Арка

— Бомбарда! Металлическая решетка с характерным лязгом слетела с петель. Гермиона, поддерживая под уздцы гиппогрифа, следила за Гарри, который помогал своему крестному выбраться наружу. За эти несколько часов Сириус еще больше осунулся и выглядел даже хуже, чем на фотографии в «Вечернем пророке», но сейчас, распрямившись, наконец, во весь рост, дыша полной грудью, он выглядел как никогда величественно. На пару секунд мир замер. Ночное небо молчало. Еще мгновение – и они втроем летят на гиппогрифе, она жмурится от страха, когда внезапно чувствует чужую теплую, грубую руку на своем плече. «Не бойся» — говорят его серые, влажные от слез глаза, глаза, полные самой чистой и искренней благодарности. Сердце ее раскалывается пополам. Сколько всего пришлось ему пережить? Пока Гарри гладит Клювокрыла, Гермиона несмело подходит к нему. Он дышит, как будто он впервые по-настоящему свободен. Жесткие нити морщин на лбу, въевшиеся, кажется, в самый череп из-за постоянного страха и боли, понемногу распрямляются. Сириус выгибает затекшую спину, разминая мышцы. — Прошу, скажи мне, что жизнь не кончена, — внезапно говорит он, обернувшись к ней. Гермиона заглядывает в его серые глаза, ища там сумасшествие или обреченность. Нет ни того, ни другого. — Я потерял практически все. Половину всего. Тринадцать лет. — Время лечит. Я не знаю, каково это было… И жизнь на самом деле не кончена. К тому же, у вас теперь есть Гарри, мистер Блэк, — шепчет она. Такая взрослая, такая уверенная и всегда знающая, что сказать. — Он тоже потерял практически все. Вы есть друг у друга. — Только он держит меня здесь сейчас, — говорит Сириус, устремляя на Гарри добрый и грустный взгляд. — Я должен защитить его. Это мой долг перед Джеймсом и Лили. — Мы сделаем все, что в наших силах, — она отвечает первое, что приходит в голову — наверное, поэтому звучит так фальшиво, вскидывая пшеничные волнистые локоны. —Мистер Блэк, мы… — Я не был настолько мудр в свои четырнадцать, — говорит Сириус, заглядывая в ее открытое, не по-детски серьезное лицо. — Береги себя. В ней что-то ломается в этот момент. «Вы сухая, как страницы книг, к которым вы привязаны навсегда». «Заучка! Зубрилка! Ботаник! Зазнайкаходячаяэнциклопедиягрейнджер». «Мудрая». — Мне нужна ваша помощь, — шепчет Гермиона, пока Блэк устраивается верхом на гиппогрифе. Он накрывает своей мозолистой ладонью ее тонкое запястье, подмигивая правым глазом, затем прощается с Гарри. Мальчик настолько бледен — Гермиона боится, что скоро рухнет на землю от усталости. — А ты и правда величайшая ведьма своего времени, — с улыбкой (первой за тринадцать лет) замечает Сириус, лихо гарцуя под одобрительное ржание Клювокрыла. Кажется, это уже настоящий Сириус Блэк — такой, каким его все знали до… до. Может быть, возможно начать жизнь заново. С того момента, как ему исполнилось двадцать. Вычеркнуть из подсознания все, что наполняло ночные кошмары столько месяцев? Лет? Тысячелетий? Начать все заново. Притвориться, что ты мудр в свои тридцать три года. Что ты уже не тот безбашенный сорви-голова Сириус Блэк, любимец девушек и верный друг. Это ведь так просто. Правда?

***

Вы когда-нибудь задумывались, каково это — быть особенной? С самого детства сидеть одной, пока другие дети играют вместе, лепечут что-то на своем пока еще квазиязыке, смотрят мультики, обсыпают друг друга песком. Пугаться себя. Разбитых горшков с цветами, которые находятся в десяти метрах от тебя, внезапно замерзающей воды в стакане посреди летней жары, плачущих от боли одногруппников в детском саду. Жить в одной комнате с девчонками, которые вроде и неплохие, и неглупые — но все их разговоры ни о чем, пустой треп о парнях и моде, пустое, пустое, пустоепустое. Быть для единственных друзей ходячим справочником, выслушивать их подтрунивания, ощущать себя своим в доску пацаном, пока растешь, становишься выше, стройнее, красивее. Проигрывать в их глазах даже кому-то вроде — обожемой — Лаванды Браун. А потом — «мудрая», сказал Сириус Блэк. Такой взрослый, такой… мудрый сам. С этим ореолом героизма за спиной. С этими своими серыми глазами. Который лихо спрыгивает с Клювокрыла, пока он еще даже не приземлился, и помогает ей слезть, и еще лишне долго держит ее маленькую руку в своей ладони. Который говорит ей, что она — величайшая ведьма своего времени. Когда хоть кто-то её похвалил за это, а не посмеялся, не унизил, не позавидовал. Пусть даже сам Сириус этого и не понял. Поэтому она и стала писать ему тогда. Зачем ей нужно было становиться анимагом? Она не знала. Пыталась убедить себя в том, что этот навык обязательно когда-нибудь ей пригодится. Что это не было лишь поводом еще раз обратить на себя его внимание. Что это вовсе не значит, что она — маленькая девочка, осмелившаяся по уши влюбиться в взрослого мужчину за те несколько десятков минут, что видела его в жизни. Все это проносится как мимолетное воспоминание, оставшееся где-то далеко-далеко в подсознании Гермионы, когда ее человеческое сердце наконец начинает биться в унисон с другим, маленьким, но таким же чистым и храбрым сердечком, и дыхание спирает из-за мутного страха, и мозг отключается, и она видит в своей голове — нет, не своими глазами, а чужими, этот мир вокруг — и вдруг оказывается на полу выручай-комнаты, распластанная по мягкому песку, поверженная этой убогой болью. Нет. Не так. Пожалуйста. Почему. Она медленно поднимается на все четыре лапы, откашливается, пытается успокоить бушующий внутри страх и стыд за саму себя, за свою шелковистую, каштановую шерсть с белой манишкой, за четыре лапы и блестящие глаза королевского кинг-чарлз-спаниеля. За то, что она внутри — собака. Спустя час или два ей удается перекинуться обратно в человеческую форму, и она сворачивается калачиком на песке тренировочного корта, в который на этот раз трансформировалась выручай-комната. Гермиона зарекается быть анимагом. Обещает себе никогда больше не превращаться в животное… в это животное. Это равносильно расписке в собственной слабости, которая на самом деле оборотная сторона силы. Но она не была бы Грейнджер, если бы спустя пятнадцать минут не заходила в гостиную Гриффиндора с кучей книг в руках, опрятная и причесанная, с поджатыми губами, со спокойным взглядом. — Где ты была? — Уизли окликает ее, едва она произносит пароль и появляется на пороге гостиной. Боится, что она была с Виктором? — Конечно, в библиотеке, Рональд, — она стряхивает на стол четыре здоровенных тома по заклинаниям и стряхивает руки на груди, очень правдоподобно фыркая. И кажется, Рон успокаивается. — Ведь кажется, нам нужно готовиться ко второму испытанию турнира!