как-то экономится пространство за счёт двухъярусной кровати, но сэкономленное съедается огромным письменным столом, размеры которого сильно расхолаживают по части уборки — он постоянно завален книгами, вещами и всем, что возможно. Теперь ещё и компьютер — его дядя Кайл притащил откуда-то, когда уже стало можно. Клялся, что не украл. Отец тогда сказал, что украсть и получше машину можно было, даже из музея компьютерной техники, но главное, что работал. Интернет вот у него вызывал, видимо, какое-то внутреннее отторжение, и бывал примерно, Мина посчитала, половину года, но что за печаль. С кем им чатиться? С кем хочется, да и с кем не хочется, весь учебный год лично увидеться можно.       Девушка выхватила из ближайшего комода по паре шорт и футболок — благо, на 80% их с Сэмом одежда общая.       — Что, для экономии, вместе?       — Мина…       — 16 лет Мина. Что не так, не пойму? — глазищи сестры таращились концентрированной невинностью, — у нас в семье моралистов прибыло?       — Ну знаешь, в данном случае уж точно…       — В данном случае, как и во всех других, мы близнецы! В материном животе и 16 лет после ты меня не стеснялся, а тут вдруг сожрал плод с древа познания?       Сэм хотел было ответить, что сожрал он его, раз уж так, лет в 13, но махнул рукой, осознав, что убедительно не получится.       — Вот и отлично, отложим беседы о подобающей приличным христианским детишкам стыдливости на более удобный случай, к примеру там, для кружка преподобного Глэдстоуна… — убедившись, что лицо брата скривилось так, словно съеденный им плод был с лимонного дерева, Мина схватила его за руку и выволокла из комнаты, — во-первых, на пререкания мы впустую тратим время, во-вторых — повторяю, экономия, в-третьих — что, вообще, такого, если ты поможешь мне как следует прополоскать волосню?       — Мина…       — Ну да, и увидишь при этом мою наготу, какой кошмар, какой ужас, как мне с этим жить! Никогда ж такого не было и вот опять!       — Мина!       — Ну что, что? — они наконец нырнули за спасительную дверь санузла, скромно притаившуюся под лестницей, и задвинули засов, а в шуме наливающейся воды можно было не опасаться, что их кто-то подслушает (впрочем, это и так было маловероятно, стена, разделяющая кухню и санузел, была капитальной, толщины такой, что, по выражению отца, можно было вмуровать туда небольшой труп и наверняка кто-то когда-то так и сделал), — мне бояться, что однажды тебя обуяет дьявол и ты совершишь надо мной нечто недозволенное? Я всё ещё самая сильная девчонка в штате, а ты просто домашний Посейдон, так что извини, не боюсь!       — Это радует, — Сэм решив, что момент для благородного отступления всё равно упущен, зло швырнул рубашку и джинсы вслед за Миниными в недра стиральной машины, — вот бы и сам я себя не боялся.       — Ты прекратишь это уже или нет? — Мина, уже освободившаяся от одежды полностью, сосредоточенно оценивала ладонью воду, а он привычно убеждал себя на неё не смотреть, вернее — убеждал себя, что смотрит вовсе не так…       — Но это правда. Эта наша… близость, это не нормально. Да, мы близнецы, но блин, разнополые! Да даже если б однополые… Однажды человеку нужно личное пространство… Сестра снова ответила ему фальшиво-невинным взглядом.       — Я не пойму, ты на меня в обиде за то, что мне это личное пространство не нужно? Ну давай, скажи, Сэм, что тебе это самое личное пространство именно настолько нужно, обещаю, я тебе даже не вломлю!       Это был очень жестокий приём. Это правда, каждый раз, как заходил разговор о ремонте этих проклятых комнат, Сэм внутри себя молился, чтоб с этим протянули всё-таки до того, когда Ронни уже женится на своей Люси, а что в этом невозможного, отец Люси явно не против, потому что дочерей у него пять и ни одна не замужем, он бы, пожалуй, и за дядю Кайла какую-нибудь выдал, ну и вот молодой семье отдельная комната всяко будет нужнее…       — Давай, скажи, Мина, что из этого совершенно точно никогда не выйдет ничего скверного.       — Не выйдет. Если я не убила тебя в 8 лет, когда ты своей чугунной бесчувственной задницей сел на мой альбом с гербариями, то теперь уж точно не убью.       Сэм ненавидел всю эту чёртову жизнь. Этот чёртов день, так прекрасно начинавшийся душеполезным трудом по выкашиванию очередного тюка сена на зиму и так хреново продолжающийся обнажёнкой телесной и душевной, эту чёртову ванну, где, действительно, они мылись вместе и после того, как обходились без помощи матери, конечно, случалось, что мылись и порознь, но из года в год находили какие-то аргументы типа этой самой экономии времени и всего такого, чтоб сбегать вместе, или не находили аргументов, чтоб точно уже не делать этого больше никогда, эти чёртовы мочалки, которые сперва были у каждого своя — плюшевые ягодки различались плюшевыми же веточками, у него зелёная, у Мины почему-то синяя, а потом веточки раскрошились и отпали, и было уже не определить, где чья и какую брать, эту чёртову Мину… Хотя нет, чёртову Мину не ненавидел, в том и дело. И вот он яростно намыливал мочалку, наверное, всё-таки Минину, размышляя, сколько вообще в их жизни так же общего — как рубашки, которые вроде бы мать ему покупала, а потом после стирки не в тот комод положили и всё. Да и какой в сущности смысл в этом разделении на два комода, если носки он постоянно у неё берёт, как тетради, в которых на уроках, конечно, пишут каждый в своей, а вот повторяют потом по какой пришлось… Да проще — сколько у них индивидуального? Зубные щётки и трусы? Удобно было б сделать скидку на условия фермерской жизни, с ранних лет приучающей к многому и обходиться без многого, но чёрт возьми, Мина права — где уже протест-то против всего этого? Вот у Ронни он есть…       Ронни говнюк, но его можно понять. Говорят, поздние дети балованные… Может, у кого-то это и так, а здесь не было такой возможности. Едва ли он что-то осознавал на тот момент, когда его сестра вернулась домой, едва ли запомнил что-то из того малого отрезка своей жизни, когда её не было, и о том, что это из-за неё они переехали на ферму, узнал уже как-то сильно постфактум — впрочем, вот на это он не особо жаловался, ферму он любил и действительно видел себя в дальнейшем её хозяином. Только вот сейчас у «хозяина» не было даже своей комнаты — и это становилось всё более серьёзной проблемой. Потому что у него была Люси, с которой они встречались уже год, и встречались где придётся. Потому что Люси, конечно, могла привести его к себе, её родители очень хорошо к нему относились, но комнату Люси делила с сестрой — не самым понимающим и тактичным существом. А привести Люси сюда — в комнату отца, где всё было полно памяти о покойной матери и где уже чувствовался тяжёлый старческий дух, или в гостиную, где всё было полно алкогольными парами дяди Кайла, либо куда в любую минуту кто-то мог с полным правом ворваться — тоже был не очень вариант. Не утешаться ж тем, что Сэму и Мине тоже некуда кого-то привести. В самые мрачные минуты Сэм вообще думал, что Ронни подозревает, что они… насколько они далеки от этих проблем. Хоть и не говорят прямо даже сами себе, что им не нужен никто кроме друг друга. Хотя они никогда его не отталкивали, никогда не подчёркивали того, что разделяло его и их…       Он окатил спину сестры водой, задержав взгляд на родинке возле лопатки. Лет в 5 Сэм спросил, почему-то у матери, есть ли у него такая же. Нет, нету. Все родинки у них на разных местах, тогда, в 5 лет, это казалось страшно несправедливым. Бабушка пускалась в пространные объяснения различий между однояйцевыми и разнояйцевыми близнецами (Ронни, слушавший вполуха, на следующий день сказал в школе, что его племянники родились из яйца, его подняли на смех и он ходил мрачный), дед просто хохотал… Они совершенно разные, да, и между ними не должно быть того мистического притяжения, которое ещё как-то понятно у тех, кто по прихоти природы развился в два отдельных существа из одной зиготы. Но вопреки всем здравым соображениям оно есть, и он снова спрашивал у Мины, уверена ли она, что это нормальное притяжение брата и сестры, а она отвечала, что вполне нормальное для выросших вместе при некоторой нехватке других ровесников, а глаза её при этом говорили, что она никому не позволит определять, как ей следует относиться к своему брату, и оба понимали, что идут по тонкому льду, но почему-то легко и беспечно по нему шла девушка, одним движением руки ломающая и более крепкие материалы, а не парень, способный заставить эту воду стать твёрже камня или расступиться.       — Ну, поворачивайся, долг платежом красен.       И он повернулся, и прикрыл глаза, чувствуя, как огонь разбегается от энергичных движений сестры — если б только из-за силы, с которой она тёрла его спину, а не из-за прикосновений её лодыжек к его бёдрам. Он спрашивает, что, если он однажды обнимет её иначе, если поцелует — чтобы снова услышать дежурное «я не боюсь». Чтобы не спрашивать — что, если это сделает не он, а она? Какие шансы у домашнего Посейдона против самой сильной девушки в штате? «Как-то неправильно гены легли», — думает Сэм, подбирая с пола мокрые следы и возвращая всё пролитое в ванну, пока сестра вытирает волосы, в распущенном виде целомудренно прикрывающие её ягодицы.       Выходил из ванной Сэм первым, и предосторожность оказалась разумной — за дверью ждал отец с ведром и шваброй.       — Ну наконец-то, наплавался! Дай-ка я воды наберу, полы промахну, пока бабы там стол снаряжают, матери-то весь день не до того было…       Упс. В отличие от матери, отец к совместному мытью детей относился совсем не благодушно, и пару раз уже высказал сыну, как ему повезло, что отец у него навсегда вышел из того состояния, когда его взбучки стоило бояться больше всего на свете. Вообще-то, дети и боялись, но не малореальной взбучки, а нервировать отца, и так всё больше сдающего за эти годы, поэтому Сэм, приоткрыв дверь на минимум, чтобы в поле зрения не попала Мина, выволок таз со свежепостиранным бельём.       — Может, сперва развесить мне поможешь? А то сам знаешь, Изольда-то в конце двора, а Химена выскочит как чёрт из табакерки.       Отец поскрёб короткий седой ёжик.       — Вообще да, свежую стирку-то она любит пуще материного салата, — он прислонил швабру к стене и повернулся к выходу. Сэму показалось, он услышал, как облегчённо выдохнула Мина.       Поскольку как раз вернулся дядя Кайл — вернулся в самом умеренном из своих подпитий, так что можно было даже считать за трезвого — и окончательно задолбались и проголодались дед и Ронни, накрыли в гостиной, такую толпу кухня точно не вместит. Из вторых дверей, соединяющих гостиную с кухней, бодрым колобком выкатилась мать с огромным — самым большим в арсенале — подносом запечённых овощей, морщась от того, что от пара запотевают очки. Пользовалась она им редко, потому что никак не могла приноровиться вынимать его из печи без ущерба для здоровья, вот и сейчас свежая малиновая полоса ожога красовалась рядом с бледными, почти затёртыми временем резаными шрамами. Сюзи Бернс порхала вокруг стола перекормленной бабочкой — пирог сегодня готовили по какому-то её новому рецепту, шансов отказаться не было ни у кого, в том числе у её вечно худеющей Джулии. Хотя дядя Кайл вполне мог галантно спасти девушку от её доли, обладая невероятно умиляющей Сюзи прожорливостью.       — Ну вы подумайте, и куда в нём всё девается? — хихикала она, — ведь дрищ дрищом!       