«Трон и табуретка», часть I — Почему ты несчастлив, мой мальчик? Я же купил тебе новые кроссовки…
***
Утро началось с открытия. Открытия сначала правого глаза, а потом, почему-то нестерпимо болевшего, левого. На улице уже начинало светать. Холодный ветер до сих пор заносил в полуразрушенную ферму остатки капель дождя и остужал и без того прохладную, отмороженную кожу. Серхио Рамос сидел, по-турецки скрестив ноги, и пытался разжечь костер с помощью двух последних спичек — что, надо признать, получалось у него просто отвратительно, а Жерар, едва-едва проснувшись, сидел на чем-то темном и мягком и заспанными глазами рассматривал найденную в предрассветной дымке карту. Серхио матерится и примеривается, чтобы использовать первую спичку. Жерар параллельно ему хмурится. — Ну, — чересчур звонким голосом для человека, кое-как проведшего ночь в забытье, разрезает молчание Жерар, оттого продолжает говорить тише, — я прекрасно знаю, где мы. — Где-где… в пизде, я в курсе… — меланхолично отзывается Рамос и закусывает губу. После первого поцелуя ему ужасно неудобно смотреть в сторону Жерара, и он постоянно сводит на нет все прикосновения, диалоги и попытки контактировать. — Нет. Я не то имел в виду. Мы на окраине восточной части, здесь раньше располагался крупный спальный район. Я здесь жил, — чтобы было понятнее, добавляет Жерар и выразительно играет бровями. В темноте спине Серхио ничего не видно, поэтому его жест остается без внимания. — М-м, — огонь не поддается. Первая спичка растворяется, оставляя после себя лишь напоминание в виде запаха сгоревшей серы. — Тут… ну, так и не прикинуть… Думаю, двадцать минут езды на машине. Примерно час нашей инвалидной семейке придется идти пешком. Ты, когда меня сюда тащил, не видел случайно машину? — Я тягал твою лосиную промокшую тушу от реки до этих развалин и думал, что ты давным-давно почивал. Как ты думаешь, видел ли я случайно машину? — огрызается Серхио. Щеки заливает румянцем, а руки неконтролируемо трясутся. Он уговаривает себя успокоиться и сделать пару глубоких вдохов, чтобы прийти в себя, но сердцу не прикажешь. Пятки леденеют, и он подгребает под себя промокшие ступни с кроссовками еще глубже, чтобы чувствовать себя в безопасности. Съеживается. Жерар темпераментно выдыхает, и его дыхание колышет челку, спадающую на лоб. А что поделать? Придется снова терпеть скотский характер спутника, который решил замкнуться в себе и игнорировать проблему, пока та не рассосется сама собой. — Надо найти машину с бензином. Идти пешком очень опасно. Ответом ему служит, естественно, гробовое молчание. Над Серхио витает аура напряжения — руки абсолютно не доверяют хозяину, оттого Рамос около минуты примеривается просто для того, чтобы провести серной головкой по боку коробка. Жерар прикрывает рот рукой, чтобы слегка прокашляться, и наконец встаёт. Серхио даже не поднимает на него головы. Пике вытягивается вверх, и раздается неприятный хруст — так встают на место и хрустят кости человека, не спавшего в хорошей приличной кровати несколько суток. Глаза уже давно привыкли к полурассветной дымке, но вот тело… с телом будут проблемы. Жерар снова закашливается. Ужасно болят бедра, ужасно болит лодыжка, ужасно болит… легче сказать, что не напоминало о себе постоянным зудом или дискомфортом. Серхио же для человека, который несчетное количество времени провел в ледяной реке, выглядел довольно неплохо, даже носом не шмыгал. Слабые, вялые руки и холодные промокшие ноги. Тяжелые кроссовки, отсутствие расчески… Жерар молится всем богам, которые могут его услышать, чтобы он не подцепил каких-нибудь блох или вшей — мысль о том, что его мог заразить непутевый Рамос, отпадает как-то сама собой, — и машинально чешет макушку. Теперь к его семейке из паранойных мыслей и комплексов добавляется фантомно чешущаяся башка. Здорово. Жерар медленно движется к плохо прикрытой двери и выглядывает наружу. Мелкий дождь так и моросит, на улице туман и видно плохо, но не просить же Рамоса поискать машину самому? Идея с транспортом, естественно, отвратительна, как и остальные идеи — не факт, что автомобиль будет на ходу, не факт, что в нем будет бензин, да и рулил он сто лет назад, не говоря уже о том, что он понятия не имеет, умеет ли крутить баранку Серхио. От вопросов пухнет голова, и Пике решает меньше думать и больше искать. Найти что-либо в таком скотском состоянии — тыкать пальцем в небо. Голова гудит звонким колоколом, а как только Жерар случайно звонко съезжает кроссовком в глубокую холодную лужу и раздается всплеск, Пике сильно передергивает. Звук до боли напомнил ему последнее, что он услышал перед погружением в воду и потерей сознания. Приходится остановиться и зажать уши в тугих тисках — вернуть контроль над собой. Завернув за угол дома и увидев вдалеке красивый деревянный мост, Пике становится как-то совсем тоскливо. Прокашлявшись, он поворачивается к крыльцу, главному входу дома, куда Серхио его не потащил за неимением времени, и бодро шагает, игнорируя боль во всех частях тела. Холодно… ужасно холодно, Рамос вряд ли додумался найти сменную одежду, но, стоит отдать ему должное, он неплохо сориентировался в данной ситуации. Мокрые насквозь, но слегка подсохшие в выборочных местах черные джинсы были тяжелее каменных