Дрожь

— Я влюблен в тебя, — сказал Оикава, спустя три дня после их выпускного в средней школе. Его голова лежала на коленях Иваизуми, а руки были аккуратно сложены на груди; Оикаву совершенно не заботило, что он сейчас может исчезнуть из мира Хаджиме. Первоначальная реакция Иваизуми была следующей: «Он шутит. Он должен шутить». Это же Оикава, и он говорит подобное дерьмо постоянно… но сейчас он явно не шутил. Потому что есть большая разница между «Ты мне нравишься» и «Я тебя люблю». А «Я влюблен в тебя» находится где-то между ними. Если, конечно, Оикава не шутит насчет этого. Пальцы Иваизуми водили по волосам Тоору, а взгляд был сфокусирован на расслабленном лице друга. Он понимал, что не готов к этому. Очевидно, что и нет никакого способа приготовиться к такому, но сейчас он обнимает своего лучшего друга на диване, а фраза «я влюблен в тебя» звенит в его ушах. Он делает глубокий вдох, медленно и взвешенно, подавляя напряженность, подступающую выше к горлу и охватывающую его грудную клетку. Он старается подобрать слова и соединить их в предложения, делая на удивление спокойный, повседневный тон голоса: — Нет, ты не влюблен. Оикава даже не открыл глаза, пробубнив себе под нос: — Да, — сказал он. — Да, влюблен. У Тоору было мягкое выражение лица, глаза закрыты, а дышал он так легко и размеренно, что Хаджиме просто не мог принять это все за притворство. — Я влюблен в тебя, — сказал он снова, на всякий случай, если Хаджиме не услышал … Иваизуми всегда думал, что его сердце будет вырываться из груди, когда такое произойдет, но вместо этого он почувствовал, как оно остановилось, когда Оикава начал говорить. Его холодные пальцы запутались в локонах коричневых волос, а во рту пересохло от теплого весеннего воздуха. Тоору перевернулся и, положив руки на колени Хаджиме, уперся подбородком в сплетенные запястья. Его глаза были открыты, а все оставшиеся сомнения Иваизуми, что это была хитро продуманная выходка высшего уровня, мгновенно рассеялись, как только Оикава посмотрел на него. Его тоже трясет — слабый озноб охватывает его плечи и перерастает в дрожь вдоль позвоночника. Хаджиме не мог понять, почему он не замечал этого раньше. — Я… — парень закрыл рот, сглотнув: любая фраза, что бы он ни сказал сейчас, разобьется между ними на осколки. Оикава улыбнулся ему, но в этой улыбке было восемь частей самоуничтожения всего лишь к двум частям сухого юмора. — Все в порядке, я знаю. Хаджиме сощурил глаза и возненавидел себя. Он слепо шарил рукой, пока его пальцы не коснулись Оикавы, и он соединил их потные ладони вместе. Он сжал их так сильно, как будто вот-вот собирался сломать, ощущая как пальцы Оикавы дрожали в его собственных. «Прости меня», — думает Хаджиме. — Прости меня, — говорит Оикава. . Он даже не видел Тоору с тех пор, как они пошли в старшую школу. Конечно, он пытался. Он звонил ему несколько раз, писал е-mail, но Оикава нигде не отвечал, а Хаджиме и не настаивал. Он полагал, что должен дать Оикаве личное пространство, и это… это не было неловко. Хаджиме не позволял этому становиться неловкостью. Но он также не был идиотом и знал, что должен подождать, пока Оикава не сделает первый шаг. Когда Тоору будет готов поговорить с ним снова, тогда они и поговорят. Хаджиме не имел права давить на него в ближайшее время. В первый день нового семестра он отодвинул занавески и увидел Оикаву, ожидающего его возле ворот его дома. — Ива-чан, — весело сказал он, махая ему так, будто прошла пара дней, а не месяц. — Ты выглядишь сегодня злее обычного. Они пошли в школу вместе, Оикава весело болтал с ним весь путь, и Хаджиме не пытался выяснить, хорошо все или нет. Поэтому он притворялся. Притворялся, что у них все в порядке, потому что он отчаянно желал, чтобы так и было. Потому что это лучше, чем вести себя, будто все не в порядке. Потому что это длилось слишком долго, и он действительно скучал по этому тупому придурку. Он считал, что из него дерьмовый друг, и до ужаса боялся, что увеличившееся расстояние между ним и Оикавой станет постоянным. И он не знал, сможет ли принять это. — Ива-чан, ты слушаешь? — проворчал Оикава, и никто, кроме Хаджиме, никогда не обратил бы внимание на напряжение на его лице. — Да, — хрипло ответил Хаджиме и, хорошо отмерив шаги, развернулся, чтобы наступить Оикаве на ногу. — Ауч! Для чего это было? Я даже ничего не сделал! Хаджиме пожимает плечами и неспешно уходит вперед, но когда он оборачивается, то видит, что морщинки на лице Оикавы ослабли. Он не улыбался, Хаджиме это заметил, но… Он и не хмурился. И это было только начало. . Они не поднимали эту тему снова. Должна присутствовать необходимость поговорить об этом, но Хаджиме не мог ее найти. Они общались точно так же, как и всегда. Оикава, его заносчивый лучший друг, который никогда не поймет, что значит личное пространство, который слишком много времени тратит на волейбол, чтобы быть всецело полезным для команды, а Хаджиме в его жизни — терпеливый родитель, который иногда бьет его по голове и делает вид, что не замечает, как Оикава время от времени пялится на него непонятным взглядом широко раскрытых глаз. Они засели в рутине. Они встречаются по утрам, идя на учебу, расходятся возле классов и снова встречаются на ланче, если Оикава может оторваться от своих поклонниц на долгое время. После школы они вместе идут на тренировку, и Хаджиме надолго остается с ним после ее окончания. Он бросает мячи и позволяет Оикаве распланировать тактику своего превосходства в игре; все потому, что они оба знают: он станет капитаном на третьем году обучения. Они идут домой вместе. Иногда Оикава приходит к нему и раздражает Хаджиме, мило выводя его из себя. Ничего не меняется. Ничего не меняется, и Хаджиме может дышать спокойно. . Проблемы появились к концу второго года обучения, и Иваизуми считал, что он должен был предвидеть это, потому что именно в этом заключается его работа. Хаджиме знал, что морщинки на лице Оикавы означали, что он пытался не хмуриться, знал, когда Оикава лгал ему и был не в своей кровати дома, а наверняка в школе — практиковал подачу в прыжке, и Хаджиме тратил всю ночь, пялясь в свой тупой телефон — «Ха-ха, ты слишком беспокоишься Ива-чан! Конечно, я уже покинул тренажерный зал», — и желая, чтобы он смог подняться и протащить свое тело по прохладному воздуху в три часа утра. Иногда Хаджиме ловил его на лжи, когда Тоору пытался убедить его в обратном или просто не отвечал на сообщение: «Где ты?» и Иваизуми ничего не знал, пока не видел его следующим утром с мешками под глазами и хромой походкой. Оикава сильно хромал в последнее время, и Иваизуми знал, что тот считал, будто никто не заметит. Но кто-то заметил. Хаджиме заметил. Чем быстрее приближался конец года, тем больше Оикава хромал. Тупое дерьмо. Чем больше он тренировался, тем меньше спал, и даже забывал есть, если Хаджиме не пихал ему что-нибудь съедобное и запрещал находиться рядом с кортом. Другие участники клуба, наблюдавшие это, думали, что один из них может сдаться в любой момент, но они не представляли, кто. — Ты не моя мама, Ива-чан, — Оикава фыркает каждый раз, когда Хаджиме борется с ним в раздевалке во время перерыва, но это всегда выглядит так, будто им лет по десять. Поэтому Хаджиме сжимал зубы, глуша злобу, каждый раз пытаясь не выбить все милое дерьмо из друга, потому что он больше не мог удерживать его от площадки. Он не знал, что это было: навязчивая мысль стать капитаном (раз он так бросается в игру) или знание того, что в следующем году Кагеяма возвращается в соревнования. Оикава никогда не думал, что будет иметь дело с Кагеямой. Оикава называл это неприязнью, но Хаджиме знал, что, скорее всего, это был страх. Кагеяма был настоящим гением, а Оикава зубами и когтями вцеплялся в каждый клочок таланта, который мог получить. — Могу я уже закончить перерыв? — заскулил Оикава, упираясь руками и болтая ногами так, что снова и снова ударял по ноге Хаджиме как капризный ребенок. Хаджиме не понимал, как половина учеников могла думать, что Оикава был спокойным учтивым Казановой или каким-то там еще дерьмом, когда Хаджиме видел, как Оикава плачет во время тупой романтической комедии… поэтому он немного предвзят по отношению к нему. — Или ты хочешь держать меня здесь, пока я не стану старым и уродливым? Потому что тебе придется ждать очень долго Ива-чан. И зависть это очень некрасиво. Хаджиме позволил ему вернуться на корт только после того, как поставил ему шесть синяков, чтобы они соответствовали тем, что виднелись на его собственных голенях. . Было около пяти утра, когда телефон Хаджиме зазвонил. Ему потребовалась минута, чтобы понять, что это было, отчасти потому, что было пять чертовых часов утра, и потому, что его телефон не так часто звонит. На экране было имя Оикавы, хотя он обычно писал, потому что ненавидел звонить (Хаджиме мог сразу понять правду или ложь в его голосе за милю). Иваизуми не удивился. Он ответил на звонок без слов, и единственное, что он услышал — биение сердца и тяжелое болезненное дыхание. — Ива-чан, — сказал Оикава, произнося его имя, будто это единственное, что поддерживало его. — Оставайся на месте, — скомандовал Хаджиме и, ни минуты не колеблясь, вскочил с кровати, накинув куртку, даже до того, как успел договорить: — Оставайся на месте. Я приду к тебе. . Оикава сидел на ступеньках у школьного тренажерного зала, когда Иваизуми наконец-то добрался до него спустя полчаса после его неожиданного звонка. Он крутил волейбольный мяч в руках и кидал его в дверь напротив. Хаджиме заметил, что половина мячей из ящика были раскиданы по паркету, а сетка снесена так, будто ее кто-то потянул за собой, когда падал. — А ты долго, — с глубоким вздохом сказал Оикава и устало улыбнулся. — Я уже начал думать, что придется идти домой самому. Хаджиме на него даже не посмотрел: лицо Оикавы это не то, что интересовало его в данный момент. Он опустился на корточки перед ним и резко спросил: — Какое? Оикава замолчал. Он прекратил крутить мяч на пальцах и Хаджиме услышал, как трудно ему было дышать, хоть он и пытался это скрыть. Иваизуми видел, как Оикава борется с самим собой, с глупой, нелепой гордостью и с долгой паузой перед ответом. — Правое, — в конце концов выговорил он. — Я… Я почувствовал, как в нем что-то сместилось. Хаджиме протянул руку и слегка дотронулся до колена; его пальцы были холодными от свежего ночного воздуха. Оикава вдохнул так, будто попытался вобрать легкими весь кислород в округе. Пальцами Иваизуми почувствовал, что колено опухло. Хаджиме закрыл глаза — он не мог позволить себе ударить травмированного человека, хотя он давно знал, что это произойдет в ближайшие месяцы. Он каждый день наблюдал, как Оикава хромал от зала до дома после изнурительной тренировки, как вспышки боли промелькивали на лице, когда ему нужно было присесть слишком неожиданно или слишком быстро, или когда Хаджиме пнул его сзади без предупреждения, и он упал вперед, не сумев сгруппироваться. И, возможно, Оикава знал, что с ним было что-то не так в последнее время. Хаджиме снова поднялся на ноги и, взглянув на бледное лицо Оикавы, испугался, что тот может потерять сознание. — Ты можешь встать? — спросил он