Они уезжают в Америку, а это значит, что сегодняшний вечер не имеет смысла. Хоть Чангюн и не может поверить, что Хосок подастся на другой конец света с человеком, которого знает только два месяца, но, кажется, это реально. И на самом деле это блондин не знает человека, которым стал его бывший всего за полгода. Однако он опять садится за стол, жует пересушенного кальмара и все еще видит во взгляде Шина что-то знакомое. Что-то родное. Хосок смотрит неловко и искоса, не задерживая взгляд на бывшем, а Чангюн пялится, как идиот. Он не знает, есть ли смысл переспрашивать, действительно ли они уезжают черт возьми послезавтра. Он выпивает еще бутылку спустя долгие разговоры об Америке, музыкальных фестивалях и прочем. Становится пьяным, наглым и расслабленным. Думает, что готов послать к чертям собачьим каждого за этим столом. И начинает говорить так внезапно, что парни смотрят на него, словно на призрака, что появился из ниоткуда.
— Чисто из огромного любопытства, — немного пьяно и невнятно говорит Гюн, — вы достаточно друг друга знаете, чтобы жить вместе в другой стране?
— Чан... — начинает Хосок, устало потирая переносицу, но Хёнвон перебивает его, отвратительно хватая за предплечье.
— Слушай, Чангюн, — он улыбается, хоть теперь весьма очевидно, что натянуто, — я знаю, что вы когда-то встречались. Не пытайся задеть меня, это по-детски глупо с твоей стороны. Но если вы за год, или сколько там точно, не съехались, то не мне судить о стабильности и чувствах в ваших отношениях.
Чангюн замолкает, сидит с приоткрытым от неожиданности ртом и не может ни о чем думать. Не может сложить фразы в голове, чтобы достойно ответить Хёнвону. Не может сказать, что они не съезжались только потому, что ему было чертовых семнадцать лет и он жил с родителями еще чуть больше месяца назад. Но что-то внутри дергается от слов «стабильность» и «чувства». Чангюн смотрит теперь на Хосока. На то, как он растерянно моргает и прикусывает губу. Его ладони сомкнуты и лежат на столе, тогда как Хёнвон по-прежнему держится за предплечье теперь уже двумя руками. Наверное, он может дать Шину больше любви, чем Им может обещать. Гюн никогда так открыто не демонстрировал свои чувства на публику, а Хосоку, видимо, этого не хватало. Не хватало прогулок за руку, поцелуев в щеку, когда автобус набит людьми. Не хватало романтики, существование которой Чангюн в себе всегда отрицал. И теперь он злится, а алкоголь только способствует этому. Им зол на Хосока, на себя и на чертового Хёнвона, который выглядит победителем.
— Тогда скажу тебе то, о чем этот дебил вряд ли стал бы рассказывать, — язвит блондин, бросая короткий взгляд на Шина, что закатывает глаза и мысленно готовится к очередной колкости, — Хосок чихает после оргазма, и ты вряд ли об этом знаешь, да? Так вот, со мной он чихал так часто, что врачи лечили его от хронического насморка.
Он резко встает с места, от чего стол шатается, проливая одну из бутылок пива. Чангюн идет наугад и точно не знает, податься к выходу или остаться еще на некоторое время. Краем глаза он видит Хосока — злого, даже разъяренного — что следует за ним, и решает, что другого шанса у него может и не быть. Возможно, это решение слегка затуманенного от выпивки мозга. Гюн идет в туалет, благо он знает, что в этом баре уборная выглядит весьма прилично. Заходит внутрь и наконец останавливается у раковины напротив большого зеркала, но не смотрит в него, облокачиваясь ладонями на холодную поверхность. Дожидается Хосока, дверь за которым закрывается с грохотом, пугая даже Чангюна. Блондин думает, не прилетит ли ему по лицу, но Шин останавливается рядом, тяжело дыша и прожигая взглядом профиль бывшего. Он молчит некоторое время, пока Гюн не бросает на красноволосого короткий взгляд в зеркало.
— Ты должен злиться на меня, а не на Хёнвона, — он начинает тихо, более спокойно, чем блондин ожидал, — он не сделал тебе ничего плохого.
