***
Она опять рыдала, прижимая к себе хрупкое тело родного сына. Вздрагивание широкой спины, за которую держались тонкие руки, превращались в мощное содрогание целого женского организма. Всхлипывания, раскаты плача. Раз за разом. Регулярно. Он оставил попытки успокоить её. Потому что знал — его старания останутся без внимания. — Господи, — она протянула имя всевышнего, вскинув к потолку тяжёлую голову. Сжимая в объятиях своё дитя, она невольно перекрыла кислороду путь в его лёгкие. — За что нам всё это? Ну за что? Он не пытался отстраниться. Ладони проводили невесомые линии вдоль материнского позвоночника, изредка отстукивая личный мирный ритм. Она продолжала рыдать, спрашивать потолок о причинах семейных проблем и стискивать ребёнка в сильных руках. — Почему я должна нести на себе этого ребёнка? — снова слёзы. — Почему я? Почему я вообще родилась? Я не хотела такого… На затылок легла мощная ладонь и прижала его голову к своей груди. Дышать стало ещё труднее, даже самые лёгкие движения грудной клетки давались с трудом. Грубые прикосновения пугали, и он с замиранием сердца ожидал повторной бури. Он пытался успокоить шторм внутри головы и сосредоточиться на единственном источнике ясного звука — на тяжёлом, но быстром сердцебиении женщины, которая упорно именует себя матерью. Он никогда с этим не спорил. Так оно и было. Мольбы и вопросы слились в сплошное бессвязное бормотание. Создалось ощущение, будто он опять забыл родной язык. Он не пытался вспомнить знакомый с глубокого детства алфавит, потому что знал — ничего важного или нового он не услышит. Тупая боль в организме только усилилась из-за внезапного порыва матери к житейским ласкам. Она громко, с утробным механическим хрипом просила обнять её. И он обнимал, боясь ослушаться. Постепенно знакомое тело превращалось в пластиковый воздушный шарик, который медленно наполнялся жидким металлом. Она снова перестала быть мамой, быть живым человеком. Ему показалось, будто это заразно, ведь его собственное тело медленно превращалось в пластик. Именно сейчас в крепких объятиях его сжимал неживой человек. Существо, не знающее ничего мирского. Робот. И это промелькнувшее сравнение страшно пугало ребёнка. С каждым разом знакомые черты лица расплываются ещё сильнее, женский голос растворяется в незнакомых нотах, а сам образ родной матери меркнет в тусклой реальности. Все мысли смешались в безумную кучку хаотичных слов. Они не были ему свойственны, они пугали и вызывали отвращение к самому себе. Страх нашёл своё место в его маленьком мире. Забрался во всевозможные щели, забился в каждый уголок. Он смог слиться с тьмой и наполнить свет. Стал для него лучшим другом и худшим врагом. И пока его сжимают женские руки, пока лёгкие ноют от недостатка кислорода — страх наполняет каждую трещину в его сознании, лишая предпоследнего шанса на живое будущее. «Так, значит, так, — он попытался отстраниться, когда перед глазами замелькали черно-белые пятна. Мать почувствовала слабый толчок и резко отошла, присаживаясь на соседний стул. Она не собиралась заканчивать свой монолог. — Не имеет значения».***
Тихо одеваясь, он попутно кидал в портфель учебники и слушал любимые композиции старой, как этот мир, музыкальной группы. Его ждала школа, одноклассники, учителя. Его ждал новый день, лишённый какого-либо смысла. На улице он с лёгкой улыбкой принял холодный удар от ветра в лицо. С тихим смехом и ощущением лёгкого счастья он радостно встретил первый снег. Встречать снегопад в компании вечно шумного Grandson стало одной из любимейших традиций. Перепрыгивая кучки завядших осенних листьев, пальцами касаясь голых веток, он слушал любимые песни, напевая заевшие текста. Направление и жанр не имели значения. Ему были важны лишь звук, громкость мелодии и смысл текста. Таким образом он отвлекался от самого себя, чтобы приблизиться к