изваяний, про кроссовки и говорить нечего — скоро каши запросят — а вот какая-то грязная, но сухая толстовка была точно не с ним в момент незапланированного заплыва. Да, Рамос, зачатки мозга в тебе определенно есть. Удача, на удивление, улыбается ему. Впереди грязный, замученный временем и ржавчиной на крыльях старенький фордик. Сверкая как начищенный пятак, Жерар подходит ближе, уже даже не делая попыток обходить лужи. Это всё равно бесполезно, результат выглядел бы примерно таким же, если бы он вздумал спасать тонущий «Титаник», вычерпывая из него воду кружкой. — Ну не подведи… — шепчет он скорее автомобилю, чем себе, и пытается поддеть крышку отсека для бензина. Та сначала не хочет поддаваться, забыв свое назначение с проходом времени, но потом, слегка треснув чем-то внутри, легко открывается. В полутьме мало что можно рассмотреть… Пике с сожалением возвращает всё, как было, и поворачивается к бамперу. Хорошие фермеры оставляют в багажнике канистру с запасным бензином, не так ли? Облегчение проступает на его лице, когда глаза выхватывают будто подсвечивающуюся белую канистру с темным содержимым внутри. Что же, в каком, интересно, состоянии остальная часть машины? Проведя небольшой осмотр и натянув общий исход до отметки где-то между «катастрофически отвратительно» и «кошмарно», Пике разворачивает голову и хочет вернуться обратно к Серхио, чтобы сообщить благую весть. Внезапно в глубине леса раздается истошный вой, несомненно, кусаки, но Жерар вместо того, чтобы испугаться, заходится приступом кашля. Началось… Серхио сидит там же, где Жерар его и оставил. Сгорбленная спина не настроена на разговоры, две бездарно испоганенные спички лежат тут же в неясном свете из разбитых окон. Жерар видит, что Рамос хмуро и неодобрительно смотрит на него, поэтому просто кивает, прося идти за ним. Запах гари не чувствуется, но Пике даже не задумывается над этим, решив, что он давно уже выветрился. — Я сяду за руль, — безапелляционно заявляет Рамос, как только видит фордик. Жерар закатывает глаза. — Ты не справился даже со спичками. Думаешь, после этой сценки первооткрывателя огня я тебе доверю целый автомобиль? Как оказалось, именно так Серхио и думает. Расправившись с канистрой и баком и чем-то там пораскинув в своей чугунной, беспросветно тупой голове, Серхио чешет плечо и выносит вердикт: — Тут бензина километров на шестьдесят-восемьдесят, если примерно считать… — Ты не справился даже с третью от сорока, — Жерар не может, просто не в силах не вспомнить тот неловкий момент под названием «минута позора Серхио Рамоса», — Что насчет перепроверить подсчеты? На него устремляются два хмурых карих глаза. Серхио-я-не-уважаю-математику-Рамос не опускается до того уровня, где собеседнику необходимо отвечать, поэтому он просто нахально огибает Жерара, показательно не дотрагиваясь до него ни ниточкой своей отсыревшей одежды, ни миллиметром не менее озябшей кожи, и отворяет дверь к водительскому креслу. — Карета подана, сир. В машине тепло и сухо — удивительно для моросившего дождя, который глупо стучит по лобовому стеклу с трещинами, рисуя на нем дорожки дождевых слез. Серхио крутится, разбираясь в застрявшем в отверстии ключе зажигания, поворачивая его и так, и эдак. Пике раскладывает на коленях липкую карту с промокшей от дождя правой частью. Водит пальцами по миниатюрным улицам, силясь прочитать названия и шестым чутьем находя свой дом. — Куда рулить? — машина бурно рычит, оповещая о том, что она готова двигаться. Жерар поворачивает карту налево и поднимает брови в немом изумлении. — Эм… проедь по мосту, — просит он; Серхио, с видимым усилием нажимая на плотно посаженную педаль газа, дает задний ход. После моста, на развилке, Жерар уверенно показывает налево, а потом просто время от времени оповещает, где лучше сократить, чтобы не тратить драгоценное топливо. Они въезжают в город, и здесь лавировать становится в разы труднее из-за природного хаоса, оставленных людьми оборонительных сооружений и урагана из полопавшегося асфальта. — Сколько еще? — Серхио и сам сует любопытный нос в карту, приостанавливая железного монстра. Жерар вместо ответа судорожно отзывается кашлем и, похоже в первый раз, шмыгает носом, зябко вжимаясь в сиденье. Ни первый, ни второй не обращает внимание на такое знакомое действие в суете обстановки. — Давай еще направо возьмем… тут церковь стояла, рядом еще шко… вот, да, — они резко поворачивают, и скрипят тормоза, потому что дорога почти завалена огромным деревом, — еще школа тут рядом… Серхио делает страшные глаза, Пике торопливо объясняет: — Я же жил тут… нет-нет, осторожнее, вписывайся в этот поворот, — машет рукой, — мы так больше сократим… — GPS-навигатор из тебя так себе, — мрачно констатирует факт Серхио, но по его лицу видно, что он немало счастлив, что Жерар уверенно чувствует себя в полнейшей неразберихе. Жерар счастливо отмахивается, вглядывается в утренние очертания знакомого района и глупо улыбается. — Вот этот дом, — кивает на приличный коттедж, а Серхио, едва кинув на него взгляд, выбирает место для парковки. Машина останавливается с жутким лязгом, оповещая, что ей просто необходима передышка от такого сумасшедшего турне по замусоленным улицам. На улице Жерар хочет вновь зайтись судорожным кашлем, но саднящая глотка