Обычности

— Доброе утро, — хмыкает Олли и ласково целует его в подбородок, а затем чуть отодвигается и с улыбкой наблюдает, как Марко недоуменно хмурится после сна, стараясь поскорее включиться в работу, осознать себя и, наконец-то, поцеловать в ответ. — Доброе, — голос хриплый и плохо слушается хозяина. Олли любит такого Марко особенно. Нет, не сильнее любого другого Марко, просто особенно. По утрам тот долго приходит в себя, слишком сонный, и любит понежиться подольше в теплой кровати, в то время как Олли, вставший примерно в такое же время, уже готов сворачивать горы. Марко обычно уклоняется от утренних ласк, прячет лицо в подушке или одеяле, заматывается по самые уши и ворчит, требуя, чтобы его оставили в покое. Что Олли, конечно же, не делает, с маниакальным смехом щекоча тому ребра или сжимая везде, куда дотянется через перекрученное одеяло. Он сидит рядом, пока Марко досыпает положенные ему две минуты, а затем открывает глаза. Сам. Осмысленные, со светящейся в них готовностью на ответную атаку. Протянув руку, Марко жестом подзывает Олли ближе, и тот не заставляет себя долго упрашивать. Откидывает одеяло с голой груди любовника, садится на бедра, ласково сжимая теплую кожу пальцами. — Поцелуешь? — он улыбается, пощипывая Марко за живот, и смеется, когда тот осуждающе хмурится. Марко не рад тому факту, что его есть, за что щипать, но Олли, конечно же, можно. Олли вообще много чего можно. Практически все, на самом деле. — Фу, тебе разве не противно утром целоваться? — Марко качает головой, а затем все же улыбается. Ловит пальцы Олли своими и подносит к губам, прижимаясь к огрубевшим от струн подушечкам. — Нет, я ведь-то зубы уже почистил, — Олли смеется, а затем завороженно умолкает, наблюдая, как его руку осыпают легкими поцелуями. Подушечки, суставы, костяшки, выпирающие косточки и вены, местечко между большим и указательным… Марко любит пальцы Олли, Марко любит кисти Олли, Марко любит Олли. Всего, целиком и полностью. И такого — приставучего и полного энергии, когда хочется дремать в обнимку, он, в принципе, тоже любит. — Какой шустрый. А что ты еще можешь делать так же быстро? — Марко смотрит хитро прищурившись и улыбаясь, а Олли отчаянно борется с желанием погладить его по щеке, покрытой легкой щетиной. Не то, чтобы кто-то из них был против, просто тогда они явно застрянут в постели еще на несколько часов, а это ну никак не вписывается в его планы. — Тебе пока не светит. Вставай, лежебока. Я завтрак в постель нести не буду, — Олли пытается сползти с уютного места, но Марко внезапно ловит, сжимает бедра ладонями и внимательно смотрит. Обжигающе. Олли замирает под этим взглядом, будто заглянул в глаза Медузе Горгоне. В глазах Марко горит обещание. Предвкушение. Чего-то, что отдается сладким тянущим чувством внутри тела и отзывается волной жара на коже. Пока еще слабое, едва уловимое и неясное, позже оно обещает вспыхнуть и разгореться до самых звезд. — А мог бы, — у Марко серьезный голос, но в глазах пляшут чертики. Маленькие и пакостливые, которые дразнятся так болезненно. Диссонанс порождает стремление, и Олли думает, что готов и своих чертей отпустить на волю, лишь бы поддерживать в Марко подобное настроение. Чтобы позже оно вылилось во что-то интересное и заманчивое. — Мог бы. Но не буду, — он мило улыбается и все же соскальзывает с Марко. Хлопает напоследок по бедру, а затем выходит из спальни, не оборачиваясь произнося: — И только попробуй вновь завалиться спать, Сааресто! Я за тобой слежу. — Тогда ты узнаешь, что я буду сейчас делать, — хмыкает Марко. — Явно не спать. Олли слегка краснеет от этих слов, но не смотрит. Думает. Настолько ли Марко откровенный и наглый — и ленивый, чтобы лежать и дрочить, пока Олли совсем рядом и нужно просто встать с постели? Мозг рисует увлекательные картины и он слегка трясет головой. Блинчики явно не обрадуются, если он забудет про них в угоду члену Марко. А Марко не обрадуется пустой тарелке. Когда тот все же спускается вниз, на кухню, у Олли готов уже пятый блин. На столе стоят и отдыхают от холодильника шоколадный и ягодный сиропы, и теста осталось совсем немного. Олли хмыкает, наблюдая за Марко краем глаза и качая головой: все же, ленивый. Тот не утруждался натягиванием футболки или майки, и сейчас щеголяет оголенным торсом. Садится за стол, откидывается на спинку стула, вытягивая длинные ноги, и, вертя что-то в пальцах, принимается наблюдать за Олли. Который чуть не сжигает очередной блин от такого психологического прессинга. Взгляд у Марко тяжелый и опускается вниз по телу сотнями камней, целой лавиной, что погребает Олли целиком. Не дает дышать, придавливает к земле и заставляет дрожать руки. Он старательно переводит дыхание, а затем возмущенно оборачивается. Олли