реальной жизни. Ведь после того, как разум покидает сцену, всё мгновенно оживает, и мир снова начинает существовать, следовать привычному алгоритму жизни. Не особо долгий путь к учебному заведению дошёл до автоматизма. Тропинки, повороты, частные дома — всё это настолько привычно, что просто перестало восприниматься как нечто реальное. И само здание, в котором дни проходили в пять раз быстрее, теперь внушало лишь отвращение и беспокойство. Именно в нём он исчезал во времени, что постоянно безумно его пугало. Раздевалка, шкафчик, третий этаж. Настроение исчезало напрочь, стоило ему вспомнить, что скоро он сам опять исчезнет. И необходимый кабинет был тому подтверждением — он исчез. — Привет, Тина! — Гэвин ярко улыбнулся и ловко запрыгнул на своё законное место. Девушка азиатской внешности улыбнулась в ответ. — Хей, Гэвин, а ты знаешь, что у нас? — она весело протянула последнее местоимение, вскинув изящные брови. — Естественно, — он усмехнулся, совершенно не понимая, что именно соседка имела ввиду. — А ты знаешь, что у нас? — Конечно, — маленькая ладошка плавным движением из кармана юбки вытащила маленькую бумажку. Шпаргалки. — Поэтому подготовила вот это, — ухмылка Гэвина стала ещё шире. Контрольный тест. А он забыл. Опять. «Записывать надо было, идиот, — ему показалось, что из лёгких выбили воздух. Мама наругает его. Может, опять будет бить. — Без разницы». — Красотка, — он сдержал позывы справедливости, насчёт подсказок. Они здесь будут лишними. — Ещё какая. Тест прошёл более, чем удачно. Одноклассники впали в некое подобие эйфории после сдачи контрольной. Они быстрым шагом покинули кабинет, но в коридоре позволили себе перейти на лёгкий бег. Гэвин медленно собирался, погрузившись в яму собственных мыслей. Очередной лебедь в журнале предвещал очередное наводнение скандалов в доме. Он ужасно боялся возвращаться в родные четыре стены, которые довольно быстро стали для него тюрьмой. Закинув сумку на плечо, он сделал всего лишь шаг к выходу, но уже еле сдерживался, чтобы не завалиться. Плавные движения не поддавались контролю. Каждую мышцу сковали знакомые цепи. И ломая свой организм, он заставлял его двигаться дальше. Оказавшись в коридоре, он с кривой усмешкой опустил взгляд на белый пол. Былая пластмассовая картина постепенно вырывала из реальной жизни кусочки, придавая себе облик истинных реалий. Высокие стены быстро уменьшились, белый потолок покрывался трещинами, из которых просачивалась тьма, а выступы острых углов казались ещё острее — всё так и было или ему снова кажется? Или в будущем произойдёт неожиданный поворот и мир превратится в сплошной длинный глюк? Или он сам окажется пустой голограммой? Гэвин боялся поднимать голову. Потому что знал — он поднимет и всё рассыпется на мелкие песчинки. Всё опять исчезнет. Но безымянная тень грозилась коснуться его ног. И Гэвин поднял голову. Сердце замерло от ужаса. А ноги продолжали движение, но чисто по инерции. Люди. Везде так много разных, но идентичных людей. Девушки. Каждая необычна, но до ужаса похожа на соседнюю: бледная кожа, ровные черты лица, один и тот же макияж и холодные глаза. Ни одна из них не имеет внешних изъянов. Ни одна из них не проявляет истинных эмоций. Парни самобытные, но между ними нет отличий: серое лицо, резкие линии, бездушный взгляд. Маска за маской. Нет души, нет правды. И кто же эти люди, которых по факту он должен знать? Очередные пластмассовые, бездушные куклы? Но если это так… То кто же он? Какую роль он должен играть на этот раз? Гэвин тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, направился к нужному кабинету. Тина давно сидела на месте и активно общалась с другими друзьями. — О, Гэвин, где тебя носило? — Тина повернулась к нему, улыбаясь до ушей. Гэвин ярко улыбнулся в ответ и начал рассказывать небылицы о том, где именно его носило. Одноклассники