«Найди меня», часть I — Всё, больше никакого алкоголя, только пилюли, какие достанешь… — Я? — От умирающего нельзя ждать, что он сам отвыкнет от алкоголя. — А что тебе нужно? — Всё, что сможешь достать. Оксикодон… — Морфий? — Валиум… — Оптиван? — Викадин… — Кодеин? — Всегда хотел его попробовать…
***
Лионель напряжен так, что можно рассмотреть мускулы его лица и бледные жилки, бьющиеся под кожей. — Ракель. — Лео… — Ракель, заткнись. Что ты имеешь в виду? Это что еще за новости? Девушка делает несмелый шаг вперед и опускается на стул. Две пары глаз неотрывно смотрят на нее и царапают душу. — Я понимаю — просто так ты мне не поверишь, да и не надо… Я думаю… Ведь не так давно мы с Иваном были близки, а сейчас я и мое самочувствие… — «Близки» с Иваном? — глупо переспрашивает Лука, подавляя в себе иррациональное желание услышать то, что он хочет. Ракель его даже не слышит — она закрывает лицо руками и как-то полузадушенно всхлипывает, хотя все в комнате понимают, что после таких новостей плакать уже, в принципе, без толку. Лионель медленно, очень медленно присаживается рядом с ней и накрывает рукой ее плечо. — Ты можешь рассказать мне всё? — девушка слабо сопротивляется, глубоко дыша, но Месси успокаивает её, — не волнуйся, мне не к спеху. Вначале довольно ломкая и хрупкая, речь Ракель начинает становится все увереннее и тверже: она мягко рассказывает Лео и Луке о том, как много их с Иваном связывало до апокалипсиса; как мало осталось с тех пор. Девушка не знала, что потянуло рубильник их отношений вниз, и понимала только одно: чувства Ивана уже не вернутся. Но проблема была уже далеко не в психологическом состоянии — если теория с беременностью окажется права, все предстанут перед Страшным Судом — и делать будет уже нечего. Лионель слушает внимательно, его черные брови слегка подрагивают на особо резких или неудачно подобранных словах. Модрич давным-давно потерял нить истории — он поглощен собственными мыслями. Мысль, что Ракель была девушкой Ивана, никогда не приходила к нему в голову — честно говоря, он даже не мог и представить, что у Ракитича еще кто-то был. И это, стоило признать, стало довольно громким упущением. Ракель выглядит несчастной, но оттого более красивой: ее растрепанные волосы мягко блестят в свете лампы, одежда висит мешком, а худые руки осторожно гладят край столешницы, позволяя мозгу сосредоточиться. По мере течения разговора Лионель становится всё более и более мрачным, а в конце его взглядом можно было гнуть ложки. Он проводит пальцами по отросшей бороде и делает первые выводы: — Ты не можешь просто выносить такие вердикты, не имея доказательств… На следующей вылазке мы поищем тесты на беременность… — он слегка мнется и с очевидным усердием выговаривает, — витамины для таких случаев, если понадобится, — все в комнате понимают, какие такие особенные случаи имеются в виду, и свято надеются затворками мозга, что таблетки не понадобятся. — Лео, — еще раз полушепотом начинает девушка, но не может продолжить из-за того, что в слух обращается не только Месси, но и сидящий рядом Лука, пребывающий в состоянии шока. — А можно, — мямлит она, — более приватный разговор? Лука было вскидывается, но Месси сам спасает ситуацию: — Модрич останется, он часть команды. Ракель долго, почти не моргая смотрит в столешницу — смиряется с поставленным фактом, подбирает правильные слова, морально готовит себя к теоретическому ответу. — Стоит ли говорить мне об этом с Иваном? Черные глаза Месси мягко и одновременно настойчиво впиваются в нее. — Естественно, нет. Мы не можем взвалить на него такую важную и заодно непроверенную информацию. Тебе стоит подождать с этим. Ракель сидит, подобрав ноги в процессе разговора и прикусив нижнюю губу. Она невероятно прекрасна. — Ты прав. Конечно, ты прав, — тихо, отчетливо проговаривает она и закрывает глаза.***
