Fallen in the dark

      Наше время.       Блумингтон, штат Иллинойс.       Примерно середина весны..       Трель телефона на тумбе вплетается в мой сон неожиданным жутким сценарием, где безглазый шарманщик крутит, хохоча, ручку шарманки, и оттуда раз за разом доносится одна и та же мелодия, становясь из стандартной, коих тысячи из каждого кармана, в причудливо инфернальную, жуткую, выбивающую пот из кожи, заставляющую силком вытаскивать себя из лап сна, словно кошка, которая неминуемо спускается по насыпи песка, в невыносимо холодную воду, ненавидимую всей душой.       До этого сон был может и бредовый, но в целом — мирный. А тут, я открываю глаза, хватая ртом воздух, и некоторое время не могу понять, почему я проснулась, а звук остался. Кошмары меня мучают слишком часто, и столь же часто, я вырываюсь из липкого ужаса, где было много крови, жёлтые глаза, белая шерсть и улыбка на бледном обескровленном лице.Улыбка, за которую пять лет назад, я могла бы и убить, прости Господи, меня грешную.       А теперь — только жуткая сокрушающая боль, которая живет где-то в солнечном сплетении, и периодически гостит в кишках, крутя их и вызывая тошноту.       От таких кошмаров, я просыпаюсь с жутким криком. Наверное, потому, что это мучительно, каждый раз переживать такое.Потому, что четыре года назад, это было моей реальностью. Мой персональный ад на земле       Лёжа на кровати, глядя в фигово прокрашенный потолок дешевого мотеля, я наконец понимаю, что источник звука вполне реален, беру в руку надрывающийся мобильник, и смотрю на экран.       Кому пришло в голову звонить мне, в такую рань?       Звонивший слишком хорошо известен, а ещё звонил он, очень и очень редко.       Точнее — почти никогда за последние четыре года, и я не была уверена до этой минуты, что он вообще жив, после событий проложивших между нами огромную пропасть.       Ещё пару лет назад, я бы не захотела его слышать.       Год назад, я успокоилась.       Сейчас, он позвонил, и чудом было то, что не поменял номер. В противном случае — я бы сбросила звонок, и досыпала бы дальше. Пять часов утра было не то время, когда я способна на общение с кем-либо. Но, тут другой случай.       — Да? — Я прикладываю телефон к уху, принимая вертикальное положение, и пальцами растирая глаза, в которые словно песка насыпали, по горсти в каждый.       Каждый глаз — маленькая пустыня, с песчинками, доставляющими муки. Я легла спать пару часов назад, привычно мучаясь бессонницей, и чрезвычайно тяжёлыми мыслями, которые сопровождали мое одиночество, и неизменно приходили после полуночи, заставляя меня крутиться в кровати как собака, которая не может найти удобное место, пялясь в темноту, нарушаемую только светом фар, проезжающих по дороге внизу машин.       — Астор? — я слышу хриплый голос, который я не слышала уже много лет. Он неожиданно задевает те струны моей души, которые я считала давно утерянными, которые я методично старалась утопить в пьянках и периодически беспорядочных связях, от раза к разу выбирая того, кто был бы хоть немного похож на него, на того, кто тогда умер от клыков обезумевшего волка       За способность оборачиваться, когда я хочу, я потеряю лицо.       Тебя предупреждали, рома. Идиот. Гаджо.       Неверие, переживание, немного дружеской ностальгической нежности и трепета от ожидания того, что мне скажут — этот коктейль перекатывался на языке оставляя химическое послевкусие.       — Глупый вопрос — хрипло отвечаю — если ты звонишь на номер с целю услышать определенного человека. Или ты перепутал номер и теперь удивлён, Питер?       Пауза, прерывающаяся только хриплым, тяжелым дыханием на другом конце трубки.       — Он жив — наконец говорит мне мой собеседник, словно делая над собой титаническое усилие. Словно эти два слова весили как многотонный грузовик, который нужно поднять своими силами.       Пальцы немеют, адреналин бросился в кровь, отвоевывая себе там место, сердце застучало как бешеное где-то в горле, рискуя выпасть наружу.       Я почти увидела, как кусок мяса судорожно бьется на полу, а я не знаю, как вернуть его обратно.       Почти смешно и немного жутко.       — Кто? — глупо спрашиваю, хотя догадываюсь. Догадываюсь и не верю.       Я видела его…       Я отгоняю непрошеные воспоминания, резко мотнув головой и сосредотачиваясь на моем собеседнике. То, что он говорил было важнее того, что приносило мне боль неизменно все это время.       — Роман — терпеливо отвечает Питер, пуская в голос достаточно раздражения — ты где?       Я невесело улыбаюсь. В душе было тяжело, я не верила словам обезумевшего оборотня. Быть может, он говорил это, чтобы выманить меня и тоже убить. Закончить наконец то, что он начал тогда давно. Но я не чувствовала перед ним вины. И такой жёсткий способ выманить меня…       — Я сейчас в Иллинойсе — отвечаю я наконец, решаясь раскрыться. Надежда на то, что все не так мрачно, зреет где-то внутри, расцветая, засаживая уже давно пустой сад моей души зёрнами надежды. — ты уверен, что это не плод твоей фантазии, Питер?       — Это слишком достоверная фантазия — на другом конце трубки пауза — фантазии не пахнут.       Аргумент.       — Астор, ты одна там?       — Я уже пару лет ни с кем не вижусь, Питер. Кроме людей, но им со мной тоже не слишком комфортно — неожиданно откровенно говорю я.       И понимаю, что соскучилась. Не смотря на то что, он сделал, тем более повод простить был, самый что ни на есть.       Последняя ниточка в относительно беззаботный когда-то мир.       — Ты сможешь приехать в Пенсильванию? — спрашивает он меня — я на мели, и до Иллинойса точно не доберусь. И захвати с собой своих старых друзей. Я шкурой чую, что это все по их части.       — Не вопрос — вздыхаю я, наконец поднимаясь — будь на связи, я приеду.       Но, точно не одна. Нет, Питер. Я тебе не доверяю, прости. Хоть и очень рада тебя слышать вопреки всему.       Гаджо. Цыган. Ублюдок, который доставил мне столько боли       Я тебя простила. Почти. Дай мне время.              И, начинаю собираться. Параллельно вспоминая. В очередной раз.       Воспоминания о том времени, когда мы были дружны — я берегу, как самую большую драгоценность. Как и воспоминание о Романе Годфри, которого я считала безнадежно мертвым вот уже долгие четыре года.       За два года рядом с ним, я чувствовала себя соразмерно статусу изгнанника.       Достаточно порочная, достаточно беспринципная.       Все в достатке.       А сейчас — бледная тень. Гаджо, как говорят цыгане.       Изгнанная по решению стаи.       Всего лишь тень.       Один телефонный звонок.       На том конце трубки тоже хриплый ото сна голос, я такая тоже была минут двадцать назад.       — Да?       — Привет. Ты в ближайшие дни занят? — спрашиваю я, параллельно кидая в спортивную сумку пару футболок, комплект нижнего белья, запасные джинсы.       — Пока вроде нет — голос становится более собранным — что-то случилось?       В сумку полетел глок и пара ножей. Надеюсь, меня довезут на машине. В аэропорту я не очень хочу объяснять содержимое моей сумки. Хотя разрешение на оружие у меня было — нынешняя работа обязывала.       — Ага — отвечаю я, покрутившись на месте, думая, что ещё мне может пригодиться. — случилось. Мне нужно в Пенсильванию, там похоже восстание из мертвых активно намечается. Ни в жизнь не догадаешься, кто мне позвонил только что.       Куртка. Нужно взять куртку.       На улице было тепло, но на всякий случай бы точно не помешало.       — Пенсильвания… — задумчиво говорит мой собеседник, его голос как густой шоколад. Никогда не устаю думать, какой он тягучий, а потом он стал собранным — он же с катушек слетел?       Я морщусь, застегиваю сумку и сажусь обратно на разобранную кровать, на которой словно битва ночью происходила. Я сплю очень беспокойно в последнее время.       — Именно поэтому, я звоню тебе. Я не хочу ехать одна — сознаюсь я, в своём страхе.       Кому, если не ему?       — Несмотря ни на что, я ценю свою жизнь. Да и сказано было, что там делишки по вашей части — я против воли хмыкаю, скорее всего на меня так действует шок — короче ты в деле?       Тяжелый вздох был мне ответом       — Я сейчас растолкаю Дина — наконец отвечает мне — надеюсь он не пошлёт меня далеко и надолго.       — За ним должок — напоминаю я, до последнего не желая прибегать к таким мерам, но чувствуя неотвратимость. Без этих двоих я не справлюсь, — который я берегла пять лет. Так что я жду тебя, Сэм.       — Я перезвоню — обещает мужчина, и кладет трубку.       Телефон противно пищит, принимая смс. От Питера.       Через пару дней он будет там, где все началось и вроде закончилось. В Хэмлок-Гроув.       2012 год. середина августа.       Где-то на подъезде к Хэмлок-Гроув.              Месяц выдался хорошим на погоду, но не на новости. Пару дней назад, казалось, в Детройте ещё не скоро наступит осень — на улице было стабильно тепло, люди радовались тому, что лето продолжается, то тут, то там — бегали ребятишки, играя в мяч, резинку и другие вещи, причитающиеся детям.       Только в моей жизни было тогда не совсем все в порядке. Наверное, так и должно было сложится — у нас говорят, что все что не делается — к лучшему. это очень сомнительное утешение, когда вся твоя жизнь летит под откос, как поезд потерявший не только управление, но и машиниста       Возможно. Только не когда над тобой нависает меч неизвестной предопределённости, а машина несётся вперёд, в место, в котором тебе предстоит провести от года, до десятка лет.       При разных раскладах.       Деревья проносятся перед глазами сплошной зеленой массой, сливаясь воедино пока машина несётся к моему новому дому. Меня уже немного укачивает от долгой езды, ехать всего четыре часа, которые сейчас растягиваются в вечность. Я сижу внутри, на заднем сидении, и стараюсь не думать о причинах того, почему я должна жить в этой богом забытой дыре, пока не примут решения по моему вопросу. Год — точно, а дальше видно будет.       Это меня удручает. Ходить в местную школу, общаться с людьми, которые живут тут. Никакого комфорта и огней Таймс-Сквер в ближайшее время точно не ожидается. От Хэмлок-Гроув штат Пенсильвания до Нью-Йорка было явно дальше чем из Детройта.       -Эй, мисс унылость — с переднего сидения оглядывается Питер, обращая ко мне свое лицо — хватит себя сжирать. В Хэмлок-Гроув все не так плохо, как тебе кажется.       Он хорош собой, некой экзотической красотой, которую дала смесь цыганской и испанской крови, вызолотив его кожу, дав светлые глаза и темные курчавые волосы на голове. Я оцениваю его внешность, но каждый раз я не могу к нему относится хоть сколько-нибудь нормально, потому что он — это будущая я. Изгнанник, который никому в общине не нужен. Отщепенец. Гаджо.       И тем ненавистнее то, что моей мамы со мной не будет, если мне предпишут изгнание. Ни матери, ни отца, никого.       Они знали куда меня отправить, чтобы я успела привыкнуть к этим людям и было в будущем не так одиноко.       Только я буду смотреть на их счастливую семью, и завидовать.       Я корчу лицо, поднимаю глаза и сталкиваюсь в зеркале заднего вида с глазами его матери.       Привычные к перемещениям из-за своего статуса. Не только национального, но и.… наложенного на них одним из родственников. Что я тут забыла? Практически образцовая американка из хорошей семьи.       Если бы не одно, но.       — Отвали от меня — резко отвечаю я, не без удовольствия видя, как обиженно вытягивается лицо парня — иначе я подправлю тебе лицо.       Я не хочу грубить. Почти не хочу, но проще так, винить окружающих в своих бедах, вместо того, чтобы признать, что сам в них виноват.       Нужно быть сдержанней. Только и всего. Совершенно простая аксиома.       — Угрожать своим стало проще, пока тебя не пристрелили как бешеное животное, правда? — отзывается с водительского сидения его мать, встревая в наш диалог. В ее голосе слышится жесткая властность, и я смешиваюсь от выпада, забиваюсь глубже внутрь своей толстовки, натягивая рукава на запястья и кисти, пряча лицо в отвороты.       Меня щелкнули по носу, обидно, но я почти уже смирилась, что вместо своей интеллигентной семьи, я буду жить с ними       Но я не понимала, что моя тихая спокойная сдержанная Мама нашла в этой женщине. Что связало ее в жизни с цыганами настолько, что она доверила им свою единственную непутевую дочь?       — Твоя мама оказала мне огромное доверие — словно читая мои мысли говорит эта женщина — и я собираюсь его оправдать, что бы мне это не стоило. И в моем присутствии я хочу, чтобы ты была вежливой. Понятно, юная леди? Я уполномочена применять воспитательные меры, если ситуация выйдет из-под контроля, и ты совсем отобьёшься от рук.       — Я поняла вас, мэм — тихо отвечаю я, просто чтобы она заткнулась.я не хочу слышать от неё нравоучений. Будем до конца честны, я вообще не хочу ее слышать и видеть.       Снова поймала взгляд в зеркале заднего вида, женщина кивнула и вернулась к дороге. Короткая перепалка в машине закончилась, не успев начаться.       Я перевожу взгляд обратно на окно рядом, глядя на деревья, дома, машины, которые проносятся рядом. Я не хочу ничего, только спать.       И, на короткое время, засыпаю.       — Милая, будь аккуратнее — мамины глаза, цвета осенней листвы, которые я по ее заверению унаследовала от неё, смотрят на меня с тревогой и заботой.       — Да мам — тоскливо отвечаю я, и пережив глухую боль от расставания, когда ее тонкие пальцы забираются в копну моих рыжих как пламя волос и притягивают меня ближе, прижимая к груди.       Ирландская кровь моих родителей наградила меня огненно-рыжей шевелюрой, кудрявых и длинных волос иногда было так много, что я каждый раз хотела постричься практически на лысо, но мне не позволяли.       