Fallen in the dark

      Наше время.       Блумингтон, штат Иллинойс.       Примерно середина весны..               Я, сижу на кровати мерно покачиваясь вперёд и назад. Самое мучительное — ожидание. Я жду братьев, которые по заверению Сэма сейчас несутся ко мне, бросив все дела, чтобы подержать за ручку в Пенсильвании. Секунды текут как ручейки, превращаясь в реки минут, которые вливаются в океан часов. Ехать недалёко, но я так маюсь, что мне кажется, что я сижу тут уже несколько лет. То вот так качаясь, то вставая и наворачивая круги по комнате, куря глядя из окна на проносящиеся машины, выглядывая в потоке чёрную Шевроле импалу. Крутит живот, от сигарет уже щиплет глаза, саднит горло и тяжело в легких. Где-то подступает тошнота, но мне кажется, что если я не буду курить, то они никогда до меня не доедут. Нервозно смотрю на предательски молчащий телефон. Пару раз беру сумку, порываясь выйти, но тут же себя останавливаю. Номер снят ещё на сутки. А вдруг что-то по дороге случится, и ждать придётся сильно дольше? Так проходят ещё пятнадцать минут. Наконец, телефон оживает, я бросаюсь к нему и некоторое время сражаюсь с сенсорным экраном, который не хочет реагировать на судорожные щелканья по зеленой кнопке. Наконец, справляюсь. — Какой номер? — вопрос Сэма приводит мою душу в спокойствие. Я даже прикрываю глаза и улыбаюсь, чувствуя, как тугой комок нервов, в который я превратилась с момента звонка Питера немного распускается. — Шестнадцатый — отвечаю я, и положив трубку последний раз, оглядываю номер. Сумка, ее я возьму с собой, и рюкзак, который я передам живущему недалеко знакомому, до востребования. Дверь открывается, я поворачиваюсь и вижу младшего из братьев, который чуть пригибается, заходя внутрь. Волосы отросли ещё немного, с того момента, когда мы виделись последний раз. На лице была видна легкая небритость, черты лица заострились. Я бросаю сумку и в пару шагов преодолеваю разделяющее нас расстояние, попадаю в крепкие объятья высокого мужчины, который невольно стал моим ангелом-хранителем. — Поехали? — спрашивает он, вглядываясь в мои глаза. Я киваю. И очень хочу надеяться, что раз он тут, то дальше все пойдёт как нужно. Сентябрь, 2012 год Хэмлок-Гроув, штат Пенсильвания. Пятые числа первого осеннего месяца выдаются по-летнему тёплыми и ленивыми. По такой погоде хочется лежать в гамаке, выгнав оттуда неугомонного Питера и смотреть на синее небо, щурясь от солнца, и подставлять бока тёплым ласковым лучам, боясь обгореть. Моя белая кожа не очень хорошо относится к загару — проблема всех рыжих, но тут, в Хэмлок-Гроув подростки загорали, самозабвенно покрываясь золотистым цветом и пока мало беспокоясь о висящей над головами угрозе рака кожи. Я более предусмотрительна, и на солнце выхожу, только намазавшись толстым слоем крема. Питер ворчит, что я пачкаю гамак, но мне все равно. Утром, потягиваясь и зевая, я вылезаю из кровати и иду делать себе ударную дозу кофе, которая меня взбодрит. Руманчеки уже проснулись, Линда жарит сырники, но мой организм неспособен на принятие пищи до кофеина и первой сигареты, о чем я и сообщаю всем, имеющим уши. Ставлю на газ турку, прошу за ней проследить и иду умываться под насмешливым взглядом оборотня. Питер бесит меня своим отношением к жизни, социальным положением и пока я к нему не привыкла, наше общение было скорее притиркой. Бесконечно долгой притиркой, длиною в три недели почти, где мы успели кучу раз поругаться, я сбежать на ночь, и перенести совместный гормональный взрыв. Рано или поздно я смирюсь, но пока я фырчу и выражала недовольство, которое в целом с каждой каплей совместного времени сходит на нет, и приходит понимание, что хоть Руманчеки люди весьма специфические, но неплохие и я слишком строго к ним отношусь, находясь в плену идиотских заблуждений. За завтраком принимается решение выйти пораньше и пройтись пешком. Дорога до дома утром оказывается для меня тем ещё испытанием на крепость духа. Благо Питер молчит, время от времени поглядывая на меня, но оставляя все комментарии при себе. В последнюю неделю, после полнолуния, он непривычно молчалив и собран, что не может меня не радовать. Две недели тишины ждут нас, потом будет опять не слишком весело стараться не дышать друг рядом с другом и сетовать на тесноту трейлера без возможности уединится, чтобы не видеть друг друга и не наломать дров, за которые потом, возможно, будет стыдно. А спать с Питером в моем понимании будет очень неловко. Впоследствии, наедине с собой, уж точно. Мы с Питером выходим к школе. Я бросаю окурок на парковке, ничуть не заботясь о своём моральном облике, и поправляю холщовый рюкзак на спине. В душе чувствуется легкое раздражение. Лучше бы мы поехали на автобусе, чем час тащиться по утренней прохладе. Теперь с окружающей реальностью меня бы мало что примирило, но я надеюсь, что день будет не таким отвратительным как начинался. Всегда ведь надеешься на лучшее? Но я вот не отличаюсь приятным характером, и поэтому хмуро смотрю по сторонам и проклинаю всю ситуацию, которая загнала меня в эту дыру.       В конце концов, здание впереди где мне предстоит учиться привлекало внимание.       Школа как школа. В меру большая.       Сейчас перед началом занятий на крыльцо стягивается толпа разномастно одетых учеников. Кто-то побогаче, кто-то беднее — мы с Питером особо не выделяемся из общей массы. Он со своими драными джинсами, кожаной курткой и кое-как проглаженной рубашкой — не хуже многих. Я в джинсах, легкой рубашке и кожаной курточке тоже не очень выбиваюсь из общего стиля.       Я принюхиваюсь, стараясь уловить хоть что-то что заставило бы меня насторожится.       Обычная мера на новом месте — первое время я как правило принюхивалась. Что в младшей школе, что в средней, что вот теперь в старшей.       — Ты как дикарка — со смехом говорит Питер, толкая меня в бок. Я смотрю на него, подавляя раздражение.рычать на человека просто потому что он мудак —  в моей системе координат было не очень хорошо, хоть и очень сильно хотелось.       Парень сталкивается со мной взглядом и некоторое время кашляет, поперхнувшись       — Мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть к твоим глазам — сипло говорит он — непривычно видеть волчью желтизну на человеческом лице. Каждый раз ощущение, что ты забыла поменять глаза обратно, выйдя из оборота.три недели почти прошло, а жутко как вчера.       Я ухмыляюсь на его фразу, но комментировать не хочу. Скучно, когда-то, к чему ты привыкла, а именно реакция людей на это, требует одних и тех же комментариев.       — Что у нас первое? — спрашиваю я, у парня чтобы перевести разговор в другое русло, не относящееся к моей внешности. Эти разговоры набили мне оскомину ещё до переезда сюда.       — Я тебе провидец? — поинтересовался парень — сейчас пойдём к директору и узнаем.       Я закатываю глаза, и первая иду к крыльцу.       Я уже говорила, что Питер был невыносим.       Особенно утром.       Я чую его раньше, чем вижу.       Запах бесконечной тьмы, заставляющий меня выйти из себя и глухо рыкнуть от столь густого сочетания аромата упыря и табака. И немного застарелый запах алкоголя — он вчера точно пил.       К этому прибавлялся запах дорого парфюма — мускус, хвоя, и ещё что-то чему я пока не нашла определения, запах новой одежды, и аромат скуки и одиночества.       Я однозначно знаю этот запах, я его уже вдыхала, но практически успела забыть, попав в добровольное заточение в старом трейлере Руманчиков.       Сбивающий с толку запах. Упыри не пахнут так… разносторонне. С ними все всегда просто — опасно, холодно, пусто. Почти безлико.       Не имеющий души, запаха не имеет. тьма всегда пахла тьмой, без идиотских полумер. Упырь всегда пах ароматом «держись от меня подальше, я одна сплошная проблема»       А вскоре я вижу самого курящего на парапете обладателя дивного смешения запахов.ошибки быть не могло, ветер идёт с его стороны, и я ошиблась бы только в том случае, если бы упырь стоял перед ним, или тесно прижавшись к нему сидел.       Я знала, что это он. Тот самый незнакомец с парковки.       вокруг него словно была зона отчуждения. Ни единого человека. Как более слабые существа они чувствуют хищника, который кружит рядом с ними, но слабость не даёт сил на достаточное сопротивление. У упырей никогда не бывает проблем с поклонниками — я знаю это.       Я сжимаю челюсти, которые словно сводит судорогой. Скулы обдаёт морозным ощущением адреналина, вмиг закипевшего в крови.       Страх, негодование, отвращение. Природа этих тварей бросала вызов всему, что я ценю в природе. Хотя они не выбирают свою жизнь, как правило. Так же, как и мы, за небольшим, крайне редким исключением упыри и оборотни рождаются теми, кем потом являются. То, чем был наделён юноша с сигаретой сидящий на парапете — было шуткой природы. Мутация.       От укуса упыря ты не станешь упырем.       Переспав с упырем — ты родишь упыря.       От укуса оборотня ты не оденешь волчью шкуру в полнолуние, но если провести определенный ритуал…       Или родиться от оборотня или у оборотня.       Но вот в случае сочетания упыря и оборотня, мне было страшно думать какой коктейль вышел бы в итоге. Я никогда сильно не углублялась в эту тему, но вот сейчас вопрос отчего-то возник.       Фантастические фильмы давали очень много заблуждений на эту тему, и я чертовски не хотела проверять их истинность, и рожать антихриста в мире потустороннего.       Почему я думаю об этом? Почему только второй раз в жизни почувствовав этот запах, я уже отказываюсь от идеи рожать ему детей?       Упырь чертовски хорош собой. Как хороши аристократы, в их самом порочном проявлении. Об скулы можно порезаться. Безупречные губы — нижняя была чуть пухлее, глубоко посаженные глаза, под которыми залегли лёгкие тени человека, который периодически пренебрегал здоровым сном.       Он высокий и худой. Но не та болезненная худоба, которая сопровождает молодых лентяев, прожигающих жизнь в клубе с алкоголем и дорожками кокаина — парень явно не пренебрегает физическими нагрузками, но и не злоупотребляет. Поэтому его телосложение выглядело гармонично и не вызывало того отторжения, и ощущения нереальности, которое сопровождало меня при виде анорексиков, или же качков, которые часами торчали в спортзале       Он чрезвычайно притягательно курит сейчас, Пуская колечки дыма губами, сложёнными в безупречную «О». Однажды встреченный уже, незнакомый упырь привлекает мое внимание, притягивая мой взгляд словно магнитом. Мама конечно предупреждала, но я не могу оторвать взгляд от того, с кем мне предстоит учиться в одной школе.       Ну или я очень надеюсь, что он просто пришёл сюда, чтобы проводить родственника или девушку. Или парня.       Господи, только сделай так, чтобы он не был геем. Или был?       Я не знаю.       Незнакомец словно чувствует, что его изучают, оглядывается по сторонам, поворачивается и переводит взгляд на нас с Питером. Питер смотрит в другую сторону, разглядывая девчонок, которые шумной стайкой направляются в школу. У него все ещё проблемы, и явно давно никого не было.       Я зябко вздрагиваю, очнувшись от странного гипнотического и несомненно темного и порочного обаяния. Прежде чем отвести взгляд, и пойти куда я и собиралась, к своему раздражению я вижу лёгкую усмешку на губах. Попалась.       Павлин. Напыщенный павлин — ругаюсь я у себя в голове — осознаёт насколько хорош собой, упырь. Несомненно, уже записал меня в свои поклонницы. Чем я думала пристально, глядя в его сторону?       Я сжимаю зубы, поднимаясь по ступенькам к дверям школы, молясь про себя чтобы ему не взбрело в голову со мной заговорить.       — Ты ненормальная? — голос Питера чуть не заставляет меня подскочить, вытаскивая из переживаний.       — Что? — шиплю я в ответ, раздражаясь ещё больше.       — Ты часто зависаешь посреди двора пялясь на людей, которых тебе настоятельно рекомендовали обходить за милю? — интересуется Руманчек, поравнявшись со мной. Я захожу в шумный школьный коридор, где снуют подростки, проходя мимо, сбиваясь в стайки по интересам, обсуждая как у кого прошли каникулы и немного пялятся на нас. Ну да, мы новенькие.       — Я учуяла у.… — говорю я, и меня перебивают. Питер бесцеремонно захлопывает шершавой ладонью мне рот. Я настолько шокированная ситуацией, что вместо того чтобы хорошенько его ударить замираю столбом, с возможностью хлопать глазами приходя в себя от беспардонного жеста нарушения моего личного пространства.       — Помимо того, что ты учуяла, у него есть сестренка, она огромная и точно не то самое слово — почти интимно шепчет он мне в ухо, обдавая лёгким ароматом тела — немного пота и дешевого дезодоранта — заткнись пожалуйста.       Так стыдно мне на моей памяти еще ни разу не было. Кажется, мы собираем все возможные взгляды, и разговоры вокруг стихают. Люди пялятся на нас.       — Да отвали же ты — рычу я, отбрасывая руку парня и стремительно уходя вперёд, испытывая только одно желание — оставить этого несносного позади.       — Где кабинет директора? — раздраженно спрашиваю я, ловя за руку первого попавшегося человека.       — Я провожу — я слышу тихий густой и тягучий как патока голос и оборачиваюсь, по запаху понимая, кто вызвался меня провожать.второй раз проклинаю себя за то, что не удержалась и уделила так много времени упырю       Отлично, мама. У тебя точно не будет поводов мной гордиться хотя бы по одному пункту из четырёх.       — Мне… — я пытаюсь возразить, но сталкиваюсь с глазами цвета леса в свой самый густой и сочный период, и затыкаюсь. В голове что-то тихонечко звенит и зудит, и я тут же разрываю зрительный контакт.       Он пытался меня загипнотизировать? Прямо тут? Он охренел?       Борьба с собой молниеносна. Разборки на потусторонние темы в школе полной людей, когда меня уже записали в странные персонажи дело совершенно лишнее. Но, это можно сделать в уединённом местечке по пути к кабинету директора.       Я резко поворачиваюсь, и уже стараясь не смотреть в глаза, дергаю плечом.       — Окей — говорю я резче, чем хотела, вызывая у добровольного провожатого неопределенный смешок.       — Давно в городе? Я тебя раньше тут не видел — парень идёт рядом, жестами обозначая куда дальше.       Само дружелюбие и заинтересованность. Высокий. Просто поразительно высокий.       Моя макушка была ему по подбородок.       Волосы зачёсаны назад, но не зализаны гелем, а просто уложены так, чтобы не падать на лицо и не лезть в глаза.       На моем собеседнике великолепно сидящий костюм, сшитый на заказ, явно не из дешевых. Я в своих абсолютно не брендовых шмотках ощущаю себя рядом максимально некомфортно и мне совершенно не нравится это ощущение.       Нищенка рядом с герцогом, который решил выйти в грязь переулка и уделить ей своё внимание.       — Пару недель — коротко отвечаю я, теперь судорожно пытаясь понять, как отвязаться от этой компании.       Так всегда. Сначала я принимаю отличное, по моему мнению, решение, а потом хочу от него отказаться.       Уединенных коридоров не ожидалось — везде были ученики.       — Я тебя помню — говорит мне парень, чуть придерживая меня за локоть, вынуждая остановится — у бара ты была более смелой.       — Рада, что ты это заметил, и тому, что у тебя хорошая память — говорю я, вырывая руку из его длинных тонких пальцев.       Вру, конечно. Я абсолютно этому не рада. Лучше бы у него была амнезия, или ещё что похуже, чтобы он не появлялся в школе больше никогда.       Меня почти тошнит.       — Я заинтригован — мурлычет он, оглядывая меня взглядом, в котором плещется довольство       — Молодец — сообщаю я, на этот раз встречая прямой взгляд.       Господи, я уже жутко хочу курить. Меня трясёт. Уйди пожалуйста.       — Ты не то чтобы очень разговорчивая — замечает мой провожатый, снова указывая безупречно ухоженной рукой вперёд — и явно из-за чего-то злишься.       О да, я злюсь, ты прав.       — Не твоё дело, кажется — дерзко отвечаю я, снова отважившись на короткий взгляд глаза в глаза, идя рядом с ним.       В этот раз — ничего. Но глаза у моего были красивые. А его рост заставлял меня слегка задирать голову. Он улыбнулся уголками губ на мою грубость.-Необычные глаза. Носишь линзы? — выдает он, все так же слегка улыбаясь       Зачем тебе это все, блять!       Я сглатываю.       — Никаких линз — мой голос уже звучит выше, от напряжения, сжирающего организм — это мой натуральный цвет.       Парень кивает.       — А зовут тебя как? — спрашивает он       — Астор Хоран — наконец отвечаю я, решив, что нахамить всегда успею, как и он рано или поздно узнает мое имя. Но я не хочу давать ему повод заинтересоваться собой ещё больше, так что в незнакомку играть точно не стоило. Но и лишнего дружелюбия я проявлять не хочу. Максимально сухие ответы.       — Астор — задумчиво говорит он. Мое имя перекатывается у него на языке, и то, что он его повторил следом за мной даёт некое непонятное чувство внутри. Словно я рада этому. Меня это даже возбуждает — тот вздыбленный парень в коридоре, это твой бойфренд?       Упаси господи       — Сын моей опекунши — обозначаю я, наши связи с Питером — не более.       Впереди замаячил спасительный кабинет директора.       — Спасибо что проводил — говорю я, не глядя на парня — пока.скорее всего не слишком вежливо, но мне плевать совершенно.       — Встретимся на совместных уроках — хмыкает мой провожатый, на что я закатываю глаза.       Кажется, я нажила себе проблемы.       Я захожу в кабинет, прикрывая за собой дверь и сразу вижу стол секретаря. Его сложно не увидеть, даже при моем душевном раздрае. Стоит он ровно так, что попасть к самому директору минуя этот остров довольно затруднительно.       Немолодая хмурая женщина бросает на меня взгляд поверх очков.       В Детройте у директора школы была молоденькая студенточка на этой должности, едва старше нас. Сам директор — неприятный грузный тип, и мы пару лет гадали, спят ли они.       Ровно до того момента, пока она не исчезла и на ее место не села другая такая же — свежая, молодая, красивая. С ровной кожей без единой морщинки и волосами цвета мёда.       — В чем дело? — резко спрашивает секретарь, исправно выполняя обязанность кабинетного цербера.       Я привычно слегка принюхиваюсь.       Женщину мучают боли в суставах, менопауза и проблемы с сыном. Она каждое утро накручивает тугие кудри на короткие волосы и ненавидит свою работу.       — Астор Хоран — сообщаю я, на мгновение проникаясь жалостью к женщине, сидящей за столом — новенькая. Пришла за расписанием. Документы должны были прийти почтой неделю назад.       Женщина сухо кивает и пробегается пальцами по бумагам аккуратно разложенным на столе. На ногтях пошлый алый лак, на мизинце он самую малость скололся, но мне уже дискомфортно.       Лучше не красить ногти вообще, чем терпеть слезающий от любого неаккуратного движения цвет. Тем более такой вызывающий.       За моей спиной чуть скрипит, открываясь дверь, я оборачиваюсь и вижу, как внутрь заходит в одним лице упырь, мой провожатый, и тот, кого я очень надеялась не увидеть до конца сегодняшнего дня.       И это посещение внезапно не только для меня.       — Роман? — женщина удивленно смотрит на парня, но лицо расплывается в приятной улыбке, преображающей женщину — что-то случилось?       Роман смотрит на неё ласково, чуть покровительственно и улыбается чуть смущенно, от чего на щеках намечаются ямочки.       — Нет, Миссис Ронал, я просто решил проверить что у мисс Хоран все впорядке. Она новенькая — он многозначительно приподнимает бровь.       — Все хорошо, господин Годфри — сахарно поёт секретарь директора — я сейчас выдам расписание на Хоран.       — И на Руманчека Питера — хмуро прошу я       — А где сам господин Руманчек? — спрашивает женщина, вернув на лицо хмурое выражение       — Господин Руманчек знакомится со школой — скучающим тоном отвечаю ей я, стараясь игнорировать стоящего рядом Романа, чьё присутствие ощущается на практически физическом уровне.       — Думаю, что не будет проблем в выдаче двух расписаний? — голос Романа можно намазывать на тосты вместо джема. Меня передернуло — Да, миссис Ронал?       — Никаких проблем — кивает она, беря из стола два листа, сверяя данные и протягивая их мне — хорошего первого дня, мисс Хоран.       — Спасибо — бурчу я, забираю расписание и стремительно покидаю кабинет, словно там пожар вот-вот начнётся.       — Могла бы и спасибо сказать — нагоняет меня голос Романа уже в коридоре.       — Иди на хер — бормочу я под нос и ускоряю шаг, почти позорно переходя на бег.       Догонять меня не стали — уже хорошо.       Я возвращаюсь обратно на первый этаж, судя по всему, чтобы не пропустить самое грандиозное явление в своей жизни.       Оно шло от дверей туалета вперёд. Огромное, сильно выше самого высокого человека. Сгорбленное, одетое в одежду самого большого размера и не самого отличного качества.       Видимо — та самая сестра Романа. Ноги издавали гулкое Бум Бум Бум при каждом шаге существа. Обувь вообще нечто невообразимое — два квадрата мало похожие на нормальную обувку человека.       Я не могу назвать ее девушкой даже при сильном желании, ни тогда — ни сейчас. Но вид этой девочки вселял в меня жалость, а то как на неё реагировали окружающие — заставляло кулаки сжиматься.       Питер увидел меня и подошёл, протягивая руку за своим листом, который я ему тут же отдаю, стараюсь не совершать снова этой ошибки и не пялится.       — Помнишь, я сказала что словно считаю себя фриком? — задаю я вопрос и не дожидаясь ответа сама же на него и отвечаю: — мои желтые глаза и рыжие волосы откровенно проигрывают.       — А, по-моему, она очаровательна — говорит Питер, провожая сестру Романа взглядом.       — Твои комментарии попахивают извращением — говорю я, покачивая головой.       Руманчек пожимает плечами и заправляет за ухо прядь волос       — Каждый думает в меру своей испорченности, правда? — ухмыляется он и зарабатывает чувствительный удар кулаком в плечо. — будешь меня столько бить, я буду жаловаться — говорит он, потирая рукой пострадавшее место.       — Будешь нести чушь, жаловаться будет нечем — парирую я, чувствуя, что вроде узел напряжения после встречи с Романом отпускает. — я тут о тебе маленько позаботилась.       Питер хмыкает, принимая протягиваемое.       — Моя свадхтстана не чувствует эту огромную девчонку. — тихо говорит мне он       Я знаю, что цыганская община оборачивающихся проповедует что-то типа буддизма. Там вообще была мешанина разного, в чем я не сильно хочу разбираться. Мои предки склонялись к друидским практикам, приехавшим с ними с далекого вечно зеленого острова. Я тоже не чую от громадины ничего плохого, в отличие от моего провожатого.       — Он неинициированный упырь — говорю я, пока мы шли на урок истории — от него тянет тьмой, но без крови.       — Такое возможно? — Питер придерживает мне дверь, зарабатывает не очень довольный взгляд и закатывает глаза, пробормотав что-то на румынском.       — Привыкай, парень — хмыкаю я — девочки из больших городов слишком феминизированные и ты меня только что смертельно оскорбил. В Нью Йорке я могла бы подать на тебя в суд и выиграть дело, но ты и так нищий. А возможно все, Питер. — подытоживаю я — и мы далеко ещё не все видели.       — Руманчеки, вы закончили? — я слышу холодный тон преподавателя и возмущение всколыхнулось во мне волной.       — Вы кажется видели журнал и должны были понять, что Руманчек к вам в класс пришёл только один — фыркаю я.       — Госпожа Хоран негодует — услышала я снова тягучий как патока голос, со странным акцентом. — Вы коренную американку записали в цыган.       Ох, чего мне стоило не поворачиваться.       Минус один — на уроках классической английской литературы я буду неизменно чуять его запах.       Спустя неделю становится совсем невыносимо.       Годфри везде. За каждым школьным углом, в курилке, недалёко от лужайки сидя в тени.       Я вижу его каждое утро, как он либо сидит на высоком парапете недалёко от крыльца, либо стоит и курит, прислонившись к стенке, либо выходит из машины, делает пару затяжек и выбрасывает сигарету в кусты, широким движением.       Я вижу его каждый день в коридорах, рядом с сестрой или кузиной, на одну он смотрит с покровительственной нежностью старшего брата, на вторую взгляд очень странный. Я не могу его объяснить, но родственного там мало.       И три дня в неделю он периодически сверлит меня взглядом на уроке литературы.              — Подбросить? — рядом с моей головой возникает длинная рука. Я даже успеваю оценить маникюр на длинных аристократичных пальцах.       Наверное, он сногсшибательно погружает пальцы внутрь, глядя своими зелёными глазами за реакцией твоего лица во время этих манипуляций.       Я даже головой мотаю, ругая сама себя за дурацкие мысли. Я вижу его первый день, и уже такая каша в голове.        Это ненормально.       — Я на автобусе лучше — говорю я, поворачиваюсь и буквально нос к носу сталкиваюсь с пороком в лице одного человека. Нормально он должен извернуться, чтобы при своём росте оказаться со мной лицом к лицу. Я со стороны обязательно бы посмотрела. — тем более я с незнакомцами в машине не езжу.       — Вау. Хоть для кого-то тут я незнакомец — усмешка его становится немного шальной, он разглядывает меня и закусывает губу так, что я понимаю, что у меня будут большие проблемы, если я продолжу заострять внимание на таких вещах. — Роман Годфри, к вашим услугам.       Да ну к черту такие услуги — думаю я, стараясь не смотреть в холёное породистое лицо, которое так и манило взглянуть снова.       И ещё.       Краем глаза       Урвать кусочек.       —Что прости? — переспрашивает причина моих душевных терзаний и отвращения к себе. Что я сказала? Или я громко подумала?       — Нет, не поеду — раздраженно говорю я — а если буду тут с тобой трепаться, то вообще пешком пойду. Пусти.       Роман фыркает, убирая руку от стены и давая мне проход. Наконец то его парфюм, запах тела и аромат табака не душат меня, вызывая слюноотделение и влагу в других местах, где приличный оборотень не должен мокнуть при виде упыря.       Я, раздраженно вбивая пятки в пол выхожу из школы, чтобы успеть на автобус.       — Не сильно губу раскатывай новенькая. Он тут только ленивую не трахал — слышу я в спину и сжала зубы.       Сделаем вид что это не мне.       — Пойдём пешком — предлагает мне Питер, прежде чем я догоняю допотопное желтое недоразумение.       Да почему нет? Утром мы проходимся нормально, а в автобусе нельзя курить и там катаются все эти одношкольники, которые пока у меня вызывали лишь раздражение.       Я киваю, и мы с оборотнем двигаемся в сторону дома.       Молчим всю дорогу, видимо он чувствует мое мрачное настроение, поэтому не лезет с разговорами, а идёт рядом насвистывая дурацкую песенку.       Звук сирен мы слышим на пол пути к трейлеру.       — Посмотрим? — предлагает он — мне интересно что за тусовка у фараонов может быть на поле.       Я морщусь. Мне, например, не очень интересно, да и вряд ли нам расскажут о причинах собрания       Мы сворачиваем к полю и идём некоторое время, когда мне в нос ударяет медный запах крови с оттенком гнильцы. Я прикрываюсь рукавом       — Тоже чувствуешь? — тихо спрашивает Питер — не прикрывайся. У людей нет такого острого нюха.       — Может ветер в нашу сторону — парирую я, в прочем опуская руку и надеясь, что меня не стошнит       От полицейских к нам бежал тощий мужик, придерживая головной убор.       — Стойте — кричит он — вы кто такие?       — Маньяки, конечно. Спешим на место преступления, улучшить вам жизнь — бурчу я под нос, Питер хмыкает.       — Питер Руманчек — представляется цыган, цепляя на лицо нужную долю беспокойства обычного американского школьника находящегося рядом с местом Преступления.       — Астор Хоран — следую его примеру я       — Что вы тут делаете? — к тощему присоединяется грузный мужчина, уже немолодой с значком шерифа на рубашке, находящийся неподалёку       — Шли из школы. Услышали сирены. Стало интересно — пожимаю я плечами и улыбаюсь, вытягивая шею словно пытаясь разглядеть что там.       — Проверь их. И смотри чтобы добрались до дома — шериф окидывает меня уже скучающим взглядом, абсолютно не собираясь пояснять причину того, что вызвало их сюда, и потеряв к нам интерес уходит к стоящим в отдалении машинам.       Полицейский выполняет свой долг буквально на десять минут до леса. Дальше он бормочет, чтобы мы были осторожны и не шлялись где ни попадя.       Питер заметно мрачнеет за время нашей дороги.       — Там убили кого-то, я ведь правильно уловил? — спрашивает он у меня, убрав руки в карманы.       — Убили, или покончил с собой или ещё какая хрень — пожала я плечами — кровь была и полежало тело пару дней точно. Погода хорошая, судя по запаху труп уже активно начал гнить. На смерть животного вряд ли бы слетелось столько стервятников.       Питер хмуро смотрит на меня.       — Можно было без этих противных подробностей.       Я пожимаю плечами       — Я хотела быть судебным экспертом — отвечаю я, глядя на тропинку под ногами. — поэтому к «противным подробностям» у меня отношение попроще. Запах, конечно, тот ещё, но он меня смущает мало.       — Что мешает мечте? — спрашивает меня парень, поддерживая разговор, в очевидном желании уйти от неприятной для него темы.       — То, что пока неизвестно, оставят ли меня вообще жить — отвечаю я и пиная подвернувшуюся под ноги шишку.       — Да ладно тебе — Питер касается локтя и тут же убирает руку, заработав мой гневный взгляд — я не думаю, что они всерьез захотят убить подростка.       Я останавливаюсь и разворачиваюсь к нему, понимая, что вот сейчас пришёл момент, когда я могу с ним поговорить и хоть немного приоткрыться.       — Они всерьёз подвергли гонениям всю вашу семью. До какого колена, можешь напомнить? — спрашиваю я, пока спокойная. Пока.       — Ну, я, возможно, последний — хмуро говорит Питер, убирает руки в карманы и движением головы отбрасывает челку с глаз.       Я без улыбки следу за ним.       — Ну вот и не надо мне о том, что они могут, а что нет — отрезаю я, нервно дергая лямку рюкзака.       Мы стоим на тропинке, больше не зная, что ещё можно сказать на эту тему и затем, продолжаем идти дальше.       — Это поэтому ты решила, раз уж тебе терять нечего активно начать течь по упырю? — невинным тоном задаёт Питер мне вопрос, после того как мы проходим в молчании половину оставшегося пути.       Я резко останавливаюсь ошарашенная замечанием. Это он сейчас мне мстит, или что?       Мне очень неловко, и душит злость.       — Что, прости? — цежу я два слова и поворачиваюсь.       — Только не бей — поднимает руки Руманчек, и отступает на шаг назад — ты ведь знаешь, что у меня очень острый нюх, в отличие от людей.       — Какого черта ты вообще лезешь ко мне с такими вещами? — заводясь я наступаю на него сжимая кулаки. Очень хочется сейчас устроить безобразную драку, но пока сдерживает небольшая толика благоразумия.       — А какого хрена я должен чуять эти противоестественные по отношению к упырю вещи? — опешил он       Вроде даже резонно.       Я рычу и резко развернувшись иду к дому.       Это будет невыносимое время, если я не научусь контролировать своё тело.       Я бросаю сумку в трейлере чуть более раздраженно чем рассчитывала.       — Детка, что-то случилось? — Линда выглядывает из закутка, являющегося тут кухней.       — Да мам. Кажется, кто-то потек от упыря и бесится — Питер удостоился моего ненавидящего взгляда, плюхается на диван и открывает бутылку с пивом, отсалютовав мне — у меня слишком хороший нюх, к сожалению. Поэтому я всю дорогу терпел сучью течку.       — Питер! — Линда укоряюще восклицает с кухни.       — Ублюдок — констатирую я, подхватывая с пола сумку и уходя в свою комнату, хорошенько хлопнув дверью.       Вечером я все же решаюсь выйти в импровизированную гостиную.       Линда и Питер сидят на привычном посту перед телевизором с пивом. Питер просто пялится в экран, а Линда тщательно пережевывает орешки.       Я аккуратно забираюсь в кресло с ногами, и прикуриваю сигарету.       — Так что у тебя с этим Годфри? — спрашивает женщина, не отрываясь от экрана и вызывая своим вопросом новую волну раздражения.       — Ничего — резко отвечаю я, выпуская облачко дыма — абсолютно.       — Ну мне нужно понимать в какой заднице ты оказалась детка. Мать тебе ясно сказала…       — Она не сказала это Роману Годфри — перебиваю я ее и затягиваюсь. Неожиданно сигарета становится ещё более противной чем была — а это проблема.       Линда отрывает взгляд от экрана и наконец смотрит на меня. Между ее бровей залегает тревожная складка.       Линда пытается оценить степень опасности и ее ответственности.       — Я просто хочу, чтобы ты знала. От упырей хорошего ждать не стоит. Это самые беспринципные существа, которых я встречала. Питер не даст соврать он…       — Линда, я знаю кто такие упыри — снова перебиваю я женщину — я общалась с ними не однажды. Снаружи они очень красивые и очень пустые внутри. Меня это не привлекает. Разговор можно считать закрытым.тем более что их способы питания мне определённо противны.       Питер не говорит ни одного слова, просто молча салютует мне бутылкой, все так же больше интересуясь тем, что происходит на экране.       Я довольна.       Хоть когда-то он не встревает с замечаниями.       Линда же одаривает меня внимательным взглядом, но в итоге возвращается к своему безумно увлекательному занятию.       Я же потягиваю своё пиво и пялюсь в пространство. Лучше, конечно, не придумаешь — приехать за сотни миль от дома, попасть под впечатление от первого же упыря, и беситься от себя же.       