Модрич так и не ложится спать в эту ночь. Когда Лео отводит успокоить Ракель наверх, он остается в столовой и долго, с протяжным царапаньем уничтожает осыпающуюся от старости столешницу. Ему плохо, обидно и непонятно от осознания факта, что у Ивана были девушки. «Конечно, у него кто-то был», — логично размышляет он, но от рационального голоса разума легче не становится. Только в горле саднит. В итоге Лука решает для себя делать вид, будто он ничего такого не знает — в конце концов, и рассказать ему об этом некому. С Гаретом они в ссоре — он не чувствует никакого сожаления, хотя должен бы — Дибала слишком мал, а кто-то вроде Манджукича или Криштиану отреагируют с насмешкой и, кто знает, расскажут самому Ивану. А этого допускать было нельзя, не так ли? В итоге он и сам не замечает, как проходит целая ночь. Его встречает утро с дребезжащим рассветом за окном — серое унылое утро, какое бывает тогда, когда устоялась мерзкая погода, что вообще-то нетипично для Испании. В доме еще никто не проснулся — разве что только на кухне раздаются чьи-то вкрадчивые, скорее женские, чем просто очень тихие шаги и легкий звон посуды. Лука точно знает, что выглядит он сейчас как старый порванный носок, но тем не менее отправляется поболтать с незнакомыми ему людьми. Пора выбросить чушь из головы и слегка освежиться. На кухне крутится маленькая девушка со светлой копной волос, которую он видел мельком на протяжении всего пребывания в доме. Она вздрагивает и оборачивается на скрип половиц; в ее руках мешок с чем-то рассыпным. — Ты Лука? — ее голос тих и холоден. Не успевает Модрич ответить кивком, как на нового посетителя поднимает голову тот, кто занимал мысли Луки всю ночь. Иван выглядел довольно ухоженно, он был умыт, и холодная вода всё еще блестела мелкими незаметными капельками на его лице. — Какие люди, — вырывается у Луки. Иван меркантильно прищуривает глаза и встает, чтобы выйти: ему общество Луки неприятно. Однако, девушка спасает положение. — Не вздумай бросить меня, бесполезный идиота кусок, — зло заканчивает она и грозит маленьким пальцем. — Раз уж так, сходите оба на летнюю кухню и принесите забытую посуду, все равно от вас пользы, как от козла… — Мы поняли, — голос у Ивана сиплый. Он встает и, не глядя на Луку, выходит из кухни. Подразумевается, что Модрич пойдет за ним. Они тихо пересекают дом и выходят в тихое унылое утро. На улице все будто подернулось пленкой и замерло в безвременном пространстве, глазу не за что зацепиться. Иван идет впереди, иногда поводит левым плечом и даже один раз оборачивается на своего спутника. На летней кухне посуды не так много, как ожидалось, но тут, тем не менее, было над чем поработать. Иван останавливается, хмурит брови, а Лука подходит к другому концу стола и случайно задевает ногой ножку стула. На звук Иван поднимает злые глаза и разминает плечо. Он даже не удосуживается сказать что-то вроде «доброе утро» или «неважно выглядишь». Пальцы подводят Модрича, и прохладная кружка с капельками воды на керамике выскальзывает из ладони, вдребезги разбиваясь о деревянный пол. Разбивать посуду — на счастье ведь?.. Усталые глаза Ивана светятся странной помесью безразличия, раздражения и смирения. Модрич скрещивает руки на груди, никак не реагируя на свою неловкость. — Подними, — цедит Ракитич и ставит было поднятую глубокую тарелку на стол. Лука моргает. — Что я тебе сделал? — прохладным тоном спрашивает он и благосклонно опускает глаза на осколки. Иван с раздражением, манерно хватает его за руку и притягивает к себе, чтобы с ненавистью выпалить прямо в глаза: — У-би-рай-ся, слышишь? Мне не нравится твой большой валлийский друг, мне не нравится твое стремление всунуть нос куда не просят, мне не нравится, что Лионель слишком быстро принял тебя с распростертыми объятиями, — он быстро озирается по сторонам, уверяясь, что они одни, и продолжает на хорватском, — мне не нравишься ты. В следующее мгновение его холодные губы уже больно врезаются в рот Модрича, который толком не осознает, что происходит пародия на любовь сквозь ненависть, что его чересчур жестоко целуют и едва не вырывают волосы на голове. Лука просто обеими ладонями цепляется за горячую шею и вызывает этим у партнера протестующий стон: не стоит пытаться греть руки о свой новоиспеченный предмет воздыхания. Его не то с ревом, не то с рыком больно приподнимают за бедра и сажают на стол, падает еще одна кружка, но уже не разбивается, а просто катится вдоль деревяшек. Теперь целоваться гораздо удобнее. Иван яростно кусает его, сжимает пальцами, чтобы Лука не ускользал сквозь ладони, закрывает глаза, и ресницы его наверняка подрагивают, Модрич не уверен — он растворился в страхе и адреналине, который передался ему от партнера. В какой-то момент Ракитич хватает его за шиворот кофты и резко встряхивает, разрывая поцелуй. Недолго думая, он грубо скидывает его со стола и точечным прицелом ноги бьет по лицу. В летнюю кухню влетает маленькая девушка, ее волосы еще более растрепаны. — Кретины, — шипит как рассерженная гусыня, слегка неверно истолковывая картину: разбитая и не очень посуда на полу, сидящий на холодных деревяшках Модрич с рассеченной губой и хмурый Ракитич, продолжающий разминать левое плечо. — Вы нахер подраться-то решили? Иван резко поворачивается и исчезает за углом дома. Лука вытирает рот от крови и думает о том, что это был самый странный поцелуй в его жизни.***