Чангюн ухмыляется горько и неестественно, потому что Шин прав. Им должен его бить в грудь кулаками, кричать и обвинять во всем на свете. Но он этого не сделает. Это точно так же страшно и непредсказуемо, как просьба дать ему второй шанс. Да и Гюн не уверен, смог бы он воспользоваться им? Смог бы открыть этому дебилу себя совершенно другого, который прячется так глубоко внутри, что, казалось бы, не достать? Он, черт возьми, не знает, имеет ли право просить Хосока отказаться от теперешних, по всей видимости, отношений его мечты ради тех нестабильных и странных, что были у них. В голове Гюна так много вопросов, что мысли путаются, оставляя после себя лишь пустоту и раздражающий гул. Он поворачивается к Шину, наконец открыто смотря в его глаза: по-прежнему карие, большие и словно вечно за что-то извиняющиеся. Совершенно кроличьи. Блондин старается не сорваться, выглядеть спокойно и уравновешенно, но на деле получается кривая, горькая ухмылка.
— Ты такой дебил, — бормочет Чангюн на выдохе, — к черту бывалые принципы, если рядом долбанная модель, да?!
Он повышает голос, от чего Хосок слегка вздрагивает, прищуривает глаза и делает вид, будто слова Има никак его не задевают. На самом деле блондин знает, как бывшему неприятно. Видит это по поджатым губам и перекатывающимся мышцам на руках. Он знает каждую эмоцию Шина наизусть.
— Мне говорил, что не делаешь ничего серьезного, не обдумав! По-твоему, переезд на другой конец света с незнакомым человеком — обдуманное решение?! — Гюн подходит ближе, язвит буквально Хосоку в лицо, а затем показывает на себя, продолжая, — а это тогда глупо и несерьезно?
— О чем ты…
Чангюн не дает Шину договорить. Не хочет слушать глупых оправданий и его любимой фразы «Ты мыслишь, как подросток». Да, он и есть подросток. Куда уж Гюну до своего двадцатитрехлетнего бывшего, что всю жизнь повидал. И поступает он тоже необдуманно. Обхватывает ладонями лицо Хосока, затыкая приоткрытый рот грубым поцелуем. Сжимает чужие губы, настойчиво проникает языком внутрь, очерчивая нёбо и верхний ряд зубов. Вкладывает в поцелуй всю свою злость и неприятие того факта, что он может быть последним. Но не встречает ничего в ответ. Никакой отдачи. Блондин отстраняется лишь слегка, сразу же закрывая рот тыльной стороной ладони. Ком, внезапно подступивший к его горлу, растет немыслимо от вида растерянного, даже шокированного Хосока. И от того, что смотреть в эти кроличьи глаза становится невыносимо, младший фыркает и запирается в единственной кабинке, что есть в этом помещении. Опирается на ненадежную дверь спиной и смотрит на слегка потрескавшийся потолок. Думает, такие же ли трещины у него внутри. А затем, когда слышит шаги, которые вместо того, чтобы отдаляться, приближаются, устало и тяжело вздыхает. И о чем им теперь говорить?
— Что ты хотел доказать этим? — слишком низко и тихо спрашивает Хосок. — Напомнить, какой я мудак?
— Ты мудак, — соглашается Им хриплым голосом, а затем добавляет заезженное, — и дебил.
— Хватит оскорблять меня, — Шин издает один чертовски неуместный смешок, будто не понимает, что шутка из этого разговора уже не получится, — я правда не хотел так заканчивать. Ну, уезжать, поссорившись с тобой окончательно. Думал, мы сможем поговорить и хоть немного наладить отношения сегодня. Чангюн, очевидно же, я не ненавижу тебя… а ты?
— Что? — глупо переспрашивает Им, делая вид, будто совсем не слушал Хосока.
— Ненавидишь меня?
— Не знаю.
— Прости за ту ночь.
— Вот теперь ненавижу, — бормочет Чангюн.
Ему горько и больно от мысли, что Хосок извиняется за то, что младший воспринял, как бурное примирение. Значит, это правда было ошибкой. И сейчас он больше всего не хочет услышать подтверждение своих догадок от Шина. Не хочет, чтобы тот хоть упоминал слово «ошибка». Но он, слава богу, молчит.