не дает ему это сделать. Холод поселился под ребрами, но радость видеть дом затмевает даже отмороженные ступни и оцарапанные лодыжки. — Через черный, — машет рукой Жерар и ведет за собой безынициативного Серхио, который обхватывает себя руками. Они оба замерзли, но нужно уметь терпеть. — Мы договорились с командой, что черный вход будет всегда открыт, — считает нужным добавить. — Мы с командой? — искреннее удивление в голосе Серхио заставляет Пике резко остановиться и повернуться. Рамос, не ожидавший такой резкой смены событий, чуть не влетает в него, но, вовремя подняв голову, отпрыгивает как ошпаренный. Пике шмыгает носом. — Да, мы с командой, — борется с желанием высморкаться хотя бы в рукав толстовки Пике. — У нас был уговор: мой дом — что-то типа временного убежища… Если мы терялись, то обязательно добирались досюда, ну, а дом проверялся на рассвете через день… Как думаешь, они вернутся за мной? — в глазах истинная надежда, далеко не свойственная Жерару, и Серхио просто угрюмо опускает глаза к траве, не желая комментировать это. Жерар все-таки вытирает нос рукавом, взлетев на крыльцо, мягко поворачивает ручку двери. Внутри темно, не сказать, что тепло — прохладный воздух обосновался даже в самых потаенных уголках, но очень чисто — после того, чего они насмотрелись на ферме, дом был раем. Самый первый солнечный свет, пролезший сквозь плотные тучи, начал освещать дом, поэтом стал виден уютный интерьер и пыль, поселившаяся на всех горизонтальных поверхностях. Солнце выходило вперемешку с уходящим дождем и пасмурной погодой. Жерар рванул на кухню, Серхио, не скрывая любопытства, — за ним. Пике остановился у обеденного стола и, не шелохнувшись на прибытие Серхио, нерешительно протянул руку вперед. На столе лежало два сложенных кусочка бумаги, один был новый, почти свежий, словно его оставили пару-тройку дней назад. Другой был желтоватым, словно свет, который падал на него из окон, уже успел заставить бумагу выцвести и потерять свежий вид. Жерар кашляет и первым делом дотрагивается до старого листа. Красивым, размашистым почерком на нем выведено восемь слов и подпись: Надеемся, ты в порядке. Пожалуйста, поскорее возвращайся домой. Ману. Жерар устало прикрывает глаза, потирая, очевидно, дорогую сердцу бумагу между большим и указательным пальцем. А потом устремляет взор на новую записку. Тот же почерк, только слов меньше. Всего два, если быть точнее… Пропал Неймар. Момент, когда Пике проходит глазами по этим незамысловатым словам, останавливается на кляксе, служащей точкой, запечатывается в памяти Серхио ярко и красочно, как клеймо. Жерар выдыхает, словно пытаясь подавить стон, а пылинки, которые поднялись в воздух со стола, потревоженные внезапными гостями, плавно опадают ему на лицо. Робкий солнечный свет, запах чего-то теплого и, возможно, дубового стола делают застывший в янтаре момент крайне интимным. Внезапно Жерар выпускает из рук записки — те разлетаются с каким-то жутковатым шорохом, и у Серхио возникает трагическое, леденящее душу дежавю — он уже переживал этот момент, вот прямо сейчас он просто возьмет и… Руки неприятно холодеют, и Рамос инстинктивно делает пару шагов назад. Пике резко оседает на пол, закрывает лицо руками и издает мученический стон. Плечи ссутуливаются. — Не-ет, — обреченно шепчет он, отнимая руки от лица и глядя в пустоту между своих ног, — нет, только не этот дебил, за что?.. — он поднимает глаза наверх, на своего собеседника, — за что этот дурак решил вновь поиграть со смертью? Да ему же за первым углом кишки вспорят!.. А хотя о чем это я — наверняка уже… — Уже… вспороли? — щедро подливает масла в огонь Серхио своим растерянным тоном, сам того не осознавая. — Так, э-э… Нет, Пике, подымайся, пожалуйста, — смущенно просит он, потому что, многовероятно, он впервые за все время их знакомства произносит вежливое слово. Рамос бухается на колени между ног Пике, и оба замирают, напрягаясь от такой трогательной близости. И речь не столько о расстоянии между их телами, сколько о духовном расположении друг к другу. Серхио на мгновение крепко зажмуривается и кладет руки на плечи Жерару, легонько встряхивая его. Миг вновь застывает янтарем.***
Несмотря на солнечное продолжение утра, примерно к полудню небо снова затягивает свинцовыми тучами и начинает пахнуть дождем. Жерар, изредка покашливая и прыгая едва ли не на одной ноге — боль в лодыжке никуда деваться не спешила, — копошился в буфете, разыскивая предполагаемый обед, а Рамос оккупировал дом. Здесь всё напоминало о том, что когда-то тут жили люди… И даже пыль не могла разубедить Серхио в том, что случилась чудовищная ошибка — ожившие мертвецы. На полке над камином в ужасно клишированной манере стояли рамочки с фотографиями, куча рамочек. Жерар с родителями, Жерар на велосипеде в дурацкой кепке, Жерар с то ли девушкой, то ли старшей сестрой… Оба улыбаются и смеются, и на сердце у Рамоса почему-то начинает саднить. Плохо отдавая себе отчет в совершаемом действии, он довольно темпераментно хватает рамку и укладывает ее обратно, но фотографией вниз. — Ты вряд ли будешь благодарить меня до конца жизни, но… — еще пребывающий в довольно расстроенных чувствах из-за новости о Неймаре, Жерар слабо протягивает Серхио пачку с какими-то диетическими