«Найди меня», часть II — Дебс, слушай: ты знаешь, почему медсестры, врачи и адвокаты так хорошо врут? — Нет… — Они врут на благо другим. Врач ведь не скажет больному: «Вы скоро сдохните». Он скажет: «Мы сделаем всё, что в наших силах». Понятно? — Д-да… — Так что сегодня притворись врачом и соври, как врут врачи. Побудешь ради меня доктором? — …а можно я буду медсестрой? — Умничка…
***
В машине очень тепло и сухо. Серхио лениво крутит баранку и мурлыкает какую-то ненавязчивую песенку, пока Жерар яростно сражается с картой города. — Честно говоря, я не особо хорош в этих картах. Всегда в них путался, поэтому отдавал Неймару, у него талант был разбираться в этой паутине… Эй, отличная работа, ушлепок — ты только что проехал нужный нам поворот… — Нет, — безапелляционно звучит ему в ответ. — Ты сказал, мы обязательно должны проехать твою супер-церковь, а она впереди… видишь? — Нет, не вижу, — Жерар раздражен. — И не примазывайся к моей церкви. — Потому что я не вижу ничего особенного в этих религиозных штуках. Что ты к ней вообще привязался? — Родители водили меня туда, когда я был школьником, мне нравилось это место: там всегда было чисто и светло, я встречал там интересных людей, церковь действовала на меня умиротворяюще… Серхио делает резкий поворот направо, не предупредив об этом своего пассажира, так что Пике, за отстуствием желания пристегиваться ремнем, влетает ему рукой в бок. — Не мог как-то полегче повернуть? — Ты был занят, рассказывая мне о своей бесценной груде камушков, — невинно улыбается Серхио и поворачивает голову к Жерару. Что-то в его хитрых расслабленных глазах не дает Пике возможности обидеться, и Жерар слегка сползает с кресла, держа карту на весу. — Говори, что хочешь, а я уверен: что бы ни случилось, я всегда найду покой в этом месте. Серхио закатывает глаза так, что зрачки пропадают из видимости, и это насторожило Жерара. — Следи за дорогой! Рамос искренне смеется и назло давит на газ. Некоторое время они едут молча, Жерар начинает озираться по сторонам, потому что они свернули с главной дороги на проселочную. С Рамосом оказалось на удивление легко общаться, если узнать его чуточку лучше. На мгновение на Жерара нападает странная сладость от осознания того, что он наконец-то едет домой. Он наконец-то увидит своих друзей, узнает, что случилось с Неймаром, и попробует пригласить Серхио в свою команду. От предвкушения в паху и не только приятно теплеет, и Пике, движимый эмоциями, порывисто накрывает чужую коленку, сжимая. Серхио резко давит на газ, и Пике в очередной раз ударяется головой о панель. Машина едет медленнее. — Останови машину, — слабым голосом командует Жерар, потирает голову, и картинки в голове сменяют друг друга. — Что слу… — Останови. Машину. Серхио легче тормозит, явно заинтересовываясь в происходящих манипуляциях. Чужая ладонь ложится ему на ширинку и ощутимо сжимает. Жерар тянется за поцелуем, но Серхио смеется и упирается ему ладонью в грудь. — Это еще что за шутки? — от предвкушения возможного секса у Пике поехала кругом голова, но ему отказывают и — кто бы мог подумать! — ему отказывает Рамос. Тем не менее, происходящее не меняется. — Разучился целоваться? — А я с парнями не целуюсь, — ехидно выкладывает наглая морда напротив, зная, что Жерара это взбесит. И правда — тот перемахивает через коробку передач и пригвождает запястья Серхио к креслу. Тот не сопротивляется, они сталкиваются носами. Однако, тело не обманешь, тело уже почувствовало безнаказанность, и вот Жерар потихоньку начинает мучить губы Серхио, прикусывая и облизывая их. Он побеждает — Рамос стремится выпростать руки и обвить податливое тело, неудобно упирающееся костлявыми коленками в бедра. Жерар пару раз стукается головой о верх машины, Серхио смеется от умиротворения.***
