Звёзды злодеев

      Как хорошо, что никто и никогда не пытался их рассадить. Да как-то и незачем — не то чтоб болтали на уроках они больше других. Нет, последняя парта второго ряда — всегда их. А одиночные столы только в кабинете французского — но они, к счастью, в немецкой группе. Даже здесь, в литературном классе, где только два ряда — ввиду занимающего правую стену огромного книжного шкафа с толстыми, неопознаваемых обложек книгами, о содержании которых никто не имеет ни малейшего понятия — это правило соблюдается: последняя парта второго за ними, последняя парта первого за толстяком Вудом, с которым никто никогда не садился, потому что ему и одному пространства хватает впритык. Здесь вместо бритых затылков Финнигана и Трента впереди маячат стриженый Лоутона и кудрявый Перри, да здравствует разнообразие. Вообще странно, конечно, в принципе видеть тут и Трента, и Лоутона — оба в том году били себя в грудь, что в гробу видали эту школу и уходят в техникум. Что-то не ушли. Ну, Трент понятно — папаша популярно объяснил, почему это плохая идея: у сынка правой руки мэра не может быть профессия оператора пескоструйного аппарата. Всего за год такой апломб отрос, сын за ним не поспевает. А Лоутон… Из-за Перри, что ли? Нет, она, конечно, имеет на него влияние, но чтоб такое… А так — либо просто ещё не все раскачались, либо компания всё же поредела. Вполне предсказуемо — кто обещал разбрестись по техникумам, автомойкам и магазинам, тех и нет.       Из-за удлинённых рядов кажется, что монументальная фигура миссис Кэрриган, с журналом в руках похожая на какое-нибудь древнее божество судьбы, находится где-то необычайно далеко… Наверное, это даже было осмысленным актом — сделать кабинет литературы именно здесь, в этой вытянутой, как кишка, торцовой комнате, чтоб хоть часть урока миссис Кэрриган была, ну, подальше. В ней метра два роста точно, когда она ходит между рядами, периодически нависая над кем-нибудь и проникновенно спрашивая, что сказал критик такой-то о таком-то произведении в таком-то году — даже Финнигану становится явно не по себе.       — Марко! — Сэм подскочил, учительница удовлетворённо кивнула:       — Оба здесь…       Как будто на её памяти было иначе. Единственный раз Сэм пошёл в школу без поранившей ногу тяпкой Мины в пятом классе. Больше на аргумент, чтоб хоть один из них был в курсе проходимого материала, не вёлся, при всём понимании, что списать никто не даст — и это даже оправданно, живут как-то сильно не по соседству. Ничего, сами так или иначе нагонят, до сих пор всё сдавали.       На своё место плюхнулся Вуд — он обычно только чуть приподнимался над скамейкой, но и этого хватало, чтоб сидящая впереди Дарси зажмуривалась, ожидая треска раскрашенного под дерево пластика, и миссис Кэрриган торжественно постучала по столу корешком журнала.       — Итак, дети. Поздравляю вас с началом первого учебного года, в котором вас станет на одного больше. С этого дня с вами учится Рой Маршалл, его семья переехала к нам из Гаррисберга…       Сэм удивлённо повернулся, пытаясь осознать, что стоящий рядом с миссис Кэрриган блондинистый верзила (явно тема перешёптываний Крис и Энджел, уже почти не пресекаемых выразительным взглядом учительницы) — не рекламный агент какого-нибудь частного университета Питтсбурга (в последнее время некоторые из них имели сложности с набором, но снижать стоимость всё равно не решались, и прибегали для привлечения студентов к подобным телодвижениям) или волонтёр «Молодёжной политической школы» (вроде бы, сейчас это называется как-то так, с момента создания организация переживала ребрендинг раз пять).       — Чем их там кормят, в Гаррисберге? — прошептала Мэрион Перри, — если это, типа, наш ровесник…       — Отстойно, наверное, переехать из Гаррисберга совсем в дыру, — хмыкнул Лоутон.       — Даже не представляю, что их сюда принесло, судя по шмоткам — не финансовые проблемы.       — Да мало ли, разорились…       — Да всё проще, теперь мы, кажется, знаем, кто купил этот несчастный кирпичный завод, — вставила Мина.       Лоутон и Перри посмотрели на неё с сомнением, но оснований для возражений не имели. В Хармони способных на такое приобретение было две-три семьи, и они этого не делали, значит, новый хозяин определённо должен быть приезжим. Ну что, в местной элите наступит некоторое разнообразие. Колби обернулся переспросить, о чём они там, а его переспросил Финниган, ну и, понятно, весть понеслась по классу, Крис и Энджел зашушукались ещё активнее, с первого ряда их поддержали Шейла с Сарабет, у Дарси громко квакнул телефон — видимо, она кинулась сообщать новость подружкам из девятиклассников, да забыла поставить на беззвучный.       