хрипло, и Оикава засмеялся. — Не командуй Ива-чан. Конечно… — Тоору, — резко говорит Хаджиме, и Оикава, на секунду зажмурившись, замолкает на полуслове. — Я не мог стоять около часа, — тихо признается он, и это странное, неосознанное чувство внутри Хаджиме выходит из-под контроля, прямо как тогда, когда им было по пять — Оикава сломал руку, или когда он признался Хаджиме, а тот не смог подобрать ни единого слова, чтобы стало лучше. — Мы едем в больницу, — твердо сказал Хаджиме и тут же увидел, как Оикава открывает свой рот, чтобы оспорить это. — Нет, заткнись нахрен. Я тебя не спрашивал. — Это мое колено, — громко запротестовал Оикава. — Да, — огрызнулся Хаджиме, и весь его гнев вышел наружу сразу же. — Это твое колено. И отгадай, кто тут гений, который все просрал? Рот Оикавы быстро закрылся, и в тот же момент Хаджиме подумал, что перегнул палку. — Слушай, — сказал он после второй паузы между ними. Его голос стал мягче, чем до этого, но ненамного, потому что он не собирался говорить приятные слова. Они не собирались говорить друг другу приятные слова. — Если ты попытаешься играть с таким коленом, ты только сделаешь хуже. Поехали в больницу. Мы хотя бы сможем выяснить, что делать дальше. Губы Оикавы побледнели от того, как он закусил их зубами, а костяшки побелели, когда он сжал сине-желтый мяч. У Хаджиме появилась сумасшедшая мысль, что он хочет взять его руки в свои; разгибая по одному пальцу и пытаясь сделать так, чтобы они не так сильно тряслись. Оикава всегда был таким , когда дело касалось вещей, которые он не мог контролировать: угрюмый, упрямый и крайне напуганный. — Ладно, — сказал Оикава, и это слово было всем, что он смог из себя выдавить. — Хорошо, мы поедем в больницу, только… Мяч упал на землю, и Оикава положил руки на край ступеньки в попытке подняться на ноги. Хаджиме шагнул вперед, прежде чем Тоору успел что-то сделать, и протянул руки. Оикава остановился и замялся. В его взгляде читалось смятение. — Не будь дебилом, — сказал Хаджиме, — ты не встанешь сам. И Оикава протянул ему руки. . — Это не серьезно. — Нет, это не так. Это серьезно, но не навсегда. Вот что важно. Вот что Хаджиме говорил Оикаве, когда следующей ночью отводил его домой с забинтованным коленом и с костылями в руках. Он понимал, что Оикава слушал его, но слова врача, который сказал, что он не будет заниматься волейболом в ближайшем будущем, глубоко застряли у него в голове. — Хей, — пробормотал Иваизуми, садясь к другу на край кровати, но его голова была опущена, и все, что он мог видеть, это беспорядочную копну волос. — Эй, Оикава, послушай… — Я устал, — неожиданно сказал Тоору, обрывая все, что Хаджиме собирался сказать, его голос звучал как-то слишком… Это была не та усталость, которая была после тренировки, или утром, когда он приходил на корт после того, как провел всю ночь за просмотром игр соперников на своем маленьком экране телевизора. А та усталость, которая звучала, когда они проиграли матч Шираторизаве, которая втоптала их в грязь. Та усталость, когда в раздевалке он пытался подбодрить команду после поражения. Та усталость, которая звучит так, что Хаджиме понимает: он не хочет спать, он больше не хочет даже думать об этом. — Ладно, — говорит он с комком в горле, — да, хорошо, только позволь мне… Он забрал костыли Оикавы и прислонил их к столу с твердым глухим звуком. Услышав шуршание, он обернулся и увидел, как Оикава спрятался под одеялом и прижался к стене. Хаджиме сразу подумал, что это может быть вредно для колена, но ничего не стал говорить, ведь Тоору наверняка не послушал бы, как и всегда. Он наклонился и провел рукой по копне волос, выглядывавшей из-под одеяла. Лунный свет, пролившийся в комнату, окрасил волосы Оикавы в тусклый серый. — Позвони мне, если что-нибудь будет нужно, — сказал Хаджиме, будто именно он является его родителем, а не те люди, которые сидели в соседней комнате, ведь в отличие от них он отлично ухаживал за их сыном. Хаджиме думал, что никто кроме него не знает, как нужно обращаться с Оикавой, не знает его настроение, которое подвижное и хрупкое — когда с ним говорить, а когда молчать и слушать. Внутри него что-то сжимается и это убивает его. Потому что прямо сейчас Оикава лежал почти чужой, свернувшись в своей постели, и Хаджиме не имеет ни малейшего понятия, как сделать ему лучше. Он развернулся, чтобы уйти, наклонившись за своей сумкой, которую таскал еще со школы, так как сразу же пошел к Оикаве в больницу… но, как только он дотянулся до нее, рука Оикавы схватила его за запястье, и от неожиданности Хаджиме упал спиной на матрас. Оикава оказался на нем через секунду, его руки прошлись по животу Хаджиме и заползли под его рубашку, его пальцы настойчиво пробирались к мышцам пресса. Оикава уткнулся лицом в его плечо так, что Иваизуми почувствовал тяжелое дыхание, скользящее по его коже. — Оикава, — выдохнул Хаджиме, упершись руками в его плечи, — Оикава, что… — Я не собираюсь ничего делать… — сказал Тоору, и его руки обвили спину Хаджиме, притягивая еще ближе и заставляя его почувствовать плотную повязку на колене. Иваизуми даже не узнал его голос — то был отчаянный шепот, раздававшийся прямо над ухом. — Я не собираюсь ничего делать. Я клянусь… Просто позволь мне… Пожалуйста. Он никогда не слышал, чтобы Оикава просил его до этого, и пальцы Хаджиме сжали его плечи так сильно, что он почувствовал, как царапает кожу тупыми ногтями. Он уже видел, как Оикаву трясло рядом с ним, но чувствовать каждый твёрдый дюйм его кожи… это другое. — Хорошо, — вздохнул Хаджиме, и его ладонь легла на затылок Оикавы, позволяя тому зарыться лицом в изгиб его шеи, чтобы он не мог увидеть лицо Тоору, даже если бы попытался. Проглатывая ком в горле, Оикава сжал его так крепко, насколько это возможно. Они лежали так всю ночь; Тоору держался за него изо всех сил, а Хаджиме гладил его по волосам, притворяясь, что не чувствует слезы на своем плече. . Следующие пара месяцев превратились в неприятные унылые ночи и длинные дни. Хаджиме ходил вместе с Оикавой на физическую терапию, наблюдая, как он практиковался в растяжках, а когда они возвращались домой, он выслушивал от Оикавы остроты и завуалированные оскорбления в свой адрес. Они ночевали вместе, когда его родители уезжали в командировку или уходили на ночные свидания, потому что Хаджиме не доверял ему быть одному. Дерьмокава может снова выйти из дома и начать играть в волейбол со стеной или совершить другие глупости, и не важно, как много раз Тоору убеждал его, что он ответственен к своему здоровью, Хаджиме отказывался верить ему. Он вырос с этим засранцем. Даже находясь с ним в одной комнате, он видел как волейбол загонял его до умопомрачения. Бывали плохие дни, когда терапия была исключительно хорошей или слишком плохой, Оикава становился бледным и нервно вел себя в тренажерном зале или просто бросал физио, потому что не мог правильно растянуть неподатливое колено, и начинал сопротивляться, пока Хаджиме не усаживал его перед собой и не расслаблял его колено легкими движениями пальцев. Иногда боль резко вспыхивала, и он не мог это скрыть — в такие дни он заставлял свое тело подавлять ее, и Хаджиме не мог остановить его, как бы он ни старался. Ночи были еще хуже. Оикава пробирался к нему на футон, потому что Хаджиме не собирался оставлять его одного в дни, когда Оикаве было плохо, и Хаджиме позволял ему; позволял подползать ближе и сворачиваться калачиком под его боком, позволял скользить его рукам по своей коже, рисуя что-то на нем, дыша у его шеи так, что Хаджиме чувствовал, как его губы шепчут у его горла. Иногда он тоже обнимал Оикаву в ответ, прижимая его так близко, что Оикава не знал, куда деться. Зачастую в такие ночи Тоору плакал, а Хаджиме пялился в потолок, ловя себя на желании, чтобы это было только из-за его тупого колена. Иногда Хаджиме представлял, как он часто вдохновлял его, вспоминая, как в четырнадцать Оикава был влюблен в него, но Иваизуми никогда не был способен сказать ему нет. Но было бы ложью сказать, что ощущения от Оикавы рядом с собой, когда они ложились вместе спать, не вызывали внутри него рыхлые и зыбкие чувства, с тех пор, как он нашел его в тренажерном зале с белыми горящими костяшками. (Иногда Хаджиме думал, что травма Оикавы напугала его больше, чем самого Оикаву, но он никогда не скажет ему об этом в лицо). Иваизуми поддерживает его, пытаясь пройти через все это вместе с ним, даже когда Оикава показывает характер и закрывается в своей комнате, а он сам, злясь, закрывается на корте. Недели тянутся медленно, так долго, что их можно скомкать и спутать с месяцами… но в итоге они достигнут цели. . Шел третий год. Несмотря на то, что Оикава ушел на скамейку запасных еще в начале семестра, он по-прежнему оставался капитаном. — Пора бы тебе заткнуться, — рявкнул Иваизуми, пока Оикава катался по дивану, прижимая подушку к груди и утверждая, что «это лучше, чем в компании Ива-чана». Родители Хаджиме приходили поздно, поэтому он готовил ужин для них обоих. Еще никогда Оикава не занимал столько его свободного времени, как в тот период. Хаджиме ухаживал за ним, как бесплатная сиделка, хотя в какой-то момент ему попросту пришлось с этим смириться. Оикава дулся на него, выглядывая из-за спинки дивана, а Хаджиме с трудом представлял, что это и есть национально признанный сеттер, в которого влюблена почти половина префектуры. — Ты такой злой, — шумно вздыхает Оикава, что заставляет Хаджиме слегка ощетиниться, раскладывая карри по тарелкам. — Ты хотел поздравить меня. Ну же, искупай меня в похвале… Хаджиме пересек комнату в несколько шагов и пихнул тарелку в грудь Оикавы так сильно, что последний упал назад с громким и крайне пронзительным визгом. — Я приготовил тебе чертов ужин, — произнес сквозь зубы Хаджиме, — что ты еще хочешь от меня? Букет роз? Оикава издевался над ним, но это выходило как-то скудновато, и весь эффект терялся. — Дешевое свидание от Ива-чана, — он фыркнул себе под нос и взял немного карри, размешивая его таким образом, что Хаджиме понял, что он именно тот, кто научил его плохим манерам. (Была только одна причина не комментировать шутку про свидание — Оикава не упустил бы возможность поиздеваться над этим даже после своего признания. Это не то, что Иваизуми хотел от него получить, и он подумал, что это было бы слишком жестоко. Последнее, чего бы он хотел, это незначительные слова и шутки, которые запросто могли развалить их дружбу). — Если тебе это не нравится, не ешь и убирайся из моего дома, — сказал Хаджиме и сел напротив. Но эти слова не задели Тоору, потому что реакция Иваизуми не была неожиданной — Оикава капитан команды в конце концов, и раздражающая часть его сознания никогда не позволит разорвать дружбу с этим парнем, которым он гордился несмотря ни на что. Не то чтобы он скрывал это от Оикавы — как будто бы был чертов шанс, что он сможет сохранить это в секрете надолго. Тоору, скукожившись, сел возле Хаджиме, — что не совсем удобно для его колена, которое нуждается в поддержке — балансируя с тарелкой с карри сверху на подушке, и ковырялся в еде. Не в первый раз Иваизуми замечал за собой… не столько чувство зависти, сколько легкое восхищение гибкостью