Искушение святого Аквариума

Несколько месяцев спустя. Питер. Репетиция. У меня есть только один голос И я хочу спеть все, что я должен спеть Только одно безоружное сердце И оно не может отказаться Не умеет отказаться любить Не может, не хочет /БГ «Мальчик»/ — Стоп-стоп-стоп! — по мановению руки гуру звуки «Города золотого» стихают, некрасиво оборвавшись. — Жень, да почему опять отсебятина? — Не отсебятина, — юноша отпускает гитару свободно висеть на плечевом ремне. — Я так слышу. — Это я понял, — Борис возводит очи горе и разводит руками. — Как обычно… — Что как обычно? — немедленно заводится Женя, исподлобья глядя на солиста и любовника. — Вот что? А?       Краем глаза парнишка успевает заметить, как старательно отводят глаза Шар и дед Василий. Поначалу участники «Аквариума» еще пытались воспитывать нового любимчика БГ, потом плюнули на это дело с Вавилонской башни.       Интеллигентный Суротдинов с преувеличенным интересом проверяет положение ореховых колков скрипки. Второго Бориса, Рубекина, из зоны света софитов в тени не видно, но и он тоже — юноша готов поклясться — сжимает пальцами переносицу породистого носа и отгораживаясь ладонью от некрасивой сцены. Потому что на языке клавишника так и крутится адресованный тезке вопрос: Боря, доколе? Доколе нам тратить время репитиций на твоего красавца приблудного? Но Рубик молчит, потому что масла в этот огонь подливать не нужно, он и без его вмешательства горит так ясно, что хоть пожарных вызывай. — Что и обычно, — саркастически хмыкает Гребень, повторяя прежнюю реплику. — Слышишь ты только себя, Жень. А надо слышать всех. Всех, понимаешь? Как говорят дирижеры симфонических оркестров «Мы с вами в одной музыке». Ты почему игнорируешь замечания? Женя вскидывает голову, его тонкие ноздри трепещут от возмущения: — А что, если это я прав? А все остальные — нет?       Треугольник в дрогнувшей от неожиданности руке перкуссиониста Шара тоненьким звоном замирает точкой под вопросительным знаком Жениной реплики, и этот звук, положий на бессловесное «бляк!» выражает общее направление мыслей всех присутствующих: недоумение, насмешку, раздражение. Сам Борис в ответ на это заявление гитариста тоже ограничивается лишь вскинутыми бровями и усмешкой. — С точки зрения дао вообще может быть что угодно, — кивает он, разглядывая напряженную фигуру Жени. — Но не в текущей реальности. Весь гастрольный тур тому подтверждение.       От обиды Женя не может вымолвить ни слова. Вернее, не только от обиды: ему очень многое хочется сейчас предъявить гуру, но сделать это в присутствии остальных — означает свести конфликт в рок-группе к банальной семейной ссоре. Хотя все и так, наверное, давно догадываются, что музыка — не единственная причина связи его с БГ. Даже не главная!       Бросив инструмент, юноша уходит курить за кулисы. Демонстративно никого с собой не зовет. После первой же затяжки Женя сосредотачивает свое негодование на том, что прожив два месяца в Питере без работы на квартире, снятой Борисом для него — и фактически, финансово сидя на шее солиста — он никем другим кроме постельной принадлежности считаться и не может. Эта мысль заставляет его зажмуриться от мучительного стыда. После третьей затяжки бывшему студенту открывается страшная тайна: БГ с самого начала не собирался брать его в группу! Ну конечно! Просто как мальчика для утех с собой возил. А он-то старался, учил партии… Тьфу!       После пятой затяжки мысли Жени внезапно принимают иное направление. Тело юноши помнит сладость грехопадения, и даже тот факт, что количество репетиций за все время гастрольного тура было меньше, чем число жарких ночей, проведенных с Борисом, вдруг отодвигается на задний план. А на переднем всплывает склонившийся над ним мощный торс солиста, его пьяный от желания взгляд и… экстатические ощущения собственного тела. Как же быстро он подсел на это противоестественное удовольствие! Ох… Раздавливая бычок о ступеньку металлической лестницы, юноша уже готов простить Борису недавнее внушение.       Возвращаясь на сцену, юноша краем уха слышит анекдот, который Дед Василий рассказывает Рубику: — Жила-была ритм-секция, басист с барабанщиком, друзья не разлей вода. И была у них беда — всегда расходились на полтакта, никак не могли попасть друг в друга. Сменили много групп, отовсюду их гнали… Поняли они, что жить не стоит, забрались на крышу высотки и решили покончить, значит, самоубийством. — Слушай, — говорит басист, — давай хоть сейчас, последний раз попадем! Раз, два, три!.. «Шлеп!»… «Шлеп!»       Не принять этот глумливый хохот на свой счет просто невозможно. Грубо запихнув свою гитару в приснопамятный чехол, взбешенный парень спрыгивает со сцены в черноту пустого зала и пересекает его как пловец — море. Хлопает тяжелая створка двери. К черту это все!