хлопьями. — Шутишь? Это лучшая еда за последний апокалипсис! — с едва скрытым восторгом вещает Рамос, неосознанно подбадривая собеседника и запуская руку загребущую за большущей порцией. Пике переводит взгляд на уложенную рамку. — Эй, чем тебе фотография не угодила? — лукаво, но устало спрашивает он, подходя и поднимая ее вновь. — Это у тебя прыщи или веснушки? — Что? — Жерар искренне, как-то уютно смеется, абсолютно точно возвращаясь к воспоминаниям того дня. — Нет, черт тебя дери, это всего лишь фото с моей тетей. Она была своенравной женщиной, знаешь ли… Я не любил ее в детстве. — Зачем же тогда фото? — Это был день моего совершеннолетия, — пожимает плечами Пике и осторожно устанавливает всё, как было. — Сам понимаешь — не отвертеться… — На праздник съезжается половина планеты, особенно те люди… — Которых ты не знаешь и никогда не видел, — подхватывает Жерар. — Все норовят тебя поцеловать… — Обнять… — И «выпустить птичку», — ухмыляется Пике и тычет пальцем в злосчастную фотографию, пропади она пропадом. Серхио улыбается со странным чувством между ребер. С чувством, которое чаще всего называется «меня только что понял незнакомый человек». Они молчат, глядя на накрапывающий дождь за окнами. Жерар надрывно кашляет — болезнь захватывает организм очень быстро, к слабости и вялости добавляется чересчур напряженная голова и ни к чему не привязанное чувство несправедливости. — Здесь есть еда. Медикаменты… кров и тепло, — негромко сообщает Жерар, стоя позади Серхио и украдкой глядя на него. Рамос, не к его чести, боится повернуться, а потому стоит у окна, оперевшись ладонями на подоконник и разглядывая первые струйки дождевой воды по стеклу. — Да. Думаешь, стоит устроить передышку перед тем, как мы двинемся дальше? Кстати, куда? Жерар глубоко вздыхает, потому что Серхио поворачивается к нему в поисках ответа. — Слушай, — немного мнется он, но смело поднимает глаза, глядя в карие, чужие, напротив, — Ты бы хотел присоединиться к моей команде? Серхио непроницаемо смотрит, пока до него не доходит смысл сказанных слов. — Чт… — Слушай, — с нажимом повторяет Жерар. — Я думаю, из этого может что-то получиться. Когда вернусь я, то снова буду во главе своей команды, а это значит, что мое слово будет на весу. Я смогу убедить всех, что ты полезен, что ты… — он закашливается и от простуды, и от надсадного кома в горле, — поможешь найти Неймара, — хрипло заканчивает он. Серхио проводит рукой по волосам и неловко почесывает затылок. — Я не знаю, — грубовато произносит он. — Честно. Не знаю. В прошлый раз я им не особо понравился, ну, в смысле, твоей компашке… Мне нос вообще разбили… Жерар отворачивается, чувствуя себя всё хуже и хуже с каждым мгновением. — Пошли поищем чистую одежду, я сейчас рехнусь, если еще хоть минуту проведу в этих лохмотьях… — быстро переводит он тему, чувствуя, что разговор может утечь не туда. Серхио искренне хмыкает, находя шутку забавной. Поднимать прошедшую тему ему больше не хочется.***
Уже вечером, переодевшись в теплую домашнюю одежду и перед этим растеревшись полотенцем, их пути слегка расходятся. Жерар отправляется воевать с ужином, а Серхио методично разносит дом по кирпичикам, задевая длинными неуклюжими локтями все подряд. Серхио задумчиво бродит по второму этажу, дергая ручки комнат. Все открыты и легко поддаются, но ни одна из них не вызывает интереса. Совсем уж приуныв, он заходит в самую дальнюю по коридору. Кажется, он угадывает — все указывает на то, что эта комната принадлежала Жерару. Внутри темно и тихо, на стенах типичное подростковое безобразие — плакаты с девушками в весьма эротичных позах, футбольные клубы, рок-группы и прочая дребедень, которая так нравится юношескому пылу. К двери рядом приложен красивый скейтборд, по комоду разбросаны мелкие побрякушки и носки — в общем, комната кричит всей своей петрушкой, что когда-то обладатель был тем еще ребенком. Рамос дефилирует внутри, пытается рассмотреть в зеркале шкафа свое опухшее, слегка небритое лицо, а потом валится на кровать, желая заснуть. Но сон не идет — с первого этажа звук не слышен, единственное, что есть — это бодро барабанящий по крыше и окнам дождь. Погода разошлась не на шутку, в комнате темно, а Серхио… до ужаса тоскливо. Здесь ему все напоминает о том, что когда-то он был свободен от людей и одновременно говорит, что чертов Жерар стал занимать слишком много места в его жизни — абсолютно бесполезный, но такой… — Ты спишь? — вырывает его из мысли Пике, распахнув дверь. — Нашел, блин, где кости бросить… — Вкус у тебя был аховый, прошу заметить, — лениво ершится Серхио, не открывая глаз и не поднимая головы. Пике тихо хмыкает. — Откуда тебе знать? Это даже не моя комната. — Серьезно? — Серхио садится на постели и дергает коленкой. Различает фигуру Пике в дверном проеме, и мысль, что он рядом, защитным лейкопластырем окутывает сердце. Рамос гонит всё это куда подальше. — Свежая информация… Я думал, здесь будет отличное место, чтобы расслабиться и обкуриться. — Смешно. Ха-ха-ха, — барабанит по дверному косяку пальцами Жерар. — Идем. Ужинают в полной тишине хорошей пищей, а Серхио, увидев на столе бутылку вина, едва не получает оргазм. Хороший алкоголь — неплохой способ отвлечься и развеяться, подлечить душу и опьянить разум… Особенно в сложившихся