Оикавы; разглядывая неестественный изгиб его позвоночника и положение ног, которое могло бы причинить ему боль в считанные минуты, но, кажется, Оикаве было вполне комфортно. — Ты пялишься, — высокомерно произносит Оикава, и Хаджиме мгновенно вернулся в реальность. — Я знаю, я милый, Ива-чан, но у тебя все мимо рта повалится, если будешь пытаться смотреть и есть одновременно. Он застенчиво захлопал ресницами, и Хаджиме почувствовал, как кровь приливает к лицу. — Ты слишком много херни несешь. Заткнись и ешь, пока я не засунул тебе это в глотку. Угроза звучит не так убедительно, и Иваизуми вернулся к своей тарелке до того, как Оикава успел насладиться его красным лицом. Он не ответил на колкое замечание — слыша только стук палочек по тарелке, Хаджиме успевает понадеяться, что Оикава позволит ему хоть раз в жизни поужинать в тишине. — Эй, — произносит Оикава, и Хаджиме полностью набивает рот мясом в этот момент. Он надеялся, что Оикава как минимум съежится от этого. — Боже, Ива-чан, ты такой неандерталец временами… Но в выражении его лица ничего не меняется, за исключением интенсивности, с которой он фокусировал взгляд на еде, к которой даже не притронулся. Все в нем было чертовски привычное, кроме жестких дерганных движений и зацикленных глаз. Хаджиме знает его достаточно хорошо, чтобы понимать, что означает это выражение — у них будет один из возможных разговоров об изменениях, которые скоро произойдут в их жизнях. Я влюблен в тебя; Я чувствую что-то перерастает в это; Я ничего не сделаю, клянусь… Холод пробежал по его позвоночнику, прежде чем он смог насильно выдавить из себя: — Что? Оикава слегка дернул уголками губ. — Ты уже знаешь, что будешь делать после школы? Хаджиме нахмурился, казалось бы, от того, что вопрос поставил его в тупик — он собирался пойти в волейбол после школы, как и Оикава, — и затем он резко ударил его, выбив глубокий сокрушенный вздох из его груди. Он специально сосредоточился на еде, хотя рис становился неприятно липким во рту. — Я не знаю, — ответил он, стараясь придать голосу как можно больше беспечности. — Я еще не думал об этом. Оикава не стал возражать — и Иваизуми не нравилось честное выражение его лица, настолько сильно, насколько возможно об это думать — и убирал свой ужин в сторону. Он повернулся, чтобы посмотреть на Хаджиме, при этом прижав подушку к груди и сощурив глаза. Тем самым как бы говоря: «Ты не единственный в нашей дружбе, кто способен отличить правду ото лжи». Хаджиме хотел ударить его просто со злости — почему всегда Оикава решает, когда им стоит серьезно поговорить? Но его злость длилась всего десять секунд, а потом он сдался и, закрыв глаза, со вздохом откинулся на спинку дивана, проводит рукой по волосам. — Немного, — произнес он тихо, — я думал об этом немного. Оикава ожидающе посмотрел на него — он мог слышать его ответ, даже в спокойной тишине между ними — но Хаджиме просто повернулся и внимательно посмотрел в его глаза. — Что насчет тебя? — Я первый спросил, — мгновенно ответил Оикава, но Иваизуми покачал головой. — Поэтому ты и должен сказать первым. Ты спросил — ты ответил, — он с нетерпением таращился на Оикаву, замечая, как тот забегал глазами и начал теребить пальцами края подушки. — Ты не должен ждать ответа от меня, если сам не можешь ответить. В какой-то момент Тоору собирался это оспорить, но сжал челюсть и замолчал. И когда он посмотрел в глаза Хаджиме, вся злость ушла из него, как из спущенного воздушного шара. Он даже стал немного меньше, утонув в диване и сгорбившись так, что они фактически сровнялись в росте. — У меня есть… несколько предложений. От университетов. — Уже? — Хаджиме удивлен, потому что возможно Оикава и хорош в том, что он делает, но они только едва-едва третьегодки, да и эта травма выбила Тоору из колеи на целый месяц. Тоору тут же понимает это выражение лица, широко улыбается и поясняет: — С условием полного выздоровления, конечно. И они только интересуются, на самом деле — он пожал плечами и откинул в сторону подушку, а затем очевидно наигранно добавил: — Но я им не отвечал, ничего такого, понимаешь? — Почему нет? — Хаджиме огрызнулся и сел прямо, чтобы посмотреть на Оикаву сверху (возможно, впервые, с тех пор как им было десять). — Дерьмокава, не каждому поступают предложения так быстро! Это действительно хороший шанс для тебя… Оикава даже не посмотрел на него, только снова повел плечами. — Я просто хочу подождать и посмотреть. Хочу оставить мои варианты открытыми, — его голос легок и это выдало его, потому что Хаджиме знает различие в оттенках его тона и это один уникальный для него — для Хаджиме. — Значит, ты ждешь, пока я определюсь с выбором, — резко произнес он, и Оикава замер. Его пальцы перестали нервничать, и глаза, все еще пристально смотрящие на Хаджиме, застыли широко открытыми. Хаджиме не отвернулся, продолжая пялиться на Оикаву и отказываясь говорить первым, что довольно неожиданно. Тишина все тянулась и тянулась, а Оикава даже не захотел смотреть ему в глаза. Терпимость Иваизуми была на грани, как же Оикаве неловко было в тот момент. В конце концов лимит его терпения исчерпал себя, как и его самообладание. — Ай! — взвизгнул Оикава, наклоняясь вперед и растирая свой затылок. — Боже, Ива-чан, как ты вырос таким жестоким? — Как ты вырос таким тупым? — Иваизуми нахмурился, и Оикава на него косо посмотрел. — Ты не можешь выбирать свой университет на основе того, что выбрал я, тупой дебил. Это отстойная идея. — Но… — Хах, нет, — Хаджиме смотрел на него с таким напором, что кто-то другой на месте Оикавы давно бы сбежал. — Даже если мы поступим в разные места, это ничего не значит. Если бы я мог так легко свалить от тебя, давно бы это сделал. Оикава сморщил нос. — Даже когда ты не милый, ты все равно милый, — пожаловался он. — Что не так у тебя с нормальными комплиментами? — Ты получаешь достаточно комплиментов, — вздохнул Хаджиме и вернулся к своей еде. Он позволил гневу выйти из него, ведь на самом деле он не хотел ссориться из-за этого. — Просто не делай глупостей, ладно? Оикава не ответил ему, но принялся за еду, слегка хмурясь. И это Хаджиме воспринял как победу. (После этого Оикава никогда больше не спрашивал его, что он собирается делать после школы). . Полмесяца назад, когда они ушли из волейбольного клуба, Хаджиме признались в чувствах. Это было ужасно; она ждала его за углом коридора, в то время как он выходил из классной комнаты вместе с Оикавой, она с заиканием произнесла его имя, и ее лицо в тот же момент покрылось румянцем. Остальные в команде, увидев это, засвистели, похлопали Иваизуми по плечу, замахали им вслед и пожелали удачи. — Могу я с тобой поговорить? — неуверенно спросила она. Хаджиме сначала не понял намерения девушки. Она бегло посмотрела на Оикаву, а затем вернулась взглядом к Иваизуми. — Наедине. У него на языке вертелось «нет», но он не имел привычки быть невежливым с девушками, особенно с той, которая, казалось бы, вот-вот расплачется, если он посмотрит на нее как-то не так. — Иди, Ива-чан, — сказал Оикава, толкая его вперед так, что тот споткнулся. — Я тебя буду ждать в классе, ладно? Было что-то странное в его голосе; и когда Хаджиме повернулся, чтобы ударить Оикаву, ему пришлось проглотить свое ворчание, когда он увидел его лицо… Он не понял, что именно не так, но это не было обычным выражением Оикавы. Иваизуми ничего не успел сказать или сделать, как девушка в половину его роста проворно потянула его за собой. И все, что он смог, это посмотреть на Тоору, на его странные сгорбленные плечи и то, как он махал им с наверняка ложной улыбкой. Признание это неловко, как Хаджиме и представлял. Она назвала свое имя, класс, и сообщила, как давно наблюдает за ним, как здорово по ее мнению он выглядит, когда играет в волейбол (что и подвигло ее познакомиться с ним), и если они начнут как друзья… Хаджиме с трудом мог вспомнить, что она говорила. Он подумал, что она милая, маленькая, с восхитительными округленными формами и очень-очень женственная, но ее глаза — это единственная вещь, на которой Хаджиме смог сфокусироваться. Они глубокие, темные… «Шоколадные», — подумал он и затем нахмурился, потому что по какой-то причине у них был неправильный оттенок. — Прости, — произнес он в конце ее признания — в тот момент, когда речь, кажется, шла про обмен телефонами — и он сделал самый глубокий и тяжелый вдох в его жизни. — Я ценю твои чувства, но не могу ответить тебе тем же. Остальной разговор длился две-три минуты, и Хаджиме мог с уверенностью сказать, что это самые неловкие минуты в его жизни. Потом он уже бежал к классу, думая о том, что Оикава не дождался его. Ведь он один из самых нетерпеливых людей, когда-либо существовавших в мире. Вопреки всему Тоору стоял, прислонившись к парте Хаджиме, и в тот момент, когда Иваизуми вернулся в класс и увидел его… прежним. Ничего похожего с тем сутулым парнем в коридоре, которого он видел какое-то время назад. Оикава расплылся в улыбке, как только заметил Хаджиме в дверях. — Ива-чан! Ты так быстро! Хаджиме пожал плечами и обошел столы, чтобы забрать свою сумку у Оикавы. — Это был просто отказ. Он перебросил сумку через плечо и уже развернулся, чтобы уйти, когда чужая рука потянулась к нему и, схватив за край его формы, с болезненной резкостью дернула на себя. — Оикава, какого… — Ты отверг ее? — выпалил он. Хаджиме полагал, его глаза были намного круглее, чем было необходимо для подобного интереса. — Да, — огрызнулся Хаджиме, раздраженно смотря на друга. — Боже, если ты еще раз так сделаешь, я клянусь… — Почему? Хаджиме нахмурился: это уже немного нервировало. — Потому что она мне не нравится? — ответил он неуверенно, а Тоору продолжил пялиться на него, будто у Иваизуми две головы. — Оикава, я даже не знаю ее. Она первогодка, а я уже выпускаюсь через три месяца. — Если ты отшил ее, то ты тупой, — сказал Оикава, и Хаджиме правда не мог понять, почему он так упрям на ее счет. Разве он не должен быть рад, что Хаджиме отшил ее, если… Иваизуми остановил свои мысли, хотя это было ужасно несправедливо по отношению к Оикаве. Прошло много лет, почти целая школьная жизнь, и он не мог сопоставить… Ведь то, что происходит здесь, не имеет ничего общего с… тем. — Слушай, — сказал он устало, отцепляя руку Оикавы от своей куртки и небрежно проводя ладонью по его волосам. — Это было… неловко. Знаешь, она плакала, когда я отверг ее. Хаджиме поморщился от одного только воспоминании. — Я не знаю, как общаться с девушками, когда они плачут. Я думал, она соберется ударить меня или что-то типа того. Оикава продолжал пялиться на него, но в мгновенье его лицо расплылось в странном оскале. — Ива-чан, ты сердцеед. Я не могу поверить, что ты заставил девушку плакать! — Да, да, — развернувшись, сказал Хаджиме, чтобы в этот раз действительно уйти. — Достаточно этого дерьма, пошли уже. В остальную половину дня Оикава был в странно хорошем настроении… и Хаджиме даже не смел предположить, почему. . Конец третьего года прошел быстрее, чем Хаджиме ожидал. Тогда он понял, что они пялились большому устрашающему вопросу «Что будет дальше?» прямо в лицо. Хаджиме держал свои варианты открытыми, пока Оикава наконец принял