Миссис Кэрриган между тем велела Рою занять место, и Рой явно испытал некоторое неудовольствие от осознания, что сидеть ему предстоит на последней парте и — с Вудом. Это определённо не то, к чему его готовила жизнь. Но увы, других-то мест просто нет — судя по выразительному блеску поверхностей и не выветрившемуся в коридорах запаху краски, все ремонтные работы происходили в последний момент, вот и парты ставили по расчётному числу учеников. Тоже обычная практика в последнее время — за взаимодействие с подрядчиками отвечает Дюпре, а не было случая, чтоб он не собачился по каждому пункту сметы не на жизнь, а на смерть. Вуд-то что, флегматично подвинулся. Новенький, тоже не являющийся хрупким эльфом, неловко притулился на освободившемся месте, кожей чувствуя усмешки галёрки второго ряда. Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб видеть — богатый красавчик вызвал позитивный интерес женской половины класса и равный негативный — мужской.       После звонка новенький, совершенно предсказуемо, подошёл знакомиться к Шейле Янг — не сложно определить, кто считается самой шикарной девчонкой класса. Конечно, понятно, что такие красотки бывают свободны что-то около пяти минут, но Маршалл явно в себе уверен, да и это утверждение статуса — не застремался.       — Ну вот, видишь, темой этого года явно будем не мы.       А Сэма и Мину прямо на пороге поймал Том Миллер из 11го — за лето он, кажется, стал ещё бледнее, длиннее и нескладнее, рубашка болталась на нём, как на вешалке, и была коротка в рукавах.       — О, привет. Как жизнь? Как лето прошло, нормально?       Близнецы как-то не сговариваясь решили, что рассказывать Тому о том, чем это лето было отравлено под конец, не будут.       — Да я, собственно, это… — все высокие люди немного сутулятся, когда разговаривают с собеседником обычного человеческого роста, но у Тома это смотрелось как-то особенно жалко и щемяще, он к тому же имел манеру растерянно переступать с ноги на ногу и теребить накладки на карманах брюк, — в среду собрание у преподобного Глэдстоуна, вы придёте?       Мина тяжко вздохнула.       — В среду? А чего не прямо сейчас? Только год начался, надо как-то после лета в учёбу въезжать…       Том захлопал белёсыми ресницами.       — Но в первую неделю ж ещё не задают ничего… И так не каждую неделю получается, а вы всё лето не были, ну, это понятно, вам далеко…       Вот почему бывает так сложно признаться кому-то, что ты чего-то попросту совершенно не хочешь? И не сказать, чтоб Том был им близким другом, но перед ним всё время было как-то неловко. Большей частью на самом деле они посещали собрания ради того, чтоб поддержать его — как бы безупречно на них ни выдерживались тона библейских пасторалей, этого маловато, чтобы превратить забитого-задёрганного чудика в душу компании. «Ну да, ему, видимо, легче, когда рядом кто-то знакомый, из его школы, близкого возраста…» — говорила Мина. «Не знаю, я бы, наверное, на его месте чувствовал себя лучше как раз без знакомых физий вокруг», — возражал Сэм. Возражал, впрочем, неуверенно — на месте Тома представить себя сложно, а насчёт незнакомых — кто в Хармони действительно может таковым считаться? Тут правило пяти рукопожатий работает безупречно.       После следующего урока к ним внезапно подошёл новенький.       — Э, а вы что, брат и сестра?       Мина вздёрнула бровь.       — У нас одна фамилия, мы сидим вместе — какие ещё объяснения приходят на ум?       — Ну, мало ли… — видимо, озвучивать другие объяснения ему как-то расхотелось, — я, по правде, больше удивился твоему имени. Необычное.       Да, учительница математики из года в год не изменяет своей традиции во время переклички называть учеников полными именами, хотя непонятно, кому это мучительнее — Блесседу-А-Зе-Пур—Ин-Херт-Фо-Зей-Шелл-Си-Году Финнигану, которому всё остальное время удаётся быть просто Блессом, или ей.       — Да-да. Пожалуй, самое необычное в классе.       — Ну, этого… Блесседа… конечно, никто не превзойдёт. У него, видимо, очень религиозная семья?       — Не знаю, насколько они религиозны, но Финниганы старожилы города и свято чтут семейные традиции. Обычных имён в их роду не бывало, мистера Финнигана, к примеру, зовут Лэй-Ап-Фо-Юселвс-Трезюрс-Ин-Хевен. Вряд ли тебе потребуется эта информация, но он входит в родительский совет школы.       — Весёлое у вас тут местечко, — Маршалл отошёл, забыв, кажется, зачем изначально подходил.       