А ещё у меня были желтые глаза, оттенка, который не встречается у людей, но бывает у хищных птиц, белая кожа практически не переносятся солнечных лучей и какая-то почти болезненная худоба. Отец шутил, что я, наверное, подменыш, но глядя на них с мамой, я понимала, что нет. Оба были рыжими, кудрявыми и желтоглазыми, что наводило на мысль о близродственном смешении, но я знала, что это не так. Пахли они совершенно по-разному. Аномалия отдельно взятой семьи. Но, меня неизменно принимали за младшую сестру, племянницу — но никак не за дочь этих двух людей. А когда узнавали, что это мои родители, я видела во взглядах людей насторожённость, осуждение, сочувствие, негодование.       Люди всегда близко к сердцу принимают то, чего постичь не в состоянии.       Зато проступок того, кто не вписывается в общепринятые стандарты осуждается даже у нелюдей и может иметь весьма плачевные последствия.       Как это случилось со мной.       Ко всем этим странностям добавлялось то, что я была оборотнем и я курила. Обычно мы не заводили дурных привычек, от запаха табака большинство воротило — слишком было резким.       Но, каждый раз переживая боль оборота я понимала, что курение это самое меньшее из зол, по сравнению с ощущением, когда ломаются твои кости, изменяясь, выпадают глаза, и новая суть вылезает из кровавых ошмётков твоей телесной оболочки.       — Руманчеки хорошие люди — тихо говорит мне мама, отстраняясь, и заглядывая в глаза.       Я невольно морщусь, чем вызываю недовольную складку между ее бровей.       — Мама, они цыгане — говорю я трагическим шепотом, вкладывая в это все своё отношение к этой этнической группе людей.       — А мы рыжие желтоглазые ирландцы — хмыкает Мама и тянет меня за выбившуюся прядь волос — и я бьюсь об заклад, что в компании двух цыган и тебя, больше внимания достанется именно тебе.       Я закатила глаза, не желая признавать ее правоту.       — Я не понимаю, мама…       Она отстраняет меня, прерывисто целуя в лоб       — Когда-нибудь, если сама не поймёшь, мы с тобой поговорим. А сейчас — езжай. Мы слишком вас задержали — сказала она, разворачивая меня к себе спиной и подталкивая к машине. — и не забывай самую главную мою просьбу. И жди, мы решим вопрос. Я почти прожала Совет.       Я кивнула, и побрела к машине.       Мама, напутствуя меня попросила всего о четырех вещах, три из которых недоумения не вызывали, в отличие от четвертой, которая мне была пояснена тут же.       Не злоупотреблять травкой       Предохраняться       Слушаться Руманчиков       Не приближаться к Годфри.       — Что такое Годфри, мама? — я поднимаю бровь, глядя на родительницу. Она вздыхает, сжимает в жесте поддержки которая ей нужна, руку отца, лежащую у нее на колене, получает его одобрительный с некоторой заминкой кивок и объясняет:       — Годфри, это упыри. Очень могущественные упыри.       На этом, в общем-то, вопросы были исчерпаны.       Лучше не придумаешь. Как в этих современных мыльных фильмах. Я еду в город, где есть оборотни и упыри. Великолепненько. Год будет насыщенным.       — И как ты себе это представляешь? — интересуюсь я, сцепляя руки в замок — как мне держаться подальше от них, если мы будем жить в одном городе?       Мать посылает мне один из своих очень недовольных взглядов, которые матери посылают своим дочерям по-твоему миру, в тот момент, когда дочь просто должна слушаться, а не задавать вопросы. И отвечает:       — Я не говорю, что тебе нужно переходить на другую сторону улицы при виде них, хотя в моем понимании это было бы достаточной предосторожностью. Я просто хочу, чтобы ты не имела с ними никаких общих дел. Насколько я помню, один точно должен сейчас учиться в старшем классе школы. Держись от него подальше.       — Окей, мам — устало сдаюсь я. Моя мама была упорной и непробиваемой во всем, что касается моей безопасности.       Пару раз за дорогу я засыпала и вновь просыпалась, пока наконец меня за плечо не потряс Питер.       — Проснись и пой — хрипло сказал он, убирая руки тут же, как мои глаза открылись — мы приехали.       Я вылезла из машины, разминая затекшие ноги.       Лучше бы я поехала поездом или самолетом              Вокруг ещё царило лето, хотя деревья готовились подернуться желтизной. Пахло прелой землёй и чистотой, недостижимой в мегаполисе. Резкий контраст с тем, из чего я приехала. Город пах железом, бетоном, бомжами и вечной спешкой в гонке урвать кусок пожирнее.       Начало занятий должно было быть через две недели — достаточное время чтобы более-менее смириться и привыкнуть.       И, вдоволь тут нагуляться.       Мы стоим напротив старой покосившейся калитки и щербатой лестницы, ведущей вниз к длинному приземистому трейлеру, который раньше был домом на колёсах, но так давно — что его колеса уже без шин вросли фактически в землю, оплетённые сорняками и придавленные перегноем.       Тут было бы очень мило, если бы не ощущение нищеты и запущенности.       — Совсем не ваш милый пряничный домик? — интересуется Руманчек, панибратски хлопая меня по плечу.       Ох, он очень любит прикосновения. Его тактильность меня безмерно раздражает.       И даже не потому что я не люблю, когда меня трогают — с этим было все впорядке.       А некая непонятно откуда взявшаяся гадливость. Словно от прикосновения парня мне могла передаться некая зараза.       Это я себе объяснила тем, что мало того, что они цыгане, так ещё и изгои.       Скоро, если мама не решит вопрос, я тоже стану такой же.       А если не решит — то я попаду в природный цикл, где мои микроорганизмысделают почву более насыщенной.       Я невесело хмыкаю       Хочешь, не хочешь — нужно привыкнуть. Хотя бы попробовать.       Питер подхватывает первую коробку с вещами. Мускулы на руках напрягаются, показывая, что парень не слабак, как, казалось бы. За всеми куртками не по размеру, джинсами с конвейера скрывается хорошая физическая сила.       Я бы могла им заинтересоваться.       Могла бы. Если бы не мера отвращения, отмеренная мне щедрой ложкой. Когда-нибудь я смогу, наверное, относиться к нему лучше и проще, но точно не сегодня, не завтра, не в ближайшую неделю.       Я просто не готова.       Даже глядя, как он бодро понёс ее вниз, пока его мама вытаскивает сумки и пакеты из багажника. Наконец она передаёт мне чемодан с моими скудными вещами, который я подхватываю и несу вниз, видя, как младший Руманчек скрывается за поворотом.       Лестница достаточно крутая и старая, чтобы я спускалась по ней с неким опасением навернуться и переломать себе несколько костей, но слава богу я достигла земли без приключений.нужно молиться кому-то, не иначе.       Во дворе валялись старые пустые пивные бутылки, какой-то хлам и место были больше похоже на обиталище, человека которого не очень волновал быт, уют и порядок. Пахло тут соответствующе — запустением, бедностью.       Немного безумием.       