Wanna be yours.

      После того атмосферного разговора на кухне, Юнги просто куда-то ушёл. Чимин, по сути, понимал, что тот ему ничем не обязан, но всё равно чувствовал себя не очень хорошо. Хотелось как-то более точно знать, что между ними, ведь, что бы там ни было, всё и вправду изменилось. По крайней мере, Чимин узнал, что Юнги его не ненавидит и не хочет убить его.       А это, без преувеличений, уже что-то.       Чимин никогда не был излишне ванильным, когда дело касалось отношений (если этим словом можно назвать то, что происходит между ним и Юнги), поэтому ведёт себя предельно сдержанно, как этого и требуют его убеждения. Снаружи он абсолютно спокоен, но внутри… Внутри, по сути, уже просто нечему бушевать. Он всегда сдерживал себя и сдерживал, пытался молчать о том, что беспокоило, а когда вот она — возможность выплеснуть всё, он понимает, что уже просто разучился что-то показывать. Пусть даже самому себе.       Рука сама скользит к телефону. У него нет большого круга друзей, знакомых, которым можно всё выплеснуть, даже если бы он мог, но есть человек, который выслушает даже молчание. Поэтому Чимин набирает один-единственный правильный номер.       — Привет, — говорит он чересчур грустно, сам не замечая того, как паршиво это звучит.       — Что-то случилось? — отвечает обеспокоенный голос на том конце.       Когда Чимин слышит голос друга, ему легчает. Некоторым людям не надо кричать на весь мир, чтобы избавиться от боли; им достаточно просто услышать того, кто ту боль может распознать по шёпоту. Это звучит так по-детски, но так чертовски правильно.       — Чонгук, я такую хуйню сделал…       — Хочешь напиться? — предлагает Чонгук.       Чим явно слышит в его голосе лёгкую, немного издевательскую ухмылку, поэтому, следуя примеру друга, сам искренне улыбается в трубку.       — Это не поможет, — всё так же смеётся он. — Я, кажется, втрескался в Юнги.       — Ты что сделал?       — По буквам произнести? — почти серьёзно предлагает Чимин.       Чонгук немного ступорит, когда пытается хоть как-то расставить по полкам слова друга, но в результате выдвигает:       — То есть ты, Пак Чимин, сначала час мне лекции читаешь о том, как важно не дать ожиданиям разрушить себя и т. д., а сам в Юнги тем временем влюбляешься?!       — Ну да, тут, конечно, не красиво получилось… Но! У тебя же с Тэхёном всё хорошо, поэтому мои слова, получается, помогли.       — Дело не во мне и Тэхёне. Дело в том, что ты сам себя не слушаешь, хоть и знаешь, какой Юнги бывает…       — Да, эгоистичным, несносным, бла-бла-бла, — он бы произнёс это «бла» ещё миллион раз, чтобы оттянуть время, что не признать то, что глубоко в душе он и так понимает. — Знаю! Просто… Он сам это начал. Сначала поцеловал меня, будто мы не два мужика взрослых, а какие-то персонажи из мультиков, которые краснеют от одного прикосновения, что, к слову, со мной и было, потом начал говорить что-то о долгой симпатии ко мне, вот я и… Проебался. Боже, какое слово подходящее.       — Если тебе нравится Юнги и ты в нём уверен, то почему ты звонишь? Я не против, не подумай лишнего, просто я никогда не мог представить тебя таким чувствительным и… Кажется, будто ты позвонил мне, потому что подсознательно ожидал, что я тебя буду переубеждать и т. п. , но я не буду. Это ты у нас — мастер мотивирующих речей, а я просто скажу, что ты в силе распоряжаться своим дерьмом так, как считаешь правильным. Если ты что-то чувствуешь к Юнги — то, блять, найди в себе силы принять его таким долбоящером, какой он есть.       Чимин, на самом же деле, не из-за характера Юнги сейчас долбит себе мозг, а из-за того, что боится, что Юнги пожалел о том, что высказал всё. Он же убежал сразу после разговора. Может, он совсем не хотел на эту тему говорить. Чимин ведь его буквально заставил. А что если Юнги сказал все те слова лишь потому, что ничего лучше придумать не смог в ту минуту? Ему же всегда было начхать на чувства других, так с чего же в этот раз всё должно быть иначе?       — Спасибо, Чонгук, — говорит Чим.       Меньше всего ему хочется впутывать сюда Чонгука. Он хороший друг и сделал всё, что в его силах, чтобы помочь.       Просто Чимину, к сожалению, этим не помочь.       — Мне уже лучше, — врёт. — Сейчас пойду заварю себе чаю и просто почитаю какую-нибудь книгу.       — Только обещай, что не ужастики! — смеётся Чонгук.       — Обещаю, — говорит Чимин. — Сейчас же возьму какую-нибудь ванильную дурь и зачитаюсь романтикой до тошноты       — Вот это по-нашему! — иронично орёт Гук на всю квартиру. — Крепись там, бро.       — Как же иначе? — натягивает обманчивую улыбку. — Пока.       Если раньше книга и крепкий чай ему помогали безотказно, то сейчас действительно хотелось просто поспать. Нормальный, человеческий (желательно трёхдневный) сон — и он будет, как новенький. Ни стрессов, ни учёбы, ни разочарований, ни-че-го. Хотелось бы. На деле же завтра самые тупые пары, к которым Чимину надо готовиться чуть ли не неделю, чтобы элементарно понять, о чём говорят преподаватели. А он что? Он — ничего.       Самое смешное — это то, что он даже сам не понимает, чем так сильно парится. У людей есть проблемы и похуже, но они даже не думают из-за них провести всю жизнь ноя и ожидая чуда. Клише, но правда: наша жизнь — это не проблемы, а последствия того, как мы на них реагируем.       — Сон сном, — говорит сам себе Чимин, заваривая кофе сразу на несколько порций, — но учиться тоже надо.       И вообще, он сам рекомендовал Чонгуку сублимацию, так пора бы самому попробовать. Он отвлечётся от навязчивых мыслей, подтянет хоть немного материал. Полезная вещь.       Чимин с таких мыслей и начал. Выставил на стол две стопки учебников, ноутбук, чтобы написать, наконец, давно заданный реферат, и две чашки кофе. Только вот через десять минут Чимин вырубился над учебниками, даже не прикоснувшись к чашке с кофе. Его организм настолько вымотан этим всем, что сам просто игнорирует желания Чимина. В каком-то смысле, так даже лучше.

