Хроники города Энск

Хаякава вернулась в родительский дом в половине десятого вечера. На острове, по всеобщему заверению, до завтра – а то и до послезавтра – ей делать было нечего. Лея вызвалась отнести её домой. Отказавшись от предложенного Тихиро чая, девушка наскоро проглотила одну за другой три чашки крепкого кофе («Что ты! Я всегда пью кофе перед сном! Знаешь, какие после этого мне снятся удивительные сны!») и тут же умчалась. Чувствуя, что в эту ночь вряд ли заснёт, Хаякава поднялась в детскую, чтобы пожелать дочери сладких снов и затем уединиться в тишине библиотеки. Однако этому плану не суждено было осуществиться. Маритаими ещё не спала. Увидев мать, она мигом спрыгнула с кровати и повисла у неё на шее с радостным возгласом: – Ура! Ты вернулась! Разумеется, после этих слов ни о какой библиотеке не могло быть и речи. Хаякава укрыла дочь, заботливо подоткнув со всех сторон пуховое одеяло, и спросила: – Хочешь, я тебе почитаю? – Конечно, мамочка! – обрадовалась Маритаими. – А что бы тебе хотелось послушать? – «Шляпу волшебника!» Это была любимая сказка Маритаими. Взяв из шкафа толстую книгу, в которой были собраны все сказки о муми-троллях с иллюстрациями автора, Хаякава забралась на кровать, нашла среди прочих сказок «Шляпу волшебника» и стала читать. – «Однажды серым пасмурным утром в Долине муми-троллей выпал первый снег. Лёгкий и густой, он беззвучно подкрался к Муми-далену, и уже через несколько часов всё вокруг побелело. Стоя на крыльце, Муми-тролль смотрел, как долина натягивает на себя плотный зимний покров, и спокойно думал: «Вечером мы погрузимся в зимнюю спячку». Потому что в ноябре такое случается со всеми муми-троллями»... Маритаими повернулась на бок, широко зевнула и закрыла глаза. – Хочешь спать? – прервав чтение, вполголоса спросила Хаякава. – Нет, мамочка... – сонно попросила Маритаими. – Почитай ещё... Набросив на ноги тёплый шерстяной плед, Хаякава устроилась поудобнее и углубилась в чтение. Она не заметила, когда в детскую проскользнула белоснежная хихиба и улеглась у неё в ногах... не поняла, откуда появился Пантелей, привычно развалившийся на краю кровати спиной к спине Маритаими... застенчивого Фантомаса, притулившегося у неё под боком, Хаякава вообще не заметила. Сначала она читала с увлечением, потом, согретая тёплым тельцем кота и убаюканная тиканьем часов, сама не заметила, как стала засыпать. Книга медленно опустилась на колени, сомкнулись густые ресницы, и молодая женщина погрузилась в сон. Такими и увидел их Стефано, когда вскоре после полуночи возвратился домой. Полюбовавшись мирно спящими женой и дочерью, он на цыпочках вышел из детской и спустился на кухню в надежде найти что-нибудь съестное. К его удивлению, там горел свет. Сидя у стола, ярко освещенного лампой под плетёным абажуром, Тихиро вязала носок. – Доброй ночи! – поприветствовал её Стефано, присев на диванчик и с трудом заставляя себя держать глаза открытыми. – Ты ещё не ложилась? – И тебе доброй ночи, – отозвалась Тихиро. – Я уже встала. Поешь? Стефано благодарно кивнул. Тихиро отложила вязание и мигом приготовила всё для поздней трапезы: наложила полную тарелку жареной рыбы, нарезала большими ломтями любимый Стефано ржаной хлеб, налила в пузатую глиняную кружку холодного молока. Молниеносно расправившись со всеми кушаньями, Стефано промокнул губы салфеткой, поблагодарил Тихиро за вкусный ужин и, помолчав, спросил: – Ты знаешь, что... Что теперь с Лапутой? – Ничего катастрофического, – слегка раздражённо ответила Тихиро. – По крайней мере, ничего такого, из-за чего стоило напиваться или рыдать. – Что-что? – решив, что ослышался, переспросил Стефано. – Тебе не послышалось, – угрюмо заверила Тихиро. – Узнав о том, что стало с островом, наш умник не нашёл ничего лучше, чем пойти в кабак. А твоя жена, и без того огорчённая произошедшим, от этой дикой выходки расстроилась ещё больше и проплакала несколько часов на этом самом месте. Как ты думаешь, до сна ли мне теперь? И, окончательно огорошив ни в чём не повинного зятя, она снова, с ещё большим рвением, взялась за носок. – Что же мне делать? – огромным усилием воли сдерживая зевоту, спросил Стефано. – Лететь на