В остальном день прошёл без особых событий, не считая небольшой драки Трента и Колби — а это не событие, повод несущественен, у них это традиционное дело, разве что, подраться в первый же учебный день им удавалось не всегда, и Мина с Сэмом шли своим привычным маршрутом в сторону автомастерской, откуда дядя Кайл увезёт их домой. Обычно так не получалось — учебный школьный день короче рабочего, да и бабушка была против подобных совместных поездок: «Видит бог, я многое прощаю Кайлу, но если он угробит сразу двоих моих внуков — этого я ему не прощу». Но сейчас Кайла легко, ввиду семейных обстоятельств, отпускали пораньше, да и мама смотрела на всё куда более философски: «В конце концов, его за эти годы ни разу даже не останавливала полиция, а единственная авария произошла — когда миссис Бейгл выезжала из ворот, глядя не в то зеркало. Видать, заговорённый. Если это так, то с ним детям безопаснее, чем где-либо ещё».       Однако до встречи с дядей в запасе имелось целых два часа, поэтому шли не торопясь. Планировали зависнуть на своей любимой детской площадке на Джефферсона, но в этот час там яблоку было негде упасть. Сэм усмехнулся, вспомнив рассказы, как в первые годы её существования парни стебали молодых мамаш тем фактом, что расположена она на месте бывшего кладбища, и не боятся ли они, что их дорогая деточка, копаясь в песочнице, откопает скелет прадедушки. Однако после цатого терпеливого разъяснения мэрии в ответ на запросы взволнованных горожанок, что все могилы были добросовестно перенесены на новое кладбище и ни один скелет не был забыт, всё понемногу успокоилось.       Посидели чуть-чуть на скамейках, пошлялись по аллейкам, купили по стакану газировки — дешёвой и малость противной. Со всех сторон пообсуждали прошедший день и его немногочисленные события.       — Ну, надеюсь, к тебе он подкатывать не собирается…       — Кто, этот — ко мне? Ну нет, так низко его акции за день не опустятся. Посмотри на Янг или хотя бы Харпер, потом на меня, снова на Янг и Харпер и снова на меня.       — Ну положим, мне смотреть и не надо, насмотрелся, навык расфуфыриваться как молодая, но перспективная шлюха у тебя реально хромает, не спорю, но почему это проблема-то, не пойму? Насколько я понимаю, парни обеих предпочитают видеть их не во всём вот этом, а голыми, не думаю, что Маршалл иной породы.       — Это ты, Сэм, ничего не понимаешь в том, что значит создавать и поддерживать статус. У крутого парня девушка не может носить джинсы, которые не подошли дяде, и рубашку, которую отжала у брата.       — Да и слава богу, если так, не начнёт новую жизнь на новом месте с разбитого носа. Нет, девушка с таким необычным именем точно не для него…       — Какая жалость, я как раз за время урока сочинила отличную лекцию на тему «Помню и горжусь», теперь придётся продать её миссис Голдбери. Ну, а что? Каждый находит свои поводы для гордости, кто-то в Гражданской войне, кто-то во Второй Мировой, а мне и так далеко лезть не надо.       — И по-любому про май ему кто-то уже рассказал.       — О господи!       — Нет, а что, ты думаешь, все забыли?       — Почему ты просто не скажешь Тому, что вот из-за этого ты не хочешь ходить на собрания преподобного Глэдстоуна?       — А что, того факта, что преподобного Глэдстоуна в светской вообще-то школе становится как-то слишком много, недостаточно? Скоро мы начнём молиться перед обедом и называть друг друга братьями и сёстрами.       — Что поделаешь, директор давно и капитально болен, кто может, тот и ведёт все дела, ну и ведёт так, как умеет. Ну тебя хоть немного утешает тот факт, что не одних нас это бесит?       — Нет, пока остальные засовывают языки в задницу. Логично, им ведь не надо ходить на «Встречи для особенных детей божьих».       — Да, они как-то заботой преподобного Глэдстоуна вообще не охвачены, «Встреч для бывших блудниц и разбойников» он не проводит, хотя чего бы логичнее.       — Так подай ему идею. Куда продуктивнее, чем беспокоиться о том, что кто-то из сотни мутантов Хармони не приходит рассказать, как вера в Господа Иисуса помогла им справиться со своей мутацией. Потому что, являясь крайне неудобным примером, ни о чём не жалеет.       — Казалось бы, если от нас ожидали иного, наши ли это проблемы? Но да, понимаю, наши. Один раз нам всё сошло с рук, в другой раз не сойдёт. А другой раз однозначно будет, зная тебя и меня.       Говорить о том, что тогда — не хотелось никому. Мина уже по поводу предстоящих перемен в их семейном составе шутила, что в общем-то их мать с друзьями как раз в этом возрасте и сбежала из дома, так стоит ли доводить до момента, когда им придётся прямо настаивать на благородном решении уступить вторую отремонтированную комнату Ронни, короче, если кто не понял — не расселяться.       