***

      У Юнги впервые в жизни паника. Чимин лежит на его плече, докуривая сигарету после напряжённого разговора, и молчит. Говорить, по сути, осталось много чего, но, видимо, ни один из них не собирается этого делать. Юнги откровенно боится. Он ни в коем случае не жалеет, что сказал Чимину то, что сказал, но теперь ему страшно.       Когда ты делаешь какой-то резкий и необдуманный поступок, становится страшно за последствия, даже если они потом оказываются хорошими.       Они с Чимином никогда не были столь близки, сколь Чимин был близок с Чонгуком, но Юнги всегда чувствовал, что между ними что-то большее. Возможно, они рычали постоянно друг на друга, как звери, дерущиеся за добычу, и ссорились чаще, чем хотелось бы. Возможно, именно эта «близкая отдалённость» и заставила Юнги быть таким мудаком.       О, да, он знает, что мудак. Только мудаки могут делать больно людям, которые им дороги.       Проблема была в том, что Юнги и не представлял, что задевал Чимина тогда. Он просто делал что-то, чтобы не думать о соседе, друге в каком-то другом, большем и более серьёзном ракурсе.       Теперь понимает. И чувствует себя ужасно. Ему нужен воздух. Он знает, что если уйдёт сейчас, то Чимин, скорее всего, не поймёт и даже накрутит себя по этому поводу, каким бы брутальным мужиком он не был, но им обоим нужно время, чтобы всё осмыслить. Юнги был бы чертовски рад, если бы Чимин действительно имел ввиду то, что сказал, поэтому и даёт ему время либо чтобы понять ошибку, либо чтобы попробовать.       — Я… — начинает тихо Юнги.       Чимин поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза, будто чего-то ожидая. Юнги меньше всего хочет этого взгляда сейчас, прикованного к себе, поэтому не решается продолжить разговор.       — Прости.       Он поднимается и идёт, не рискуя смотреть в глаза Чимина снова.       Маленькая передышка — и всё будет хорошо.