Чуть впереди виднелся пруд, заросший тиной и ряской, и непонятно с первого взгляда, он природного или искусственного происхождения.       Я ставлю чемодан, прислоняя его к крыльцу, достаю из заднего кармана помявшуюся пачку сигарет, выкидываю парочку не переживших дорогу и с наслаждением затягиваюсь, чувствуя, как дым заволакивает лёгкие и даёт головокружение, неизменное после долгого перерыва. За всю дорогу я так и не отважилась опустить окно в машине, не смотря на то, что Питер периодически дымил. зато теперь давала себе волю.       Питер вышел из дома, посмотрел на меня с лёгким недовольством, подхватил мой чемодан и внёс его в дом.       — Твоя комната дальняя — коротко говорит он, а мне ничего не остаётся, кроме как кивнуть.       Местечко меня одновременно и удручало, и умиротворяло. Вокруг был лес, девственная природа и тишина. Но я настолько уже привыкла к шуму мегаполиса, что тишина, нарушаемая чириканьем птиц, казалась мне почти оглушающей.       Мимо проходит его мама, мельком глядя на сигарету в пальцах, но ничего не сказав и неся свою порцию вещей в дом.       Питер снова возникает возле меня. Я его слышала, чуяла, но предпочитала не замечать.       Пока — он гребаная фея, которая возникает из ниоткуда и желательно исчезает в никуда.       — Я в город, на разведку и за пивом. Тебе что-нибудь захватить? — Тем не менее, спрашивает он. Если он так же тщательно сканирует меня на чувства, как я его, то должен чувствовать степень душащих меня чувств, в том числе к нему.       Но пытается ведь, подружиться.       Поразительный тип.       Я хочу вновь сказать, чтобы он отвял, но вместо этого киваю, рассудив тут же, что человек, который хочет оказать тебе услугу, намного лучше, чем мрачный молчаливый сосед.       — Возьми мне тоже пару бутылок — говорю я, прикидывая планы на первый унылый вечер — и пачку сигарет.       — Может сразу блок? — интересуется парень, насмешливо глядя на меня глазами, из-под упавшей на глаза темной пряди вьющихся темных волос       Хорош. Нет, не шучу. Есть в нем нечто экзотичное.       — Можно блок — пожимаю я плечами — если тебе будет так удобнее. Спасибо — я иду мимо, и захожу в свой на ближайшее время дом.       Внутри было чуть лучше, чем снаружи, если бы не бьющий в нос аромат затхлости давно брошенного помещения.       В углу я сразу вижу Линду, которая колдует над алтарем с индийским божком.       За время пути я успела принюхаться к запаху Питера, но местный запах, впитавший в себя давно живущего тут оборотня, не самого слабого, отчасти безумного, заставляет волоски на шее встать дыбом.       Я сжимаю кулаки, впитывая этот запах, стараясь к нему привыкнуть.не подавлять меня зря. Альфы который тут жил больше нет и не будет. К этому нужно привыкнуть.       — Это может выбивать из колеи, человека, который никогда не сталкивался с Винсом — тихо сказала женщина, вставая рядом со мной — ты привыкнешь.       — Надеюсь — бурчу я — я в комнату.       Я была поражающе невежливой, но для подростка это, наверное, должно быть нормально.       Хотя мама всегда внушала мне, что поддаваться действию гормонов если не последнее, то очень расхолаживающее дело.       Комната выглядит побитой жизнью, нежилой и крайне забытой. Тут явно давно никого не было, и я чувствую себя крайне неудачно, садясь на край отсыревшей кровати, глядя на серую от пыли паутину по углам, в которой тоже уже никто давно не жил.       Даже пауки ушли из этого дома.       Я не хочу ложится на эту кровать, но сидеть тут и пялится в стену, кажется идеей ещё более идиотской чем переезд в Хэмлок-Гроув и дружба с Питером Руманчиком.       Поэтому, я некоторое время помявшись, убираю матрас к стене чтобы он успел просохнуть хоть немного. Если завтра не будет дождя — я вытащу его на улицу, пусть сохнет под солнцем. Ночь, на фанере которая была дном кровати я как-нибудь перетерплю. Не сахарная.       Или пойду отдыхать, посмотрю, что есть из злачных заведений. Поддельное удостоверение на то что мне двадцать один у меня есть, дело за малым.       Я скидываю вонючий матрас на пол и потом чтобы не мешал в и без того узкой комнате ставлю его к стене боком. Пробираюсь к сумке, заглядываю внутрь и понимаю, что единственный комплект постельного белья, который я сюда привезла — чёрный, с белыми китайскими иероглифами я просто не хочу туда класть.       На кровать я ложусь прямо в одежде, подложив вместо подушки под голову свернутое пальто, которое я прихватила на случай холодов, и после непродолжительного созерцания желтого потолка из дешевого пластика, наконец уплываю в сон.              Просыпаюсь я уже затемно, от того, что рука на которой сейчас лежала моя голова чувствуется чем-то противоестественным и чужеродным. Это настолько отвратительное чувство, что я со стоном начинаю разминать конечность.       Поспала я славно, явно обеспечив себе бессонную ночь, что мне было определенно на руку. Желание свалить было настолько острым, что я серьёзно рассматриваю идею уйти через узкое длинное окно, подпертое сейчас металлической трубкой, на которой пластами висела слезающая краска.              Все ерунда. Это не на долго.       Я тру лицо, сгоняя остатки сонливости, противными пальцами лезущие в голову и уговаривающие поспать ещё немного на этой дивной пыточной ложе, от которой, кстати несло отсыревшим деревом.       Съешь ещё этих мягких французских булочек, да выпей чаю       Хотелось истерически хохотать каждый раз, над бредом, который лез в голову сразу после пробуждения.       Через тонкие стены я слышу бурчание телевизора и тихий разговор на два голоса там, где я определенно точно буду лишней.       Ну что, посмотрим, как сильно я могу дергать за нервы Линду Руманчек.       Я криво усмехаюсь, пятерней привожу в божеский вид гнездо тугих медных кудряшек до лопаток, которое растёт у меня на голове и по жуткому недоразумению именуется волосами, затем подхватываю куртку и с неким неудобством все же перелезая через окно, оказываюсь на улице.              Недавно прошёл дождь, и вокруг пахнет свежо и чисто. Дождь каждый раз смывает все то, что тут напоминает о прежних жильцах, но, когда земля высыхает она с упорством вдовы верной своему почившему мужу расставляет все на свои места.       Я накидываю куртку на плечи, и не особо таясь обхожу дом, и поднимаюсь по лестнице к дороге.       Дорога не самая популярная, машин нет, фонарей тоже, и я пешком иду в сторону города около часа, пока единственная машина не проносится мимо, освещая меня фарами. Кто там был — не останавливается. Одинокая рыжая девушка на обочине абсолютно не интересна. Поэтому, я продолжаю свой путь, с интересом принюхиваясь и складывая запахи в копилочку того, к чему я должна привыкнуть.              