условиях. — Ты принял решение? — к концу ужина спрашивает Жерар. Дождь за окном барабанит уныло, монотонно и навевает то ли тоску, то ли умиротворение. Вряд ли он закончится ночью. — Если не захочешь, то думаю, — он вновь заходится кашлем, — что наши дороги скоро разойдутся. — Мы пьем алкашку при свете свечи, — иронично констатирует факт Рамос, но в его голосе горечь, которую он еще не научился контролировать, — и рассуждаем о том, что совсем скоро расстанемся на века. Ты не находишь это романтичным? — Я нахожу это романтичным, — совершенно серьезно отвечает Жерар, и ставит бокал с вином на стол. Алкоголь ударяет Серхио в голову… Жерар встает, и громкий неприятный скрип стула по полу отрезвляет Рамоса. Он дергается, но Жерар уже стоит чересчур близко, опираясь на столешницу ладонями, прямо в точности копируя утреннего Серхио рядом с окном, и пристально смотрит на него. — Я понял, — тихо, на грани слышимости смеется Рамос, — ты специально напоил меня… чтобы трахнуть… так? — Да, ты довольно умный парень, хотя тот еще увалень, — нельзя понять по голосу Жерара, шутит он или нет. В тишине вновь раздается надсадный кашель. — Прелюдия затянулась — пойдем за мной… Словно заведенный, Серхио осторожно следует за своим собеседником. В какой комнате они оказываются, Рамос отчаянно не помнит. Помнит только, с каким щелчком закрывается дверь и с каким — открывается окно, впуская свежесть. Бой начинается. Они стоят друг напротив друга — Жерар складывает руки на груди и, не отрываясь, глядит прямо в глаза Серхио. Последний, успев на радостях выжрать не меньше трех четвертей бутылки, не знает, зачем ему такие неудобные руки — но что ж теперь делать-то… он таким родился… Рамос не выдерживает первым — он хочет подойти к Жерару и делает пару огромных шагов, чтобы оказаться непозволительно близко. Готовый к довольно жаркой схватке, он страстно обхватывает шею Жерара руками, пошло облизывает губы и… замирает в растерянности. Пике не делает к нему навстречу ни малейшего шага, а в его глазах лишь… заинтересованность? Чертова темнота стирает всё. — Что… — Серхио, будучи достаточно опьяненным, растерянно отстраняется. Жерар медленно выдыхает. — Я вижу твой запал, — мягко укоряет его Пике, осторожно перехватывая руки на своей шее и опуская их вниз, понижая чужую тяжесть на своем теле. Серхио еле стоит. — Но я хочу видеть от тебя сегодня немного другое. Серхио пьяно молчит и подавленно опускает голову, но Жерар тут же её перехватывает и поднимает, гладя мягкими пальцами подбородок и заставляя смотреть себе в глаза. — Сядь, пожалуйста, на край кровати, — доверительно шепчет Пике, зная, что его точно услышат и поймут. Рамос покачивается, но исполняет просьбу. Зачем этот дурак открыл окно? В комнате холодно, один плюс — быстрее трезвеется. Жерар исполняет невероятное — осторожно опускается перед ним, сидящим на краю постели, на колени. Прямо как сегодняшним утром — сплошное дежавю, думает Серхио и на автомате слегка разводит ноги. Жерар кладет руки ему на бедра. — Я мало тебя знаю, но твой характер, Рамос — полное дерьмо, — говорит Пике своим излюбленным менторским тоном, подавляет рвущийся наружу кашель, но Рамос это не замечает. Серхио реагирует на подколку, пытается достать своими чересчур длинными и неуклюжими руками до горла «любовника», но Жерар, естественно, пресекает акт насилия. — Поэтому сейчас я хочу показать тебе немного другое… В глазах Серхио — немой вопрос. Однако, он догадывается, о чем речь. — Как давно ты получал по отношению к себе не животную дикость, а… — Жерар бежит теплыми сухими ладонями по предплечьям Серхио вверх, останавливаясь на плечах. Блядское дежавю, блядские французы, — а ласку, — заканчивает он. Они медленно целуются — нет, даже не целуются, лишь мягко обмениваются воздухом. Жерар осторожным, кошачьим движением встает и снимает с себя толстовку, неуклюже дрыгает длинными ногами и выползает из штанов. Помогает Серхио избавиться от второй кожи, а потом забирается вместе с ним на кровать и крепко прижимается, медленно потираясь оформившейся эрекцией о бедро. Наградой ему случит хриплый откровенный стон. — Ты подумал о… — Жерар не дает Серхио договорить, осторожной ладонью оглаживает очертания полувставшего члена под трикотажной тканью, — о защи… ебаный в рот, Пике, защите… — Я закрыл дверь, — ухмыляется Жерар, не упуская возможность сострить. Серхио заставляет себя открыть глаза и окатить любовника одним из тех взглядов, которые наполовину пропитаны ненавистью, а наполовину — пошлостью. — Ты сейчас пойдешь шутить в ванную!.. — Черт, ну конечно я заныкал презервативы и смазку, когда думал о том, как бы споить тебя посильнее… — Поработай над честностью, — глухо стонут ему в ответ. Жерар старается меньше позволять Рамосу внаглую сосаться с собой, разрисовывать тело укусами и засосами, зато больше прикасается и дарит тактильные ощущения. В комнате становится ощутимо холодно, и полупьяный Серхио начинает выть, тереться ноющим пахом о Жерара, заставляя того действовать куда более активно. — У меня для тебя подарочек, — то ли издеваясь, то ли всерьез произносит Жерар и, мучая низ живота Серхио невозможным языком и губами, выуживает ленту презервативов с тюбиком, помахивая ими перед перекошенным сладостной судорогой лицом. Серхио