предложение поступить в университет в Токио. Это один из лучших университетов по волейболу в стране. Тоору не сказал ему, что он планирует делать с этим предложением, но Хаджиме подумал, что тогда он мог бы и догадаться. Иваизуми сделал выбор в пользу маленькой известной медицинской школы, и когда Оикава читал его заявление, он поджал губы и крепко сжал запястья Хаджиме. В тот момент он понял, что пришло время рассказать ему о своем решении. — Я собираюсь изучать спортивную медицину. Я хочу стать спортивным терапевтом, работать с людьми с атлетическими травмами и прочим, — он не смотрел в лицо Оикавы, пялясь в потолок, пока тот лежал на своей кровати и морщился. — Я думал об этом с первого года, но я не хотел ничего говорить, пока сам бы не понял, смогу ли я жить с этим. — Ты… — Оикава замолчал, сжав пальцами запястья Хаджиме и чувствуя вибрацию его пульса. — Да, — неловко произнес Хаджиме и пожал плечами, сминая одеяло, хотя он даже не был уверен, что Оикава смотрел на него. Он не хотел говорить «Я хочу помочь людям, потому что не могу помочь тебе», но он знал, что Оикава услышал именно это. — Ты иногда такой тупой, Ива-чан, — сказал Оикава неожиданно в тишину, и Хаджиме мгновенно обиженно нахмурился. — Ои… — он начал злиться, но резко прервался и шумно выдохнул, когда Оикава без предупреждения рухнул на него, будто совершенно забыв, что у него не маленький рост и что он далеко не пушинка. — Оикава, какого черта? Оикава заурчал и подался вперед так, что их грудные клетки соприкоснулись, он мягко уткнулся лицом в шею Хаджиме, и тот замер. Его руки были неподвижны над спиной Оикавы, они делали это тысячу раз, но не так — не просыпались и не вставали в середине дня с послеобеденным солнцем, озарившим все. — Расслабься, — фыркнул Оикава. — Сколько раз мне нужно сказать тебе, что я не собираюсь ничего делать? Имей хоть немного веры в меня. Хаджиме услышал от Оикавы больше, чем мог рассчитывать, но в конце концов в голове возник вопрос: «А хочешь сделать?» Прошло примерно три года с момента… Был ли он все еще… Хаджиме позволил своим рукам лечь на спину Оикавы, пальцы сжались почти бессознательно, и это произошло с ним, пожалуй, впервые. Это странно. То, чем они занимаются — Оикава прикасался к нему, где вздумается, ерзал так тесно, что они были прижаты друг к другу, а Хаджиме позволял ему — просто не уточняет границы их дружбы. Оикава не хотел идти в университет, в который Хаджиме не смог поступить следом за ним, а Хаджиме ждал, пока тот сделает свой выбор, так, чтобы он знал, что он может. Хаджиме не осознает, что прикусил губу, пока Оикава хмуро смотрел на него, упираясь в его грудь. Одна его рука потянулась к лицу Иваизуми, чтобы потыкать в щеку. — Ты прокусишь губу, если продолжишь в том же духе. Хаджиме уклончиво хмыкнул, и Оикава на секунду замолчал, прежде чем спросить: — Тебя это беспокоит? Хаджиме моргнул и посмотрел на него снизу вверх, его сердце нервно сжалось в груди, потому что в очередной раз Оикава читал его тогда, когда он совершенно не хочет этого. Для паузы он думал повалять дурака, но это не работало на Оикаве с тех пор, как они были детьми, теперь они взрослые. Вместо правды он спросил в ответ: — Ты собираешься что-нибудь сделать? Оикава нахмурился от его слов. — Конечно нет, я уже говорил тебе об этом. Хаджиме пожал плечами и начал водить глазами куда угодно, лишь бы не смотреть на Оикаву. — Тогда все в порядке. Он мог почувствовать, как поднималась и опускалась грудь Оикавы над его собственной. От каждого вдоха чувствовалась чужая липкая кожа, а от выдоха — скользящее по шее прохладное дыхание. Оикава улыбнулся ему, и Хаджиме сказал себе, что это не странно. То, что ему стало тяжелее дышать, это не странно. Это просто вес Оикавы на его груди и ничего больше. . Они стали жить вместе, чего и следовало ожидать. Две маленькие спальни, пятый этаж. Ключ торчал в двери Хаджиме, холодная вода в ванной комнате всегда немного пахла ржавчиной, а Оикава никогда не помнил, что должен оплатить свои счета за электроэнергию вовремя, поэтому на их холодильнике висела куча стикеров с напоминаниями, и… Это ужасно и удивительно одновременно. Отсюда Хаджиме быстро доезжал до своего университета, это немного дольше, чем идти пешком до университета Оикавы. Нет ничего особенного в побитой мебели, что видела десяток-другой студентов в первые годы вдали от родительского дома, или в странных пятнах на ковре, но всякий раз, когда Хаджиме входил в эти двери, он чувствовал, как плечи непринужденно расслаблялись. — Мой первый дом с Ива-чаном, — насмешливо радовался Оикава после их переезда. Хаджиме даже не мог заставить себя отругать его за это, потому что это было мило. Однажды, когда он вернулся сырым зимним днем домой, Оикава протянул ему в руки горячий напиток, который оказался довольно паршивого вкуса, но Иваизуми все равно заставил себя выпить его, ощущая, как Тоору обнял его за плечи, чтобы поделиться теплом своего тела, ведь Хаджиме слишком сильно дрожал. Шла вторая неделя зимы, а их обогреватель сломался в разгар похолодания, и когда Оикава распахнул дверь в спальню Иваизуми без стука, это застало последнего врасплох. — Господи, — зашипел Хаджиме, но когда он собрался поднести пальцы к переносице от раздражения, понял, что они уже посинели от холода и сильно дрожали. Взгляд Оикавы был такой же холодный, как и температура в этой комнате, которую он внезапно почувствовал. — Ива-чан, — сказал он с самым строгим тоном, Хаджиме никогда не слышал от него подобного, — что ты делаешь? — Я… — он открыл рот, и безмолвно закрыл его, когда увидел как Оикава — честное слово — хмурился на него. — Учусь? Он отгородился, понимая, что любые сказанные им сейчас слова будут абсолютно неправильным ответом. — Уже полночь? — попытался он снова. Оикава с прищуром посмотрел на него. — Ива-чан, — сказал он, — сейчас на улице ниже нуля, а обогреватель в нашей квартире сломался час назад. — Хм, — Хаджиме взглянул на свои записи, которые он читал последние полчаса или около того, и отчего-то подумал, что в какой-то момент его почерк стал таким же неаккуратным, как у Оикавы. Он не понял, почему не заметил этого. Оикава сделал пару шагов вперед и просто закрыл его учебник и тетрадь, кладя ладони на плечи Хаджиме и заставляя его подняться из-за стола, направляя к кровати. — Я уверен, что не нужно говорить студенту-медику, что сидеть в замороженной квартире посреди ночи — это плохая идея, — сказал Оикава с едкостью в голосе, выделив слова «студент-медик». Хаджиме знал, что это последнее пополнение в его словарном запасе. — У меня все под контролем, — пробормотал он, совершенно не сопротивляясь, потому что в последнее время Оикава часто заботился о нем, когда Хаджиме терял бдительность. И с одной стороны это было странно, потому что обычно ему самому приходилось присматривать за Оикавой, но с другой… С другой стороны — это было приятно. Одним плавным движением Тоору стянул и отбросил одеяло с кровати, как будто Иваизуми не был способен сделать это сам. Он взбил ему подушку и подвернул одеяло, Хаджиме забавляло смотреть, какими мелочами обременяет себя Оикава. — Ты в курсе, что я мог сделать это сам, да? Тоору фыркнул и натянул шестое или седьмое одеяло на его плечи. — Я не доверяю тебе. Сейчас я отвернусь, и ты вернешься к учебе снова. Хаджиме на самом деле это забавляло; он не смог сдержать смешок, вырвавшийся из его потрескавшихся от холода губ. Оикава остановился и нахмурился, он даже выглядел слегка обиженным. — Извини, — сказал Хаджиме сквозь ладонь, которой он придавил губы, чтобы сдержать улыбку. — Извини. Нет ничего такого в том, что ты делаешь, это просто… — Просто? — повторил он вдруг. — Теперь ты знаешь, каково было общаться с тобой в старшей школе. Оикава посмотрел на него непонимающе несколько секунд, но Хаджиме смог увидеть окантовку улыбки на уголках его рта. Несмотря на то, что он прикусил свою губу и пытался дуться, это выглядело забавно, даже когда его щеки покрылись румянцем. — Так вот какой ты, Ива-чан. Я балую тебя, а ты просто смеешься надо мной. Хаджиме преувеличенно закатил глаза, переворачиваясь в постели, которая не так проста, как кажется: у него столько теплых, не позволяющих дышать одеял, что он сможет пережить ядерную войну. Кровать на одного, но на тот момент жизни Хаджиме не знал, умеет ли он делиться чем-то большим, чем теплым местом рядом с собой. Оикава замер на секунду, с любопытством вскинув бровь. Осознание заняло у Хаджиме минуту, чтобы понять, в чем дело… ведь они делали это сотню раз, так почему… Но Хаджиме никогда не начинал это сам. Это Оикава всегда был тем, кто выходил за границы того, что Хаджиме готов был ему предложить. Это Оикава был тем, кто всегда касался его первым, ложился близко и соприкасался с ним кожей. Иваизуми осознал, что понимание этого, должно быть, испугало его еще больше. Потому что сейчас именно он изменил установленные правила, что бы это, черт возьми, не значило между ними, сейчас ему холодно, и кровать кажется слишком большой для одного. Оикава только что буквально спас его от обморожения, и в любом случае он уже раскрыл свое одеяло, так почему бы и нет. — Ты собираешься стоять там всю ночь? — спросил Хаджиме устало. — Или, может, залезешь уже? Оикава не хотел упускать момент, путаясь в словах и в своих ногах в спешке. — Я просто, эм-м… выключу свет. Хаджиме забавляло наблюдать, как он споткнулся, пересекая комнату, выключил свет с таким смачным ударом…будто Оикава неосознанно продолжал быть на площадке и его руки отбивают мячи, через минуту он снова вернулся, и кровать слегка скрипнула от того, как он поднял колено вверх и медленно перевернулся. Им понадобилось всего пару секунд, чтобы удобно лечь — Хаджиме не лгал когда говорил, что они делали это сотню раз — в едином дыхании они прижались друг к другу, руки Оикавы крепко прижали его, ноги зацепили накрест лодыжки и разделили все пространство кровати, которое имели. На минуту Хаджиме вспомнил: будучи детьми, до травмы Оикавы, они тоже делили одну кровать на двоих, прислонившись спинами. И в теплом пространстве их рубашки слегка задирались, а взмокшие от пота спины щекотали друг друга. В том было свое очарование, но все это похоронено под столькими ночными прикосновениями, подобно этим. Снова пришла разрушающая мысль, что это странно, так не ведут себя нормальные друзья, маленькая часть его мозга никак не могла утонуть в окружающем его тепле. Но он все же пытался отогнать эту мысль. Он и Оикава не были нормальными друзьями уже в течение долгого времени, если и были друзьями, конечно. Кожа Тоору приятная и мягкая, она была так близко к нему, что в тот момент его другая часть сознания завладела им, и Хаджиме понял, что не сможет оттолкнуть его. И он не знал, станет ли когда-либо попытаться. . Их утренняя рутина начиналась с того, что Хаджиме вставал первым (у него были лабораторные работы три дня в неделю) и, включив электрический чайник, шел принимать душ. Опиравшись на крошечную раковину, он сушил свои волосы и оборачивал полотенце вокруг бедер, чтобы вернуться в свою комнату за одеждой. Когда он выходил из ванной, Оикава плелся на кухню и наливал две чашки