Ну, это было всё-таки преувеличением, брюшко у почти 50-летнего Кайла имелось вполне заметное, обзавёлся он им, правда, уже здесь. Когда 11 лет назад он появился на этом пороге, заплетающимся языком вопрошая, не здесь ли проживает его сестра, он выглядел по-настоящему прискорбно. Нельзя винить бабушку Сабрину, что она не сразу узнала в заросшем и слегка шатающемся на весеннем ветру бродяге своего сводного брата, которого последний раз видела на своей первой свадьбе. Дядя Кайл действительно прожил тяжёлую жизнь — дважды был женат, и оба раза жёны при разводе обобрали его как липку, дважды сидел в тюрьме после мелких и совершенно бездарных краж, бессчётное число раз нанимался в какие-то сомнительные места, где его кидали с деньгами — спасибо, что хоть должен не оставался, поэтому ничего удивительного в его алкоголизме, в принципе, не было. Прогнать бедолагу ни у кого не хватило бы духу, и милосердие было вознаграждено — перманентно пьяный бедный родственник оказался вполне рукастым, помог с отстройкой и ремонтом и хозпостроек, и дома по мелочи — в частности, это его заслугами в доме наконец была почти нормальная система отопления, а в санузле, кроме ванны, появились унитаз и стиральная машина. Точнее, стиральная машина была и раньше, но именно он подключил её к воде и сливу, прежде каждая стирка превращалась в эпичное и порой травматичное действо. А потом выяснилось, что он настолько хороший автомеханик, что хозяина автомастерской в пригороде Хармони совершенно не смущал стойкий перегар — да и клиентов через некоторое время он не смущал тоже.       Ронни сидел напряжённый и мрачный — он имел свои основания не любить визиты соседки, отягощённые наличием дочки. С некоторых пор Сюзи овладела идея сосватать дочку за него. Мнение самой девушки о подобной перспективе тоже в расчёт не бралось. Изначально, правда, Джулия росла будущей горожанкой, и поступила в Университет Питтсбурга с прицелом найти там себе парня и остаться в городе, что мать всячески приветствовала. Но в прошлом году по округу прогремела история, как питтсбургский студент задушил подружку, и отъезд Джулии после каникул проходил очень тяжело, со слезами и заламываниями рук, тот факт, что произошёл этот ужасный инцидент вообще-то в Карлоу, никакого значения не имел. Сюзи теперь считала, что надо быть проще, нет ничего лучше родины, тем более вон у соседей какой славный подрастает паренёк, на три года, правда, младше её дочки, но уж это-то точно мелочи… Сэм родственнику, конечно, сочувствовал, но боялся, что осознав бесплодность попыток и существование в жизни Ронни Люси, с горя переключатся на него. В этот раз Сюзи решила начать, как она сама решила, издалека:       — Да, до чего ж добротный дом у вас! Нам-то, с нашим одноэтажным, только смотреть и завидовать. Печально только со вторым этажом вот, ну так чему удивляться, сколько лет ферма без хозяев стояла… Ну так пришла пора, наверное, и это поправить. Дети, как-никак, растут…       — Ничего, зато мы не молодеем, — буркнул дед, — сколько я проскриплю ещё? Одних внуков вырастил, до вторых не факт, что доживу, пора и честь знать. Три года уже меня моя Сабрина дожидается, я её, конечно, бывало, на свидания по часу ждал…       — Пап, хватит, а? — шикнул Ронни.       — Ой да бросьте, мистер О’Рейли, — рокотнула Сюзи, — вы ещё на моей могиле спляшете. Каждому б так в 65 выглядеть, как ещё девки-то не заглядываются! Ещё и правнуков нянчить будете, Сэмми с Миной вон какие большие…       Дядя Кайл усмехнулся в усы. До сих пор Сюзи называла близнецов исключительно «маленькие» — ведь её дочка была старше на целых 5 лет, и не важно, что у неё был ещё 14-летний сын. «Ну как там ваши маленькие, не болеют? Сейчас, говорят, такой грипп ходит — ужас, от него и умереть можно! Не болеют? Ну да и правда, чего нам тут бояться? Свежий воздух, всё своё, здоровая жизнь…». И тут вдруг такая перемена. Неужто и правда что-то поменяла в своих матримониальных планах?       — Вот я и с Гриссоном недавно говорила, с отцом-то, он тоже сказал — разве дело это? В два счёта всё в порядок-то привести можно, если кучно да по-деловому взяться. Гриссон второй-то, Гейб, на лесопилке работает, да и руки у него нужным местом прилажены, это, считай, не проблема, а сын, который Билл, по малярному делу соображает… Сами подумайте, до дождей если взяться — так в зиму дом как новенький войдёт.       