Хэмлок-Гроув очень маленький город, это я понимаю в тот момент, когда нахожу первый бар, работающий по ночам, и он полупустой. За стойкой протирает поверхность хмурый грузный мужчина, у которого брови поседели раньше, чем волосы на голове. Очень странный контраст, с учетом того, что я уверена, что шевелюру он точно не красит.       Там есть немного седых волос, но так мало, что они кажутся слегка припорошенными пылью.       — Односолодовый виски — говорю я, садясь за стойку.       Меня оглядывают логичным взглядом полным сомнений, и я, не дожидаясь просьбы достаю поддельное удостоверение.       Бармен вглядывается в документы, такое ощущение что он пытается узнать там историю моей жизни, или пластиковая карточка заорёт что это подделка.       Но, это невозможно. Так как удостоверение я достала за огромные деньги, через знакомого в Общине. Оборотням иногда требовались такие штуки, так как мы иногда участвовали в обязательных вещах, не подразумевающих присутствие несовершеннолетних.       Поэтому, недовольно пробурчав что-то под нос бармен возвращает мне мои Документы и наливает в стакан янтарной жидкости из бутылки с криво наклеенной этикеткой. Надеюсь, я не пожалею.       Я делаю глоток, и оглядываю посетителей бара, которые собрались тут вместе со мной.       На меня, благо, не обращают внимания. Публика тут разномастная.       Вот за дальним столом сидит пара. Мужчина и женщина на чьих лицах лежит печать явно не самого здорового образа жизни и тихо ругаются.       Мужчина что-то выговаривает своей спутнице сопровождаясь каждую фразу ударом кружки об стол. Женщина, скрестив руки на груди, резко ему выговаривает в перерывах. Перед ней стоит наполовину пустая кружка, и она уже давно к ней не прикасалась. У обоих жуткие проблемы с организмом из-за долгого злоупотребления наркотиками и дешевым пойлом, и сейчас — они влезли в огромные долги и если ничего не придумают, то скоро останутся на улице.       Справа от меня сидел уже немолодой мужчина, в хорошем костюме. Он смотрит в ряд бутылок, но явно его не видит. Перед ним стоит пепельница с окурками, он курит уже пятую сигарету за час. Его дочь беременная неизвестно от кого, и он сейчас не очень понимает, что с этим делать и где искать урода, который обесчестил его ангелочка.       Слева — по телефону разговаривает мужчина в форме полицейского. Его голос то взлетает вверх, звеня от возмущения, то практически падает до шепота. Между глаз залегла напряженная складка, он очень нервничает — его жена, после девяти лет совместной жизни хочет забрать детей и уехать к родителям.       Я вздыхаю, и заканчиваю осмотр. Тут ещё есть люди, но у всех проблемы и ничего светлого. Дальше слушать и нюхать смысла нет.       Я кидаю на стойку десять долларов — по моему мнению слишком высокая цена за пойло, которым они торгуют, и выхожу обратно на улицу, в свежесть, тишину, запах мокрого асфальта и бензина.       Я хочу снять гнетущее ощущение безысходности, которое налипло на меня после посещения бара, но к сожалению, сегодня только вторник, начало недели, и вряд ли где-то работает даже самый захудалый клуб с музыкой и бессмысленным дерганьем под музыку.       Я глубже засовываю руки в карманы куртки и мнусь на месте, решаясь куда пойти дальше.       Мимо проезжают машины, их мало, и я все больше проникаюсь ощущением полупустого полумертвого города, пока одна из них не сдаёт назад, подъезжая ко мне.       Я курю, и подбираюсь, ожидая что сейчас буду давать отпор тому, кто ищет лёгких отношений на ночь.       Только не тут.       Увольте.       Машина старая и не слишком дешевая. Верх наводит мысль на то, что он откидывается.       Окно опускается, и со стороны водительского сидения на меня снизу-вверх смотрят глаза, цвета вечернего леса.       — Привет — парень молодой, наверное, мой ровесник — сигареты не будет?       Я достаю пачку и протягиваю ему, внутренне радуясь, что скорее всего меня не снимут. Такие мной не интересуются.       Парень очень красив. Просто божественно красив. Темные волосы, тонкое аристократическое лицо, пухлые капризные губы и зеленые глаза, обведённые темными кругами. Он явно мало спит, много пьёт и употребляет Кокаин, если его можно достать в этой дыре.       Пальцы длинные, тонкие, невероятно изящные для мужчины. Наверное, его все детство сажали за пианино. Аристократики любят такое.       И есть большая вероятность, что именно его замок видно от нашей калитки.       — Ты проездом? — спрашивает он, прикуривая и возвращая мне пачку.       Морщится       — Ну и говно же ты куришь — говорит он.       Я недовольно поджимаю губы       — Не нравится, не травись — бросаю я, и отхожу от машины. Настроение стремительно портится. Я курю не самые плохие сигареты. Просто кто-то слишком избалован и высокомерен.       — Эй — кричит он — Да брось ты. Я шучу- я оборачиваюсь, чувствуя легкое раздражение. — поехали развлекаться?       В этот момент в моем кармане звенит телефон. Я достаю его, и вижу имя Питера. Нажимаю на отбой поколебавшись секунду, и не отвечая ничего незнакомцу двигаюсь вперёд.       Просто погуляю. Может сверну в лес, сократить дорогу, но вот с элитой Хэмлок-Гроув я пока сталкиваться определенно не готова.       Дверь позади хлопает, я слышу быстрые шаги, затем меня хватают за плечо       — Эй, ну подожди — говорит парень из машины, я поворачиваюсь и понимаю, что он удручающе высок. Моя голова едва достаёт до его подбородка.       Я вырываю плечо из его пальцев и втягиваю воздух, для гневной отповеди, и замираю.       Незнакомец напротив человек лишь наполовину. Вторая его суть тянет упырьским запахом, который я очень хорошо запомнила, будучи в Нью-Йорке.       Попала       Я поднимаю глаза на лицо, чувствуя себя кроликом, загнанным в клетку, сталкиваюсь с глазами, в которых мелькает потусторонний свет, но исчезает, оставляя чистую зелень, хорошо видную сейчас в скудном свете фонарей. Телефон в кармане жужжит снова, и я не глядя нажимаю на кнопку сбоку сбрасывая вызов.       — Не трогай меня — наконец говорю я, глядя в глаза, от которых у меня странно захватывает дух.       И запах у него… помимо потусторонней составляющей, от него пахнет дорогим мужским парфюмом, немного лакрицей и нотками корицы. У упыря такой вкусный запах, что мой рот наполняется слюной и я хочу лизнуть его кожу, чтобы почувствовать такой ли он на вкус?       Я почти представляю, как я встаю на цыпочки, придерживаясь за его плечи, и широко лижу тёплую кожу под ухом, оставляя влажный след.       Боги, до чего же странно. Мы стоим тут двумя столбами, пристально изучая друг друга, и даже моя фраза повисла в воздухе и растаяла как дымка без всякого намёка на должное внимание.       Незнакомец наклоняет чуть голову, глядя на меня уже под другим углом, и улыбаясь уголками рта, все же спрашивает:       — Ну, что? Гулять поедем, или сразу в мотель?       Все очарование разбивается об одну фразу, усыпая все вокруг розовыми осколками. Я словно прихожу в себя после качественного гипноза, чувствуя, как заинтересованность вытесняется возмущением.       — Иди на хуй — ровно отвечаю я, наконец найдя именно ту фразу, которая выскажет максимально весь спектр моего возмущения.       Я не монашка, не девственница, не ханжа.       Мой собеседник дивно хорош, но наглых богатеньких мальчиков я терпеть не могу. Ненавижу до дрожи. Они не привыкли слышать отказ и каждый раз, истинное наслаждение вызывало выражение их лица, когда приходит понимание, что все пойдёт далеко не по их сценарию.       И сейчас, глядя на недоумение, проступающее на лице, немного злости и капля обиды — я улыбаюсь.       Затем разворачиваюсь и ухожу, слыша в след «Ебанутая», которое проливается бальзамом на душу.              Домой я возвращаюсь под утро, сбросив ещё штук десять звонков от Питера и пяток от его матери. Настроение поднимается, хотя после случая у бара выше — просто невозможно.       Оказывается, возможно все.       Нужно будет наведаться в город ещё в пятницу и в выходные, проверить насколько город мертвый в эти дни, или может есть что-то, что заставляет его шевелиться?       В трейлере меня встречают две пары мрачно глядящих глаз.       Я скрещиваю руки на груди, готовая держать оборону до последнего.       — Ну, и как вы это объясните, юная леди? — Линда крайне недовольна, от Питера просто веет злостью. И даже не потому что я свалила на всю ночь и не брала трубку, а потому что даже не попробовала позвать его с собой, и заставила понервничать его мать.       — Я просто решила прогуляться по новому городу — говорю я, не собираясь себя оправдывать и раздражаясь от опеки посторонних мне людей — со мной ничего не произошло, я жива и здорова. Зачем так нервничать?       Линда сверлит меня негодующим взглядом, явно хочет что-то сказать, но сдаётся, и машет на меня рукой.       — Ступай спать — говорит она отворачиваясь. Я чувствую исходящее от неё разочарование и усталость. И вину. — утром поговорим.       Я закатываю глаза, сжимаю зубы и молча ухожу в комнату, попутно толкнув плечом Питера, от которого мне донеслась в подарок волна практически бешенства.       Я тут на пороховой бочке, определенно.       Дверь захлопывается за спиной, я приваливаюсь к ней, прикрывая глаза, справляясь с эмоциями. Как ни крути, община, наверное, права, посчитав меня нестабильной, ненадежной. Я каждый раз думаю об этом, каждый раз убеждаюсь, нахожу подтверждение, снова и снова выходя из себя в мелочах и выводя из себя окружающих. Терпели меня, наверное, только мои родители. Да и то, что они меня выслали сюда не давало уверенности в том, что это так.       Я кидаю взгляд на кровать, которая по-прежнему смотрит на меня голой фанерой. В изголовье лежит пальто, которое я использовала вместо подушки. Матрас сиротливо стоит у стены и ждёт, когда я выволоку его на улицу, чтобы высушить, застелить и спать уже по-человечески.       Я чувствую отчаяние. Я не хочу тут спать. Я не хочу тут жить.       Сажусь на доски, пряча лицо в руках.       Мама, забери меня домой.              Днём, после того как я остаток ночи и все утро ворочалась на жесткой фанере, вышла из комнаты с огромным желанием выпит огромную чашку крепчайшего кофе с молоком. Нос к носу сталкиваюсь с Питером, который выходил из душевой видимо.Впервые я вижу Руманчека без верхней одежды, и чувствую как против моей воли щеки заливает краска, пока я разглядываю поджарое тело с порослью волос на груди, со стекающими капельками воды.       Его пресс вопреки злоупотреблению пивом и игнорированию спорта (кроме забега за лисами при свете полной луны) выглядит достаточно подтянутым, и вообще он виден, как и видна притягивающая взгляд темная полоска волос от пупка вниз, под полотенце.       Я отвожу взгляд, и с досадой думаю, что мое либидо за две недели перед оборотом под воздействием гормонов взбесилось совершенно не в той компании.       Я не чувствую от него вчерашней злости, только здоровое любопытство.       — Ну, что? — говорит он, снимая с бёдер полотенце и вытирая грудь. Я радуюсь, что оно достаточно длинное чтобы скрыть то, что я совсем не готова сейчас видеть, я стараюсь смотреть ему в лицо, фиксируя взгляд на светлых глазах, глядящих сейчас на меня с легкой долей насмешки. — как погуляла?       Я пожимаю плечами       — Скучный город — говорю я — нашла один бар, где где наливают по поддельным документам. Тут очень много людей с проблемами, я почти впала в депрессию       О встрече у бара я умалчиваю. Пока, я хочу оставить это в секрете и подумать на досуге.       Питер качает головой и уходит в свою комнату демонстрируя подтянутую упругую задницу, на которой к моему отвращению тоже растут темные волосы.       Быть таким волосатым просто преступление. Но задница без сомнения хороша, что отчасти примеряет меня с волосатостью младшего Руманчека.       Я пожимаю плечами и ухожу успокаиваться чашечкой крепкого кофе, который сначала необходимо сварить.       Питер присоединяется ко мне на кухне уже одетый и почти высохший, когда я переливаю напиток богов в эмалированную чашку со сколотыми краями. Такое ощущение, что ее кто-то грыз, и для того чтобы из неё пить и не пораниться, остаётся небольшой участок нетронутого материала, из которого она сделана.       Питер не пьёт кофе, он заваривает пакетированныйщ чай в своей тёмной от налёта кружке и с наслаждением прихлебывает темный кипяток без капли сахара, глядя на меня с задумчивостью.       — Где ты достала удостоверение? — наконец спрашивает он, когда я сажусь напротив, грея руки о горячие бока чашки.       — В Детройте. В общине их делают так, что не придерёшься, но очень дорого — отвечаю я, делая глоток, и чувствуя, что утро расцветает новыми красками. Кофе был хороший, интересно откуда он тут?       — А мне можно такое? — Питер смотрит на меня выжидающе.       Я улыбаюсь одной из своих улыбок, которую ненавидят все мои знакомые, потому что за ними как правило следует какое-то язвительное замечание. Этот случай не стал исключением.       — Зачем тебе? — интересуюсь я — насколько я знаю, когда ты хочешь выпить ты просто крадешь бутылку       Питер закатывает глаза, на периферии чувств мелькает весёлое раздражение. Он явно получает извращенное удовольствие от моей колючести, и мне это не нравится.       — Проход в бар или клуб, если я вдруг захочу оттянуться, украсть несколько невозможно — говорит он, возвращая мне улыбку. Питер не может улыбаться как я, зло и отчаянно, превращая улыбку в нечто злое, больше похожее на оскал.       Я даже ему завидую.       Пожимаю плечами, говоря этим жестом, что мы посмотрим, что можно сделать с этой проблемой.       — Тебе придётся хорошенько поработать — говорю я, делая обжигающий глоток, наслаждаясь тем как сладкий кофе перекатывается на языке и уходит дальше, согревая меня. Теперь нужна сигарета. Было бы вообще шикарно.       