Признаю, до встречи с Романом Годфри я сильно спокойнее относилась к этим существам. Во-первых, я училась не в самой элитной школе — а упыри за срок своей жизни успевали сколотить немаленькое состояние и по обычным учебным заведениям не шлялись. Во-вторых, в Детройте делать им как правило было конечно, что, но на диковинную зверушку типа меня они обращали внимания не больше чем на занесённое в красную книгу животное. Экзотично, миленько, любопытно — но не более.       Меня это вполне устраивало.       В этой глубинке, Роман Годфри был не единственным представителем элиты, были и другие Годфри, ха-ха. И мое появление естественно его заинтересовало. Тем более, что Пенсильвания, по моему мнению, одна большая деревня, а Хэмлок-Гроув не смотря на инновационные движения вперёд — не самый процветающий город. Поэтому появление рыжей желтоглазой девчонки в компании цыгана — было тем ещё фееричным шоу.       — Косяк? — Питер выдергивает меня из мыслей, сунув почти под самый нос самокрутку.       Я смотрю некоторое время на предложенное, ещё не слишком понимая, что от меня хотят, пребывая во власти раздумий.       — В тебе деликатности как в топоре мясника — говорю я, принимая предложенное — смею напомнить, мама просила меня не перебарщивать с травкой.       — Косяк на троих это скорее жуткий недобор — подмигивает мне цыган, скрываясь за чёлкой.       Я растягиваю самокрутку, и чувствую приятную тяжесть в теле.       То, что надо, после этого странного дня.       На следующий день в школе становится понятно, что тусовка на поле была вполне определенно собрана из-за убийства одной из школьниц. Тихо, шепотом рассказывают друг другу подробности убийства — говорят, ее разодрали. Кристина всерьез пускает слух о том, что Питер оборотень и кажется именно он виноват в смерти несчастной. Вся школа гудит. Я провожаю взглядом три спины — близняшек, которые были дочками шерифа и самоотверженно воспитывались отцом-одиночкой, правда, на мой взгляд не слишком успешно.       Он слишком их балует, и девушки росли заносчивыми сучками.       На завтра запланирована литургия.       А репутация цыгана и так не поднебесная рушилась ко всем чертям.       В целом — сам виноват. Чем меньше город, тем больше в нем суеверий. А когда ты чешешь на уши глупой девчонке странные вещи, нужно понимать, что потом они станут достоянием общественности.       Тем более, что в люди просочились подробности смерти Брук Блюбелл, и характер ранений указывал на животное происхождение. Слушая разговоры преподавателей, я понимала, что на дикого волка не скинешь — они просто тут не водились. Медведей тоже не было — слишком мягкий климат.       Так что… Питер в заднице. Если в ближайшее время не найдут реального преступника, то через пару убийств начнётся охота на ведьм.       В городе точно есть один инициированный и один неинициированный упырь. Насчёт мамы Романа я уверена, что это точно не она. Не могла же женщина резко поглупеть?       А вот Роман…       Я на перемене ненавидя себя принюхивалась каждый раз, когда Роман проходил мимо. И хоть убей — смертью и безумием от него не пахло совершенно.       — Ну что? — Питер прислоняется к шкафчику, напротив меня — как продвигается следствие, госпожа детектив?       Я качаю головой.       — Я не чую ничего, что может указать на упыря — говорю я тихо — но до конца отметать версию не могу, хотя и очевидных доказательств совершенно нет.       — Грязноватая работа, если верить слухам — сказал Питер, проводив взглядом Шелли и мило ей улыбаясь. Огромная девушка занавесила лицо волосами, и застенчиво помахала ему.       — Что, решил завести роман? — ехидно спрашиваю я, глядя на цыгана.       Он прикрывает глаза и качает головой с легкой улыбкой       — Пальму первенства в постели семейства Годфри я придержу для тебя — говорит он — хотя Лита очень даже ничего.       Я поднимаю бровь, не понимая о ком он.       — Лита Годфри — поясняет он — кузина Романа, та хорошенькая блондиночка, которая разговаривает по мобильнику.       Я скольжу взглядом по рядам шкафчиков напротив, и вижу ту, о ком говорит Руманчек.       Лита действительно весьма хороша собой. Худенькая, с нежным лицом, она сейчас говорит, прижав к уху мобильник.       Фигура… а тут было самое интересное.       Она была беременна. Срок месяца четыре, может пять. Животик уже наметился.       Девочка.       — Так она же… — я хмуро смотрю на Питера, надеясь, что он понял намёк.       — Тем и пикантнее — подмигивает мне парень, а я закатываю глаза.       — Ну во-первых — ты точно извращенец — тяжело вздохнув говорю я — во-вторых, тебе оторвут яйца.       — Кто не рискует — Питер подмигивает мне — пошли на урок, Астор.                     Следующей ночью мы наведались на поле где произошло убийство. Как меня мотивировал Питер — один нос хорошо, а два — почти стая. Мы ползали там, обнюхивая кусты и траву, как чертовы наркоманы, пока не пришёл Роман.       Аккурат, после того, как мы вроде закрыли разговор обсуждая возможность убийства девочки упырем, и поняв, что в общем-то это возможно. Некоторые неинициированные упыри могли нападать на людей, ведомые пока неясной жаждой.       Что отличало упыря, инициированного от неинициированного? Шлейф крови.       Сознательной крови, жертв которых он искал сам, осознавая свою жажду в полной мере.              Я чую его горьковатый тёмный аромат, как только он выходит на границу света и тени, ещё оставаясь в темноте и думая, что он невидим и не слышим.       — У нас гости, Питер — отмечаю я, сидя на корточках и разглядывая первую попавшуюся травинку, словно она расскажет мне все секреты того, что тут произошло.       — Угу. Я чую — отвечает мне парень, не выходя из своей позы лотоса. Питеру нужна вся концентрация своего тела чтобы сканировать пространство для понимания некоторых вещей.       Я же, чувствую неконтролируемую звериную суть, которая оставила четкий след поверх страха, боли и крови жертвы, и не очень хочу «внюхиваться», рискуя скатиться в это же безумие.       Роман наконец выходит на свет. Теперь нужно было сыграть спектакль.       — Привет. — говорит он, подходя ближе и я дергаюсь как нормальный человек, который не ожидал такого.       Ожидала, конечно, но Роману этого знать не обязательно.       Я разворачиваюсь, и с негодованием смотрю на него.       — Что ты тут делаешь? — интересуюсь я, недовольно.       Я действительно недовольна фактом его присутствия тут, потому что проклятого       Годфри с лихвой хватает в школе, и по ночам я его точно не хочу тут видеть.       — Пришёл передернуть на место преступления. Я фетишист — с ленивой ухмылкой говорит парень, своей фразой родив у меня в голове пару абсолютно неуместных картинок, которые я изо всех сил тут же стараюсь забыть навсегда — что делаете тут вы двое?       — Не поверишь. Пришли потрахаться под светом луны — отвечаю я ему в тон. Решили поиграть в кто друг друга заплюет ядом? Велком. — третьим не приглашаем, извини.       — А я бы не отказался — Роман хмыкает, скользнув по мне взглядом, а я жалею о сказанной фразе.       Питер молчит, предоставив мне право вести переговоры, чему я не благодарна совершенно.       Взгляд Романа сменяется на настороженно внимательный. И смотрел он при этом на Питера.       — Ну и каково это? — спрашивает он неожиданно       — Каково, что? — в ответ Питер поднимается на ноги, оставаясь в спокойном состоянии, глядя на парня довольно невозмутимо.       — Убить ту девчонку.       Безупречная маска Романа треснула, выдавая лёгкую нервозность.       Я фыркаю, потом хохочу в голос, подняв лицо к небу. Вот ведь ирония, пока мы думали на упыря, упырь думал на нас.       — Я не убивал ее — отвечает Питер, похлопав меня по плечу, видимо призывая успокоиться.       Я зажимаю зубами кожу у себя на руке, пытаясь привести себя в чувство, но продолжая тихонько почти истерично хихикать.       — Ну и чего она ржёт? Вы тут траву курили? — интересуется Годфри. В своём замешательстве он был весьма милым.       Весьма милым упырем.       — Нет, просто мы думали, что это сделал ты — тон Питера остаётся невозмутимым, а я, вытирая слезы плюхаюсь на землю, чувствуя, что стоять у меня сил нет.       Чего на меня напало? Наверное, идиотизм ситуации в которой мы оказались.       Нет, убил явно не Роман. Я не чувствую в нем той тьмы, которая тут наследила. Ни грана.       — А мне зачем это? — Роман растерялся, запустил руку в волосы приглаживая их.       Я уже отсмеялась и молча разглядываю его, пока внимание упыря занял цыган.       — А мне? — резонно интересуется Питер, скрестив руки на груди.       Сама невозмутимость и непоколебимость.       — Люди говорят, что ты оборотень — Годфри пожимает плечами, оборачиваясь через плечо, поворачиваясь обратно, мельком ловя мой взгляд, но я тут же отвожу глаза, заинтересовавшись чем-то на земле.       Не важно чем.       — Ты веришь всему, что говорят люди? — Питер хмыкает, выказывая скепсис       — Тогда зачем ты сюда вернулся? Это типа твоя территория?       Питер, предчувствуя долгий разговор, садится рядом со мной, обратно в свою любимую позу.       — Территория — это слишком буржуазно — лениво отвечает цыган, и поймав мой взгляд, подмигивает, показывая, что все нормально.       Мне бы такую уверенность       Годфри мнётся, затем садится напротив нас, не заботясь о будущей чистоте дорогих брюк       — Вы типа…       — Мы не родственники, не встречаемся, ничего — быстро говорю я       — Она слишком стесняется соседства с цыганами — хмыкает Питер, хлопая меня по коленке — белая нью-йоркская чикуля совершенно не привыкла к маргинальному обществу.       Меня слишком очевидно коробит от развязанных интонаций в его голосе, и я чувствую острую нужду сказать хоть что-то что более-менее меня реанимирует.       — Фу. Я вообще то рыжая и ирландская — отшутилась я, решив, что за белую Нью йоркскую чикулю он всегда сможет ответить.       Роман посмотрел на нас с неопределенным чувством во взгляде.       Затравленность? О нет. Я увидела в его глазах одиночество.       Судя по всему, у богатенького паренька тут совсем не было друзей. А в нас он видимо решил разглядеть именно двух друзей, которые вышли на променад.       Сегодняшняя ночь явно разжижала мои мозги, если я решила посмотреть на Романа с человеческой стороны.       Человеком от него пахло, ровно так же, как и вампиром.       Я почти готова смириться даже, но пока не была в этом уверена. Мое напряжение от него приносит очевидную усталость и двоякое желание — либо держаться от него подальше, либо оказаться к нему поближе.       Гребаная магия.       — Я знал твоего дядю — говорит парень, насмотревшись на нас и подобрав на земле тонкую веточку, упавшую с одного из деревьев поблизости.       Обращается он явно к Питеру, потому что у меня точно не было никакого дяди.       — Винса? — Питер поднимает бровь, и повторяет его жест, тоже находя веточку.       Я пока не хочу вступать в их маленький клуб, и просто изучаю Годфри, пока была на то легальная возможность       В отличие от его поведения в школе — тут, без зрителей, он явно спокойней и тише. Только вот пока непонятно, это его нормальное состояние, или очередная маска.       — Ага. Иногда, мы разводили костры, и он появлялся с бутылкой самогона. Мне нравились его истории. Девчонок они пугали до чертиков, но знаешь, это же девчонки.       Я морщусь на это явное проявление сексизма, и Роман поднимает руки       — Прошу прощения, не сомневаюсь, что ты храбрая.       Я фыркаю и качаю головой.       — Не суди людей, Роман — я впервые зову его по имени. — особенно по слухам и внешности.       — Я не особо его знал, — говорит Питер, уводя разговор от опасной темы. Я, сев на феминистического конька могу слезть не скоро, а ещё и закипеть на щелчок — Он называл меня Пити, и это мне не очень нравилось. Но он всегда давал мне договорить, когда Линда прерывала меня, и иногда он падал в обморок, все еще сидя за столом с открытыми глазами — это казалось мне каким-то фокусом. — Поддаётся он воспоминаниям. — Думаю, у него были серьезные проблемы.       Цыган махнул рукой, попытавшись что-то поймать, но у него ничего не вышло.       Я все ещё пребываю в сюрреалистичности происходящего, мы сидим тут, на месте преступления, среди ночи и обсуждаем какую-то абсолютно личную ерунду. С упырем.       — Я помню, как приходил сюда с отцом, — говорит Роман. При этих словах его лицо смягчается что ли — У меня мало воспоминаний о нем, но я помню, будучи еще совсем мальчишкой, был здесь, и что-то ужалило меня в ногу, знаете, типа в перепонку между пальцами на ногах, помню его лицо. Насколько беспомощным оно казалось. Потому что он не мог понять, почему я так сильно плачу. Пока моя нога не опухла настолько, что пальцы начали походить на сосиски.       От Годфри веет болью. Я закусываю губу, сложно переживая момент эмпатией, и закрываясь в шелухе из восприятия себя. Так странно и непривычно чувствовать чистые человеческие эмоции от того, кто не особо должен из испытывать.       — Что с ним случилось? — спрашивает Питер, очевидно почувствовав то же, что и яРоман складывает руку пистолетом, отводя большой палец и изображает, как вышибает собственные мозги.       — Бля-я, — реагирует Питер.       Я неконтролируемо морщусь. Мне стало жалко этого богатого парня, который мало того, что потрясающе одинок, так ещё и пережил смерть отца. Который очевидно был человеком.       