чая на стойке. Хаджиме проходил мимо него по пути в свою комнату, и Тоору молча протягивал ему кружку, хотя Иваизуми раньше всегда пил кофе по утрам, пока они не съехались. (Этих мелочей никогда бы не было у каждого из них, если бы их не было друг у друга) Он одевался так быстро, насколько мог, в прохладном утреннем воздухе, периодически глотая чай и морща нос в сторону Оикавы, который явно переборщивал с шестью чайными ложками сахара, хотя Хаджиме отлично помнил, что говорил ему прошлым утром, и утром до этого, и до этого, «не нужно». Когда он выходил из комнаты, Оикава уже был на полпути, чтобы закончить готовить простой завтрак. Ни один из них не любил есть по утрам, но, учитывая то, что Тоору тратил половину дня на тренировки, Хаджиме твердо определился не пропускать приемы пищи. Сначала они говорят короткими предложениями, но тихие слова становятся все громче, сон понемногу покидает их и бесконечная энергия Оикавы начинает цвести снова. Когда Хаджиме укладывал посуду в раковину и закидывал свою сумку через плечо, Оикава уже вис на нем, быстро говоря о какой-то чепухе, которая совершенно не интересовала Иваизуми. — Отпусти меня, а то я опоздаю, — сказал Хаджиме, борясь с ним в прихожей, и он знал, что Тоору, вероятно, специально прижимался к нему, чтобы позлить в этот момент. Но было слишком рано, чтобы бить его. Оикава слегка подул ему в ухо, прохладным свистом, заставляя кожу покрыться мурашками, но не смог увернуться и избежать локтевого удара Хаджиме, громкого ворчавшего в это время. — Не пропусти сегодня занятия, — сказал он, обувая ботинки, в то время как Оикава лениво опирался на дверной косяк в коридоре, поправляя спутанные после сна волосы (что он только не видел за 18 лет дружбы между ними). — Один из твоих одногруппников звонил мне вчера. У тебя скоро экзамен, ты в курсе, да? Тоору пожал плечами и сонно зевнул. — Да, дорогой. Хаджиме закатил глаза и встал, положив руку на волосы Оикавы и мягко поправил их. — Не оставайся слишком долго на тренировках. — Да, дорогой. Тоору сказал это снова, и Иваизуми спрятал улыбку за воротником его пальто и развернулся, чтобы уйти. Когда дверь закрылась, Оикава вернулся в свою постель, ведь он должен встать только в час. Это легко и удобно, и возможно не очень обычно. Но это работает для них. Это работает. . В первые каникулы после поступления в университет они вернулись домой в Мияги. Это был короткий визит, всего три дня, но мама Хаджиме напоминала ему об этом без остановки в течение недели: «Я не видела тебя так долго, я беспокоюсь, что ты похудел — кожа да кости; позови Тоору в гости». Может, он и стал взрослым, но до сих пор ему не хватает сил отказать в чем-либо своей матери. Рано утром они сели на поезд. Оикава всю поездку проспал на плече Хаджиме, пуская на него слюни. Иваизуми оттолкнул бы его, но Тоору в последнее время часто оставался допоздна на тренировках, а Хаджиме хорошо помнил то энергетическое истощение после стольких часов в зале. К моменту их прибытия на станцию волосы Оикавы были в полном беспорядке, а плечо Хаджиме уже онемело от тяжести его большой тупой головы. Предсказуемо, но Тоору все же заметил свою прическу в отражении, когда они покидали станцию. Хаджиме злился, стоя около туалета, постукивая ногой от нетерпения — в то время как Оикава суетился внутри — и представлял, как он побреет Тоору на лысо, когда тот будет спать. Он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как его зовут, пока чья-то рука не легла на его плечо. — Иваизуми-сан? Хаджиме от неожиданности подпрыгнул на месте и обернулся. Среди всех людей, стоявших за ним, он увидел Куними, его взгляд был безэмоционален, как и прежде. — Куними, — говорит он без необходимости, стараясь не смотреть на него, будто перенес микроинсульт. — Извини, я был… удивлен. Что ты тут делаешь? В последний раз они виделись не так давно — шесть месяцев назад — но он заметил, как его старый напарник подрос за это время, и это немного раздражало, но Хаджиме понимал, что это в нем говорит ребячество.  — Я забирал свою бабушку, — сказал он, пожимая плечами. — Вы вернулись на выходные? — Да, — произнес Хаджиме с неуверенностью. Конечно, он знал Куними достаточно хорошо, но прошло некоторое время, и в последний раз, когда он видел его, они были товарищами по команде, и поэтому сейчас Иваизуми было немного трудно переключиться на экс-товарищей. — Только на пару дней. Взгляд Куними заметался по сторонам. — А где Оикава-сан? — Он в туалете, — Хаджиме ответил мгновенно, прежде чем действительно успел понять суть вопроса — это был очевидный намек на то, что если Хаджиме здесь, то и Оикава должен быть неподалеку. И это почему-то его раздражало. Куними даже не моргнул, бубня себе что-то под нос. Хаджиме начинает чувствовать себя неловко без особых на то оснований — наверное, потому что Куними смотрит на него с ожиданием чего-то, и Иваизуми не знает, что это означает. Он улыбнулся так широко, как мог, и похлопал Куними по плечу. — Как у тебя дела? Ты выглядишь выше. Ты, наверное, чуть ниже, чем Оикава сейчас. — Полагаю так, — ответил Куними равнодушно. — Я в порядке, — он заколебался на мгновенье. — Команда чувствует себя хорошо. Как думаешь, ты и Оикава-сан найдете время навестить нас до того, как вы уедете? На этот раз Хаджиме улыбнулся шире, чем обычно. — Я уверен, Оикава будет ужасно рад прийти. На расслабленном лице Куними слегка проявилась улыбка. — Какое облегчение. Я должен идти, но, пожалуйста, передайте мое приветствие Оикаве-сан. — Да, конечно, — сказал Хаджиме. Он махал Куними рукой, пока тот не убежал прочь за угол к центральной станции и не пропал из поля зрения. (Он ждет еще пять минут, затем идет в туалет и тащит брыкающегося и кричащего Оикаву за собой). . В тот вечер Хаджиме впервые за долгое время, сколько себя помнил, ужинал один, без Оикавы. Это было… мило. Он сидел напротив мамы и наблюдал за отцом, старавшимся убедить его придирчивую сестру съесть овощи. Но все это другое. Он чувствовал себя странно без Оикавы, который выхватывал у него рис, чтобы привлечь его внимание, воровал грибы из его тарелки всякий раз, когда он поворачивался спиной, и широко ему улыбался, когда Хаджиме ловил его с поличным. Он не мог избежать этих мыслей, представляя, что сейчас делает Тоору, ужинает ли он сейчас, помнят ли его родители, что он ест морковь, только если нарезать ее маленькими кусочками и добавить во что-нибудь еще. А если они поставят молоко и хлеб на стол и испортят ему аппетит? Если они забыли, о чем нужно говорить за столом — только не о волейболе, иначе он будет слишком занят болтовней и не будет есть? Это глупо. Оикава может позаботиться о себе (в чем-то), его родители могут не знать его так же хорошо, как Хаджиме, но они могут доверить ему присмотр за их сыном. Но все же Иваизуми чувствовал, что ужин тянулся слишком долго, и спустя время ему позволили сбежать в свою комнату. Весь вечер его не покидало чувство беспокойства, и он не мог понять почему. Возможно, не хотел понимать. Он едва успел закрыть дверь спальни, как вытащил свой телефон, быстро набирая номер Оикавы — они часто звонили друг другу, и обычно это было что-то вроде «нам нужно молоко» или «в какое время ты придешь сегодня вечером» — и нажал кнопку вызова. На мгновенье Хаджиме подумал, что он, возможно, проводит время вместе с родителями, и, наверное, не стоит названивать ему, как обеспокоенная домохозяйка, просто потому, что они не видели друг друга весь чертов день и одну ночь, и что ему не стоит быть таким суетливым и беспокойным. Но он уже держит телефон у уха. А Иваизуми тот тип людей, которые не отступится от своих решений. Еще один гудок — Хаджиме прикусил губу — а затем раздался щелчок. — Привет, — Оикава улыбался. Хаджиме не мог увидеть его, но он просто знал это — он знал. — Я как раз собирался позвонить тебе. Хаджиме выпустил напряжение, которое накопилось в нем, с тех пор как он зашел в комнату, и опустился на кровать. — Как твои родители? — Это грубо, Ива-чан. Сначала ты должен был спросить как я. — Я знаю, как ты, я видел тебя три часа назад. Оикава захихикал, зная, что Хаджиме ворчит больше, чем обычно, когда задевают его гордость. — Они в порядке. Скучали по мне, конечно. Я забыл, что моя мама готовит намного вкуснее, чем ты. — Тц, — Хаджиме огрызнулся, хотя это была правда. Оикава слегка засмеялся. — Я шучу. — Нет, ты не шутишь. — Нет, — Оикава согласился, — но я все еще предпочитаю твою готовку, Ива-чан, даже если твой рис всегда слишком липкий. Хаджиме с трудом пытался не показать, что ему это было приятно. — Я готовлю для себя, а не для тебя, засранец, так что мне все равно. — Ива-чан, — заныл Оикава, и Хаджиме фыркнул на него. — Ты уже скучаешь по мне? Он скучал, но это не то, что он хотел сказать сейчас. — Я думал… мы могли бы сходить в школу, навесить команду ненадолго. Оикава даже не сомневался. — Конечно. Возможно, они скучают по мне в половину от того, как скучаешь по мне ты.  — Я не скучаю по тебе, — сказал Хаджиме автоматически. — Я уже сказал тебе, что мы виделись несколько часов назад. — Я скучаю по тебе, — сказал Оикава, без пауз, без стеснения, просто честно; глупый прием, Хаджиме хотел, чтобы он прекратил так делать, потому что это всегда заставляет его немного труднее дышать. — Мне плохо в месте, где нет тебя. — Ты живешь через две улицы отсюда. — Слишком далеко. — Господи, ты такой несчастный, — голос Хаджиме звучал раздраженно, но в нем была слышна трель, из-за которой его тон казался мягче. Иваизуми не такой непроницаемый, как он любил показывать, и он не мог притворяться, что признания Оикавы не доходят до него. Он знает его всю жизнь, но он никогда не сможет забыть это. — Я бы мог прокрасться в твой дом, — произнес Оикава по-детски, — прямо как раньше, я постоянно это делал. — Или ты можешь заткнуться и пойти спать, — сказал Хаджиме, и как бы он не хотел сказать да, — его ответ был нет. — Ты все равно увидишь меня завтра, имей немного терпения. Оикава вздохнул, и его вздох раздался шумом в динамике телефона. — Ты никогда не даешь мне повеселиться, Ива-чан. Раньше ты всегда разрешал мне приходить. — Спокойной ночи, Оикава, — сказал Хаджиме сознательно, и Тоору на мгновенье замолчал, но в последнюю секунду вздохнул: — Спокойной ночи, Хаджиме. Его имя и вздох в голосе Оикавы повлекли его в сон. . Хаджиме проснулся от того, что Оикава стучал в его дверь — обычное дело. В этом не было необходимости — они оба помнят жесткий режим тренировки для клуба, который закрепился пока Оикава был капитаном — и Хаджиме знал, что Тоору мог дать ему поспать еще полчаса, но очень трудно сопротивляться, когда тебя тянет из постели волейбольный игрок шести с половиной футов. Они позавтракали у Хаджиме, и его мама слишком суетится вокруг Оикавы, практически игнорируя сына, ведь Оикава всегда был ее любимчиком. — Я думал, ты спешишь, — хмыкнул Хаджиме, когда Оикава захлопал красивыми ресницами и получил вторую чашку чая от его мамы. Оикава закатил глаза, но покорно пытался пить быстрее, чем обычно, и Хаджиме даже заметил, как он поперхнулся на последнем глотке. Они вышли из дома с обещанием, что вернутся к Хаджиме на обед, и пошли