— Приехали, — констатирует факт Жерар, когда впереди становится видно какое-то небольшое поселение. — Сиди в машине и не дрыгайся. Я пойду впереди, а ты жди ме… — Я иду с тобой, — вскидывается Серхио. — Вдруг вы с друзьями сговоритесь и пришпилите меня без суда и следствия? Но Жерара уже обуревали чувства неизведанности, беспокойства и предвкушения увидеть родных, так что он просто молча машет рукой и позволяет Серхио идти бок о бок. Они подходят к небольшому одноэтажному дому. Внутри свет не горит, а само здание выглядит слегка заброшенным. Они поднимаются на крыльцо, и Пике, глубоко выдохнув и шмыгнув носом, громко стучит в дверь. — Отойди, — шепчет он Серхио и они отходят подальше, Жерар поднимает руки вверх, признавая себя беззащитным, а Рамос решает просто последовать его примеру. Дверь распахивается. В дневном свете прекрасно можно было разглядеть высокого, светловолосого человека с серьезным выражением лица и опасным ножом в руках. Он прищуривается и довольно агрессивно выпаливает, крутя нож в руках: — А вы еще кто? — он громко хлопает дверью, из-за которой высовывается молодой человек с черными волосами и бойкими глазами. Он что-то громко выкрикивает, из-за шума в ушах Серхио не слышит. Он узнает этого парня. В их первую встречу этот парень ударил его доской по голове и вырубил. Кажется, Марко Асенсио. — Ману, — негромко произносит Жерар, и светловолосый оборачивается. — Пике? — неверяще спрашивает он, но нож не опускает. — Какого хера ты еще живой? — Что происходит? — на крыльце нарисовывается еще один тип, чем-то напоминающий Ману: такие же светлые волосы и такие же светлые глаза. — Тони Кроос, — спокойно информирует Рамоса Жерар, у которого уже начали затекать руки. Тони реагирует оживленнее. — Боже, — незнакомый Тони в два шага преодолевает расстояние и заключает Пике в крепкие объятия, — я будто призрака увидел, — слабо улыбается он и что-то лопочет на немецком, Серхио раньше слышал этот язык. Лагерь немцев? Они начинают обниматься, опускают оружие. Жерар слегка прихрамывает, и Серхио ощущает легкий укол ревности — это из-за него ведь Пике вывихнул лодыжку, косвенно, но это правда. — Кто это с тобой? — на Рамоса наконец обращает внимание Мануэль. Он протягивает ему руку, но глаза смотрят недоброжелательно. Прежде чем Жерар успевает что-либо ответить, Серхио выпаливает: — Вы должны меня помнить, я имел счастье погостить в вашем подвале пару деньков. Лицо Мануэля незаметно меняется и становится более острым. — Оу. На этом их разговор заканчивается — они проходят в дом, и Серхио ощущает ещё один болезненный укол в сердце за то, что Пике довольно мило улыбается, вспоминая какие-то моменты, связанные с этим домом, за то, что он уверенно себя чувствует на каждом миллиметре. Людей в доме почти нет — почему так, никто не объяснил. Жерар исчезает с немцами в какой-то комнате, а Серхио бесшумно ходит по дому и заглядывает в открытые двери. Одна из них ведёт вниз, и Рамос даже не сомневается, что это именно тот самый погреб, где он провел счастливые двухдневные каникулы. Естественно, он спускается вниз — там очень приятно пахнет теплой древесиной и чем-то неуловимо сладким, хотя в погребе должно быть прохладно. Он ничего не узнает из смутных воспоминаний прошлого, поэтому ничего не чувствует и спешит убраться подальше от этого места, пока его не заметили и не повесили несуществующие грехи. Люди обнаруживаются по голосу — Жерар сидит в гостиной, на кофейном столике, такой… подходящий к этому месту, что аж сжимается сердце. Рамос осознает, что он ни разу даже не задумывался о том, что Жерар может скучать по кому-то из своей команды, что у него есть, о ком заботиться и о ком думать. Сейчас такие мысли пульсировали в голове осознанием, что если вдруг Рамоса не возьмут в команду и Пике придется выбирать между прошлым и настоящим, выбор будет точно не в пользу Серхио. Рамос выходит на улицу, садится на крыльцо. Ветер приятно тормошит волосы на макушке, ласково проводит по коже, он не холодный, но Серхио отчего-то становится холодно. Он прижимает руки к груди и смотрит в пол, ожидая неизвестно чего. Сколько он так просидел? Тихо скрипит защёлка двери: Серхио оборачивается и видит, как Пике выходит из дома, переодетый в свою бывшую любимой одежду. Сердце пропускает ещё один удар. Он не