остров? – Ну, куда ты полетишь?! – воскликнула Тихиро, всплеснув руками. – Ты и на ногах-то еле держишься! До спальни дойдёшь или тебе постелить на диване внизу? – Дойду, – с трудом продирая глаза, упрямо мотнул головой Стефано, и, пожелав Тихиро доброй ночи, побрёл наверх. До спальни, впрочем, он не дошёл – детская была ровно на одну дверь ближе. К тому же, там на полу лежал такой упоительно тёплый пушистый ковёр, что измученному тяжёлым перелётом Стефано он показался куда уютнее самой мягкой постели. Рухнув на него и едва найдя в себе силы подложить под голову какую-то мягкую игрушку (кажется, это был плюшевый белый кот), он мгновенно уснул. Утром, не дождавшись «молодёжь» к завтраку, Тихиро решила подняться наверх, дабы удостовериться, что с семейством её дочери всё в порядке. Её взору предстала картина, сколь умилительная, столь и забавная. Хаякава и Маритаими спали, закутавшись в кокон из одеяла, на одной половине кровати. Другую занимал Пантелей, сладко спавший на спине, мирно сложив на груди лапы и чуть помахивая кончиком хвоста в такт своим мыслям. При появлении Тихиро от приоткрыл один глаз, приветственно махнул хвостом и, сочтя, что формальности соблюдены, тихонько захрапел. Стефано по-прежнему спал на полу, только уже под половичком, на котором обычно любила вздремнуть Жасмин. Сердобольная хихиба принесла хозяину не только половичок, но и все игрушки, которые нашлись в комнате. Среди многочисленных плюшевых мишек, зайцев и тряпичных кукол, сшитых Маритаими на уроках труда и могущих с успехом применяться в ритуалах Вуду, Тихиро увидела тапочки Хаякавы, а также изгрызенную резиновую косточку, принадлежащую Жасмин, а также саму хихибу, свернувшуюся калачиком подле Стефано. На боку у него, скорчившись в невообразимой позе, спал Фантомас. Тихонько рассмеявшись, Тихиро вышла из комнаты и осторожно, чтобы, боже упаси, не скрипнула ступенька, спустилась на первый этаж. «Пусть спят, – решила она про себя. – Скоро им предстоит ох как много работы...» Хаякава и Стефано смогли выбраться на Лапуту только после полудня. Как оказалось, вовремя: на посадочной площадке стоял смутно знакомый вертолёт (по недолгом размышлении Стефано припомнил, что он принадлежит Соммерсби), и четверо не совсем похожих на людей гуманоидов сновали от него к оранжерее и обратно с большими деревянными ящиками. Руководил разгрузкой... – Надо же, сам господин Кобаяси! – негромко воскликнул Стефано, устремляясь навстречу старику. Хаякава же, напротив, в смущении замедлила шаги. Ей было страшно неловко. Одно дело – попросить почтенного господина оделить обездоленных владельцев оранжереи десятком лишних клубеньков, и совсем другое – когда сей господин самолично доставляет груз. – Доброго дня! – между тем радостно приветствовал старика светящийся счастьем Стефано. – Мы с женой рады видеть вас в добром здравии! – И вам не болеть! – широко улыбнулся господин Кобаяси и, оглядевшись по сторонам, спросил: – А где же твоя супруга? Снова прячется от меня? – Нет, что вы, – покраснев, Хаякава выглянула из-за спины Стефано и склонилась перед стариком в почтительном поклоне. – Я не прячусь! Доброго вам дня, почтенный господин! – К чему такие формальности?! – огорчённо всплеснул руками господин Кобаяси. – Разве мы чужие? Неужели я сделал что-то плохое тебе, твоей семье или твоим предкам, что ты не желаешь обнять старика? – Э-э... – протянула Хаякава, не зная, куда девать глаза. – Нет, конечно... – Или ты не рада моему подарку? – продолжал господин Кобаяси, широким жестом обводя оранжерею и (Хаякава искренне понадеялась, что это ей показалось) пару примыкающих к ней строений. – А я так старался сделать тебе приятное! Пятьсот сортов одних фиалок, не говоря уже о глоксиниях, стрептокарпусах и маленьком ящичке махровых гиппеаструмов – увы, только в виде луковиц, они недавно отцвели и сейчас пребывают в состоянии покоя... На глазах Хаякавы выступили слёзы отчаяния. В душе кляня себя последними словами, она с трудом проговорила: – Но это ведь получается уже в промышленных масштабах!!! – И что?! – расхохотался старик. – Разве от этого мой вклад в Лапуту перестаёт быть подарком? Хаякава смогла только помотать