Ричард приходит лишь раз в неделю. Педантично читает лекции по криминалистике, наглядно демонстрирует процесс расследования особо тяжелых и проблематичных дел － выводит на доску копии отчётов и материалов, фотографии улик.
Он был одним из немногих действующих агентов ФБР, читавших лекции в Академии, тратя на это своё время, проверяя (в большей степени) бестолковые рефераты студентов и получая непонятно что взамен.
Ричард был холоден и скуп на проявление каких-либо эмоций, являя собой строгое спокойствие и ничем несоизмеримую интеллигентность.
На Ричарда хотелось смотреть, но вовсе не разговаривать — он слишком четко разделял себя и окружающих, отвечая лишь по делу и коротко, не вдаваясь в лирические разговоры. Сразу было ясно, что он весьма самодостаточен и отстранён от бытовых ситуаций. Но при всем этом проглядывалось очевидное знание своей работы и наличие соответствующих навыков.
В Ричарде все идеально по-аккуратному сочетается. Легкий и весьма серьезный прищур, умение грамотно говорить и презентовать самого себя.
Ричард любит строгие костюмы. Он терпеть не может кофе, предпочитая ему чай. Он никогда вслух не высказывает свое разочарование, но делает все возможное, чтобы это было понятно. Чтобы стало стыдно. От Ричарда всегда пахнет чересчур приятно: что-то мятное, едва напоминающее сочетание грецкого ореха и мускуса.
Ричард не приемлет опозданий и неуместных оправданий. Ричард не сторонник курения и прокрастинации.
Но несмотря на все его будто показные манеры, для большинства он являл собой харизматичную ублюдочность. В нем изумительно уравновешенно уживалось благородство и самовыгода, которую он черпал из окружающих.
Для Гэвина Рида Ричард являл собой техничную проблему относительно этики.
Гэвин всегда садится за предпоследний ряд в лекционном зале. Он всегда старательно делает вид, что записывает материал, но на самом деле это является истиной лишь первые десять минут — после он тупо обводит уже написанное или рисует на полях. Иногда он банально включает диктофон на телефоне и записывает материал, который диктует Ричард, а потом переслушивает лекцию дома. Раз за разом.
Иногда он вяло дрочит себе, слушая о том, как Ричард рассказывает про криминалистические методики.
Голос Ричарда выставлен на определённых интонациях особо точечно, выбиваясь дыру внутри, заставляя хотеть слушать его, слышать, прислушиваться к едва заметной смене интонаций.
Гэвин сидит на предпоследнем ряду, жадно впитывая в себя каждую деталь Ричарда, каждое его движение.
Гэвин Рид не может не представлять, как Ричард жестко поставит его перед собой на колени, когда они останутся наедине после лекций, как грубо ткнет лицом в ширинку, нарочито нежно погладит по голове, заставляя смотреть во время этого всего себе в глаза, и тихо скажет: «
Хорошие студенты должны добросовестно выполнять задание преподавателя».
Какое же это поганое клише.
Рид сам по себе корявый человек, корявый студент. И жизнь у него такая же корявая. Он необоснованно груб, зачастую упрям, частично старателен.
Риду хочется кричать: «
Заметь меня, посмотри на меня, коснись меня», но Гэвин лишь показательно сетует относительно метода преподавания Ричарда, который задаёт слишком прагматичные темы на рассмотрение.
Рид грязнеет в отрицании своих желаний.
Ричард смотрит на него недовольно, когда он шумно заходит в аудиторию спустя десять минут от начала занятий.
— Вы опоздали, — его голос жадный для открытого выражения недовольства.
Гэвин знает － Ричард любит пунктуальность. Ричард не любит опоздания.
Рид невозмутимо указывает кивком головы на дверь:
— Предлагаете покинуть аудиторию?
Ричард слегка усмехается, переключая слайд — свет от экрана позади него особо резко выделяет его силуэт, вяло размывая очертания. За его спиной фотография орудия убийства — крикетная бита.
— Я лишь констатировал факт, мистер Рид. Проходите.