это не видит. — Гепатит С? В отместку Жерар стаскивает с любовника трусы чересчур резче, чем предполагал. Удобно устроившись между ног Серхио, Пике и с нежностью, и с интересом рассматривает открывшуюся картину. Серхио зябко передергивает плечами и считает предсмертным долгом спросить: — Зачем ты открыл окно? Сам как туберкулезник на меня кашляешь да еще и меня заразишь… — Зараза к заразе не липнет, — пока Серхио философски размышляет об открытых окнах и сексе на сквозняке, Жерар без всякого стеснения двигает в нем аж двумя пальцами, смазанными прохладным лубрикантом, а другой рукой продолжает поддерживать пылающий огонь и гладит внутреннюю часть бедра, или низ живота, или уделяет внимание крепко стоящему члену. Серхио свято несет свою службу, потому что даже когда его внаглую, очевидно подготавливают к трахопригодности, он умудряется чесать языком. — Да заткнись ты, — риторически советует Жерар и, стремясь доставить партнеру как можно больше удовольствия, начинает неторопливо ласкать его. Рамос выгибается и громко стонет, — И не сломай себе хребтину во время таких трюков, ты мне инвалидом не нужен. — Да? Как там поживает твоя нога? — Серхио глухо ойкает от боли, когда Жерар уверенно входит в него до половины, не ждет и сразу заполняет его целиком. Серхио прикусывает губу. Желание трепаться куда-то делось, а вот оскорблять Жерара только усилилось. Жерар размеренно двигает своим членом в нем, пальцами — по чужому члену, а сам заходится в приступе кашля. Серхио мученически вздыхает. — Серьезно? Мы оба искупались в реке, так почему только ты заболел? — Жерар входит глубже и попадает не только по непомерному самолюбию, но и по чувствительной точке — еще одна порция стонов в ухо как расслабляющая музыка. Удивительно! Серхио ему не отвечает, лишь цепляется пальцами за плечи и тянет к себе поближе. Его накрывает очередной волной боли и немного — наслаждения. Чертов мазохист, кто его разберет… — Я понял, — еще один гортанный стон, — ты хотел, чтобы я не отлипал от тебя… поэто… о-ох ты бля… этому открыл окно-о… убью нахуй… — Восхитительное открытие, — Жерар ускоряет темп. Его накрывает щемящей нежностью по отношению к лохматому чудищу под ним; тем не менее, он упрямо не может отделаться от мысли, что даже во время секса — во время первого секса — они умудряются помериться не только членами, но и самолюбием. — Погоди, я позвоню в нобелевский комитет. — Что-о... бо… же… что у тебя с го-оловой?.. — М-м… бумага с ручкой есть? Серхио ловит его губы в поисках поцелуя — Жерар с радостью ему его дарит. Руки продолжают греть тело под ним, ласкать, уделять внимание, а Серхио… Серхио просто тронулся умом, находясь под определенным кайфом из-за смешения градуса боли и наслаждения. В комнате темно. Из открытого окна доносится звук не прекращающего лить ведром дождя, комната наполняется свежестью, но ни Рамос, ни Пике не думают о том, что последует после этой ночи — заболеют оба окончательно, заснут и не проснутся, есть только они вдвоем — и сейчас они подошли к точке осторожного взаимопонимания, которое не факт, что стабилизируется в будущем. Серхио закусывает губу и притягивает к себе Жерара за последним поцелуем, падая в накатывающий бурным морем оргазм. Потом его просто не останется.***
«Трон и табуретка», часть II — Любовь или кровать?
***
Гарету не нравится Иван. Трудно объяснить, в чем кроется настоящая причина. Просто чем больше валлиец натыкается на Ракитича, чем больше им приходится контактировать, тем быстрее пропадает желание находиться в этом доме. Гарету трудно предположить, что чувствует Лука по этому поводу, ему легче сказать, что Лука вообще ничего не чувствует. Модрич в последнее время всё меньше походит на свою тень — круги под глазами постепенно уходят благодаря постоянному, пусть и не самому долгому сну, теплой еде и уверенности, что он не один. Они всё так же стараются проводить время вдвоем, отдавая дань тем временам, когда, кроме кусак и свистящего ветра, рядом никого не было, когда они просто принадлежали друг другу. Бейлу трудно признаться себе в том, что он нехотя отпускает Луку общаться и заводить других друзей среди сокомандников, потому что ему кажется, что так Лука предает их дружбу. Обстановка накалялась медленно, но верно. Лука всё чаще был заинтересован делами команды; рассматривал карты, какие-то бумаги, увлеченно-серьезно слушал Месси и проводил всё больше времени с Манджукичем. Что касается Ракитича, там взаимоотношения были похожи на холодную войну — оба вели какую-то напряженную борьбу друг против друга, но никакой агрессии не выказывали. Возможно, это была прохладная вежливость, возможно — плохо сформированная похоть. Хотя трудно было в чем-то обвинять только Модрича. Гарет часто ловил себя на мысли, что они начинают отдаляться не только из-за накативших новых обязанностей. Пребывая в доме на птичьих правах, он установил довольно неплохой контакт с Роналду и, как ни странно, с Дибалой, потому что те проводили свободное время вместе. Трудно было назвать это дружбой, но определенные темы были вполне сносно развиты. Поздним вечером, после завершения всех дел, Гарет с Лукой сидят в гостиной: Гарет зашивает одну из своих безнадежно испорченных футболок, в которых ниток уже больше, чем самой ткани, а