И видимо, он не выдержал жизни с упырем.       — Бля-я, — эхом вторит ему Роман.       — Мама говорит: мой отец мертв или типа того, — говорит Питер. — Не вдается в подробности.       Я вздыхаю, чувствуя себя лишней на этом вечере откровений.       Эмпатировать я не собираюсь, поняв достаточно про нашего собеседника.       — Я не вхожу в ваш печальный клуб безотцовщины — поясняю я, глядя как поднялись брови Романа, обратившего на меня внимание — кроме того, что мои родители выглядят как брат и сестра, а я похожа на них как тоже ближайший родственник, ничем грустным похвастаться не могу — я развожу руки — и у тебя божья коровка на пальто — указываю я пальцем на насекомого       Я точно не собираюсь говорить ему про висящий в скором времени суд.       Роман стряхивает божью коровку со своего лацкана, мимолетно мне улыбнувшись.       — Каково это, — спрашивает он. — Жить как, ну знаешь. Таким, как вы.       Я поднимаю бровь.       — Какими как вы? — интересуюсь я — ты опять меня в цыган записал, да?       — Тогда задам этот вопрос этнической части нашей компани — уголками губ улыбается Роман, заставив меня облизнуться.       Он замечает мой жест, и лицо его принимает вообще неописуемое выражение.       Я же захлопываю «ставни» восприятия ещё плотнее.       Вообще не хочу знать, что он сейчас почувствовал.       — Я думаю, всегда есть что-то за холмом, что я должен увидеть, — говорит Питер–       Например, что кроется в ботинках твоей сестры?       Лучи от пары фонариков высвечивают нас в темноте и бесшумно загораются полицейские мигалки.       Вот и отключай восприятие.       — Черт, — говорит Питер, заметно напрягаясь.       — Все в порядке, — успокаивает нас Роман, поднимаясь — только не бегите       Мы замираем за его спиной, неосознанно взявшись за руки. Роман беззаботно и абсолютно спокойно смотрит на фонари, уверенный кажется в своей безнаказанности.       Ещё одна причина по которой я не люблю богатых — они не чувствуют перед собой ответственности. Было бы лучше, если бы мы втроём сейчас деранули к лесу и дальше по домам.       — Заблудился, приятель? — говорит самый низкий, без шеи, с весом жира, как у штангиста.       — Я в порядке, но, спасибо за заботу, офицер, — отвечает ему Роман.       — Это мальчишка Годфри — произносит другой, высокий и худой, с пронзительно агрессивным носом, тянущим к земле, согнутый как лук, готовый выстрелить.       Кажется, именно он накануне провода нас отсюда.       — Ты в курсе, что сейчас не детское время, — говорит Шея.       — Я ночная сова, — отвечает Роман.       — Тебе нельзя здесь находиться, умник, — вступает Нос. — И мне плевать на твое имя.       — Я кому-то мешаю, офицер? — спрашивает Роман.       — Кто это с тобой? — снова Шея. — Не тот ли грязный цыган? И рыжая девка, которая живет тут без родителей? Что вы, трое инкубационные птички, делали тут такого, что не заслуживает порицания?       — Разговаривали. — тон Романа все такой же дружелюбный, с лёгкой долей дерзости присущей подросткам. А особенно богатым.       — О чем? — жирный скрещивает руки на груди, глядя на нас неприятным взглядом.       — О тайнах смертности, — парирует Роман.       — Ладно, пошли, — говорит Нос.       Роман смотрит на него, он смотрит в его глаза и на короткое время его собственные блестят как у кошки, как тогда, когда он хотел проводить меня к директору, и он произносит, с нажимом, словно учит ребёнка разговаривать:       — Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице. — Нос молчит. Его лицо бледнеет.       Затем, он несколько раз коротко моргает и выдавливает:       — Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице.       — Что? — спрашивает Шея.       Роман смотрит в его глаза:       — Ага. Иди, парнишка.       — Ага, — повторяет Шея. — Иди, парнишка.       — Слушаюсь, офицер, — говорит Роман.       Они вернулись к джипу, сели в него и уехали.       Годфри поворачивает к нам лицо. В небогатом свете одинокого фонаря, от дома, в котором была убита Брук Блюбелл, я вижу потеки крови, под носом, которые он вытирает рукавом глядя на нас.       По домам мы добрались уже без приключений, и рухнули спать.       Через неделю, радостно сияя мне сообщили что Годфри наглухо отбитый тип.       — Что случилось? — я на перемене стою, скрестив руки на груди и смотрю на Питера, который лыбится во все свои белые зубы.       — Короче — он заговорщески пригибается ко мне — я тут на перемене вышел, на английском, помнишь?       — Ага — вздохнула я. Действительно, он вышел почти сразу после Романа, сославшись на головную боль.       Роман в свою очередь вышел за какой-то девчонкой.       Если мне сейчас сообщат что у них был закрепляющий дружбу тройничок, то я знать не желаю.       — Я шёл к медсестре и проходил мимо женского туалета. И там… — он делает максимально интригующий вид и даже играет густыми бровями для большего эффекта.       — Ну — раздраженно тороплю я его.       Если Питера не привести к сути дела, он может очень долго рассусоливать.       — Короче, твой Годфри трахал в туалете ту цыпу, что вышла первой.       Оказывается, есть вещи и помимо тройничка, которые я не хочу знать.       Я подавляю приступ тошноты, и даже опускаю то, что Романа сделали моим.       — У неё же теч… мен… ну короче цикл — не могу я определиться с грамотной оценкой состояния той девушки.       — Ага — довольно улыбается он — то есть, наш неинициированный упырь питается…       — Ой заткнись, а! — вскрикиваю я, отталкивая смеющегося Питера — придурок.       — Ну не я же…       — На хуй! — качаю я головой — не хочу знать.       Баллов Роману рассказанное не добавило, но к моему сожалению мое отвращение никак не влияет на реакцию организма на этого парня. Выйдя из школы, я приметила на парапете знакомую фигуру, которая дымила, глядя на двери.       Мы встретились взглядами. Роман отсалютовал двумя пальцами, я же, поджав губы иду, торопясь к автобусу, чувствую, как горячая волна прошла от живота ниже.       Ненавижу.              За две недели до полнолуния я снова сражаюсь со своим либидо.       За неделю до него мы с Питером полностью прекращаем общение, приходя домой по отдельности и закрываясь в разных комнатах. Я не могу есть и пить, томление между ног не даёт мне нормально жить, и пересекаясь с Годфри в коридорах и на уроках днём, я, ночью закрыв глаза даю себе волю, трогая себя между ног и представляя вместо своих пальцев — чужие, длинные, тонкие, аристократичные.              Второе полнолуние, тридцатого сентября прошло довольно спокойно. Кажется,       Во всяком случае, ничего принципиально нового в лесу мы не нашли. Но, мне казалось, что это лишь дело времени.