улыбается, но странно светится, удовлетворённый хорошей беседой. — Я рассказал ребятам, как я выжил. Они были впечатлены, правда, — Пике устраивается поближе к другу (можно ли назвать его другом?) Серхио хмыкает, подчёркивая для себя его слово «я». Пике решает не томить. Он рассматривает свои пальцы и понимает, что тяжёлого разговора не избежать. — Они согласились, — он проглатывает слюну, а у Серхио весь мир переворачивается для того, чтобы потом вновь разбиться вдребезги, — взять только меня. Я пытался поручиться за тебя, но Ману сказал… — Ману сказал, — горько передразнил его Серхио и резко встал со ступенек, даже не скрывая своего огорчения. В этот момент он терял друга и любовника, он терял родственную душу. — Подожди, Серхио, — схватил его за руку Пике, но Рамос резко выдернул ее. — Я был готов, честно. И я знал, что ты выберешь их, а не меня, — Пике молчит, и это леденит душу. Это подтверждает теорию Серхио, но легче на душе не становится. — Я не заставлю тебя выбирать. — Мне очень жаль, — беспомощно, как-то тихо произносит Жерар. Серхио не смотрит ему в глаза — уходит, думая о том, хватит ли ему топлива доехать до города. Начать все сначала. Уже отходя от дома, Серхио слышит, как хлопает дверь, отрезая его часть от себя.***
Проходит не так много времени с ухода Рамоса, но радость Жерара видеть дом и друзей, отчего-то останавливается и сходит на нет. Черт возьми, конечно, он был счастлив поговорить со всеми, кого он потерял, вновь увидеть вещи, которые он оставил, но… В доме все изменилось. Между ним и остальными лидерами будто пробежала черная кошка. Никакого холода не было, была лишь напряжённость и настороженность — когда Жерар заходил в комнату, он часто видел, что ранее близкие люди незаметно проверяли наличие ножа за пазухой. Будто Пике — их враг. За те пару дней примеривания к новой старой жизни Жерар ничего не приобрел — лишь, скорее, потерял. О Неймаре будто забыли — это, конечно, послужило главной причиной отчуждения. Никто не знал, где его искать, никто, собственно, по словам Марко, и не искал — всё равно, что найти иголку в стоге сена. Что-то неуловимо изменилось — изменилось настолько, что на пятую ночь Жерар не только не смог уснуть, но и захотел сбежать. Весь вечер в его голове роились мысли, а ночью он просто вскочил и, не понимая, что он делает, начал собирать в рюкзак вещи. Просто это казалось ему правильным, просто теперь Серхио Рамос был не занозой в заднице, а дебилом, без которого не представлялась дальнейшая жизнь. Как попугайчики-неразлучники не могут друг без друга, так и Жерар осознал, что Серхио привносил в его жизнь что-то большее, чем просто постель и издевательства. Когда Жерар уже натягивал кроссовки, сидя на кровати, в дверном проёме показалась голова Крооса. Жерар застыл, обливаясь холодным потом. Говорить было нечего, все и так было ясно. Однако Тони сказал то, что от него ожидалось меньше всего. — Ты можешь взять мою машину, — спокойно проинформировал его немец, демонстративно кивая головой. Предупреждая все вопросы, он продолжил, — как только ты притащился с этим оборванцем, я сразу понял, что ты изменился, Жери, что жизнь тебя уже поменяла. Ты скучаешь по Неймару и ты скучаешь по этому бандиту. Тебе здесь делать нечего, так как тут нет ни первого, ни второго. Жерар приоткрыл рот, но слов не нашлось. Он просто застегнул портфель и встал. — Знаешь, почему мы отказались от Рамоса? Нам ведь ничего не стоило его взять, — глаза Тони были спокойными и темными. Он ни на секунду не пожалел бы в будущем из-за того, что творит сейчас. — Почему? — бесцветным голосом спросил Пике, чувствуя себя довольно глупо. — Потому что прошлый ты пошел бы вслед за оборванцем. Ты другой, понимаешь? Такому тебе места здесь нет. Во время прощальных объятий с Тони Жерару удается упросить его просто подвезти до нужного места — тогда никто не заметит пропажи машины. Рациональный немецкий разум соглашается, и уже сидя в машине, на пассажирском сидении, Жерара начинает охватывать первая волна отчаяния. Что, если на предполагаемом месте Рамоса не окажется? Серхио, где же ты?***
«Найди меня», часть III — Надеюсь, ты не ешь хот-доги и непастеризованный сыр! И никакой зелени, мам — я знаю, как ты любишь салат Bar Siezzler. — Милая, я сидела на коксе, когда была беременна тобой, а ты о каком-то сыре беспокоишься!