уже хочет. А еще он знает, что Марко знает о его желании. В ответ — милая, ничего не значащая улыбка. Слишком хитрая и понимающая, чтобы ее можно было спокойно переносить. — Олли, сгорит что-нибудь. Марко подпирает голову кулаком. Он прекрасно знает, как действует на Олли его взгляд, как сильно он сейчас дразнит любовника, но предпринимать ничего не собирается. Пока. Пусть уровень нетерпения внутри Олли достигнет максимума, а вот потом уже можно будет… Олли фыркает, делает музыку на телефоне громче и больше не желает обращать внимания на провокации. О том, что конкретно можно будет, Марко пока не думает. Слишком лениво. Да и к тому же — ему нравится просто наблюдать. Олли в фартуке, надетом поверх шорт и растянутой футболки, повисшей на нем целым балахоном, стоит у плиты и слишком показательно подтанцовывает какой-то очередной попсе, доносящейся из динамика. Увлекательнейшее зрелище. По кухне плывет аппетитный аромат и Марко чувствует себя счастливым. Хотя нет — почти счастливым. Для показателя в сто процентов не хватает одной маленькой детали… Он подходит ближе и ловит Олли в кольцо рук, плотно прижимаясь вставшим членом тому к ягодицам. Лопатка выпадает из рук незадачливого повара с громким, отчетливым звуком. Олли прекрасно, невероятно отчетливо ощущает твердое и горячее возбуждение Марко сквозь несколько слоев ткани, и от этого внутри дергает слишком ярко и слишком сладко, чтобы можно было держать себя в руках. Он конвульсивно двигается и негромко стонет, затуманенным, поплывшим взглядом смотря на медленно подрумянивающийся блин на сковороде. Олли так отчаянно сильно хочется содрать с Марко брюки и трахнуться с ним прямо здесь, у рабочего стола, на кухне, что пальцы ломает дрожью, и он рвано выдыхает, подаваясь назад, прямо на стоящий член. Трется бедрами, гнется в спине и кусает себя за губу, сдерживая постыдный скулеж. Он ощущает себя каким-то школьником, подростком, одержимым сперматоксикозом. Возбуждение слишком острое, слишком внезапное и слишком жадное, и это просто невозможно, нереально и ненормально, но терпеть — выше его сил. Особенно когда Марко так плотно, сильно и правильно обвивает его руками поперек груди. — Что такое, мой хороший? Ты какой-то напряженный. Чертов Сааресто играется с ним, как кот с мышью, прекрасно зная, что с Олли, и почему он — как натянутая струна. Издевается и изводит, скользит руками по бедрам, поглаживает, перекладывает ладони на ягодицы и еще сильнее тянет на себя, приподнимая, заставляя встать на цыпочки и ощутить все еще ярче. И Олли буквально сносит голову от этого властного жеста, от похоти, что пульсирует в мозгу и члене, от сильных рук, сжимающих и поглаживающих его. Сил ответить что-то едкое, сил на то, чтобы оттолкнуть веселящегося дьявола у него нет, и Олли может только неразборчиво материться себе под нос, молясь богам, чтобы Марко не прекращал… Боги остаются глухи. — Наверно это потому, что тебе жарко, — доверительно шепчет Марко и тянет его шорты вниз вместе с бельем. Сквозняк ощущается особенно остро голой кожей, когда ты буквально наэлектризован от бурлящего внутри желания. Резинка плотно проходится по напряженному, твердому члену, избавляя его наконец от давления ткани, и Олли открыто и жадно стонет, упираясь в столешницу руками и подаваясь тазом назад. Марко разворачивает его, ведет нежно рукой по скуле и щеке, улыбается так ласково, будто это не его пальцы сейчас поглаживают поджавшиеся яйца Олли, а затем быстро избавляет от фартука. Чертов блин уже наверняка сгорел. Но какая, в сущности, разница, ведь Марко не останавливается на достигнутом, и теперь снимает с Олли еще и футболку. Правда на этот раз куда медленнее. Щекочет ребра, поглаживает живот, прощупывает напряженные мышцы, гладит грудь и цепляет пальцами соски. Касается, нежит, упивается каждым миллиметром кожи, и в каждом прикосновении — бесконечность из любви и восхищения. Марко смотрит на него, любуется с мечтательной и довольной улыбкой, и Олли так хорошо, так сильно плевать на все, что он готов забыть о вредности и простить дразнящегося любовника прямо здесь и сейчас. Но Марко не делает ничего из того, о чем без слов, одним взглядом — и стоящим, с влажной головкой членом — умоляет Олли. Стянув футболку, он возвращает фартук на место, одними глазами насмешничая над растерянным любовником. Не отказывает себе в удовольствии еще разок провести руками тому по талии, вновь разворачивает лицом к плите, издевательски оставив небрежно переплетенные завязки болтаться прямо напротив ложбинки между ягодиц, и отходит, наигранно удивленно шепнув напоследок: — Надо же, все-таки сгорел! Олли трясет головой и оторопело смотрит на дымящийся черным блин, отвлеченно думая, что он убьет Марко к чертовой матери. Позже.