В автомастерской мистера Додда царила своя, особая атмосфера, которая чувствовалась уже на подходе. К примеру, в этот раз в паре сантиметров от Мины просвистел пошарпанный кардан, сопровождаемый воплем «Сколько говорить, чтоб больше я это дерьмо динозавра тут не видел?!». Мина присвистнула и громко поздоровалась, переступая порог и раскиданные тут и там промасленные тряпки. Тут же тот же голос, с той же экспрессией, проорал: «Вот видишь, дубина? Из-за тебя чуть девчонку не зашиб!». Где-то в сумраке тяжко вздохнул «дубина» — судя по всему, Билл, второй молодой работник, кроме Ронни. Ноги дяди Кайла торчали из-под потрёпанного форда, но пока непонятно было, близится ли дело к завершению. Обладатель экспрессивного голоса, Колин Колби-старший, такой же рослый и гиперэмоциональный, как его младшая копия, выплыл на свет и, сложившись вдвое, гаркнул в тёмное пространство между колёс:       — Слышь, Беккер! За тобой пришли тут! Давай вылазь, всю работу не переработаешь! Домой пора, там у вас такие дела заварились! …Что, молодёжь, хорошо провели первый учебный день? Как там мой оболтус, уже нашёл неприятностей?       — Ну, с фингалом сегодня придёт, — кивнула Мина.       — Ха! Ты его что ли? Нет, не ты? Ну ладно, значит, живой останется. Что сказать, моя порода! Как я в его годы папаше-Тренту морду чистил! Я б и сейчас начистил, она у него такая противная и осталась, но сюда он, зараза, в мои смены её не кажет, а куда кажет, там мне нет времени разгуливать…       Ребята переглянулись, улыбаясь. Некоторых персонажей просто можно брать иллюстрацией к понятию наследственности.       Дядя Кайл вытер руки тряпицей и кинул её в кучу других таких же. Значит, ещё не выпимши, под мухой он эти тряпки обычно пихал в карман, как носовые платки, и привозил домой, чем неслабо бесил сестру и племянницу.       — Ладно, молодёжь, пошли. Без меня этот труп воскресят, тут часа на три работы…       Коллеги дяди Кайла не знают. Ну, считается, что не знают. Никто и никогда здесь не обсуждал, чем его внучатые племянники отличаются от одноклассников. Но какова вероятность, что тому же мистеру Колби не рассказали? Ещё тогда, в мае… Природа не терпит пустоты, особенно насильственной пустоты, сказала мать три года назад, после той показанной Сюзи Бернс претендующей на сенсационность заметки в питтсбургской газете — дети бывших вам ещё помогут взбодриться. Ну, так и вышло.       В каждой школе есть изгой, общепризнанное чмо, груша для битья. Чаще всего даже такой экземпляр не один. И чаще всего он ничем этого не заслужил — просто стеснителен, пуглив, не умеет общаться, не особо красив собой, бедно и не модно одет… У Претти Гейбл, учившейся на класс младше, имелось это всё. Нет, нельзя сказать, что она была прямо страшилой — её светло-русые волосы, наверное, могли б напоминать одуванчик, вот только никто не видел их не в состоянии засаленных патл, что в сочетании с лопоухостью и пучеглазостью придавало ей вид нестерпимо жалкий. Одежда Претти — у неё было, похоже, всего три платья — всегда воняла так, словно её не стирали вообще никогда. С такими свойствами, действительно, проблематично быть душой компании и метить в будущие королевы выпускного бала. И все знали причину — мать Претти занимала с дочерью даже не комнату, а угол в наркоманском притоне. Нет, сама она наркоманкой, насколько известно, не была, просто другого места для несовершеннолетней матери-одиночки, сбежавшей из родного Эндрюстауна по велению семейства, которое само себя считало уважаемым и почтенным, не пятнать их таким позором, не нашлось. Закономерно, и успеваемость у девочки была не на высоте — а как, если в школе никогда не осмелишься переспросить учителя, привлечь к себе лишнее внимание, а дома самостоятельной подготовке мешает соседство от десяти до двадцати угашенных тел, не особо различающих день и ночь, сон и явь.       Неизвестно, воняла ли в этот день Претти как-то особенно сильно, день-то, действительно, был жарким, но для команды, занятой увлекательным спортом школьной травли, весть о том, что в коридоре первого этажа прорвало трубу, послужила спусковым крючком. С гиканьем-улюлюканьем «Наконец-то ты помоешься!» они потащили Претти под ледяной душ. Мина и Сэм, спустившиеся со второго этажа, где у них была история, поспели как раз к кульминации — несколько девчонок загнали жертву под хлещущую из-под потолка струю и теперь пытались держать её там, не попадая в то же время под воду, а мальчишки сомкнулись полукольцом, чтоб не дать ей сбежать.       — Эй, что за херня тут происходит?       Порознь восьмиклассники рослых, сильных фермерских малость побаивались, но тут их была толпа, и в своём превосходстве они не сомневались. Толпой вообще можно залупиться и на взрослого, ну, если только он не вооружён и не какая-нибудь крупная шишка. Поэтому ответили кратко и матерно. Сэм ответил ещё короче — ледяная струя вдруг изменила полагающееся законами физики направление и ударила в лицо одной девчонке, окатила с ног до головы вторую, глумливо обмочила джинсы между ног третьей. Женская часть банды хулиганов, голося, бросилась прочь, расталкивая парней и размазывая по лицам потёкший макияж.       — Ах ты сука! — Рик Браун не склонен был задаваться сложными вопросами вроде того, как произошло то, что произошло, он понял одно — им бросили вызов.       Мина выхватила из кладовки — дверь как раз возле неё, средняя между туалетами — швабру. В том месте, где она сжала древко, оно почернело, а потом рассыпалось — швабра в мгновение распалась напополам.       — Это была демонстрация, на ком перейти к практике?       Конечно, скандал вышел грандиозный — давно ли в тихом Хармони что-то подобное случалось? Вообще-то, в тихом Хармони постоянно что-то случалось — то угон с последующим поджогом, то пьяная поножовщина на 10 человек, то волны Аллегейни выбросят под ноги романтично прогуливающейся по берегу пожилой паре последствия очень позднего аборта. Но ведь это не то же самое, что школьная драка с применением мутантских способностей.       Преподобный Глэдстоун жёг глаголом… вернее, пытался жечь глаголом, Сэм швырнул в него подвернувшимся под руку учебником и орал, что преподобный мог бы поупражняться в проповедях морали с Брауном и его шайкой, с отцом Претти, никогда не интересовавшимся, как поживает его незаконнорожденная дочь, вообще взять под опеку семью, ютящуюся в гнезде наркоманов, а их — не надо, лично он проповедями сыт по горло. Мина с безмятежной улыбкой добавила, что с радостью переломала бы Брауну рёбра и без применения способностей, правда, её необычайная физическая сила, кажется, тоже является сверхъестественным свойством, но это не доказано — всё-таки она проводит дни в физическом труде, а не так, как большинство одноклассников Претти.       Как ни удивительно это было для всех, близнецам действительно всё сошло с рук. Вероятно, потому, что родительская общественность, хотя от Марко в восторге не была — от заводил из восьмиклассников не была в восторге тоже, ну, странно б было, если б за всю историю доставалось от них одной Претти. Как минимум, утопленный в туалете телефон Милтона и подожжённую куртку Ахмеди помнили все. Да, дисциплину в школе стоило б как-то поднять… Как именно это сделать, педсовет, правда, так и не решил, и ограничились тем, что поорали, поужасались, пообсуждали и оставили всё как прежде. Единственным положительным выхлопом осталось то, что Глэдстоун, действительно, проявил участие к семье Претти и куда-то их переселил, Претти стала выглядеть гораздо приличнее, но до преображения гадкого утёнка в лебедя было, конечно, далеко.       — Но в следующий раз вам хана, — плотоядно лыбился Трент, корешившийся с компанией Брауна и встречавшийся с сестрой его закадычного дружка Эберса.       Сэм и сам догадывался, что да, хана, но Тренту не обязательно знать, о чём он там догадывается.       — Ну и что, оно стоило того? — спрашивала Мину Сарабет Харпер, — эта Гейбл что, тебе так симпатична?       — Да не особенно, — пожимала плечами Мина, — но эти мне не симпатичны точно.       — Ну и чего добилась — нажила врагов? Или кто-то твоё благородство оценил? Гейбл к тебе, насколько я заметила, так и не подошла ни разу.       Объяснять Сарабет, что меньше всего они вообще ждали от Претти Гейбл чего бы то ни было в принципе, хоть клятв в вечной дружбе, хоть элементарного «спасибо», и не только потому, что от разового акта помощи подобное затюканное существо образа жизни не поменяет, Мина не собиралась. Потому что для начала надо объяснить, что они с Сэмом вообще ни в чьей дружбе здесь не заинтересованы, а этого Сарабет просто не понять, это не из её вселенной.       Дядя по дороге что-то говорил о том, что одноклассники-уроды это норма жизни, у него такие же были, ну, не прямо совсем такие, но тоже гадкие, внучатые племянники отвечали почти впопад. Все в этой машине прекрасно понимали, что обыденными разговорами отвлекают себя и друг друга совсем от других мыслей…       На ферме дым стоял коромыслом — у третьих ворот рычал-фырчал огромный грузовик шурина Гриссона, старший Гриссоновский сын и какой-то незнакомый парень, вероятно, с той же лесопилки, бодро сгружали с него доски, периодически сшибая ими друг друга. Близнецы с дядей минут десять ждали возможности просочиться во двор, потом столько же — у порога, где второй Гриссон с папашей бурно обсуждали, тащить ли напиленную доску дверями, по лестнице, или поднимать через окно второго этажа. Дед с Ронни, поодаль как раз пилившие эти доски в соответствии с выкрикиваемыми из окна замерами, выглядели мрачно, но, кажется, вполне достойно держались.       — Ну к чёрту, можно, я не буду в этом участвовать? — пробурчал Сэм, спотыкаясь на лестничной площадке о набросанные беспорядочными грудами гнилые доски и брёвна.       — Поддерживаю, — Мина глянула опасливо в режущий взгляд непривычностью открытый дверной проём комнаты напротив и толкнула дверь их комнаты, — хотя не скрою, свеженапиленное дерево пахнет просто одуряюще. Да и просто… не знаю, это что-то вроде радости за дом. Ну сколько ещё он должен был стоять таким… каким стоял и до нас. Это как много лет жить с незаживающей раной и наконец вылечить её.       — Не знал, что где-то внутри тебя прячется поэт, — Сэм швырнул сумку в сторону стола и пробежал пальцами по пуговицам рубашки. Вообще-то, очень хотелось ополоснуться. Но пока там вот это всё происходит — нечего и думать. Лучший вариант — прикинуться мёртвыми.       — Ну, очень в глубине. Но это ж не значит, что не надо его хотя бы иногда доставать, — Мина подошла к комоду, с намереньем сменить джинсы на лёгкие домашние шорты, и задержала взгляд на фотографии. Чем бы ни были завалены и заставлены поверхности их комодов — над всем этим всегда возвышались, как шпили соборов над крышами города, эти фотографии, на комоде Сэма — бабушка с дедушкой, фото, сделанное года за три до бабушкиной смерти, а на комоде Мины — мама с друзьями. Мама в том возрасте, в котором сейчас сама Мина. И выбор фото не случаен, конечно — будто нет у мамы кучи одиночных фотографий, или парных с папой, или совместных с бабушкой и дедушкой. Но смысл ставить в рамку фото того, кого можешь увидеть, выйдя в соседнюю комнату? Смысл именно в этом… Что здесь они трое. Серьёзную черноволосую девушку в очках, сейчас превратившуюся в полноватую, такую уютную и милую 35-летнюю женщину, на этом фото обнимают русоволосый парень и темноволосая девушка, которые уже никогда не постареют.       — Как жаль, что так мало её фото… — вздохнула Мина в который раз, проводя пальцем по тёмному дереву рамки.       Мало. У мамы лежит ещё три — одно примерно того же периода и два присланные позже. Дети выпросили именно это — где запечатлены все трое. Такие юные, такие дерзкие и хрупкие…       — Хорошо, что есть хотя бы это. Фотографии. Настоящие фотографии.       Да, имеется ещё небольшая подборка газетных вырезок — порядком истёртых за давностью лет, и одна видеозапись, которую, правда, не посмотришь, потому что видеомагнитофон сдох и никто не починит, мастеров по такому старью нет, дед ковырялся и признал своё фиаско. Надо бы оцифровать, но кажется, во всём Хармони никто этим не занимается.       — Да, настоящие… Такие маленькие прямоугольнички бумаги, которые словно бы делают нас одной семьёй, устанавливают волшебную связь между ныне живущими и давно ушедшими, но по-прежнему важными для нас.       У каждого своя гордость, кивнул Сэм, и не всем за ней нужно нырять в глубь десятилетий. У его сестры это её имя — едва ли есть в Хармони такой человек, что не понимал бы, в честь кого оно, и нужно быть приезжим задирой, чтоб задать такой не озвучиваемый здесь вопрос — почему в Хармони не преподают новейшую историю. Не то чтоб подготовки учителям не хватало… Просто кому бы хотелось лишний раз вспоминать, чем вписал себя в эту самую новейшую историю маленький старинный пенсильванский городок…       — Да, мы как-то сразу так с отцом решили, — говорила мать ещё невообразимо давно на их первые детские расспросы, — если родится дочка — назовём в честь Мины, а если мальчик — то в честь Керка.       — Но нас же двое. Почему же меня вы назвали не Керком?       — Тебе что, не нравится? Сэмюэль — хорошее имя. Ну захочешь — переименуешься, как вырастешь.       Вот так мать и отвечала каждый раз, а Сэму оставалось только недоумевать — никакого Сэмюэля ни в семейной истории, ни в личной истории родителей он так и не нашёл. Вообще-то, даже немного обидно на фоне сестры, носящей имена двух, как называют их в Питтсбурге, королев мутантского мира, но Мина права, семейной гордости вполне хватает на всех. В конце концов, даже таким суровым девчонкам, как она, иногда нужны украшения. А какое украшение может быть лучше, чем одно из ярчайших имён мутантского экстремизма — яркое уже тем, что его носительница была человеком.

***

19 лет назад       Стихийное собрание по возвращении на базу (за минусом, естественно, тех, кто отправился под опеку Алекса) гудело, как перевозбуждённый улей.       — Не понял, то есть она… она не мутант? — Джаггернаут украдкой почёсывал под объёмистой повязкой на плече и шипел — обезболивающее действовало плохо, маловато его было, не стоило, пожалуй, храбриться, — а почему тогда… Ну… почему она с нами-то?       — Ну логично — потому что думала, что мутант, — отозвался Саймон, которому как раз вкололи сколько надо, и он теперь отчаянно клевал носом, — справка эта… Не знаю, как так можно было ошибиться…       — Ладно, допустим. Но почему теперь-то, когда и она, и мы все знаем, она тут-то?       — Ну что, там её, что ли, было бросать? — пробормотала Санни, — она ранена, как-никак…       — Да, это было б слишком цинично даже для меня, — Мистик с перевязанной головой, кутающаяся в халат — её немного знобило — смотрелась довольно глючно, — мы, конечно, так себе благородное общество, но надо ж хоть немного подлатать девчонку и дать ей минимум шанс свинтить от федералов. Одыбается… и я одыбаюсь, что ещё важнее… — выкину её где-нибудь.       — А меня, значит, никто спросить не хочет? — вернувшийся за стол Магнето обвёл подчинённых насмешливым взглядом.       — Так это… шеф… мы и спрашивали. Ещё по дороге хотели спросить, но как-то неудобно было. Не, понятно, если забрали — значит, так надо… Мне лично вообще во всё это поверить сложно. Дичь какая-то.       — Отличные друзья, — глаза предводителя смеялись всё больше, — быстро вы Черепаху списали. Хорошо, что она этого не слышит, то-то разочарование б было.       — Ну не сплошь разочарование, — огрызнулась Санни, которой не нравилось смутное ощущение, что из неё делают дуру, — сколько раз она говорила, вам в том числе, что альтруистом вас не считает, а как бы даже совсем наоборот…       — А при чём тут альтруизм, дорогая Медуза? Что, тут серьёзно никто не понимает, что человек, разделяющий наши идеи — это не такой уж бесполезный кадр в отряде? Нас, конечно, ненавидят не поголовно все люди, услышать между сюжетами об очередных митингах с требованиями регистрации о прелестных пацифистских акциях квакеров — это какое-никакое приятное разнообразие… Но это первый случай, когда человек выступил на нашей стороне не просто словами о мире и христианской любви, а с оружием в руках, и ты предлагаешь разбрасываться такими прецедентами?       Санни пристыжено умолкла.       — Мина ведь, даже когда узнала правду, не перестала считать вас своими. И сделала то, чего никто из нас, будем объективны, не смог бы. Можно считать, что её способность — это отсутствие способностей. И этот талант может быть очень полезным.       Мистик чуть не хлопнула себя по лбу, но вовремя спохватилась.       — Рамки! Мы практически развалили проект с браслетами, но рамки-то остались. Мало ли, что нам может потребоваться там, где их уже понаставили.       — Рад, что у кого-то тут осталась способность соображать. Да, за деньги или ради иных выгод всегда найдётся готовый вынести из такого здания всё, чего мы желаем, на блюдечке с гжелью, но зачем, если у нас есть человек, сделавший наши интересы своими? Множество мутантов выступают так или иначе за интерес людей — должно иногда быть и наоборот? Ну закон равновесия, если угодно, требует.       — Во, во, я как раз это и хотел сказать! — просиял Множитель.       — То есть, мы… — Саймон облизнул губы, слова подбирались как-то трудно, — серьёзно, мы оставим на базе человека?       — Ну, мы всё это время, получается, держали на базе человека, — пожал плечами Джаггернаут, — просто не знали об этом. Кое-кто тут из той заварушки в горах, выходит, человека вытащил, что ж теперь, назад не отмотаешь, да, наверное, и не надо. Шеф прав, иногда и человек бывает полезнее мутанта.       — Ну да, даже и просто лишний стрелок в хозяйстве не лишний. Опять же, она о нас столько знает — и выпускать её на все четыре стороны? Просто, ну… как с ней общаться-то теперь?       — А это уже каждый сам пусть решает, — отрезал Магнето, — тренингов по внутренним конфликтам проводить никто не будет.       Примерно на этом моменте в кухню вошёл Алекс, наконец закончивший всю возню и жутко проголодавшийся.       — Ну что, как там всё? — подскочила Санни.       — Жить будут все, но кое-кто некоторое время на костылях.       — Керк, господи!..       — Нет, кстати, не он, у него кость не задета. Но около месяца лучше не лихачить — я не хотел бы зашивать эти лоскуты вновь так скоро.       — Пойду, что ли, проведаю его.       — Как хочешь, но он спит. И будет спать ещё долго. Но если приглядишь за ним, пока я чего-нибудь перехвачу — буду благодарен. Там от его болевого шока, когда я вытаскивал осколки, пара спонтанных возгораний чуть не произошла. Я сказал, что ещё раз и в глаз, вроде всё стихло, но мало ли — человек в несознанке себя не всегда контролирует. Ты по этой части как раз кадр полезный.       Множитель замялся, тоже поднимаясь из-за стола и теребя опустевшую чашку.       — А… Джулия?       — А она не спит. По крайней мере, не спала на тот момент, когда я уходил, хотя я настоятельно советовал. Сотрясение всё-таки.       — Да, давай проведаем её, — Саймон решил внести определённость и подтолкнул товарища к выходу, — а потом я лично спать, на ногах уже не стою.       — Сильно не толпитесь, — бросил через плечо Алекс, — там и так теперь не повернуться.       