— Ладно, я не планировал извиняться, — ворчит Хосок, опять усмехнувшись, честное слово, как идиот, — просто думал, что ты этого хочешь.
— Думать — не твой конек, — язвит блондин, прислоняясь затылком к двери, что немного охлаждает его внутренний пыл.
— Мне было хорошо с тобой, — тихо, почти что шепотом говорит Шин.
А Чангюн молчит, хоть и жаждет обозвать бывшего снова. Потому что тот не имеет права ему такое говорить. Не имеет права дергать за ниточки, которые позволяют трещинам внутри парня становиться еще больше. Он закрывает глаза и молчит. Молчит, молчит. Обдумывает столько слов и фраз, что мог бы сказать. Потом вспоминает о последнем шансе и забивает за Минхёка, который чуть ранее намекнул, что нет и смысла попытаться. Очевидно, есть, если Хосок не вмазал ему после всего, что младший сказал за столом. Он набирает воздуха побольше.
— Я… не хотел, чтобы мы расставались. Просто не мог сказать об этом, — блондин говорит неуверенно, немного заикаясь, и, когда слышит тишину в ответ, почему-то продолжает. — Да, я ни капли не романтичен, и все эти подарки, держания за ручку и свидания в кафетериях — явно не мое. Но я любил тебя, честно.
Чангюн запинается, не осмелившись добавить «И, кажется, люблю до сих пор». Он не уверен в том, что услышит в ответ. А там по-прежнему тишина. Всяко лучше, чем крики и возмущения.
— Я думал, ты хочешь попробовать начать все заново, — Гюн гулко сглатывает, — и я попытался бы измениться. Наверное, это самое романтичное и сопливое из всего, что ты слышал от меня за все время, но жизнь без тебя — хуже, чем твоя дурацкая навязчивость и пятьдесят сообщений в день. Я… я скучаю по твоей любви, Хосок.
Это не только самое сопливое, но и самое откровенное, что говорил Чангюн. Он мысленно дает себе несколько пощечин и все еще ждет, когда тишину нарушит не его голос, а Хосока. Но этого не происходит слишком долго. Блондин прислушивается и ловит себя на мысли, что не слышит даже гулкого и чуть сбитого дыхания Шина. Гюн чертыхается шепотом, в спешке открывает защелку и раздраженно ворчит:
— Ну сколько можно…
Возле раковины стоит мужчина лет пятидесяти, смотрящий на него в полном шоке и непонимании. Он молча, недоверчиво косясь на блондина, обходит его и запирается в кабинке, которая услышала больше чувств и откровений Чангюна, чем Хосок, которому они на самом деле и были адресованы. Гюн психует, слишком громко и несдержанно матерится, пиная ни в чем не виноватую тумбу под раковиной. Чертов дебил, даже тут умудрился все запороть.
***
Чангюн покупает три упаковки сырных палочек и задумывается над тем, чтобы завести хомяка. Потому что для собаки его квартира слишком маленькая, а коты такие же молчаливые и апатичные, как он, так что двух невыносимых эти стены точно не выдержат. В итоге из зоомагазина блондин выходит с пустыми руками: он пока явно не готов к появлению кого-то в своей квартире. Ах, ну и вчера он упустил (по глупости просрал) шанс привести туда кого-то на двух ногах с красными волосами и отросшими черными корнями, ну и кого-то, кто мог бы поговорить с ним, а не грызть корм и смотреть, как на беседующего с животными идиота.
Гюн так и не вернулся за стол вчера. Он ушел, не попрощавшись, только написал сообщение Минхёку, что устал. Но его друг не идиот. Он позвонил сегодня утром и окончательно добил Чангюна фразой, что Хёнвон и правда неплохой. После этого блондин совсем невнимательно уже слушает рассказ о том, каким молчаливым был Хосок до конца вечера, и вешает трубку, пробормотав что-то о голодной собаке. Минхёк не перезванивает и не пишет, а Гюн мысленно благодарит обычно навязчивого друга за его молчание.