За столом повисла такая тишина, что стал слышен цокот коготков Марлин — одной из двух кошек, которые снисходили до того, чтоб заходить в дом и даже спать на подушке Кайла. Чтоб Гриссоны в здравом уме предложили кому-то с чем-то помочь, да ещё и так нелюбимым ими О’Рейли? Нельзя, впрочем, сказать, чтоб Гриссоны хоть кого-то любили, сравнительно большая, в сравнении с большинством соседей, удачливость и даже зажиточность выработала в них изрядную заносчивость. О’Рейли, с их полуразвалившимся домом и вечно случающимися историями вроде обрушения крыши коровника у них и вовсе ходили за эталон бесхозяйственности.       — И сколько поколений наших правнуков будут им выплачивать проценты за эту чистосердечную помощь?       — Ой, Санни, ну вот зачем ты так, ну подумаешь, ну ругались вы в прошлом, ну так и что, что было, то прошло, кто старое помянет, тому глаз вон… — Сюзи под взглядом подруги заёрзала толстой задницей на стуле, под взглядом её мужа заёрзала ещё сильнее, а когда к ним присоединились взгляды Мины с Сэмом и её собственной дочери, раскололась.       И вот тогда охренели все. Оказалось, намедни старик Гриссон, будучи по каким-то делам в пригороде и, похоже, изрядно набравшись, что случалось с ним нечасто, зато обычно с апокалиптическими последствиями, завернул в автомастерскую, схватил за грудки дядю Кайла и обвинил его, ни много ни мало, в интересном положении своей дочки Рози, требуя от подлеца немедленно жениться. Кайл, в сравнении со стариком практически трезвый, на драку упрямо не провоцировался и смиренно ответствовал, что жениться он в принципе был бы не против, Рози хорошая девушка, работящая и добрая, но вот привести молодую жену на диван в гостиной, которая к тому же отапливается камином, то есть зимой там довольно зябко, не считает приличным, а что-то решать на ферме, где он живёт сугубо милостью своей покойной сестры, не считает себя вправе, да и кстати в Розином животе он никоим образом не повинен, всем грешен, но этим не грешен. Генри Гриссон, явно не ожидавший такого поворота, последнюю фразу вообще пропустил мимо ушей, минуту хлопал ртом, как хищная рыба, которой жертва преподнесла вместо себя добротный кусок мяса, а потом осознал, что слышало это минимум два городских сплетника, и повернуть дело к изначальным планам новой масштабной войны с соседями не получится, некрасиво выйдет. Ронни в процессе сбивчивого рассказа об этих событиях (Сюзи, знакомая с одним из тех сплетников, была в курсе всех подробностей) растерянно переводил взгляд с соседки на дядю — лично он вообще не подозревал, что у Гриссонов есть ещё и дочь. Кто на самом деле умудрился так осчастливить Рози, оставалось только гадать — юной деве было около 40, она была толста, не очень красива и, кажется, слабоумна. О её существовании знали действительно единицы — из дома она практически не выходила, до недавнего времени занятая никому больше не впёршимся благородным делом ухода за престарелой бабкой отца.       — Она же, кажется, была неходячей? — сочувственно спросила Джулия.       — Ох, если бы! — вздохнула миссис Бернс, — прыти-то старой ведьме всегда хватало с избытком. А под старость она, ну, как это бывает… с головой, в общем, не очень дружила. Нелегко пришлось бедной девушке. В общем, в июле господь наконец прибрал старуху — грешно так говорить, но это факт, вот вы говорите, что зажились, мистер О’Рейли, а ей лет сто было, а она и в молодости та ещё стерва была, Джеффа спросите, ему отец порассказывал…       В общем, ясно. Дело в том, что хоть дом Гриссонов со всех сторон казался конфеткой — у них и семья была в три раза больше, и жилось всё-таки тесновато. А молодёжь имеет свойство подрастать и там, а там это преимущественно парни — четыре сына у Генри, три у Гейба, а Рози жила в комнате с бабкой, а теперь занимает её одна, а Биллу давно пора жениться, а как, если живёт он с двумя братьями в одной комнатке меньше вот этой гостиной? В общем, гораздо дешевле сбагрить обузную девицу, чем строить отдельный дом для кого-то из остального выводка, тем более уж если представился такой случай. Но прекрасно понимая, что после всех прошлых выходок встретить его на о’рейлевском пороге могут и ружьём, решил использовать в качестве парламентёра простоватую Сюзи.       — Я тебя убью, — тихо пообещал Кайлу дед Макс. Кайл пробормотал что-то в ключе, что вышло, конечно, неловко, но вряд ли было б лучше, если б он уехал с работы в реанимацию, и Рози действительно хорошая девушка, правда, он с ней беседовал пару раз, когда чинил ограду на том проклятом вдающемся в участок Гриссонов аппендиксе, и уж точно ребёнка ей не делал, в мыслях не было.       — А чего это дядя Кайл у нас должен за никто считаться? — возмутился Ронни, зацепившийся, видимо, за формулировку о ремонте ЭТАЖА, а не одной какой-либо комнаты, — что он, многолетним трудом права на личное счастье не заслужил? Ты сам говорил, что мужику без жены нельзя…       — Так, поумничай тут, щенок!       — Вообще-то пацан прав. От Кайла, в отличие от меня, польза в хозяйстве, а живёт как бедный родственник, спасибо, не на коврике, как собака… Но каков народец-то, а, с самим чёртом, видимо, породнятся, если выгодно будет. Хотя может, думают, что я сдох уже, на похороны-то их бы явно не пригласили…       — Пап, прекрати, а?       — Так, цыц, щенки! Вообще мне непонятно — саму бабу что, никто спрашивать не собирается?       Дед зыркнул из-под кустистых бровей насмешливо.       — Вот не знаешь ты, что такое Гриссон. Он когда вообще спрашивал кого? Уж явно за её жизнь он сумел ей объяснить, каково ему перечить. Да думаю, девка и сама на седьмом небе от счастья, что есть куда из этой дружной семейки свалить… Если б у меня был такой отец, я б тоже за Кайла вышел.       — Ты б лучше на своём месте придумал, что теперь делать. Я так понимаю, у нас всё, вариантов нет? Правду сказать, тут как ни посмотри — дерьмо какое-то. Очередная кровная обида этих Гриссонов нам сейчас как крошка в постели, но и таких родственничков врагу не пожелаешь. Если они тут на правах сватьёв ошиваться начнут — я, пожалуй, точно за Гриссонихой последую. Тьфу, пойду прилягу. Такой день хороший был, и тут вы с такими новостями.       Санни тоже поднялась, чтоб помочь мужу выбраться из-за стола и довести до комнаты.       — Вот и пошли. Полихачил сегодня, нормально, теперь и отдохнуть не грех, мы тут что-нибудь и сами придумаем, думать всё равно не по твоей части.       Сэм проводил родителей взглядом и злобно уткнулся в тарелку. Случилось бы господне чудо — разверзлась земля и просто поглотила этих чёртовых Гриссонов. Почему люди не могут сами понять, что не нужен им здесь кто-то чужой? Никто не скажет этого вслух, конечно — пока жив отец. Все тут большие мальчики и девочки, и понимают, что им подарено и так больше, чем можно было рассчитывать, но вот сколько получится, столько и стоять бы непробиваемой стеной, или противотанковыми ежами, между ним и всем этим чёртовым внешним миром. Они не должны видеть, во что превратился непобедимый когда-то Джаггернаут.       — Бедный мистер Марко, — вздохнула Сюзи, — такой молодой, и сердце. Вот где справедливость, спрашивается? Старая стерва Гриссон до ста прожила — ничем не болела, кроме как головой. Старик Гриссон тоже все шансы имеет. Вот бы его какая хворь скрутила, может, добрее б стал…       В этот момент Сэм понял, почему, при всей глупости и болтливости, доходящей до бесцеремонности, она вхожа в этот дом и он совсем не против этого. Она одна из тех немногих, кто не смотрит на его родителей как на бывших. Она видит в них не преступников, не поверженную угрозу человечеству, просто своих соседей — с обычными проблемами, желаниями, несовершенствами характера. У них общие выгоны, общие трудности, годы знакомства, совместных праздников и обмена «что там вам вот, может, пригодится» за спиной. Они поддержка друг друга. Больше кто? По другую сторону от Бернсов — старики Роки доживают свой век. Помрут — их участок выкупят Гриссоны, дело уже решённое. На то они и копят деньги. Тогда, конечно, ещё веселее будет…       — Нет, правда, сколько человеку нужно, чтоб нажраться наконец? — пробормотал Сэм. Благо, все прекрасно поняли, что он имеет в виду.