Чудовища

Эван Розье считал, что убийство — это искусство, к которому преступно подходить с той халатной расторопностью, что была присуща многим Пожирателям смерти. Беллатрикс игралась с жертвами подобно кошке, вошедшей в охотничий раж; Долохов оставлял после себя кровавые ошмётки, окурки от сигарет и следы грязных подошв; Люциус неохотно, вальяжно бросал одно Убивающее проклятие за другим, демонстрируя, как ему, в самом деле, не хотелось бы испачкать свои аристократические руки. Эвану всё это казалось ребячеством, глупостью, с которой они растрачивали невероятный по своей силе потенциал — власть над жизнью других. С самого детства Эван мыслил иначе, ещё с тех пор, как помнил себя сидящим на бортике ванной и болтающим ногами в воздухе; рядом его мать Майра смывала с рук запёкшуюся кровь, и розоватая вода ручьями текла в слив раковины, ярко выделяясь на белом мраморе. От неё пахло тяжёлыми духами, сигаретами и смертью, а на тонкой руке под гремящими золотыми браслетами чернела Метка. Образ смерти в его голове навсегда остался изящной черноволосой женщиной с голубыми глазами, которая смешивала краски с кровью и рисовала абстрактные картины, утверждая, что так она вдыхает в них жизнь. Беспорядочные мазки всех оттенков красного вились, переливались, висели по всему дому — Эвану нравилось смотреть на них часами. Майра говорила, что если прислушаться, то можно непременно услышать голоса тех, чьей кровью она смешивала краски. Отец смеялся и просил не пугать ребёнка, но Эван никогда этого не боялся: ему нравилось думать, что ему доступно нечто прекрасное, запретное и многим недоступное. Когда Эвану исполнилось семнадцать, он тоже получил доступ к миру, к которому принадлежала вся его семья. И он, дорвавшись наконец до запретного плода, вдруг понял, что здесь найдётся потенциал для всей громады его творческих порывов. На рейды он носил фотоаппарат и снимал всё, за что цеплялся его взгляд. Ядовито-зелёная Метка над крышей дома, безжизненно распростёртая рука в следах свежей крови: всё заслуживало внимания, и Эван очень скоро собрал альбом собственного искусства. Порой он опрометчиво много тратил время на то, чтобы передвинуть труп, уложить его под лучшим ракурсом. Однако больше всего он любил фотографировать своих жертв живыми. Ему нравились женщины: они были красивы, каждая по-своему, даже тогда, когда слёзы отчаяния заливали их лицо. Эван заставлял их вставать возле стен, позировать ему, нацелив им в грудь волшебную палочку, и бесконечно освещал полумрак комнаты вспышками фотокамер. С матерью он отбирал лучшие кадры и тщательно вклеивал в фотоальбом, мечтая однажды, когда Тёмный Лорд захватит власть над Британией, устроить собственную выставку. Эван был уверен, что она возымеет небывалый скандальный успех. Майра тоже была уверена, когда вешала лучшие его снимки рядом со своими картинами и говорила, что он перенял от неё только самое лучшее. Эван гордился и мечтал о Лили Эванс и её огненно-рыжих волосах, способных безусловно украсить его коллекцию. Он видел её с веснушками и заплаканными зелёными глазами на фоне абсолютно белоснежной стены, которая, как он верил, непременно имелась в её доме. Возможно, он убедил бы Тёмного Лорда позволить ему сфотографировать Лили, прижимающей к груди своего мёртвого младенца. Однако Эван погиб незадолго до того, как сумел попросить своего Повелителя снять свой великий шедевр.