***
— …Считаю, что все готово. Вам придется поехать вместе, но потом разделиться — думаю, Гарет с Лукой смогут пойти на второй этаж здания, а Пауло с Иваном обчистят южный корпус. Все понятно? Лицо Гарета чем-то напоминало кирпич, Пауло досыпал, сидя на заднем сидении, а Иван с Лукой, стоя на приличном расстоянии друг от друга, выслушивали дальнейшие напутствия от Лионеля. Сегодня он был довольно доброжелательно настроен, потому разговор выходил приятным. Когда всё было готово, Месси взял за локоть Ракитича и тихо прошептал на ухо, будто предупреждая: «Следи за Пауло». Ивану на мгновение показалось, словно он чувствует что-то, что не чувствует команда, словно он на мгновение заглянул в будущее. Ракитич медленно кивает и огибает машину, чтобы сесть за руль. В городе погода пасмурная, откровенно гадкая, и именно сегодня госпожа фортуна решила отвернуться от них: путь, который был составлен по картам, оказался завален или движение было попросту невозможно. Они потратили изрядную долю и без того драгоценного бензина, чтобы найти другую дорогу к пункту назначения и, еще не начав грабеж, оказались вымотаны и раздражены. Оказавшись рядом с южным корпусом, команда поняла, что план бесполезен — всё здание обвалилось, оставив после себя груду железобетонных глыб. Заходить в аварийное здание, рискуя своей жизнью, было строго-настрого запрещено еще в самом начале, поэтому было принято решение изменить план — Ракитич, хмуро оценивающий положение, больно вцепился Луке в плечо и, как-то правдоподобно аргументировав свое стремление нарушить план Лионеля, отправил Гарета вместе с Дибалой, а не с Модричем, как планировалось изначально. Это показалось Луке странным, но возразить он не мог — во избежание громких шумов разговоры были запрещены, а кричать уходящим вглубь больницы ребятам было жутковато. Ракитич молчал. Это тоже напрягало. Они остались вдвоем; Иван на глаз определил, где они находятся, и повернул к разваленной главной лестнице, ведущей в отделение травматологии — оставалась надежда, что там они найдут необходимые медикаменты для оказания первой помощи. Иван был заметно слаб — недавно перенесенная болезнь заметно скосила его, но он определенно не подавал виду, особенно перед Лукой. Вполне ожидаемо, что все отделение было как будто разнесено торнадо — здесь была страшная спешка еще во время инфицирования — повсюду кровь, шприцы и использованные марлевые бинты. Столы и койки лежали на полу, простыни были измазаны в чем-то черном, в чем-то, что издавало неприятный тухлый запах. Ракитич молчал ровно до тех пор, пока они не добрались до кабинета главврача — там он пустил Луку вперед и негромко, но уверенно хлопнул дверью, демонстрируя отсутствие выхода. Что-то опять началось? Стоить отдать должное Луке — он успел сориентироваться: когда Иван сделал первый выпад и ударил его в грудь, хорват сделал ответный удар и поразил соперника в живот. Как оказалось, Ивану это особо не понравилось и еще больше раззадорило — следующий удар пришелся Модричу в печень, еще один — горло, а заключительный поставил точку в разговоре. Лука на мгновение подумал, что его изобьют до смерти в самом темном уголке больницы — освещение в комнате отсутствовало, окно было перекрыто массивным шкафом и мало источало света. На полу были хаотично разбросаны бумаги и стояли стопками у стола толстые папки с диагнозами. — Рот откроешь — и точно убью, — зловеще пообещал Ракитич, и Лука понял — правда убьет. Он очень больно вжимал его, с полностью окровавленным подбородком и шеей, в угол комнаты, и определенно боролся с маньячным приступом. Выглядел Ракитич как настоящий псих, и Лука решил не перечить. Они застыли: Лука уговаривал свои ноги не подгибаться, а Иван одной рукой сцепил запястья Модрича за его спиной, а другой пытался сломать правое нижнее ребро — так сильно он вонзил пальцы в чувствительную кожу грудной клетки. — Мне кажется, нам есть, что обсудить, как думаешь? — Иван отпускает пострадавшее бедро, сжимает Луку между ног, а последний со страхом осознает, что чувствует