***

Питер. Съемная квартира — Ну что ты, Жень… — Борис непривычно нежно обнимает худенькую фигурку юноши, касается губами скулы, все еще пылающей от негодования и обиды. — Хороший мой…       Женя морщится от ласки, пытается отстраниться, но великий БГ не привык слышать отказы и знает управу на своего капризничающего мальчика: зарывается пальцами в каштановые кудри, мягко массирует затылок, обхватывает голову ладонями и целует приоткрывшиеся губы, долго и сладко, проникая языком в глубину рта, мучает губы до тех пор, пока Женя не прикрывает со вздохом глаза и не забрасывает руки на плечи Бориса. Все, мы больше не дуемся и даже отвечаем на поцелуй. Соседство стены оказывается весьма кстати, и Борис прижимает Женю к ней спиной, избавляет от футболки и, придерживая за разведенные в стороны локти, начинает долгое и увлекательное путешествие кончиком языка по обнаженному телу, вылизывая его полностью: от ключичных впадинок до впалого живота, не забывая ни призывно выгнутую шею, ни торчащие бусины сосков, ни узкую чувствительную полоску от солнечного сплетения до пупка. Женя все еще пытается сохранить гордое молчание, поэтому рот его закрыт и вместо стона выходит мычание, но характерное движение тазом невозможно не заметить. Как и натянувшуюся ткань джинсов.       Мальчишка готов, мужчина готов давно, но солисту очень хочется помучить упрямца подольше. И он, стоя на коленях, расстегивает молнию на его джинсах и приспускает их вместе с бельем, высвобождая стоящий член. Обводит подушечкой самого мягкого из пальцев — большого — вокруг головки, размазывает выступившие капельки смазки и ловко перехватывает тянущиеся к его собственной голове руки Жени, фиксируя их на стене.       Смотрит снизу вверх в мутные от желания карие глаза и жарко проводит языком черту от основания члена до отверстия на головке, щекочет уздечку, но сразу отстраняется, едва лишь мальчишка подается бедрами вперед. Добившись, чтобы тот стоял смирно, продолжает ублажать, вылизывать млеющего и стонущего своего мальчика, до тех пор, пока у того не начинают дрожать и подгибаться колени. И как бы ни хотелось сейчас жестко отодрать скандалиста, но нет-нет, все должно быть иначе. Лубрикант в кармане уже давно не только нагрелся, а даже, наверное, раскалился от градуса собственного желания Бориса. Теплый гель обволакивает пальцы, ласкающие мальчишку меж ягодиц, мужчина выпрямляется во весь рост и снова завладевает юными губами, дразня и покусывая их. Джинсы падают на пол, Женя нетерпеливо перешагивает их и пинком отбрасывает подальше. Руки парня тоже, наконец-то, свободны, и он, весь скользкий и мокрый от лубриканта, ублажаемый умелыми пальцами сразу с двух сторон, судорожно дергает молнию на брюках Бориса, помогая тому раздеться поскорее. — Стоя хочу… — шепчет мужчина в поцелуй, мальчишка согласно стонет и, гибко прогнувшись в пояснице, прижимается пахом к члену любовника. Больше затягивать прелюдию решительно невозможно, и Борис ловко подхватывает Женю за ягодицы, забрасывая его ноги себе на талию. Входит медленно, но без остановок. Наслаждается жаркой и тугой глубиной. Любуется тем, как меняется выражение лица юноши, как вспыхивает на скулах яркий румянец. Держать худощавое тело на весу совсем нетрудно, да и часть нагрузки принимает на себя стена, к которой прижаты остро торчащие крылья Жениных лопаток. — Не больно? — Борис сегодня сама нежность и внимательность. — Жень? — Еще… — мальчик шепчет с придыханием и закатывает глаза, исступленно гладя плечи и спину любовника. — Я хочу дальше. — А меня? Меня хочешь? — обладая абсолютной властью над упрямцем, так сложно удержаться от невинных издевательств. Удерживая вес одной рукой, солист кладет вторую на член Жени, касаясь мучительно-невесомо. — Дааа… — умоляющий шепот. — Как ты меня хочешь, скажи. Скажи… — Борис чуть толкается вперед, чуть сильнее сжимает ствол, гладит головку. — Голос твой хочу слышать. — Хочу. Сладко. Долго. Глубокоо… — связная речь юноши теряется в отчаянном скулеже, потому что он, наконец, получает то, что хотел: мощные, глубокие толчки, практически размазывающие его тушку по стене, толчки, от которых в глубине вспыхивает наслаждение — такое же болезненно-яркое, как сны наркомана.       Одно удовольствие видеть, как порхают темные ресницы над полуобморочной чернотой расширенных зрачков! Губы закушены: это маленькая месть Борису, для которого слышать голос любовника — настоящий фетиш. Только и с этим капризом разобраться несложно — сильно вжав его в стенку, мужчина замирает и накрывает мягкие грешные губы своими, сменив напор на нежность, одновременно лаская рукой член парня. И вскоре сцеловывает с искусанных губ рвущийся крик, такой долгожданный и потому ценный. А насладившись звучанием и дрожью тела, сжимающегося в судорогах сладкой муки, наконец, дает волю своему природному темпераменту и с рычанием вбивается в мальчишку, совершенно не щадя его, оставляя синяки от пальцев на ягодицах, впечатывая лопатками в стену, и, наконец, заходясь в утробном «бляяять!» на пике наслаждения, наполняя любовника раскаленным семенем.       Силы оставляют солиста, и он едва успевает опустить сползающего по стене Женю на пол, как и сам валится следом на ворох одежды, тяжело дыша и все еще с эрекцией. — Все-таки в сексе после ссоры что-то есть… Острота… яркость картинки. — Мечтательно подводит он итог, откидываясь к стене и закрывая глаза. — Только… что-то ссоры стали часто происходить… — еле ворочая языком бурчит Женя.