по ужасно привычной дороге в школу. Веяло ностальгией, и это чувство неожиданно… нормальное. Прошли годы с тех пор, как Хаджиме шел по ней в последний раз. Он больше не носит форму и не тащит спортивную сумку за спиной, но Тоору по-прежнему рядом. Волейбол и Оикава на самом деле похожи друг на друга. Оикава сильно толкнул Иваизуми, заставляя обратить на себя внимание, они шли слишком близко друг с другом, так что их плечи и кисти соприкасались. В глазах Оикавы было любопытство, с другой стороны понимание. — О чем ты думаешь, Ива-чан? Ты ушел в свой маленький мирок. Я думаю о том, что ничего не изменилось. Я думаю, что ты все еще рядом, когда все говорят, что вероятно не должен быть. Я думаю о том, как одной ночи вдали от тебя мне было достаточно, чтобы понять, что это раздражает меня так сильно, что не описать. — Я думаю о том, что моя сестра прикрепила бантик к твоим волосам, и ты даже не заметил этого, — сказал Хаджиме и прошел дальше прежде, чем Оикава среагировал. . Они умудрились добраться до школы, опоздав на десять минут, из-за Оикавы, который остановился у первой попавшейся отражающей поверхности и начал отчаянно причесываться — боже мой, какой в этом смысл, если после волейбола они все равно будут в беспорядке, — и как только они вошли в клуб, резко поднялся воодушевленный шум. Оикава очевидно наслаждался этим, поправляя волосы и важничая, как король. К чему все это? Если у него так много энергии, лучше бы потратил ее на тренировку. Хаджиме отошел в сторону, позволяя Оикаве насладиться моментом, все это напомнило ему, что Тоору действительно популярен везде, где бы он ни был, вне зависимости, как давно это было. Его харизма неоспорима. Когда он улыбается (по-настоящему улыбается, как в моменты подобно этому, а не тогда, когда дарит улыбку своим поклонникам), в животе Иваизуми что-то приятно сводит и заставляет его почти физически тянуться к Оикаве. И Хаджиме интересно: действует ли это на других? — Иваизуми-сан, — сказал Куними, Хаджиме обернулся и увидел его стоящим рядом с собой: его волосы растрепаны, а это означает, что Оикава добрался до него первым. — Спасибо, что пришли. Хаджиме ухмыльнулся и пожал плечами.  — Было не трудно. Ну знаешь, для нас тоже полезно посмотреть, как далеко ребята продвинулись. Куними слегка дернул уголками рта, почти улыбнувшись, и даже немного покраснел. — Похоже, Оикава-сан преуспевает. Хаджиме посмотрел на него: не прошло и пары минут, как они пришли, а он уже успел сыграть волейбол и мило болтал словно звезда, поражая первогодок. Одна его рука находилась на бедре, а другая то и дело взмахивала в воздухе для усиления жестом того или иного момента в его рассказе. — Да, — сказал Хаджиме мягко, — я думаю, что Оикава скучал по этому месту больше, чем он показывает. Так же как и я, чего Иваизуми не сказал, но это было очевидно. Он ожидал, что Куними сможет вытянуть из него эти слова, но вместо этого последний странно притих. Ну, может, не настолько странно для него самого, но это выбило Хаджиме из колеи так, что он даже не посмотрел в сторону Куними. Тот смотрит на него с задумчивым взглядом, его глаза слегка прищурены, а губы плотно сжаты. Очень внезапно Хаджиме вспомнил, что из всех остальных в команде Куними был тем, кто преуспел больше всех после Оикавы. Они были похожего типа люди: наблюдали ошибки и были крайне проницательны. — Что? — спросил Хаджиме. Получилось немного грубее, чем он хотел, так же, как и то, что после этого он скрестил руки на груди. — Знаете, Иваизуми-сан, — сказал Куними тихо, — если вы продолжите притворяться, что ничего не знаете, то много вещей пройдет мимо вас. Хаджиме уставился на него изумленными глазами по ряду причин, но прежде, чем он успел открыть рот, чтобы спросить какого черта это было, Оикава подлетает к ним, громко и неудержимо разрушая момент. Атмосфера разговора между ними вмиг рухнула, и Куними поплелся на тренировку, пронзая взглядом бывшего капитана. Оставшееся время посещения Хаджиме был обеспокоенным и нервным, и… Он не мог смотреть на Оикаву. . Поездка обратно в Токио была неловкой. Оикава болтал, а Хаджиме время от времени ворчливо соглашался, кивая головой и отвечая на его вопросы, когда Тоору его раздражал. Однако с каждой такой репликой становилось все более очевидно, что Оикава просто хотел посмеяться над ним. Через какое-то время Тоору замолчал — он надулся, отвернувшись к окну, а Хаджиме уставился на свои колени, так как не был уверен в том, что он будет делать, если посмотрит на Оикаву. Что-то глупое, наверное. Определенно что-то, что будет компромиссом для восемнадцати лет их дружбы. Какая-то его часть хотела злиться на Куними за его прямоту, ведь он заставил его обдумывать мысли, которые Иваизуми годами откладывал в долгий ящик, и которыми все еще не мог полностью управлять из-за того, что никогда не был по-настоящему честен с собой в этом дерьмовым отказе… Это был всего лишь вопрос времени. Его чувства к Оикаве — это темная мутная река. Запутанные, непонятные чувства захлестнули его, пока он не утонул, в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал. Поездка тянется дольше, чем Хаджиме предполагал. После прибытия на станцию они сели в такси и вернулись в свою квартиру. И Иваизуми чувствовал себя странно истощенным для того, кто провел пять часов, ничего не делая. — Ива-чан, — тихо произнес Оикава, забирая чемодан Хаджиме из его рук. Он больше не сказал ни слова, но его прищуренный взгляд и сжатые губы как будто говорят: Я беспокоюсь о тебе, но я не собираюсь давить. Это заставляет Хаджиме чувствовать себя мерзко, но в любом случае он позволяет Оикаве тащить свой чемодан вверх по лестнице, потому что он не знал, сможет ли он сказать что-нибудь, даже если попытается. Его горло странно липкое, и глаза неподвижно смотрели на поясницу Оикавы впереди него — только это не работало, как он хотел, потому что он видел каждый изгиб его мышц, видел, как задирается рубашка, когда он поднимался по ступенькам, и мгновенный проблеск гладкой кожи каждый раз, когда эта рубашка подтягивается вверх. Он вспомнил, что когда они были детьми, Оикава был костлявей и ниже, и Хаджиме был тем, кто носил для него тяжелые вещи. Когда именно он так изменился, и почему он никогда этого не замечал? Когда Оикава стал выше чем он? Настолько выше, что затмил все остальное, что стал единственным, кого Хаджиме когда-либо замечал? Оикава даже не запыхался, когда они дошли до их квартиры — Хаджиме пытался притвориться, что он тоже, но он был на корте слишком давно, и теперь определенно чувствовал, как горели легкие, чем он не мог гордиться — и он пытается войти в дверь с двумя чемоданами подмышкой, что выглядит привлекательно глупо. — Давай, — ворчит Хаджиме и забирает у него два чемодана, прежде чем Оикава смог запротестовать — он смог бы, если бы Хаджиме дал ему шанс; когда он вбивает себе в голову, что теперь его очередь помочь Хаджиме, его трудно разубедить в этом. Тоору немного скривил лицо, но наконец-то зашел домой. Это было действительно важно для него. Они протолкнулись внутрь, сбрасывая туфли и оставляя сумки в прихожей. Оикава прямиком пошел на кухню, к тому времени Хаджиме закрыл за ним дверь. — Ты хочешь пить, Ива-чан? — спросил он с кухни и мягко нажал на кнопку чайника. Иваизуми снова пробормотал — он понимал, что это плохая привычка, но уверен, что Оикава смог понять, что он сказал — и направился в другую комнату без единого слова. Он почувствовал облегчение, когда оказался за закрытой дверью: между ними было настолько сильное напряжение, что у него почти закружилась голова. Это непривычное для него чувство, но он всеми силами пытался с ним справиться, ведь он никогда не хотел отгородиться от своего лучшего друга. Ему нужна была передышка, конечно — он всего лишь человек, — но ему не хватит и пальцев на обеих руках, чтобы посчитать сколько раз он отчаянно хотел остаться один. Серьезно, это глупо — даже он это понимает, но мысли становились беспорядочнее и беспорядочнее, и чем больше он пытался думать, тем больше…ему нужен был перерыв. Ему нужна возможность подумать об Оикаве — подумать о них — без объекта всего этого прямо перед собой, с его теплыми руками и такими сияющими глазами. Глядя на него всегда хотелось объятий и комфорта. Если ты продолжишь притворяться, что не знаешь, много вещей пройдут мимо. Было стыдно, что ребенок младше его на два года, ребенок, который для всех намерений и целей предназначен, чтобы смотреть на него с уважением и признанием, в один момент показал ему всю эту херню. Черт, конечно Иваизуми знал. Как он мог не знать? Но знать и делать — совершенно разные вещи. Прошло больше четырех лет с момента, как Оикава признался ему. Четыре года, как он вспоминает среднюю школу, Тоору с его глупыми волосами, рассыпавшимися по коленям Хаджиме, его губами, менявшими форму, когда он выдыхал каждый слог с такой интенсивной ясностью, а он притворялся, будто эти слова не были постоянно в его голове. Хаджиме любил Оикаву, но он был слишком юн, чтобы понимать, была ли то любовь или влюбленность. Сейчас он старше, но не так уж умнее, и, честно говоря, он до сих пор в замешательстве, но… …Когда Оикава сворачивался возле него, выдыхая его имя во сне, когда опаздывал домой и забывал написать об этом, и Хаджиме застревал на кухне с холодным чаем в руках и ощущением страха в животе, несмотря на то, что прошло только полчаса, как он должен был вернуться; когда Оикава улыбался ему с таким ослепительным обожанием… он уверен, что эти чувства перестали быть платоническими какое-то время назад. Раздался мягкий стук в дверь — легкий стук костяшками пальцев об дерево, но Хаджиме все равно вздрогнул. Оикава позвал его по имени: — Ива-чан? Я могу войти? Хаджиме пресек собственное желание сказать нет и встал на ноги, чтобы открыть дверь, что в итоге оказалось полезным: первое, что он увидел, впустив Оикаву, это две горячие кружки с паром в каждой руке. Тоору морщился, держа их, это было неудобно, но он попытался не показывать насколько. Он даже не держал их за чертовы ручки, тупой придурок. — Давай, — сказал Хаджиме, он протянул руку вперед, чтобы взять их. Но в тот момент терпимость Оикавы к теплопередаче закончилась, и его рука дернулась — немного, но более чем достаточно, чтобы половина кружки горячего кофе пролилась на костяшки его пальцев. Предсказуемо Оикава взвизгнул, будто его шлепнули, и быстро уронил две кружки, так что половина проливается каскадом на ковер, а другая на джинсы Хаджиме. — Ива-чан! Ты…? — Я в порядке, — рявкнул Хаджиме и сделал шаг вперед, чтобы схватить Оикаву за запястье и вывести его из комнаты. Он протащил его через весь этот беспорядок…хотя он и так весь промок, так что большего вреда он уже не получит. — Черт, ты просто идиот. О чем ты думал, когда это делал? Он чувствует себя неестественно от теплой руки Оикавы в его собственной, его кожа стала грубой и сухой из-за горячей жидкости. И Хаджиме не понимает, напуган он или зол, быстро затаскивая Оикаву на кухню и пихая того к раковине. — Ива-чан, все хорошо. Я не… — Оикава с визгом прерывается, когда Хаджиме толкнул его ближе, поворачивая кран так гневно, что холодная вода извергнулась