грубое вожделение от насилия. Почему все начало сводиться к сексу? — Что ты наговорил Ракель, сука такая? — Ч-что?.. — бормочет Лука, потому что искренне не понимает, о чем речь, и боится, что Ивана этот ответ взбесит. Тот расстегивает ширинку. — Она бледная. Ее постоянно тошнит и она дважды падала в обморок. Хочешь сказать, что ты не знаешь, что она могла забеременеть? — рука с нажимом проходит по огрубевшему члену, скрытому трикотажной тканью, а Модрич давится воздухом, изо всех сил стараясь сосредоточиться. — Ты реально думаешь, что она беременна от меня? — Нет! — Иван отпускает его и изо всей дури бьет рядом кулаком по стене. По зданию идет гул и где-то вдалеке слышится рев. — Я думаю, что она беременна от меня, но соизволила рассказать только тебе! — С ума сошел… — начинает было Модрич, но Иван резко сдирает с него джинсы вместе с трусами, опускается на колени и смотрит с такой ненавистью, что холодеют легкие. Лука резко стонет, но не предпринимает никакой попытки отодвинуться от Ивана, потому что ему нравится бешенство, с которым Иван вступает в игру. Очевидно, что контраст ненависти с вожделением тоже сносит Ракитичу голову. — Я… честно… не знаю, — скулит Лука, потому что горячий влажный рот Ивана впускает в себя первые сантиметры. Одурительно хорошо становится не сколько от умения сосать, сколько от осознания того, кто именно стоит перед ним на коленях и почему. — Мы же… приехали сюда… что-о… бы… найти тес… Внезапно где-то за дверью раздается пронзительный крик кусаки. Лука хватает Ивана за грубые волосы, а тот в отместку пускает в ход зубы. Модрич закрывает глаза и старается сосредоточиться. Ему восхитительно страшно, восхитительно хорошо и немного больно — Иван увлекается. Последний тоже запускает руку в штаны — его это заводит не меньше. — Ты понимаешь, что она не может залететь от меня? — Иван выпускает изо рта и вновь обхватывает наверняка грязными пальцами, но Модрич уже близок концу и его это волнует в последнюю очередь. — Я бросил ее еще год назад, а эта дура так и не соизволила найти кого-то другого… Лука со стоном изгибается и кончает, оттолкнув голову Ивана от себя. Тот падает на грязный пол и, не вынося такого обращения, мигом вскакивает на ноги, чтобы ударить Модрича в живот после минета. Испытывающий яркий огразм и невероятную боль одновременно, Лука жмурит глаза, рвано дышит и скручивается в углу. Слава Богу, что Иван бить его больше не собирается. — Курва, — бросает он. За запертой дверью рьяно царапается кусака, и Иван берет кусок арматуры, забытый кем-то давным-давно. Они должны найти Гарета и Пауло, чтобы уйти — здесь слишком небезопасно. Но в темных коридорах больницы ориентироваться трудно, если не невозможно — крики гулом расползаются по стенам и оглушают, темнота давит на глаза и уши, будто вакуум расстелился в самом жутком уголке Земли. Иван крепко хватает Луку за запястье, чтобы не теряться, и ведет за собой, держа в руке спереди фонарик. Хорошо, что они додумались сменить там батарейки, иначе пришлось бы почувствовать себя главными героями клишированного фильма ужасов. Не иначе, чем благодаря удаче, они спустились в холл, откуда начинали, и тут же поняли, что совершили ошибку: Гарета и Пауло здесь не было и явно не будет, потому что кусаки заполонили собой все темный углы. Запах разложения заставлял глаза слезиться, а хорваты опрометью бросились на улицу. Не разбирая дороги, им пришлось петлять в самый центр города, так как особо ловкие мертвецы не спешили оставлять свой обед. Горели легкие, ноги запинались абсолютно за все, но остановиться означало сдаться. А жить хотелось как никогда. Внезапно Иван остановился, и Лука сразу понял, почему — шум колес машины. На них вывернул их автомобиль, за рулем которого сидел Гарет. И у Ракитича, и у Модрича сердце остановилось — Бейл был бледен, а Пауло в машине не было. Гарет резко остановился и выпрыгнул из машины. Бензина все равно нет, она больше не поедет, осознал Лука, и все трое бросились бежать в сторону моста. Естественно, мост рухнул, оставив