Гэвин не знает, чего именно ему бы хотелось добиться. Минутного внимания, взаимности по всем фронтам или, быть может, вообще ничего. Равнозначны ли его ожидания реальности.
Ричард на него смотрит. Но, лишь иногда.
Когда Гэвин опаздывает, их контакт вынужденный: Ричард стандартно делает ему выговор, неотрывно отслеживая реакцию, и никогда не показывает явного раздражения. Каждый раз в своих ответах ему Рид старается быть более остроумным.
Ричарду нравятся трезвые и прыткие умы, а Гэвин таковым никогда не являлся.
Рид порой открыто делает вид, что спит на занятиях, прекрасно зная, что при всем своём недосыпе ни за что не заснёт, когда в аудитории есть профессор Найнс. Чаще всего тот опирается бедрами о край стола, сложив руки на груди и держа в одной из них пульт для переключения слайдов, при этом внимательно ведя взглядом по рядам. Он замечает вызывающее поведение Гэвина.
Рид знает это по едва заметной секундной не то возмущённой, не то раздражённой заминке в его речи. Он ощущает себя чувственным подростком, у которого все ощущения вывернуты до максимума. Когда хочется разодрать себе грудную клетку от эмоций, когда кажется, что жизнь － это бесконечно плохой маятник: сегодня плохо, а завтра отвратительно.
Гэвин вымотан своими чувствами, вымотан учебой, он знает, что посещение студенческих вечеринок ничего не принесёт. Алкоголь не будет глушить эмоции, а случайные обжимания в полубредовом состоянии в коридоре общежития не принесут заведомого облегчения.
Но Гэвин все равно напивается. Все равно целуется с тем, кого видит впервые в своей жизни. Его пригласил кто-то из Академии; парень сбивчиво шепчет что-то похожее на нелепую банальщину:
«Я из соседнего кампуса, там нет таких горячих, как ты».
Гэвин яростно целует незнакомца в ответ, прижимаясь к нему всем телом. На языке чувствуется вкус алкоголя, недавно скуренного косяка и цитруса. Чужие руки хаотично забираются под футболку, гладят, мнут, ласкают, и это, черт возьми, приятно. Гэвин прогибается в спине, касается чужого тела собственными руками в попытке зацепиться за реальность.
Он пьян. Он пытается выжить среди собственного дерьма.
Незнакомец отрывается от него, ловя расфокусированный взгляд напротив, и Гэвину становится резко скверно. Он радуется, что Ричард не видит его в таком состоянии.
Ричард не видит его сейчас беспомощным, слабым и безвольным. Гэвин растерянно упирается затылком в стену, настойчиво привлекает к себе кого-то не того, чтобы расслабиться. И забыться. Чтобы внутри снова стало привычно пусто.
Наутро ему паршиво. В зеркале на него в ответ смотрит кто-то неказистый и убогий. Хочется разрыдаться от того, что тошнит самим собой, тошнит от собственных поступков. Гэвин вцепляется ладонями в края раковины и тяжело выдыхает. Шум воды давит. Как же он устал от самого себя. Он думает об этом в начале каждого дня.
У него привычная дрожь в руках, такая, что даже с первого раза не получается прикурить. Он бесится с этого, нервничает непонятно из-за чего, у него болит голова и тянет все тело. Гэвин затягивается и выдыхает, испытывая ложное облегчение, едва прикрыв глаза.
Он думал о том, каково это — целоваться с преподавателем. Каково это — целоваться с Ричардом.
Ричард производит впечатление доминирующего и ведущего во всех смыслах: наверняка он бы брал инициативу, подавлял, выставляя это желаемым с обеих сторон. Ричард бы сначала сдержанно и легко касался губ Рида, его дыхание, оседающее на лице, отдавалось бы предвкушением. Гэвин бы попытался углубить поцелуй, но Ричард бы тут же отстранился. Он бы грубо обхватил ладонью шею Рида и прижал его к стене, не позволяя двигаться. Ричард бы поцеловал его глубоко, он бы ласкал языком небо: по-началу практически ласково, практически полностью заполняя собой пространство Гэвина. Он бы вызывал миллионы взрывов внутри Рида, сопровождающиеся эпидемией эмоций и нескончаемой чередой выпадений из реальности. Он бы держал все это время свою руку на шее, контролируя. Ричард бы едва прикусил его нижнюю губу, оставил бы тут же легкий поцелуй на ней, а после углубил бы поцелуй настолько несдержанно и жестко, что на переферии могло бы показаться, что его язык еще чуть-чуть и окажется в глотке. Ричард бы трахал Рида языком во время поцелуя. Они бы были окружены интимностью этого момента. Вблизи наверняка можно было бы почувствовать жар, исходящий от тела Ричарда. Гэвин хотел его почувствовать.
