Азриэль смотрит на хрупкую фигуру, спрятанную в высокой траве над сводом пещеры, и пытается [вспомнить] понять, кто же это. Монстр? Но какой чудной! Без шерсти, жабр, вместо костей — кожа, жаром не веет, а также конечностей всего две.
Фигура дрожит и, кажется, плачет. Она поднимает голову и встречается с ним глазами — алыми, как [решимость] раскаленная лава в Хотленде, но не менее алая субстанция пачкает рыжие локоны и стекает по виску. Маленький принц чувствует смятение — ей надо помочь, кто-то в беде, но сделать хотя бы шаг выше его сил. У ребенка дрожат губы и из паралича Азриэля вырывает громкий, но хриплый крик о помощи. Сознание туманится и он бросается вперед.
***
Этот мир такой [ц и к л и ч н ы й] странный. Неправильный. Жизнь монстров — даже не ночной кошмар, а настоящее издевательство.
Люди на поверхности все ей твердили — «Бедняжка, всего _цать лет! А уже — расстройство восприятия! Бедное, бедное дитя!» и заталкивали в рот таблетки. Яркие-яркие, как глаза, таблетки. И тогда она видела… Город на вершине горы, где было множество искаженных голосов; где было так много мутных силуэтов, в центре каждой непременно пульсировало перевернутое сердце. [А в ее груди зияла марианская в п а д и н а] Люди на поверхности все смеялись, говоря, что монстров — нет. Это всего лишь сказка.
Чара громко смеется. Сказка оказалась былью, и былью такой, какой они не заслуживали. У Чары на карманах — две пачки таблеток, они большие, тяжелые. Чара глотает их с трудом по ночам и гуляет по городу, по тому самому, что был бы достоин монстров. [Только монстры, только монстры, ни одного человека — лишь она одна, лишь она защищает их] Но когда от таблеток остаются только баночки, Чара начинает периодически все видеть [в своем бреду] в реальности.
Цветы в тронном зале становятся магазином; когда мама учит ее и Азриэля — вокруг появляются еще множество детей; младший брат становится намного старше, увереннее, сильнее. [у него на полках столько наград!]
Это был бы самый [лучший] правильный мир, который возможно представить! И если подумать… Его легко можно осуществить. Страшно ли потерять себя ради них? [Очень] Нет!
Чара ненавидит челки. Но иногда… Позволяет ей спадать на глазах. [Ведь так намного легче] Азриэль улыбается до боли широко, настолько, что приходится щуриться [ведь он ужасно видит без очков].
Яд лютиков отдается на губах такой [сладостью] горечью, что ни один шоколад не сможет его затмить. Чара глотает, срывая очередной цветок свободной рукой — в другую вцепился брат [на этот раз ты не сможешь ее с п а с т и].
[Куда тебе, ведь ты не можешь спасти даже с е б я]
***
У Фриска такое странное чувство [будто он прожил не один десяток лет] дежа вю, когда он видит Флауи в первый раз. От улыбки бросает в дрожь, от пуль не увернуться, но его спасает фаербол [даже стоя так далеко от атаки, он был уверен, что они теплые и совсем не опасные; ох, как же он был
не прав в тот момент]. У Ториэль мягкие руки [от них пахнет пылью старых книг, чернилами и лавандой], заботливо срывающееся с губ [имя, стертое водоворотом воспоминаний] «дитя мое», и катящиеся по щекам слезы, когда ей приходится атаковать.
Следом идут братья-скелеты [к о м е д и а н т], один — низкий шут, другой — высокий добряк, помешанный на головоломках. Фриск всматривается в младшего, склоняет голову набок, и почему-то безумно рад его энергичности [лучше это, чем сидеть в собственной комнате, не видя солнца даже через зашторенные окна, лишь иногда тряся костями, чтобы не окружающие не беспокоились]. Фриск морщится от звука подушки [а на этот раз не спрятал!], костяшки пальцев в первый — и единственный раз, — зудят от чьих-то [слов о матери] шуток. Мисс Литти кажется неестественной за стойкой магазина, а надпись на баре «Grillb'z» и вовсе вводят в ступор.