Жаль, что у любимого сериала только восемь сезонов, и досматривая предпоследнюю серию, Чангюн печально вздыхает, смотря на пустые упаковки из-под палочек. Нужно было купить четыре. Блондин, кажется, ни о чем не думает. Он не может даже мысленно назвать себя подавленным или грустным. Он просто никакой, вместе со своим потухшим взглядом и холодными руками, прячущимися под рукавами длинной ярко-красной толстовки, которая ему даже не принадлежит. Он не носит яркие цвета. И то, что он распластался на диване в кофте Хосока, добавляет лишнюю горсть сопливости в его совершенно не романтичную ауру. Наверное, он уже меняется, превращаясь в бесформенную жижу. Внутренняя булочка рвется наружу, только теперь он никому не нужен. Ну и где в Сеуле найти тысячу таких Хосоков, которые обязательно у него будут?
Чангюн лежит на диване головой вниз, закинув ноги на спинку. Жует лакрицу, которую раньше ненавидел до скрежета зубов, и слепо смотрит в телевизор, где транслируется странная реклама о бальзаме для губ. Краем глаза он видит часы, что показывают час ночи, и думает, не пойти ли спать, тем самым скоротав время с пользой. Но звонок в дверь останавливает блондина. Он недоверчиво косится на дверь в коридоре, что находится для него вверх тормашками, и в ускоренном режиме думает, кого могло принести в такой час. Минхёк же любит спать. Он ценит ночь и темноту, свою целую кучу подушек и сон. Чжухон? Вряд ли. Ведь их дружба заключается разве что в советах, что подарить Мину и как лучше с ним помириться. В конце концов, Им поджимает губы и делает весьма нелепый кувырок, чтобы встать на ноги. Получается что-то глупое, и в итоге парень сидит на полу, потирая ушибленную задницу. Шипит от боли, но встает, потому что в дверь все еще звонят. Весьма настойчиво, кстати. Чангюн плетется ко входу, лениво прокручивает ключ в замке, но вот нажимать на ручку ему не приходится. Незваный гость делает это самостоятельно. И блондин пятится назад, в недоумении смотря на запыхавшегося Хосока с растрепанными волосами и приоткрытыми от тяжелого дыхания губами. От него не несет алкоголем, даже запах сигарет Гюн не чувствует, и когда хочет спросить, что бывший забыл на пороге его квартиры, Шин бесстыдно перебивает.
— Это моя кофта?
Чангюн закатывает глаза, облокачиваясь на стену позади себя. Время бессмысленных разговоров. Он хочет накричать на Хосока, прогнать его отсюда, уточнив, что сырные палочки закончились, а значит, идиотские слова бывшего ему больше нечем закусить. И все потому, что сердце блондина едва не выпрыгивает из груди, но лицо и тело отчаянно это скрывают. Опять. Возможно потому, что в этот раз парень понимает, что шансов больше нет. Насколько он знает, самолет в Лос-Анджелес улетает завтра, а значит, на его борту улетит и последний в своем роде сеульский Хосок. Но красноволосый здесь. Стоит напротив, пялясь на кофту и не говоря больше ничего важного.
— Уже давно не твоя.
Чангюн не знает точно, услышит ли глупенький Шин в этой фразе какой-то подтекст. Свалит ли прямо сейчас или помучает блондина еще несколько минут-часов-вечностей. Но все становится хуже, когда взгляд Хосока чуть поднимается. Им пытается проследить, куда именно смотрит бывший, а когда все же замечает, неловко поправляет ворот толстовки, что слегка сползла, оголяя одно плечо. И тогда Шин фокусируется на глазах. Он не грустный, не злой и не счастливый. Обычный, как подумал Чангюн.
— Не пригласишь?
Хосок прикусывает губу, ухмыляясь. Блондину от этого горько на кончике языка, потому что он знает, чего хочет бывший. Знает, зачем тот пришел, и должен прогнать его прямо сейчас. Послать к чертям собачьим. И ударить, но только при условии, что ему не прилетит от Шина в ответ. Это смертельно опасно. Но Чангюн кивает, потому что мысли в его голове — чушь собачья, и сейчас они подсказывают, что терять парню нечего.
