Над пропастью и океаном.

Уильям Сайфер. В этом подвале всегда было сыро и промозгло. А ещё там витал сладковатый аромат разлагающейся плоти, свернувшейся крови и страха. Это игровая малышки Анабель. Как правило там можно услышать плач, скрежет зубов, надрывные стоны и крики. Всякий, кто попадает туда — познает страдания, затем самый их пик, а дальше совершенно обычный набор: предсмертные мучительные спазмы, агонию и смерть. И все это под аккомпанемент безумного смеха Анабель. Мне, как существу высшего порядка не удалось познать вкус смерти.  Но при этом, будучи заточен в человеческую оболочку, я был способен испытывать физическую боль не хуже любого мешка с костями. Но что самое ужасное я был способен к быстрой регенерации. Стоило Анабель наиграться и покинуть отвратительное помещение, я с наслаждением растягивался на каменных плитах и начинал залечивать многочисленные увечья. Среди них были самые различные по глубине порезы, покрывающие практически все пространство моей бренной оболочки, и конечно же переломы, иногда даже по нескольку на одной кости. Но так было лишь поначалу. Вскоре я понял что исцеленное тело все так же чувствительно к боли, которой Анабель награждала меня раз за разом. Казалось её вполне устраивает тело залеченное, тело не искромсанное, чистое словно снежная равнина, каждый раз тщательно подготовленное для её визитов. И тогда я забил на регенерацию. Боль отрезвляла и помогала оставить на задний план мысли о мести, побеге, бренности бытия. Позднее тело стало терять чувствительность и боль стала чем-то обыденным, как чистка зубов по утрам. Она стала казаться забавной. Чем больше моё тело теряло чувствительности, тем больше терпения теряла Анабель. На все её ласковые расспросы, ощущая как нож пропарывает артерии, но практически не чувствуя боли, я не менее ласково лгал о том что утратил способность к регенерации, и вероятно очень скоро ей снова придётся искать игрушку. По прочнее. Через несколько дней она привела тебя. Ты равнодушно посмотрел на меня своими льдистыми глазами. В них не было ничего. Ни сострадания, ни радости, ни грусти, ни злорадства. Ты смотрел на меня как на вещь. Как на полурассыпавшуюся древнюю скульптуру в музее. На её крики ты лишь развел руками, и сказал что не можешь восстановить мою якобы утеряную регенерацию. Ты лишь сказал что я ещё могу вспомнить твои слова там, на обрыве. И я принял решение.