после себя остатки постройки и зияющую дыру с темной водой. — Что случилось с Дибалой? — севшим голосом спросил Лука, когда все трое остановились перед шагом в пропасть. — Я не уверен, — Гарет заметно трясся, пережив чудовищную дозу напряжения на организм. Сзади слышался истошный рев, и это еще больше нагнетало ситуацию. — Я потерял его из виду, когда мы разделились… — Вы, блять, разделились? — крик Ивана перекрыл вой. — За ним гналось штук восемь кусак, и он выпрыгнул в окно… — Сейчас прыгнешь ты, — Иван указал на реку, и Гарет, и Лука замерли в нерешительности. Думать было некогда, секунда замедления — и тебя рвут к чертям на куски. Словно в замедленной съемке Модрич смотрит на то, как темная фигурка Ракитича рассекает воздух и падает в воду. Рядом стоит Гарет, такой взъерошенный, такой… живой, что на глаза невольно наворачиваются слезы. Между ними страшная стена — стена, которую пробить просто невозможно. А впереди — человек, который ненавидит Модрича еще больше просто за то, что он есть. Лука без особого сожаления смотрит на Гарета, потому что знает — Бейл не прыгнет, и здесь и сейчас они прощаются навсегда. Когда Гарет понимает, что он остается один на мосту, что он в один миг растерял всю команду, то просто оседает вниз. В ушах стучит кровь, и ему все равно на вой рядом, на мертвеца, который ползет к нему без двух ног, на вонь, на страх, которым пропиталась каждая клеточка его тела. Гарет просто знает, что теперь — теперь — всё закончилось. В руке удобно лежит нож. Тот нож, который Лука, кажется, забыл во время одной из своих тренировок по метанию или тот, который ему подарил Иван, неважно. Важно лишь то, что Гарет осознает — вернуться в лагерь невозможно. Вернуть команду невозможно. Впереди больше ничего нет, только безысходность. Домой не вернется никто. В руках нож, и Гарет прекрасно знает, как совершить самоубийство одним ударом достаточно безболезненно. Пальцы сжимаются на холодной рукоятке.***
«Найди меня», глава IV — Мне нравится твои глаза, мне нравится твоя улыбка. Это заставляет меня смеяться. (Спутник падает…)
***
Жерар не уверен, что он найдет Серхио. Он не уверен, что их мысли совпадут. Он боится. Он боится до дрожи костей, что больше никогда не увидит Рамоса, не столько потому, что чувствует к нему, испытывает какие-то чувства, сколько потому… что он ощущает потребность. Потребность в нем. В его надоедающем обществе. Тони останавливает машину рядом с церковью, которую Пике проезжал на машине вместе с Рамосом. Тихо благодарит друга, и видит в его синих спокойных глазах присутствие духа. Значит, все идет так, как должно быть. Огромная дверь церкви скрипит. Внутри все так же, как Жерар и запомнил — высокие стены упираются в потолок, в небо, беспорядок не цепляет глаз, и вся тревога уходит, потому что… Жерар слышит успевший стать необходимым голос. — Потому что что бы ни случилось, я всегда найду покой в этом месте, — насмешливо передразнивает его Рамос, сидящий в самом центре. Он выглядит довольно смехотворно в церкви, в этом месте, в этой одежде и в это время. Жерар останавливается и улыбается. — Ты пришел сюда, потому что знал, что я вернусь за тобой? — Я пришел, потому что знал, что ты вернешься сюда. Губы Жерара растягиваются в облегченной улыбке.***
Эпилог.
Улица была пуста, немногословна и мертва. Вокруг — только груды хлама, обвалившиеся под собственной тяжестью здания и треснувший асфальт. Природа полностью забрала то, что принадлежит ей. На каменном блоке, уродливо возвышающемся над землей, стояли два парня. Острый, слегка нахальный взгляд одного наталкивался на такой же изучающий другого. Оба были тихи и готовы к бою; оба были неуверенны в том, живого ли человека видят друг напротив друга. Беглец? Разбойник? Отбившийся от своей группы или такой же одиночка? Зеркало души? Наконец один из парней не выдерживает и протягивает руку. Второй внимательно прищуривается, и его губы трогает улыбка. Враждебность понемногу исчезает. — Меня зовут Неймар. — Я Пауло. Мгновение. Пальцы сталкиваются в крепком рукопожатии.