Он чертыхается, понимая, что слишком много
«бы». В туалете главного корпуса прохладно и пахнет хлоркой. Внутри у Рида пусто и тянет разочарованием.
Через восемь минут Гэвин зашел в аудиторию. Он опоздал ровно на две минуты — Ричард озвучил это вслух. Гэвину практически даже не стыдно за недавнюю фантазию.
Уже вечером, у себя в комнате Гэвин устало потёр переносицу после того, как дважды перечитал этические положения ведения дел, которые им дали для ознакомления в виде задания на вечер. Несдержанно зевнув, Рид косо посмотрел на лежавший на краю стола бланк стажировки, который следовало заполнить до конца пятницы.
Строка с инициалами и подписью куратора выжигала в нем резонанс.
Он действительно хотел бы, чтобы его стажировкой занимался Ричард?
* * *
Сегодня Ричарда быть в Академии не должно. Но Рид упрямо таскает с собой бланк стажировки, периодически натыкаясь на него, когда необходимо достать что-нибудь из сумки. Он надеется, что все это окупится — что Ричард непременно появится в Академии. Сработает какое-нибудь дешевое чудо. Но Ричард не появляется, и оттого Гэвин чувствует себя нелепым. Он, будучи человеком не совсем честным, мог подделать подпись: его бы распределили в офис под руководством Ричарда, им бы дали какое-нибудь дело на двоих, чтобы засчитать после баллы за практику. Они бы регулярно проводили время вместе: будь то консультации или обсуждение процесса расследования.
Гэвин был бы рядом. Просто и банально: смотрел, разговаривал.
Но он хотел, чтобы все было правильно. Чтобы все произошло самопроизвольно.
В пятницу утром Рид сложил бланк пополам и вложил между листами тетради. Он вышел из кампуса с чёткой мыслью, что ему плевать на практику и дополнительные баллы за неё.
* * *
Гэвин подавил едва вырвавшийся зевок и нервно сжал карандаш, подперев голову рукой. Профессор Андерсон с вялым энтузиазмом объяснил особенности генезиса личности преступника. Его рубашка была как обычно слегка мятой, ровно как и брюки, но все это вовсе не портило его, напротив, лишь подчеркивало ту часть его личности, которая давно абстрагировалась от важности оценки людей относительно его внешнего вида.
Сегодня был последний день сдачи бланков.
Рид ощутил внутри что-то очень похожее на тоску. Его жизнь настолько убогая, что мысли о возможном снисхождении свыше заставляют его нервно ухмыляться.
***
Коэффициент разочарования подскочил до максимума в понедельник, когда, проходя по коридору, Рид бросил взгляд на стенд, где висели бумаги с фамилиями абсолютно каждого студента, находящегося на последнем курсе. Напротив каждого студента были инициалы кураторов.
Имени «Гэвин Рид» там не было.
Рид мгновенно почувствовал себя стопроцентным неудачником. Он буквально замер на месте, начиная тонуть в собственных ошибках и силясь понять, почему он вообще ничего не делает. Гэвин хочет быть лучше большинства людей, окружающих его, но он ровным счетом ничего не предпринимает для этого: его «хочу» кончается в голове. Гэвин безбожно влюблён — и на этом, по сути, все.
Гэвин Рид — это жалкие амбиции, потонувшие в бесконечных обещаниях «завтра я все исправлю». Гэвин Рид — это полнейшее отсутствие перспективы и мнимо внушённое «я всегда могу».
Он уже давно замер на месте, несмотря на страх утонуть. И стремительно задохнулся.