только смеялись сюрреалистичным байкам о десяти минутах жизни Гэвина Рида. Звонок, все разбежались по своим местам. Учитель, важный учебный материал. Ничего никогда не меняется. Всё та же серая обыденность, которую Гэвин до омерзения ценил. Даже самые неординарные события не способны увлечь его в яркое забытие. Он боялся подобных перемен и цеплялся за настоящую реальность всеми живыми конечностями. Он ненавидел лживую яркость. Ведь, так или иначе, все краски исчезнут в серости текущего дня, а текущий день — в серости прошедшего. После ему придётся расплываться во мраке следующих двадцати четырёх часов. Всё когда-нибудь исчезнет. И вместе со всем.***
Учебный день прошёл. Уроки сделаны. Вернулась мама, обнаружила закрытую в его комнату дверь и разбрызганную в разные стороны грязь от сапог. Снова монолог о всём плохом и грустном. Тот же сценарий и те же актёры. Раз за разом. Из случая в случай. — Я больше не могу с тобой, слышишь? — её голос опять медленно нарастал и начинал угрожающие вибрировать. Гэвин молча слушал, чувствуя приближение нового удара. — Постоянно находиться в напряжении! Каково это, а?! Думаешь, мне очень просто работать, зарабатывать деньги, вас двоих обеспечивать? — он медленно кивнул. Но когда до него дошёл смысл риторического вопроса, опомнился и боязливо поднял глаза. Не заметила. С губ сорвался вздох облегчения. — И ради кого я так стараюсь? Ради того, чтобы ты, мразь конченная, взял и всё испортил! Тварь испорченная, Господи, сколько можно?! Ты слышишь меня? Я хочу отказаться от тебя! Хоть когда-то я смогу позволить себе такую роскошь?! — он медленно кивнул, совершая очередную ошибку. Гэвин нутром чувствовал, что скоро мать его ударит. Он виноват. Он не должен был так поступать. Он обязан беречь вещи, чистоту и порядок, должен делать уроки с открытой дверью и терпеть выглядывающих из-за угла фантомов. Он должен быть послушным ребёнком, помогать маме. И почему он не находит в себе силы сделать это? Стать тем, кем все хотят его видеть? Крики смешались в алфавитную кашу. Его расчёты были верны и вскоре он пошатнулся от резкого удара. Писк нарастал, заполняя голову раздражающим шумом. Снова провал. Этот момент остался пустым окном в его памяти, не имеющим особого значения. Как вся прошедшая жизнь. Когда брат вернулся, а мать вспомнила о бытовых проблемах, Гэвин, незаметно сжимая ладонью левую сторону лица, проскользнул в свою комнату. Свет померк. Один шаг за порог своего шаткого убежища — и тьма моментально окутывает его с ног до головы. Сердце подпрыгнуло и скрылось под кадыком, и Гэвин судорожными движениями несколько раз нажал на рубильник, включая свет. Он знал, что там, в самом дальнем и темном углу, как на посту, стоит некто высокий с идеальной осанкой, смотрит на его подушку и что-то выжидает. И Гэвин знает, что этот некто будет там стоять всю ночь, пока по стенам не растекутся первые лучики смутного солнца. А подле кровати снова будут копошиться маленькие безликие существа, которые вечно рвутся забраться на постель. А Гэвин, посчитав себя отважным и сильным, снова попробует погрузиться в сон. И сон в который раз обернется новой реальностью. Он не должен спать. Он должен не спать. Любой ценой дожить до завтра. Доползти до любимой серой обыденности. В наушниках кричал новый трек Papa Roach. Некто кричал о том, что его наконец-то осенило — ему действительно нужна помощь. Лирический герой в самом деле решил, что нуждается в помощи. И Гэвин, в очередных попытках вспомнить уже прошедший день, остатками иссохшего разума подумал: «Может, мне тоже нужна помощь?» «Да, придурок, тебе действительно нужна помощь. И причём конкретно нужна», — послышалось в ответ. Он шумно выдохнул и увеличил громкость. Очередная ночь, в которой есть он и громкая музыка. И те, кто скрыт под покровом душной тьмы. Хоть что-то в этой жизни радует.