головой и молча уткнулась носом в необъятную грудь господина Кобаяси. Чтобы не смущать супругу, Стефано тактично испарился. Господин Кобаяси и Хаякава остались одни. – Ну-ну-ну, – пропел старик, ласково гладя молодую женщину по растрепавшимся чёрным волосам. – Не надо плакать! Я рад доставить тебе это небольшое удовольствие! Кстати... – он оглянулся вокруг и, увидев пробегающую мимо Лею, жестом подозвал её. – Куда ты подевала книжку с описанием сортов? – вполголоса спросил он. – В кабинете, – так же тихо ответила Лея. – Принести? Господин Кобаяси молча кивнул. Услышав слова старика, Хаякава подумала, что речь идёт о небольшой книжице, напечатанной в типографии на дешёвой серенькой бумаге, вроде тех, что каждую весну продавались в киосках Энска, и едва не лишилась чувств, увидев в руках Леи огромный пухлый фолиант в красивой клетчатой обложке, украшенной золотым тиснением, между страниц которого свешивался кончик шёлковой закладки, богато расшитой золотом и украшенной бахромой из мелкого радужно-алого бисера. – Что это? – расширив глаза от удивления, спросила она. Лея с широкой улыбкой протянула ей фолиант. Хаякава открыла его наугад, перевернула несколько страниц и ахнула: каждое описание было написано вручную, красивым мелким почерком самого господина Кобаяси или другими, не менее изящными, и снабжено красочными иллюстрациями, представляющими то или иное растение во всех стадиях развития. Пробежав глазами несколько страниц, Хаякава подняла на господина Кобаяси сияющие глаза и восхищённо проговорила: – Это же настоящее сокровище!!! А как интересно написано! Читаешь, словно приключенческий роман! – Непосвящённый вряд ли с тобой согласится, – добродушно засмеялся господин Кобаяси, – но такой человек, как ты или твой дорогой супруг, увлечённый своей работой и беззаветно любящий природу, безусловно, оценит эти записи. А теперь не желаешь ли оценить масштаб бедствия, учинённого нами в твоё отсутствие? – Ой... – Хаякава снова побледнела и оглянулась на Лею, ища у подруги поддержки. – Всё нормально, – проговорила Лея таким уверенным тоном, что Хаякаве стало уже просто страшно. – Мы тут немного поработали, ну и... – Пошли, – обречённо кивнула Хаякава, догадываясь, что её ожидает. – Я хочу это видеть. – Я тоже, – склонил голову господин Кобаяси. – Вы так энергично взялись за дело, что мне не терпится поглядеть, что же у вас получилось. Медленно, приноравливаясь к величественной поступи старика, они направились к оранжерее. Несколько мгновений Лея молчала, потом прикусила нижними зубами верхнюю губу, подумала и спросила: – Дедулечка, скажи, почему рабочие, которые разгружают ящики с инвентарём и растениями, одеты в белое? Даже перчатки у них белоснежные и, как мне кажется, не резиновые! Разве не практичнее был бы, к примеру, серо-коричневый, а то и чёрный цвет? – Ты наблюдательна и умна, моя дорогая, – удовлетворённо кивнул господин Кобаяси. – Безусловно, какой-нибудь немаркий цвет более практичен. Те, кто трудится на тяжёлых работах, носят именно такие робы. Однако, имея дело с хрупкими растениями и предметами, требующими бережного обращения, рабочие должны проявлять аккуратность. Белая, без единого пятнышка, форма – отличительный признак их профессионализма. Лея благодарно улыбнулась деду, а про себя подумала: «Надо бы и у нас ввести такое правило! Это же так удобно: вместо сотни сомнительных рекомендаций просто взглянул на человека в конце рабочего дня и сразу понял, на что он годен». Сам господин Кобаяси был одет очень строго, даже аскетично: в просторный халат из тёмно-серого со стальным отливом бархата, скромно расшитый по вороту и рукавам мелким речным жемчугом. Заметив взгляд внучки, он кривовато ухмыльнулся и извиняющимся тоном проговорил: – Господин Соммерсби – во всех отношениях превосходный человек, но своё транспортное средство содержит в ужасающей грязи... Я был вынужден одеться попроще вопреки своим правилам и даже рискуя вызвать осуждение моих дорогих родственников... «Бедняга Соммерсби, – подумала Лея. – А ведь он три часа поливал из шланга свой вертолёт и чуть не до зеркального блеска полировал сидения, чтобы лететь за господином Кобаяси! Ну и дед...»