Питер смотрит на меня как-то странно, словно пытается взглядом охватить сразу всю картину. Чуть откинувшись на стуле и положив локоть на его спинку так, что кисть свободно свисает. Пальцы второй руки барабанят мягко по чашке с чаем.       — Нет, ну если ты настаиваешь — он резко подаётся вперёд, подмигнув мне, и скрывая улыбку за необходимостью сделать хороший глоток чая.       Я даже не сразу понимаю, что он имеет ввиду, а потом возмущённый возглас сам опережает мое желание.       — Ты охренел?!       И следом в смеющегося Питера летит печенье. Кружку с кофе просто жалко тратить на этого придурка.       — Все, успокойся — Питер продолжает смеяться, выставляет вперёд руки — я всего лишь пошутил. Ты не в моем вкусе, Астор, извини.       Следом за раздражением от его выводов что я могу с него затребовать оплату натурой и потом просто выложить за него кругленькую сумму в Детройте, пришло раздражение иного толка.       Мало того, что этот наглый ром считает, что настолько хорош, что потрахивая меня сможет решить проблему своего несовершеннолетия, теперь я ещё и недостаточно хороша чтобы принять это предложение, даже если бы земля разверзлась и оно прозвучало из моих уст.       — Да ты просто идиот — резко выговариваю я, и подхватывая кружку с кофе иду на крыльцо курить и успокаиваться.       — Да что я не так-то сделал? — слышу я в спину — истеричка ебанутая.       Дверь захлопывается, отрезая меня от него, и я сажусь на крыльцо, от души перед этим пнув пепельницу, сделанную из жестянки от каких-то консервов, чьё название сожрало за много лет жадное Пенсильванское солнце и дожди.       Нужно что-то делать. Если я не успокоюсь, то до полнолуния кто-то из нас не доживет.       Я и раньше была жутко раздражительной, когда приближалась полная луна — гормоны в это время бесятся, начиная потихоньку перестраиваться. Родителям проще — они сбрасывают это все наедине друг с другом. Я бы давно уже все себе стёрла, если бы пошла их методами.       В общине те, кто уже это все прошли мне сочувствовали, и говорили, что годам к двадцати двум я должна была успокоиться.       Но это ещё ебаные пять лет впереди.       Дверь скрипит, и я сжимаю в пальцах сигарету, когда носа касается аромат геля для душа, которым пользуется Руманчек. Такой есть в каждом супермаркете и должен имитировать аромат хвои и чего-то безусловно мужского. На деле — отвратительная химия, и я не представляю за что Питер себя так наказывает, вынужденный постоянно нюхать это химозное амбре.       — Сколько стоит то? — парень вздыхает, и я слышу, как протестующе скрипит дверной косяк трейлера, когда на него облокачиваются плечом.       — Я делала за тысячу двести — отвечаю я, делая глоток, потом затяжку, глядя как синеватый дым относит ветер.       Позади присвистнули       — Сколько это будет стоить для гаджо я даже не представляю — продолжаю я       — Почему так дорого? Подделку же можно достать намного дешевле — в голосе Питера слышен скепсис, на который я могу только улыбнуться.       — В том то и дело, Питер, что поддельный в этом документе только возраст — говорю я — один из наших занимается выдачей документов.              Следующим днём я просыпаюсь слыша голоса на улице.некоторое время лежу, вглядываясь в грязный потолок. Матрас вчера высох на солнце, и я наконец могу ночевать в цивилизованных условиях, застелив кровать отличным бельём и не мучая тело одеждой.       Слушаю голоса, пытаясь понять кого принесло, потому что первый голос принадлежит явно Питеру, а второй — слишком высоко звучит чтобы принадлежать Линде. Может это приехала его двоюродная сестра, Дестени?       Нет, вряд ли. Ведьма редко выбирается из своего дома.       Кто нас тогда посетил?       Я выбираюсь из кровати, нахожу на полу носки, влезаю в джинсы и накидываю футболку. Выходу на крыльцо движимая любопытством, посмотреть кто обладательница незнакомого голоса       Она стоит спиной ко мне, и пока не видит. Питер стоит рядом с деревом, на котором он вчера вырезал пентаграмму.       Незнакомка маленькая, худая, одетая в вещи, которые можно было бы назвать винтажными, если бы не то, что они были просто старыми, поношенными и явно купленными в комиссионном магазине. Но аккуратно подшитыми в местах, где требовался ремонт. Он девочки веет некой восторженностью, она уже почти влюблена в оборотня, стоящего перед ней, и сейчас беззаботно щебечет Питеру, который слушает ее со снисходительным, покровительственным выражением на своём золотисто-загорелом лице. Миг — его светлые глаза прыгают с неё на меня, и он улыбается.       — Ой — она обернулась, глядя на меня своими огромными глазами. — привет. Ты тоже новенькая? Ты будешь у нас учиться? Ты, наверное, сес… — Она обернулась на Питера потом на меня ещё раз посмотрела — дев… — и совсем растерялась.       — Не мучайся — сиплым ото сна голосом сказала я и прокашлялась — я просто у них временно живу. Ты кто? У неё кукольное лицо, с немного экзотичными чертами. Внешние уголки глаз по лисьи приподняты к вискам, тонкие губы улыбаются. В целом она создаёт очень приятное впечатление, если бы только не сбивающий с толку флёр восторженности, который идёт мощной волной во все стороны.       Она в восторге от Питера, от меня, от нашего места обитания, от того, что мы новые люди, и от тысячи и одной вещи. Светлое милое и совершенно не испорченное создание.       Ещё, она точно влюблена. Не в Питера, нет. К нему чувство только зарождается.       Есть ещё кто-то.       — О, я Кристина Венделл. Будущий писатель, собираю сейчас данные для будущей книги. Ты знала, что твой друг оборотень? Я поперхнулась, и смотрю поверх девичьей головы на Питера, он за спиной девчонки делает характерный знак, что у ново й знакомой кукуха не впорядке.       В порядке или нет, но откуда-то она это взяла?       — Да? — уже спокойнее говорю я — я-то думаю, что он такой волосатый. Теперь все встало на свои места. Спасибо Крис.       — Ты не представилась — девчушка наклоняет голову на бок глядя на меня.       — Астор Хоран — коротко отвечаю я, отворачиваясь. Я знаю, что тут должна была быть бадья с ледяной дождевой водой и в данный момент собираюсь из неё умыться.       Вода в ванной грелась из бочки на трейлере, выкрашенной в чёрный цвет. Осенью мне придётся привыкать к холодной воде, но сейчас мне было бы мерзко умываться тёплой.       — Странное имя у твоей соседки — шепчет девочка за моей спиной.       — Ага — так же шепотом отвечает Питер — она Ирландка и они все странные.       — Эй, я все слышу — рычу я, в прочем беззлобно, не поворачиваясь к ним.       — Ну да, носить желтые линзы для наших мест слишком эпатажно. — со вздохом отвечает ему Кристина- ладно, пока. Я зайду ещё.       Я почти хихикаю.       — Что смешного? — слышу я за спиной, склоняясь над бочкой от которой пахнет прелой листвой, затхлой водой и железом. Умыться из неё уже не кажется такой уж классной идеей.       — Да я всегда прятала глаза, а надо же. Тебя назвали оборотнем, а меня почти записали во фрики — отвечаю я наконец, зачерпывая руками воду и умывая ей лицо.       Бочка стоит в тени, и Вода достаточно холодная, чтобы я тут же проснулась       — Ну кто может подумать плохое, про рыжую девку с гнездом на голове? — интересуется Питер с улыбкой в голосе, а у меня резко пропадает настроение.я вытираю лишнюю влагу ладонями и поворачиваюсь к нему       — Скажи это Совету — бурчу я — а, да, тебя туда не пустят потому что ты гаджоХочу его задеть побольнее, но Руманчеку все пофигу, кажется. Поэтому на мой вы пад он просто пожимает плечами.       — Ну я-то никого не убивал. Меня за предка наказывают.       — Это была самозащита — цежу я, и резко толкая его плечом иду обратно в дом, чтобы переодеться.       — Расскажи это совету — доносится мне в след.       Он абсолютно невыносим.       Вторая половина конца августа проходит относительно спокойно, не считая Кристины, которая слишком часто появляется у нас.       Питер, не смотря на свою повышенную шерстистость совершенно очаровал девочку флером загадки. Она принимает за чистую монету своё убеждение, что новый человек в городе оборотень. Это не подвергается никаким сомнениям — он волосат, цыган и указательный и средний палец у него одной длины.       Меня из оборотничества исключили — я не волосатая, не цыганка, и пальцы обыкновенно-разные. Желтоглазость объясняется линзами, и я даже не развеиваю миф, тихонько посмеиваясь.       Хорошо, что хоть кто-то живет в относительно понятном мире.       Кристина тот ещё фрукт. Мне кажется, она напрочь безумна, но в то же время и мила.       Безумцы редко вызывают у меня умиление. Очень редко.       Питер же, вызывает у меня неизменное раздражение.       И чем дальше, тем сильнее.              За неделю, до первого тут полнолуния, мне звонит мама.       — Привет, милая — от ласкового голоса у меня сжимается сердце, и все внутри переворачивается. Тотально подскочившее сейчас либидо успокаивается от звуков родного голоса. Появляется ощущение что на кожу, которая в последнее время горит огнём по любому поводу нанесли целительный бальзам. Такова была сила голоса безмерно родного мне человека.       — Привет мам — улыбаюсь я, качаясь в гамаке на улице с бутылочкой пива. — как у вас дела?       — Все хорошо — я слышу в голосе мамы грусть — только соскучились очень. Ты там как?       Я думаю над ответом.       Вроде — все идёт нормально. С того вечера, точнее ночи, когда я убежала в самовольную вылазку больше ничего не приключалось. Мы с Питером периодически порыкиваем друг на друга, но без рукоприкладства, получая взаимное удовольствие от пикировок.       Линда в наше общение уже не лезет — привыкает.       — Потихоньку — отвечаю я наконец — все не так плохо как казалось, и правда.-Ты ведь не нарушаешь обещаний? — в голосе мамы прорезаются строгие нотки, которым я улыбаюсь       — Я даже ещё не успела сделать ничего, из того что ты меня просила не делать — смеюсь я       Не считая того, что я сбежала на ночь из дома, и почти познакомилась с упырем у бара, где я пила, пользуясь поддельными документами.       — Хорошо. Ладно, лисичка, меня директора вызывают, свяжемся позже. Я тебя люблю.       — Я тоже тебя люблю мам — говорю я и вешаю трубку.       Телефон ложится рядом.       Мне тяжело находится вдалеке от родителей, но я потихоньку смиряюсь. При лучшем раскладе — я не увижусь с ними ещё десять лет, значит нужно привыкать.       Питер подходит практически неслышно, выдав себя хрустом ветки. Я поворачиваю голову.       Оборотень стоит рядом, глядя на меня с настороженностью.       — Через неделю полнолуние — сказал он — ты вместе со мной пойдёшь?       Ух ты, мы переходим на качественно новый уровень общения, что не может не радовать.       Я чувствую, что ему в целом так же плохо, что и мне. При запахе зверя, стоящего рядом, пусть и не прошедшего пока оборот, мой рот наполняется слюной.       Рядом шелестит лес, своими звуками будто нашептывая мне, чтобы я сжала белые зубы на мягкой шее, сзади, где заканчивается кромка волос.       Если все так дальше пойдёт, то я лучше две недели до полнолуния буду жить в мотеле. А с моей эмпатией ещё и интересно, кому принадлежат эти мысли.       — Пойду — хрипло говорю я, делая глоток и отворачиваясь, чтобы не чуять запаха — уйди, Питер. Держись от меня две недели на расстоянии, и чтобы ветер был в твою сторону, пожалуйста.       Он сразу нарушает мою первую просьбу, гамак чуть проседает под весом двух тел.       — Может поможем друг другу? — в голосе гаджо я слышу лёгкую хрипотцу, запах возбуждения становится гуще, и уже окутывает меня вне направления ветра. Горячая как кипяток рука ложится на колено, я хочу ее стряхнуть, но чувствую, как она двигается выше, по внутренней стороне. И все мои мысли концентрируются теперь между ног. Низ живота тянет до тошноты.       Я жутким усилием воли заставляю себя разозлиться. Как он смеет меня трогать? Мы соседи, и ничто больше. День, когда я пересплю с цыганом, можно считать самым мрачным днём в моей жизни. Дальше существовать будет уже бессмысленно и незачем.       Я перехватываю его руку, почти завершившую свой путь у места, которое ему трогать точно недозволенно. Резко сжимаю ее, наверняка делая больно. Кожа Питера такая же лихорадочно горячая, как и моя, поэтому чувствуется не так остро.       Я отбрасываю руку парня и едва держусь, чтобы не схватить его за горло.       — Убери — голос звучит низко, в нем прорывается рычание волка. Я на грани оборота — но ещё слишком рано, и если я не возьму себя в руки, то могу стать на один шажок ближе к безумию.       Питер смаривает пелену в глазах, в глубине которых я вижу жёлтый всполох и встаёт.       — Да. Ты права. Только если ветер будет дуть в мою сторону, то нихрена будет не легче — говорит он и уходит, оставляя меня практически скулить.       Это будет очень длинная неделя.       Что я там ещё не посмотрела на порн хабе?              Тридцать первого августа, две тысячи двенадцатого года, в полдень Линда проводила взглядом две пушистые спины, перемахнувшие через упавшее дерево в прекрасной синхронности.На душе у женщины было тепло, она видела с отношения ее сына и этой девочки потихоньку выравниваются. Последняя неделя кипела страстями, но лучше уж пусть привыкают. Станут старше — будет легче.       Никто не видел, как в тот же день, девочка с длинными волосами, прижатым к груди блокнотом и бутылкой для воды, села у отпечатка лапы, налила туда воды и жадно припала, не переживая за грязь и паразитов.       Ее цель была выше и чище, а душа будущей великой писательницы требовала подтверждения всех тех выводов, которые не давали покоя хорошенькой головке.       Если бы кто-то знал, чем все это обернётся, то ее семья бы осиротела на следующий же день.       Но, кто мог знать? Вот и я не знала, до последнего момента.