* * *
— Мистер Рид, задержитесь, — поток студентов однообразной массой выходил из лекционного зала.
Рид остановился чуть поодаль от стола профессора Андерсона, неотрывно наблюдая за тем, как мужчина уставшим жестом поправляет очки на носу.
— Вы весьма апатичны в последнее время, мистер Рид, — довольно спокойно заметил Андерсон, когда в проеме, наконец, исчезла спина последнего студента. — Согласитесь?
Гэвин напряжённо молчал, силясь понять, чего от него хотят добиться подобными словами. Он никогда не умел отвечать и действовать правильно, во благо самому себе. За что, в своё время, получал от отца весьма колкие замечания, после которых хотелось доказать обратное.
Будучи ещё школьником, он имел проблемы с физикой: чересчур длинные и убогие конспекты, которые ни учить, ни читать вообще желания не было. У Гэвина по физике неизменно стояла оценка «отвратительно». Как-то старший Рид холодно посмотрел на листок с изящно выведенным низким баллом, а затем произнёс: «Не в состоянии выучить — списывай, не можешь списать — выкручивайся. Как именно — меня не волнует». В то время это, отчасти, было не то чтобы справедливо, скорее унизительно. У Гэвина с отцом отношения были напряженные из-за принужденности быть.
Рид нервно повёл плечами, стараясь загнать чувство привитой неполноценности куда подальше.
— Прошу прощения, я не совсем понимаю.
Хэнк доброжелательно хмыкнул и медленно обошёл стол по кругу, теперь находясь несколько ближе к Гэвину. Рид мог с этого расстояния посчитать небрежные складки на помятой рубашке.
— Что с вашей стажировкой?
— А что с ней, сэр? — нахмурился он, нервно складывая руки на груди.
Андерсон хмыкнул и, звучно шмыгнув пару раз, снял очки, аккуратно положив их на стол позади себя.
— Вашего бланка я так и не обнаружил. Ровно как и причин для его отсутствия. Так вот, я спрашиваю, Гэвин: что с вашей стажировкой?
Со стороны коридора послышались быстрые шаги, которые мгновение спустя стихли. Тишина нарастала: Андерсон ждал ответа, но у Гэвина Рида его не было.
— Я не готов, — довольно резко произнёс Рид первое, что пришло ему на ум.
Гэвин ненавидел фильмы в жанре «детектив». Он терпеть не мог показушность материала, который преподносили режиссеры: он учился в Академии и даже сейчас точно знал, что в жизни пуля летит именно в тебя, а улики никогда не играют тебе на пользу. Но Тина обожала детективы.
«Все не такое слащавое, как в любовной драме, но, тем не менее, мое девичье сердце сжимается», — ухмыляясь, раз за разом повторяла она, когда они стояли в очереди на очередной, только что вышедший фильм, где следствие идёт чересчур гладко.
Они всегда выбирали места на ряд, который был точно посередине. Гэвин искал их места, а Тина шла позади, непрерывно жуя попкорн. В середине фильма запах карамели стоял столь приторный, что хотелось пить, даже просто дыша им. Главный герой, друг которого был подозреваемым, только-только получил значок и табельное. Он постоянно твердил: «Я не готов», но, тем не менее, сценаристы заставляли его раз за разом доказывать обратное. В конце того фильма Тина, ничуть не стесняясь, громко произнесла: «Как бездарно», и Гэвин, смеясь, согласился.
И теперь он чувствовал себя этим самым «как бездарно». Его «я не готов» было столь же отвратительным, как запах приторно-дешевой карамели на том киносеансе.
— Довольно неубедительно, мистер Рид.
Здесь Гэвину ответить было нечего.
Он лишь молча взял листок бумаги, который Андерсон взял со стола.
Будто бы заранее готовил.
— Я договорился о вашей стажировке. Став успешным агентом, будете должны мне пару часов для проведения занятий, — удовлетворенно произнёс Хэнк.
На бумаге размашистым и корявым почерком было написано:
«Коннор.
Понедельник, половина десятого.
Главный офис ФБР Детройта.»
Рид хмыкнул.
Просто «Коннор».