Он идет в гостиную, слыша шаги Хосока позади. Иму становится стыдно за упаковки из-под лакрицы и палочек, что валяются на полу, но он явно не гостеприимный хозяин. И он не собирается поить Шина чаем в час ночи, если правда догадывается, зачем тот пришел. Так что от мыслей Гюн переходит к действиям, ведь терять ему больше нечего. Он разворачивается к Хосоку, слегка пугая красноволосого своей резкостью и непредсказуемостью, но самое страшное, он уверен, впереди. Чангюн подходит вплотную, обвивает руками широкую, открытую из-за растянутого ворота футболки шею и, когда не встречает сопротивления и не слышит ни одного слова от бывшего, тянется к его губам своими. Обхватывает сначала нижнюю, отстраняется на мгновение, проверяя реакцию, а затем целует верхнюю влажно и медленно. И Хосок вместо слов тоже действует. Подхватывает Чангюна под бедра, заставляя обвить ногами свою талию. Углубляет поцелуй до дрожи в ногах, и блондин рад, что уже не стоит. В его голове не остается ничего, кроме гула и бьющего по вискам возбуждения, когда язык Шина очерчивает нёбо младшего, сплетается с его, Гюна, языком. А потом Хосок отстраняется лишь слегка, чтобы пробормотать глупое и заносчивое:
— Ненавижу лакрицу.
***
Чангюн просыпается не один. Это вызывает внутри парня слишком много противоречивых чувств, почти так же, как рука Хосока, обвивающая его талию. Он смотрит на лицо бывшего некоторое время, пытаясь увидеть хоть что-то новое в наизусть выученных чертах. Но Шин хмурится во сне, забавно дует губы и переворачивается, ворча что-то неразборчивое. Губы Гюна от этого трогает легкая улыбка. Но теперь он свободен от чужих объятий и может наконец встать, потягиваясь и одним лишь взглядом ища по всей комнате белье. Благо трусы Хосока выглядывают из-под кровати, а вот боксеров Чангюна нигде не видно, так что блондин решает просто сходить в душ и надеть новые. Он бросает взгляд на часы: почти одиннадцать утра. Не знает, в каком часу самолет, да и думать об этом не хочет. Чангюн отказывается от любых мыслей, идет в ванную и надеется, что вернется в уже пустую спальню, дабы избежать бессмысленных разговоров, извинений и прощаний. Им в последний раз бросает на Шина взгляд, держась за дверную ручку, и с легкой улыбкой вспоминает, как бывший не мог прекратить чихать ночью. Чангюн устал повторять даже мысленно слово «скучаю».
Блондин задерживается в ванной. Делает несколько ненужных масок, о наличии которых в своем доме даже не подозревал. Иными словами, Гюн дает Хосоку шанс успеть убраться из квартиры раньше, чем Им увидит его и начнет жалеть, что впустил бывшего ночью. Он смотрит на себя в зеркало. На идеально высушенные волосы, гладкую кожу и почти незаметные мешки под глазами. Оказывается, вот что происходит с людьми, которые ухаживают за собой. Чангюн закатывает глаза от своих же мыслей. Он не трусливый идиот, и зайдет в спальню сейчас же, потому что в халате с оленями чувствует себя чертовски неудобно. Зайдет и увидит незаправленную, но, к счастью, пустую кровать. А потом сделает вид, что все произошедшее было лишь сном, и начнет все заново. Начнет себя заново. Возможно, зарегистрируется на сайте знакомств.
Но Хосок рушит все его планы, когда бесцеремонно открывает дверь в ванную абсолютно голый и, кажется, невыспавшийся. Он треплет волосы, широко зевает и смотрит на удивленного Чангюна, ухмыляясь. Становится рядом, без спроса беря зубную щетку и пасту младшего. А потом, как ни в чем не бывало, чистит зубы, подмигивая блондину в зеркало.
— И к-когда твой самолет? — заикаясь, хоть и пытаясь звучать уверенно, спрашивает Гюн, скрещивая руки на груди.
— Ммм, — мычит Хосок, прищуриваясь и сплевывая пасту в раковину, — примерно три часа назад.