Лука просто лежит рядом, прикрыв глаза, слушая свое сердцебиение и устроив голову на мягкий подлокотник. Гарет изредка поглядывает на друга, не зная, как завязать разговор. На улице дует сильный ветер и ударяется о стены дома, поэтому вся команда разбежалась, как тараканы, по комнатам спать, и рядом с Лукой и Гаретом никто не греет уши — можно попробовать поболтать. Гарет делает слишком резкие стежки, нитка рвется. Раздается приглушенный мат. Лука смотрит на него с усталостью. — Чего там? — лениво спрашивает он, ерзая и устраиваясь поудобнее. Исправлять свою ошибку Гарет не спешит, уставляясь на матовую иголку. — Что думаешь о том, как мы живем теперь? — решает зайти издалека. Уверенно контролирует свое рвущееся беспокойство и убирает за ухо абсолютно не мешающиеся волосы только для того, чтобы чем-то занять едва подрагивающие пальцы. — Это здорово. Не считаешь? — Лука облизывает губы. — Здесь у нас есть хоть какие-то гарантии, что нас зверски съедят не сейчас, а немного позже. — Ты… — Гарет резко, даже слегка надменно убирает иголку и решает наступать, но меняет формулировку претензии, — меня раздражает этот тип, на которого ты постоянно пялишься. Лука сжимает кулаки, поворачивая голову в искреннем недоумении. — Чт… — хочет возразить он, но друг не дает ни единого шанса. — Меня чертовски бесит, что, что бы ни случилось, ты постоянно оглядываешься в поисках этого упыря. Ждешь непонятно чего. Постоянно прислушиваешься к его болтовне, хотя другим и слова вставить не даешь в свои размышления. — Гарет, ты охуел? — Лука делает попытку подняться, но друг грубо хватает его за руку и силком усаживает обратно. — Ты о ком говоришь хоть, ебанутый? По глазам Бейла очень видно, о ком он говорит, и Лука знает, что он знает, что Лука понял сразу, о ком идет речь. Модрич сопротивляется и косит под дурачка, но ему ужасно неудобно. Дело принимает неожиданный оборот. Лука думал, что его потуги рассмотреть Ивана и бессознательные попытки приблизиться никто не различит, но, очевидно, ошибался. Если Гарет начинал злиться из-за такого, то игра стоила свеч — но Модрич думал не о том, что он может потерять друга, а о том, не заметили ли это сокомандники, не заметил ли Лионель. Иначе им — им? — ему крышка. — Ракитич, — рычит Гарет и до боли сжимает запястье. В глубине дома кто-то начинает громко болтать и хлопать дверцами шкафа, это действует на нервы. — Ты втюрился в этого урода, а теперь реально думаешь, что я ничего не замечу? Лука вырывает руку и с силой заезжает бывшему другу по плечу, агрессивно высказывая свою точку зрения. Он даже самому себе не признался, что Ракитич интересен своей манерой поведения, что его хочется изучить, как феномен, как новую теорию. Если не найдено соглашение с самим собой, какое право имеет Бейл предъявлять ему такое? (К сожалению, уже на бессознательном уровне Лука понимает, что Гарет прав в своих рассуждениях — отчасти, но прав. Но поглощенный каким-то слепым страхом рассекречивания, будучи неспособным признаться и сохранить дружбу, Лука начинает злиться). Агрессия порождает агрессию. Гарет уже понял, что они настолько отдалились друг от друга, что будут выяснять отношения скорее на кулаках, чем душевным единством, Модрич — еще нет. — Ты сошел с ума? — проблема кажется высосанной из пальца, но она есть; Гарет вскочил на ноги, и на мгновение Луке показалось, что его глаза как-то странно меркнули. — Гарет, сядь и выскажи норма… — Я ненавижу это место, — Бейл темпераментно хватает какую-то книгу, оставленную ребятами, и швыряет ее в стенку. Страницы жалобно шелестят. — Я ненавижу тебя. Он быстрыми шагами выходит из гостиной и, определенно точно, капитулирует в их общую спальню. Лука остается, ошарашенно хлопая ресницами. Никакого сожаления он не чувствует, он чувствует всеобъемлющую злость. На Бейла, на Ракитича, на всю ситуацию в целом. Вместе с сердитостью приходит паника — вдруг кто-то еще заметил необычные отношения между ними? Гарет хоть и вспыльчив, но не станет мутить воду на пустом месте. Он точно обдумывал происходящее. Модрич взлетает по ступенькам, чтобы продолжить разговор на повышенных тонах, и уже хватается за ручку двери, как вдруг осознает, что та заперта. Гарет решил этой ночью не впускать решительно никого, чтобы остаться наедине. Возможно, это даже не плохо — пусть остынет и осознает, сколько гадостей наговорил. Лука скрещивает руки на груди, хмурится и снова спускается вниз. Что теперь делать? Спать нет настроения, да и негде — диванам в гостиных он мало доверяет. В стремлении выйти на улицу и освежить голову, он проходит к входной двери. За окнами давно стемнело, по ощущениям, время перевалило за полночь. Внезапно он слышит приглушенный кашель и оборачивается на звук. В столовой за большим столом, низко склонив головы, бок о бок сидят Иван, Криштиану и Лионель и о чем-то негромко переговариваются. На звук шагов Лионель поднимает голову. — Лука? — спокойно спрашивает он, словно тысячу раз до этого делал так. Лука легко опирается рукой о дверной косяк. — Привет, Лео… привет, Криштиану… привет, повод для посещения психотерапевта раз в неделю, если бы у меня была возможность… — последнее было адресовано Ивану; последний искривляет губы в ироничной усмешке. Модрич кивает Месси и, не отрываясь, смотрит