на его ошпаренную руку, скорее всего, с большей силой, чем это было нужно. Но сердце Хаджиме выскакивало из его груди, когда он думал о том, как сильно его пальцы дрожат, сжимая запястье Оикавы, и даже если он слишком сильно сдавливал его руку, он не мог заставить себя отстраниться. — О чем ты думал? — зашипел он. Оикава бубнит что-то вроде «все в порядке, ничего серьезного», и Хаджиме закатил глаза, слыша раздражительные ноты в голосе Оикавы, который фыркнул, когда Иваизуми обошел вокруг него, чтобы обхватить обе его руки и направить их под воду. Для того, кто постоянно травмируется, Оикава даже не знал азов первой помощи. Они оба молчали, слышалось только журчание воды и немного болезненное шумное дыхание Оикавы в тишине кухни. И Хаджиме позволил себе сделать шаг вперед, прижимаясь ближе к Тоору, плотно соприкасаясь грудью с его спиной. Он все еще ощущал панику, но его сердцебиение пришло в норму, адреналин испарился, оставляя его немного нестабильным и истощенным, но он даже не думал об этом, позволяя своим пальцам скользить по рукам Оикавы под холодной водой, по местам, где даже нет ничего общего с поверхностью ожога. — Ты связующий, — прошептал он за спиной Оикавы и почувствовал, как тот перестал двигаться. — Твои руки — это твоя жизнь, лучше заботься о них. — Вот почему ты здесь, — сказал Оикава, и Хаджиме на секунду показалось, что это шутка, но дыхание Тоору прервалось, и его пальцы переплелись с пальцами Хаджиме. Иваизуми отдаленно понимал, что должен отстраниться, вернуться к его травме, оставить этот момент, но спина Оикавы действительна теплая, и его пальцам прохладно в руке Тоору, и звук журчащей воды из крана успокаивает — хотя возможно это не очень хорошо для них. Но Хаджиме просто… Остается. . После поездки в Мияги и всего произошедшего между ними что-то изменилось. Это не… плохие перемены. Но и не хорошие. В последнее время Оикава стал возвращаться ближе к ночи — слегка скрипнув дверью, он тихо заползал к нему в постель после трудных дней, которые тянулись долго и тяжело, а когда их графики полностью синхронизировались, поэтому Иваизуми мог пересчитать по пальцам одной руки сколько раз они видели друг друга. В такие ночи он приходил и обнимал Хаджиме крепче, чем когда-либо прежде, так крепко, что становилось трудно дышать, а Иваизуми задавался вопросом: стоит ли ему делать так же? Возможно, дистанция, которую он продолжал держать, заставляет Оикаву нервничать, и ему от этого также непросто. Что касалось всего остального, то Хаджиме перестал думать об этом. Признание Оикавы было будто целую вечность назад; они были забавно молоды и слишком глупы, теперь они изменились. Они выросли — хотя все еще были немного наивны — но Хаджиме не… Хаджиме просто не знал. Он не знал, черт побери. Что он чувствовал к нему, испытывал ли он к Оикаве что-нибудь? Он не хотел знать, потому что был чертовски напуган. Ночью, когда Оикава засыпал, положив голову на грудь Хаджиме, их пальцы так легко сплетались вместе, а он просто смотрел на трепетание его глупо длинных ресниц возле своей кожи и на влажные сжатые губы. Он не видел будущее, в котором любой его следующий шаг не закончится плохо. Оикава чаще был глупым и раздражающим, и все, что он говорил, бесило Хаджиме так, что он всякий раз хотел заехать кулаком по этому чертовски красивому лицу, но он был абсолютно всем для Хаджиме. Он не хотел разрушить это. Он не хотел пытаться изменить их отношения после стольких лет, чтобы все рухнуло на его глазах. Он не хотел потерять просыпающегося Оикаву на своей груди, который крепко обнимал его, когда Хаджиме действительно спешил по утрам, подобно тому, как Оикава всегда искал его на краю корта и подмигивал, прежде чем делал первую подачу… Он не хотел потерять все, что заставляло его это чувствовать, — он не хотел сказать что-нибудь, что угодно, после чего Оикава на него посмотрит и скажет, что уже слишком поздно. Так Хаджиме прикусил язык и сделал шаг назад от Оикавы — от них. Только до тех пор, пока я не переживу это, — говорил он сам себе, когда отстранялся от прикосновений Оикавы, — только до тех пор. . Два часа ночи, а Оикава еще не вернулся домой, и все, что Хаджиме получил, беглое «Не жди меня» около полуночи. Он попытался позвонить ему, но сигнала не было, ведь Оикава тот идиот, который, написав пару слов, выключает телефон, заставляя других людей беспокоиться о нем. Хаджиме посылает ему несколько сообщений, пишет, чтобы тот тащил свою задницу домой — и, конечно, не получает ответа. Он злится и волнуется, кладя телефон в один карман куртки, ключи — в другой, и выезжает. Конечно, Хаджиме был в университете Оикавы — часто забирал его с тренировки или реальной игры, — но он никогда не делал это посреди ночи, и поэтому чувствовал себя неуютно и беспокойно. Входя в кампус, он поднял плечи чуть ли не до ушей, стараясь не хмуриться слишком сильно — Оикава говорил ему, что так он похож на человека, который только что покинул место убийства. Он внимательно смотрел вперед, и к тому времени, как он добрался до зала, он становился еще более расстроенным, чем когда отправлялся сюда, его руки в карманах куртки были сжаты в кулаки, готовые придушить Оикаву, как только он увидит его. Двери спортзала были слегка приоткрыты, яркий луч света падал на ступеньки, и Хаджиме уже слышал устойчивый и привычный стук волейбольного мяча об паркет. Это так ностальгично, что он на мгновенье замер, прежде чем вспомнил, что он здесь не для того, чтобы осматривать достопримечательности. Оикава стоял напротив сетки, смотря вниз, как мяч отскакивает пару раз от пола, а потом падаёт с его пугающей точностью прямо через корт. Он морщится и поднимает руку, чтобы провести по лбу, даже не замечая, что Хаджиме в этот момент стоит на лестнице. Он видел, как Оикава хмурился, бормоча что-то себе под нос и нащупывая еще один мяч в тележке рядом с ним. Он был весь в поту, его тренировочный костюм прилип к нему в неудобных местах, а его взъерошенные волосы приклеились к мокрому лбу. Чертовски очевидно, что он здесь дольше, чем положено — дольше, чем это вообще допускается с его больным коленом. — Что, — резко произнес Хаджиме, и Оикава дернулся, будто его ударили, — мать твою, ты тут делаешь? — Ива-чан! — судорожно вздохнул Оикава, и вина вместе с паникой пронеслись на его лице в ту же секунду, прежде чем он смог взять интонацию под контроль. — Что ты здесь делаешь так поздно? Разве ты не должен быть дома? — Я могу спросить тебя то же самое, — Хаджиме говорил едко, входя в спортивный зал. Дверь с шумом захлопнулась за ним. — Уже два часа ночи, черт, убирай это дерьмо и пойдем. Оикава сморщился, капля пота дрожит и падает с кончика его носа, и Хаджиме отказывается признавать это милым. — Все в порядке, я тут не долго. Хаджиме не мог поверить, что Оикава действительно думал, что ему сойдет с рук такая откровенная ложь в данный момент их дружбы. — Я не собираюсь оставаться надолго, так что… — Нет, ты не собираешься, — согласился Хаджиме и подошел к нему ближе, — я имею в виду, тупица, что ты собираешь все это дерьмо, и мы уходим. — Через полчаса, — сказал Оикава, быстро как хлыст, очевидно, понимая, в каком настроении Хаджиме. — Нет, — сделал паузу Иваизуми, — десять минут. — Двадцать минут — и я обещаю прийти завтра вечером пораньше, — предложил Оикава, пытаясь выглядеть твердым и пугающим, но все еще прикусывая губу и морща лоб как капризный ребенок. Он держал волейбольный мяч в руках так, будто думал, что Хаджиме заберёт его. Иваизуми снова хотел возразить, продолжая торговаться с ним дальше, но он знал: если Оикава упрямится, то никакая сила на земле не способна сдвинуть его. — Ладно, — вздохнул он и развязно прошел мимо него к скамейке, попутно толкая Тоору локтем в бок. — Но я останусь здесь, чтобы контролировать. Двадцать минут — значит двадцать минут. — Ты в курсе, что я умею считать, — фыркнул Оикава, и Хаджиме парировал «ох, я не был уверен». Тоору возвращается обратно на корт, намереваясь использовать каждую секунду, что ему отвели. Хаджиме сел на холодный металл и начал наблюдать, как Оикава снова кидал мячи, бегал, прыгал, подавал мячи через весь корт с такими резкими ударами резины по коже, что отголоски их раздавались эхом в здании. Не похоже, что он не видел Оикаву в действии, с тех пор как они пришли в университет, но прошло некоторое время, и Хаджиме должен признать, что скучал по этому. Взгляд упал на Оикаву, на движения его пальцев, на то, как они сжимали мяч прямо на выходе из ладони, а удовлетворение в его глазах делало их цвет чуть светлее — Хаджиме любит все это. Оикава Тоору никогда не был бы полностью собой, пока он не стоял на площадке. Оикава полностью готов обосноваться тут в течение следующего получаса, и он посматривает на часы, чтобы отметить время, когда это закончится. Резкий звук от кроссовок, ужасно скользящих по потному полу, и Хаджиме вовремя поднял глаза вверх, наблюдая ужасное падение Тоору — его коленки подкосились, и он рухнул на корт. Хаджиме поднялся на ноги прежде, чем смог осознать это. Он подскочил к Оикаве, скользя своей обувью по полу, и затормозил возле него в нескольких метрах, резко рухнув вниз, так, что почувствовал жжение от трения коленей об пол. — Ты в порядке? Что случилось? Что не так? — он провел руками по телу Оикавы, ощупывая плечи, бедра, спускаясь все ниже. Иваизуми с дрожью в пальцах дотронулся до колена, боясь слишком сильно надавить и травмировать его. Белый как полотно, Оикава потянулся к Иваизуми, схватил его за рубашку, и Хаджиме подумал, что тот собирается притянуть его ближе, но вместо этого он просто держался за него и дышал. — Оикава… — Я в порядке, — проговорил он, впиваясь пальцами так, что Хаджиме чувствовал, как его ногти царапают кожу даже через ткань. Тоору немного сместился, выпрямляя одну ногу, затем другую так, чтобы Хаджиме стоял на коленях между ними. Он немного поморщился, готовясь к боли, которую он по-видимому не почувствовал. — Все нормально. Я просто упал. Я… думаю, все хорошо. Хаджиме ничего не чувствовал, он поднял его лицо, слегка дотрагиваясь пальцами до щек, и, наклонившись вперед, уставился на Тоору как ястреб, сканируя даже мельчайшие признаки дискомфорта, доказывающие, что он лжет ему. Вместо этого он увидел подавляющее облегчение. Оикава выпустил легкий измотанный смех и поднял руки с пола, обхватывая запястья Хаджиме тонкими пальцами.  — Я в порядке, Ива-чан, — повторил он снова, — я просто упал. — То же самое ты мне сказал и в прошлый раз, — сказал Хаджиме, прежде чем смог остановить себя. — Я знаю. Но в этот раз я серьезно, — Оикава заколебался на секунду и усмехнулся, что выглядело крайне принудительно. — Я что, напугал тебя, Ива-чан? Хаджиме не ответил на его издевку, просто наклоняясь вперед и позволяя своей голове упасть на потное плечо Оикавы, выдыхая весь воздух, что стоял в легких. Он чувствовал, как дрожит Оикава, но он не отстранился, а просто обнял Тоору за плечи, прижимая его ближе. — Да, — сказал он хрипло, — никогда больше не поступай так со мной, — он закрыл глаза и сжал Оикаву так сильно, что мог просто придушить его. — Боже, я думал, я сдохну. Оикава замолчал на мгновенье, но затем он подвинулся, и Хаджиме почувствовал, как руки обхватили его спину. — Прости, — сказал Оикава, и они оба неловко сидят на полу, обнимая друг друга. И хотя Хаджиме, ощущая его потную липкую кожу, хотел отстраниться, встать, но… Честно говоря, он не мог почувствовать собственных ног. (прошло двадцать минут, прежде чем они снова начали двигаться) . Они шли домой, держась за руки, — в любой другой ситуации Оикава, наверное, подшучивал бы, игриво флиртуя с Хаджиме, пока тот не огрел бы его по голове. Но в этот раз он, кажется, разделял настроение Иваизуми — он не сказал ни слова за всю дорогу. Когда они вернулись в квартиру, Хаджиме толкнул его на диван и принес мешок со льдом, игнорируя все протесты и жалобы Тоору, потому что Иваизуми правда не хотел рисковать. — Просто заткнись и дай мне сделать это, — вздохнул он, когда Оикава почти ударил его локтем в бок. Он присел рядом с ним на диване и наклонился, прижав лед к колену. Тоору слегка фыркнул, опустил руки и откинулся назад, прекратив извиваться. — Что не так с тобой этим вечером? Ты ведешь себя странно, — Оикава точно не злился, но Хаджиме пытался делать вид, что не таращился на свои руки поверх потной кожи Тоору. — Это было просто падение, это не было… — Оикава, — сказал Хаджиме грубо, и Оикава затих. Иваизуми вдохнул воздух, обдумывая в голове слова, которые могли объяснить, почему он ведет себя как девочка-подросток из кино, которую только что бросили, но ничего не нашел. — Просто забудь об этом. Краем глаза он видел сжатые губы Оикавы и на мгновенье подумал, что это от досады, но затем Тоору наклонился вперед и, вытащив ледяной пакет из рук Хаджиме, небрежно бросил его на пол и сплел их пальцы вместе. — Ты дрожишь, — говорит Оикава, и Иваизуми понял, что так и есть. Он высвободил свои пальцы и спрятал лицо в дрожащих ладонях, делая глубокий вдох — и затем еще шесть или семь, понимая, что один не помог. Он просто… сошел с ума. Страх и правда перемешались внутри от испуга, который он почувствовал во время падения Оикавы. Это чувство было настолько разрушительным для его сердца, что он не мог действовать, пока не узнал, что все в порядке. На мгновенье он подумал, что все повторится как в старших классах, и Хаджиме не хотел пережить это снова. Ничего из этого: травмы, долгие ночи, когда он был в агонии, чертово признание нависшие над всем, что он делал, и неважно, как сильно он пытался притворяться, что это не так. Это все вина Оикавы, потому что он был настолько глуп, что прервал размышления Хаджиме о них. — Ива-чан? Ива-чан, ты в порядке? О боже, ты плачешь? — Нет, — огрызнулся Хаджиме, хоть и чувствовал легкое жжение в глазах, когда Оикава взял его за запястье, пытаясь оттащить его руки от лица. — Я просто… дай мне минуту. Оикава не дал — просто насильно отдернул запястья Хаджиме и заменил их своими руками, прижимаясь ближе так, что Иваизуми заметил панику на его лице, хотя Оикава справлялся с эмоциональными ситуациями так же хорошо, как и он сам. — Я сделал что-нибудь не так? — он с нажатием провел пальцами вдоль скулы Иваизуми. — Скажи мне, что, и я смогу исправить это. — Не будь идиотом, — сказал Хаджиме автоматически, но любые другие слова застряли у него в горле, потому что Оикава все еще смотрел на него большими карими глазами, прикусывая губу, и Иваизуми осознал, что если бы он сказал Оикаве сделать что-нибудь прямо сейчас, он сделал бы. Это большая сила, которая может удержать любого человека, и Хаджиме обещал себе, что никогда не злоупотребит ею. Я сдаюсь, подумал Хаджиме, и, прежде чем он успел остановить себя, он наклонился вперед и поцеловал Оикаву. Это… ужасно. Губы Оикавы дали слабину, рот раскрылся слишком широко и на секунду их губы соприкоснулись. Тоору издал звук будто бы задохнулся, и Хаджиме буквально ощущает, как он перестал дышать. Это не самое прекрасное чувство в мире, и Хаджиме предчувствовал, что его сейчас стошнит от всего этого, но он пытался не отстраниться, пока не сдадут его нервы — что на самом деле не так уж и долго. Когда он все же отстранился, пальцы Оикавы жестко сжимали его лицо, и он выглядит так, будто Хаджиме просто дал ему пощечину. Сердце Иваизуми билось в груди с бешенной скоростью, он улыбался самоуничтожительной улыбкой, а его руки опустились на подушки дивана по обе стороны бедер Оикавы. — Возможно, четыре года это слишком поздно, да? Глаза Оикавы мгновенно стали шире насколько это возможно, а пальцы жестче, до боли сжимали лицо Хаджиме, наверное, утром на щеках будут следы от ногтей, но Иваизуми не смог заставить Оикаву ослабить хватку. — Ты серьезно? — спросил Тоору, его голос раздался отчаянно беззвучно, и Хаджиме не смог ничего сделать, кроме как слабо улыбнуться и пожать плечами. — Я полагаю. — Нет, Ива-чан, ты не должен полагать. Ты серьезен? Голос Оикавы стал громче и грубее, Хаджиме не слышал его таким прежде, и он почти сидел на коленях Иваизуми в этот момент, наклонившись так близко, что Хаджиме чувствовал его дыхание на лице. Он выглядел почти маниакальным, Хаджиме не знал хорошо это или нет, но он положил руки на бедра Оикавы, чтобы удержать его — он немного боялся, что они оба упадут на пол, если будут еще наклоняться. — Это зависит… — сказал он так размерено, как только смог, — от того, в порядке ли ты, — он прикусил губу и пытаясь отвести взгляд от глаз Оикавы, сверлящих его. — Разве это… нормально? Тоору смеется — так громко и неожиданно, что Хаджиме почти вздрогнул, но на этот раз он на самом деле сел на его колени, поднимая его лицо так, чтобы он смотрел прямо на Оикаву, который дарит ему бледную, но положительную улыбку. — Это больше чем нормально, Ива-чан, — вздохнул Оикава и затем поцеловал его. Их второй поцелуй был не такой плохой как первый, намного влажнее. Ресницы Оикавы щекотали щеку Хаджиме, когда он пытался бесшумно дышать в его губы. Он ожидал, что поцелуй окажется грубым, но он получился просто ужасно нежным. Одна рука Хаджиме покинула бедро Оикавы и сжала в кулаке его волосы, притянув его ближе и наклонив голову так, чтобы их губы могли соприкасаться без этого неловкого скольжения. Он чувствовал тепло кожи Оикавы под своей ладонью, его футболка слегка задралась, и Хаджиме провел пальцами по гладкой коже. Рот Тоору мягче, чем Хаджиме мог подумать, и сейчас он готов признаться, что много думал об этом. Наверное, больше, чем он даже осознавал. Хаджиме отстранился, понимая, что его голова кружится словно в тумане. Он увидел вспыхнувшее лицо Оикавы, его глаза покраснели, а нос сморщился в попытке не шмыгать. Иваизуми не знал, что с этим делать, поэтому притянул его обратно. — Боже, ты все такой же ужасный плакса, — прошептал он между их губ, а Оикава опустил руки, провел ими по шее Хаджиме и задержал на плечах, сжимая рубашку. — Ничего не могу поделать, — бормочет он между поцелуями, — ты знаешь, как долго я этого ждал? Годы, Ива-чан. Сердце Хаджиме сжалось в груди, и на этот раз он отстранился по настоящему — Оикава пытался прижаться к нему, но Хаджиме выставил руку, не давая приблизиться. — Так ты, ты…все еще? Оикава смотрел на него, как на идиота. — Ты не очень умный, Ива-чан. — Эй. Тоору прервал его легким поцелуем. — Да, абсолютный идиот. Все еще да. Хаджиме ничего не смог придумать, чтобы сказать что-то, кроме мягкого изумленного: «ох». Оикава задумчиво улыбнулся ему, и все стало слишком эмоциональным. Хаджиме понимал, что больше не выдержит, но было бы невыносимо стыдно если бы он тоже заплакал. Он притянул Оикаву за руку обратно к себе. Тоору не возражал. . Все снова изменилось — но на этот раз Хаджиме мог с уверенностью сказать, что в лучшую сторону. Ночи Оикава проводил в собственной постели, расслабляясь практически до нуля. Они проводили много времени, целуясь, это, определённо, улучшение. У Тоору это ужасно хорошо получалось, и однажды во время поцелуя он засмеялся Хаджиме в лицо: — Я представлял это, когда мне было тринадцать, — откровенничал он, положив руки на голую грудь Хаджиме. На его губах была ухмылка, когда он разглядывал засос на ключицах, который только что поставил. — Ты не станешь хорошим в чем-то, лишь представляя это, — сказал Хаджиме, стараясь не показаться слишком грубым, но он знал, что провалился, потому что улыбка Оикавы превратилась в полноценную ухмылку. — Уверен, это возможно, — прошептал он, а тем временем его руки скользили вниз по талии, нежно лаская Иваизуми, внезапно сжимая его и притягивая обратно так быстро, что Хаджиме вскрикнул. — Хочешь, я докажу тебе? Иваизуми пытался что-то сказать, но губы Тоору скользнули вниз. Он резко замолчал со сдавленным стоном, одной рукой сжимая в кулак волосы на затылке Оикавы. Это еще одна вещь, которую Хаджиме узнал — Оикава действительно любит, когда его тянут за волосы. Есть и другие изменения, конечно; Сейчас Оикава целует его утром и на прощанье, и, когда Хаджиме приходит, чтобы забрать его с вечерней тренировки, он открыто держит его руку на глазах у всей команды, и никто даже не обращает внимание. Иногда Хаджиме неловко из-за того, как непреклонно и решительно люди приняли их. Как будто все знали, что это будет неизбежно, кроме него самого. Он понимал, что облажался, оттягивая это так надолго, но он никогда ничего не говорил, потому что знал, что Оикава не терпит, когда Хаджиме оскорбляет себя. (Единственный раз, когда у них был слишком интенсивный секс, у Хаджиме под конец наворачивались слезы — Оикава всегда был любвеобильным парнем, но была разница между тем, чтобы шептать комплименты на ухо Хаджиме, когда они обнимались, и тем, чтобы буквально читать манифест о том, как он его обожал, когда Иваизуми вбивал его в подлокотник дивана) Хаджиме еще удивлялся, сколько времени он потратил — сколько поцелуев, объятий и оргазмов он пропустил, потому что он был слишком глуп — трудно думать о том, что бы произошло, когда у него есть реальность, в которой все произошло прямо перед ним. Еще у них бывают плохие дни — было пара раз, когда Оикава почти забрасывал уход за своим коленом, однако Хаджиме удавалось убедить его прекратить изнурять себя. Они часто ссорятся, потому что сейчас они в отношениях — когда ты знаешь кого-то всю жизнь, обходного пути просто нет, — хотя Хаджиме научился принимать это как хорошие моменты. Он так счастлив. Он так невероятно счастлив с Оикавой, даже когда они ссорятся. Даже когда они не говорят что-то смехотворно глупое. Просто… постоянно. Всегда. Заняло какое-то время прийти к этому, но в конце концов Хаджиме понял, что это счастье — теперь его жизнь. . Им по девятнадцать лет, Оикава кладет голову на его колени, тихо напевая под нос, Хаджиме запускает пальцы в его распушившиеся от сна волосы. Кажется, сегодня слишком жарко, чтобы обниматься, но никого из них это не беспокоит. Оикава не глядя протягивает руку и ловит ладонь Хаджиме, подносит ее костяшками к губам, чувствуя по-весеннему теплую кожу, и, улыбаясь, смотрит на него из-под тяжелых ресниц. — Я люблю тебя, — говорит Оикава тихо, но уверенно, заставляя сердце Хаджиме переворачиваться, несмотря на то, что он говорил это множество раз. — Да, — говорит Хаджиме, и слова выходят так же легко, как дыхание, — я тоже. И на этот раз никто не дрожит.