В маленькой госпитальной пещере действительно было довольно тесно, но не настолько, как думал Алекс — Лили и Майк, оценив своё состояние как удовлетворительное, всё же приняли благородное предложение занять пока комнаты Мины и Керка, собрали свои кушетки и ушли. Мина, правда, готова была поспорить, кому место здесь нужнее, но с Алексом спорить — себе дороже. Да и в принципе, это давало не лишнюю отсрочку от очень вероятных непростых разговоров. Пока что разговоры были преимущественно простые — с единственной бодрствующей, Джулией, они говорили о всякой ерунде вроде сортов чая и марок гелевых ручек, вспоминали что-то о ранних школьных годах и настольных играх, какие где были популярны. Только уже засыпая — всё-таки после кувырков в трофейной машине, которая, увы, так недолго была трофейной, когда только каким-то чудом обошлось закрытым переломом голени и вывихом ступни второй ноги, бодриться долго не получится — она сказала:       — Так странно теперь, что я не догадалась. Самое простое, самое логическое объяснение.       — Ну, всё-таки у меня была справка…       — Да, вот так вот смешно. Мы, мутанты-террористы, тоже иногда слепо верим бумажкам. А ещё думала тогда — ну, тогда, когда вы нас освободили, и ты попалась — что это за способность такая, может, из-за неё я не могу тебя почувствовать… Лили ничего толком не рассказала, да и некогда было особо…       Она уснула, а Мина сперва думала о том, что Джулия сказала «ты попалась», она не упомянула о Норе, наверное, ей тяжело о ней думать, сколько б она ни говорила, что понимает и прощает. Лили тоже не упоминает больше о Норе. А вот Майк пару раз сказал, что в своём возрасте почему-то ещё верил в дружбу и верность тем, с кем через столькое прошли. Они потеряли двоих… Соберётся ли у них новая команда, и насколько это будет похоже на разбитую и склеенную вазу? Этот парень, психокинетик, как же его звали, тоже погиб… Насколько это тяжело для Джулии — терять кого-то из своей сети? Не решит ли она однажды не включать больше никого? Но та девушка, Стефани, хоть и не пошла с ними, сказала, что ей нужно немного побыть самой по себе — обещала ещё выйти на связь. В её оговорках, что она не готова прямо сейчас дать окончательный ответ, почему-то слышится «да»…       А потом она думала о Магде. Где она сейчас? Среди убитых её не было. И тем не менее — внутри странная лёгкость, примерно такая, как в плече, которое больше не болит. В плече-то наркоз ещё отойдёт, а эта лёгкость, совершенно точно, насовсем. Может быть, где-то их снова судьба и сведёт… Интересно, сколько человек смогли улизнуть с этой базы и как много они смогут сообщить о произошедшем? Едва ли много, они явно должны были сделать это до того, как выключились рамки и в здание прорвались модули Джимми. После этого не смог бы свалить уже никто…       Это был такой риск, господи. Только сейчас начало доходить, какой же это был риск. Она знала Магду как облупленную, но надо оговориться — знала когда-то. Что ж, видимо, когда столько времени вручаешь свои мозги чужому контролю, как-то тупеешь. Как повезло, что Магде вскружила голову нежданная удача — захватить лучшую подругу… Ну да, она не могла предположить об этих шприцах, а о том, что достаточно одного рывка, чтоб, к примеру свернуть шею — тоже? Как повезло, что шок действует на Магду именно так — не вспышка ярости, а бессилие… Ну да, она никогда не видела Магду в шоке. Таков уж главный урок этой истории: если ты знал человека всю жизнь, но знал только в каких-то одних условиях — можешь считать, что ты его не знал.       На постепенно опустевшей кухне остались только Мистик и Провидец. Она дула на слишком ещё горячий чай, он энергично пережёвывал салат.       — Поверить не могу, что я слушала всё то, что он нёс, и ничего не сказала.       Алекс проглотил прожёванное и поднял на Мистик выразительный взгляд. Благо, ему не надо уточнять, что он прекрасно понял, о чём она.       — Надеюсь, и не скажешь.       — Тот факт, что это прозвучало бы глупо и дико, не отменяет того, что это правда. И я просто не могу поверить в такую показную наивность.       — А в то, что это не наивность, а здравомыслие? Она как раз сделала мелкий глоток и фыркнула.       — Что?       — Что — правда в данном случае? Он не хочет сводить позицию Мины до личного интереса — думаю, не только потому, что это получилась бы не самая удачная рекомендация для такого нетривиального члена команды. История что, не полна примерами, когда личный интерес ещё не был основанием разделять и отстаивать интересы своего личного интереса? Можно сказать, конечно, что когда в предмете личного интереса что-то усердно не замечают или надеются переделать — это на самом деле не любовь, но лично я так не считаю. Любовь. Вообще много что любовь, но это ещё ничего не значит.       — Ладно, может, ты и прав. Это действительно ребятам лишняя информация, им и так думать, как выстраивать взаимоотношения с учётом внезапных поправок.       — Ну, это никому и нигде не было легко. А куда деваться?