***
Мир крутится, вертится, но не меняется. У отца большие, сильные руки. [В них так естественно смотрится трезубец] Он обнимает крепко и тепло. [Душит он не менее ласково и нежно] Его глаза — спокойные, теплые, он всегда рад видеть ее. [Но Крис прячет взгляд за челкой, лишь бы не видеть той печали] От матери пахнет выпечкой, чернилами и совсем немного лавандой. [Но Крис улавливает лишь легкий шлейф гари и костра] У матери самые мягкие руки на свете. [Именно такими руками ее прижимали к себе, когда в легких расцветали лютики] Ее пламя — самое теплое, легкое и приятное. [Крис помнит боль, когда яростные языки огня лизали кожу, а обгоревший свитер болезненно прижигался к коже] Ее взгляд всегда столь внимателен и чуток. [Крис помнит в них отчаяние, боль и б е з у м и е] Крис случайно знакомится с другом матери — он мелкий, любит шутить и у нее чешутся руки ударить его. Никто не смеет такое говорить о ее матери! [А еще она терпеть не может звук подушки-пердушки; и не важно, что сколько бы она не вглядывалась — в его руке не было ее. Спрятал, вот негодяй!] Но Крис каждый раз обессилено опускает кулаки, лишь посмотрев на его счастливую улыбку. [Крис помнит, как она искажалась в оскале; как в пустой глазнице мерцали голубой и желтый свет] Даже пускает тихий смешок на очередной каламбур. Слушает разговор матери и с ним, внезапно [нет] узнавая, что у комедианта [улыбающаяся м у с о р к а] есть младший брат. [Самый великий, прекрасный, могучий, восхитительный, крутой — и так до бесконечности, пока не отсохнет язык] Крис кивает невпопад, утверждая, что детские путаницы сложнее кроссвордов. [А в голове набатом стучит: «Вот! Вероятно, люди крайне образованы, если они считают детские путаницы сложными!»] Санс смотрит на нее крайне удивлено, но на дне зрачков плещется озорство и понимание. Время тянется, но не рвется.***
Мир крутится, вертится, но не меняется. Впрочем, с чего бы он должен изменяться? Крис насвистывает какую-то заевшую мелодию; Азриэль криво улыбается, незаметно [но не для нее] дергаясь. Гора Эббот встречает их холодным дуновением в лицо, высокая листва трепещет, а солнце просачивается сквозь густую челку, мягко лаская веки. Брат смотрит вниз — на город, на монстров, что отсюда кажутся лишь точками, и нервно сглатывает. Брат ненавидит и боится этого места, но почему — не знает сам. [Наверно потому, что ночью его мучают кошмары, как вместо рук — лишь пара листьев; вместо тела — тонкий стебель, который легко сорвать; как вместо души — пустое нечто; как вместо чувств — лишь чужая пыль, оседающая на эйфории сознания как прогнивший пепел; и лишь в ее объятьях — не_родной сестры, — он чувствует себя в безопасности] Ралзей был не прав. — Крис, идем домой. Уже закат. Мама наверняка волнуется, — Азриэль оборачивается назад, но тут же широко распахивает глаза. Сестра легкой походкой скрывается в пещере. — Крис, стой! В пещере красиво. В пещере царит полутьма, под ногами десятки, сотня крепких лиан, о которых брат спотыкается через шаг. Он бежит, но она — быстрее. Дыра у самого края кажется темной бездной. Говорят, если долго всматриваться в нее, она ответит тебе тем же. [Крис не всматривалась в нее ни в Первый раз, ни в Восьмой] — Азриэль, я же ведь могу доверять тебе? Брат замирает в пару шагах от нее, с занесенной рукой — лишь бы успеть, лишь бы не дать упасть, лишь бы просто схватить за плечо! В голове сплошной шум и странное дежа вю. — К-конечно, Крис. Что за глупые вопросы? Она вовсе не герой. Крис резко поворачивается к нему лицом, стоя к пропасти опасно близко. Челка неловко спадает набок и Азриэль видит озорной блеск алых глаз. [Когда-то давно, Человек с таким же взглядом стал ему ангелом; когда-то давно, Человек с таким же взглядом подарил ему прощение] — Ты меня спасешь. Как тогда, помнишь? Я тогда звала на помощь. И ты пришел. Крис распахивает объятья и делает шаг назад, прикрыв глаза. Азриэль кричит, бросаясь следом. Время тянется, но не рвется. Да и зачем ему рваться? Оно никогда не порвется, только — начнет сначала. Эббот радостно встречает своих детей [Богов].