Андайн выглядит странной в массивной броне и с копьем в руке [место ее — у перекрестка, ловить воров и нести в мир настоящую с п р, а в е д л и в о с т ь]. Взгляд постоянно цепляется за повязку, а в груди все кроется любопытство [что случилось с ним], что кроется под ней. [А еще она напоминает ему кого-то очень далекого, грубого, который не знал что такое «дружба», пока не присоединился к своему врагу; он — точней она — была героем света, неся в груди сгусток тьмы]
Альфис [все так же] запинается, нервно теребит подол своего [отвратительного] халата. [Ей бы больше подошел простой костюм, да место у доски, ведь там ей бы было спокойней; ведь там ей не пришлось бы брать на себя ответственность за чужие смерти]
Меттатон доставляет неприятности. Фриску, думает он, было бы легче, не будь он таким настырным. [Но это куда лучше, чем бесформенное призрачное нечто, скрывающееся в закоулках дома] Его «darling» звучит до боли [тихо и несчастно] энергично и ярко, цепляюще.
У Азгора печальный взгляд, ведь [его ненавидит собственная жена, а он следит один за своим магазинчиком; а он редко видит своих детей, ведь у них дела — сын уехал куда-то далеко на учебу, дочери же на уме только книги и цветы] он не хочет драться, не хочет убивать и быть убитым. Когда остается лишь один взмах ножа, Фриск чувствует, как дрожит рука. Плотно сжав губы, он опускает ее вниз, отбрасывая оружие как можно дальше. Великие короли не заслуживают [наверно, кроме одного; самого ужасного тирана, которому даже принц — лишь препятствие] такого конца.
[Но с каких пор ты здесь г л а в н ы й?]
Души похожи на раскаленные угли — в полной темноте они сверкают не хуже солнца. Белая пыль оседает листья, корни, пальцы, волосы. Но души — вот что главное. Они опасные. Они [так похожи на цветы] несчастные. Они [идут тем же самым порядком] нуждаются в помощи.
Бог Гиперсмерти появляется вместе с яркой вспышкой кислотных цветов. Фриск зажмуривается, закрывая лицо руками, но этот свет все равно проникает сквозь ресницы, уничтожает зрение. Ребенок напротив него — дрожит, [черная тень от шляпы скрывает его лицо] громко [смеется, обещая любимый пирог, если только она сможет победить манекена] плачет и сходит с ума [от понимания, что здесь п о щ а д а бесполезна]. Фриск обнимает его [и обещает, что они встретятся, обязательно встретятся].
Фриск смотрит назад. [Подземелье погружается во мрак]
Призрак дитя остается рядом с братом. [Попробуй отступить назад]
Любопытство разрывает грудную клетку. А что, если… [Она всегда была готова на все, ради знаний]
Время тянется, не рвется. Но Фриск же [часть Бога] в силах это изменить.
И он это делает.
В руке — нож, на одежде — прах. Монстры умирают так легко и прекрасно. Флауи был прав: когда видел сотни альтернатив, ты хочешь узнать еще больше. Что они сделают? Что скажут? Что предпринят? [Его душа разрывается на части]
— Приветствую, мое имя — Чара.
[Все становится на свои места] Фриск чувствует, как душа стучит о грудную клетку, рвется на части. Душа пытается вырваться наружу и [вернуться] метнуться к ней. У дитя ладони холодные, ее прикосновения неприятные, но он не шевелится. Только смотрит в алые глаза.
— Наигрался? Нам нужно возвращаться.
У призрака голос тихий, спокойный, почти мурлыкающий. Фриск бы принял все это за чистую монету, не пылай столь яростно алые глаза.
— Мама будет беспокоиться. Азриэль должен вернуться сегодня домой. У него начали каникулы.
В голове сплошной шум. Фриск не видит, не слышит, но откуда-то знает, что Чара смеется. Смеется настолько громко, что его [часть] душа начинает трястись ее смеху в такт.
— Нас ждут Сьюзи, Лансер и Ралзей. Нам пора домой.
Все растворяется в легкой дымке. Фриск чувствует, как тело тянет вниз, но нет — они падают. Сердце течет, разливая по венам
истинную решимость.
— Мы снова станем целым.
[Эббот трясется. Ее Бог снова един]