в глаза Ивану, словно силясь найти ответы на все свои даже не сформированные вопросы. Он спокойно выдерживает взгляд, и Лука замечает, что белки его глаз красноваты и воспалены, даже в плохом, тусклом освещении старой электронной лампы, работающей на батарейках. — Что ты не спишь? — светским тоном интересуется Месси и берет в руки простой карандаш, снова обращая взгляд к бумагам. — Не спится, — честно отвечает Лука и садится напротив. Стулья очень удобные, он кладет локти на поверхность и устраивается комфортнее. — Чем вы занимаетесь? — Пытаемся составить списки того, что будем искать на следующей вылазке в городе. Присоединяйся. У Ивана бессонница, я в последнее время просто глаз не могу сомкнуть, а Криштиану решил, что любая посиделка считается проваленной, если она происходит без его прекрасного лица. Криш многозначительно, как-то высоко хмыкает и уже через мгновение, естественно, сильно пинает Лионеля под столом. Тот чешет ухо и улыбается. Лука с удовольствием вливается в полемику и убивает порядка полутора часов. Они разговаривают, делятся мыслями — говорит в основном Лионель, и его мягкий чарующий низкий голос обволакивает, заставляя провалиться в дремоту. Модрич краем глаза рассматривает уже составленный список, различая написанные неразборчивыми прописными буквами знакомые слова. Иван тихо оповещает, что время принять лекарства болеющим членам команды. Месси дергается, словно задумался о чем-то своем. Ракитич оказывается прав, и, наспех забрав все свои бумаги, они отправляются наверх. Только Криштиану зевает, желает всем спокойной ночи и растворяется в одном из дверных проходов. Темно. Следующие мгновения Лука помнит плохо. Лео подробно рассказывает, что и в каком количестве скормить Кель и Месу, а потом отправляется вниз за горячей водой. Иван сидит в комнате за столом, кажущиеся черными шторы плавно опадают за его спиной. Лука наспех осматривает определенно чувствующего себя лучше Месута, а потом поправляет одеяло спящей Ракель. Он оборачивается на Ивана. Тот пристально смотрит ему куда-то в кадык. — Плохо выглядишь, — констатирует факт Лука. Иван туго кивает головой. — Не могу определить, есть температура или нет, — Иван поправляет волосы, зачесывая их назад. — Ощущение, будто вот-вот рассыплюсь. Лионель забрал градусник с собой. У Луки слишком холодные руки, чтобы не допустить большой погрешности; поэтому он, недолго думая, подходит к Ивану и решает измерить температуру по-другому. Осторожно наклонившись и зафиксировав голову холодными пальцами, Лука дотрагивается до чужого лба теплыми губами. Мгновение. Маленький взрыв. В легкие забивается ставший приятным запах, темнота вокруг обволакивает, а Иван каменеет, пораженный порывом. Лука концентрируется на чуть горячей коже, невесомо гладит его щеки пальцами. — Ты теплый, — шепчет он куда-то в чужой нос, когда Иван издает негромкий смешок, боясь привлечь внимание больных и навлечь вопросы. — В смысле, температура поднимается. Интимность момента прерывают шаги Месси — тот входит со стаканом теплой воды и каким-то порошком. Лука отстраняется и открывает рот, чтобы рассказать о еще одной болезни, но что-то заставляет его не нарушать уюта темноты. — Я знаю, — читает его мысли лидер. — Я принес лекарство для укрепления иммунитета не только ребятам, но и Ивану — заметил его нездоровый вид еще внизу, — и я не знаю, подействует оно или нет. Оно для детей дошкольного возраста, другого мы просто не нашли. Иван залпом уничтожает стакан и зевает. У Луки гудит голова, и он отворачивается. Месси еще раз обходит больных, слушает хриплое дыхание и о чем-то перешептывается с обратившимся в слух из-за хриплого постболезного кашля Месутом. Лео машет рукой, зовя с собой Ивана и Луку. У входа Модрич и Месси замирают — Ракитич заснул за столом, положив голову на сложенные локти. Месси оставляет его там и закрывает дверь. У Луки кружится голова от темноты, и он спешно возвращается в гостиную. Оба, не сговариваясь, думают о том, что завтра Ракитичу придется нелегко — будет ломать спину и поднимется температура, но оба решают просто не трогать его. — Я хочу рассмотреть карты той части города, куда мы поедем послезавтра, — информирует его Месси. Они засиживаются еще на неопределенное время, рассматривая узенькие полосочки, условные знаки, цедя стаканы воды, чтобы слегка взбодриться. Когда Лука наконец-то зевает, думая о том, что спать на диване — не такая уж и противная мысль, раздаются еще одни трепетные шаги, звучащие почему-то тяжело в давящей тишине. Месси поднимает глаза синхронно с Лукой и видят в проеме бледную, как призрак, Ракель. — Что случилось? — хмуро поднимается Лео, но Модрич его перебивает, вглядываясь в едва подсвеченное лицо. — Вернулась лихорадка?.. — Лео, — слабым голосом начинает Ракель и каменным изваянием застывает на расстоянии. У Луки четкое ощущение, что сейчас произойдет что-то страшное. — Я хорошо осознаю… что делаю… — Зачем ты встала с кровати? — Месси делает попытку приблизиться к ней, но она даже не двигается. В отчаянии заламывает руки. — Лео, — уже тверже произносит Ракель; ее волосы растрепаны. Миг крепко впечатывается в память Луки, потому что последующие произнесенные слова дамокловым мечом повисают на их головами. — Мне кажется, Лео… что я беременна…