You Should See Me in a Crown

      Чонгук как раз заканчивает протирать инструменты, когда в его мастерскую врывается вихрь голубого. Яркий и режущий глаза цвет ломает стулья, больно прикладывается плечом к стене, будто ища опоры, а после цепляется дрожащими пальцами за столешницу, стараясь не соскользнуть вниз и не встретиться с кафельным полом лицом. Вихрь оставляет за собой кровавый след, что брызгами красного прокладывает путь от двери к Чонгуку.              Мастер так и стоит с машинкой в руках, не верящим взглядом смотря на своего вечернего гостя. Тот лишь странно улыбается, разрывая Чону грудную клетку одним простым движением губ, и оседает вихрем голубого цвета на кресло, располагаясь на нем с завидным для будущего мертвеца удобством. В том, что перед ним явный труп, Чонгук не сомневается ни на секунду, но всё же отгоняет от себя подобные мысли, провожая взгляд кровавую дорожку, что вьется от двери к стене, от стены, по полу, к столу, и далее, к его ногам.              — Мы закрыты.              Только и находится, что заявить парень, смотря на внезапного гостями холодным и полным жалости взгляде. Ему бы вызвать полицию и скорую, да и самому бы спрятаться, или бежать, стараясь спасать свою жизнь, которое, скорее всего, теперь в опасности. Но Чонгук медлит, и ни один из звоночков не звенит в его голове, а чувства спокойны, будто он принял несколько десяток таблеток успокоительного.              — Мне….очень нужна татуировка…прямо сейчас.              Пряди яркого голубого цвета разметались по спинке кресла, будто мазками масляной краски окропив белизну кожи. Чонгук заворожено смотрит на них какое-то время, а после переводит взгляд вниз, на лицо того человека, у которого вместо волос — сапфировое небо. Его глаза закрыты, а грудь заходится рванным дыханием. Губы, пухлые по-женски, приоткрыты, и кожа на них потрескавшаяся, изъеденная трещинами и мелкими ранами, из которых сочится кровь.              — Мы закрыты…              Собственный голос Чонгуку кажется не убедительным и полным фальши. В нем нет страха, но присутствует волнение, и голубоволосый парень это подмечает, пусть даже на периферии сознания, от чего его лицо вновь разрезает легкая улыбка, от которой у Чона вновь режет грудь.              Пачка денег падает на пол, и бледные, окрашенные в красный пальцы, повисают в воздухе, задевая невидимые струны, настраивая реальность на новый лад. Чонгук сглатывает и даже не смотрит на пачку денег, которая в данный момент явно больше инстинкта самосохранения самого Чона, потому что он подвигает стул к кушетке и принимается натягивать перчатки.              — Что бьем и где?              Чонгук интересуется скучающим голос, и больше для галочки, нежели серьезно. Он думает, что как только его незваный гость потеряет сознание от потери крови, что всё так же продолжает пропитывать его рубашку в районе живота, он вызовет скорую и полицию, а там уже дело за малым. Отмыть полы от крови будет нелегко, но Чонгуку не в первый раз сталкиваться с подобного рода проблемами.              — На руке…что угодно…скорее только…              Голос человека, что сейчас лежит перед мастером на кушетке, звучит удивительно мягко для его внешности, которую Чон наконец-то может рассмотреть. Вязь татуировок вьется по телу, скользя от запястья правой руки к предплечью, перекидываясь пожаром рисунков на плечо, облизывая ключицу и мазком касаясь основания шеи. Вторая рука практически девственна, и кожа на ней мягкая, нежная даже. Пересохшие губы всё так же приоткрыты, а кончик языка нервно касается кольца, что насквозь проходит через нижнюю губу. Глаза всё так же закрыты, дыхание тяжелое, но сам человек полностью обращен в слух и, кажется, внимательно следит за каждым действием мастера.              Так любимый Чонгуком голубой цвет украшает макушку мужчины, что уже протягивает свою левую руку и укладывает ее на специальную мягкую подставку. Чон внимательно рассматривает каждый рисунок, что виден его взгляду, стараясь понять тот смысл, что стоит за каждым из них. Картина не складывается в единое целое, и от того мастеру всё сложнее решиться нанести на чужое, пусть и согласное, тело, рисунок, за которым не будет ничего, кроме глупого желания и случайности.              Чон Чонгук отличался от многих мастеров тем, что никогда не делал пустых, как он их сам называл, татуировок. Всё в его жизни имело смысл, и того же он хотел для своих клиентов, которым отдавал часть своей души, вкладывая в рисунок чернилами. Многие его не понимали, но большинство уважало, позволяя прокладывать путь наверх, именуемый репутацией.              Сейчас же Чон сжимал в пальцах машинку с иглой, набирая чернила, и не мог никак взять в тол, почему сейчас идет против собственных правил. Возможно, виной тому внушительных размеров пачка денег, что покоиться на полу у его ног. Возможно, причина в пятнах крови на купюрах и на полу, что тянутся от входной двери к его креслу. Возможно, всё дело в том, что он кожей чувствует холодный блеск метала рукояти пистолета, что во второй, свободной руке, держит его клиент.              Чонгук не хочет сейчас ни о чем задумываться, поэтому лишь выдыхает, прикрывая глаза, а после возвращает себе спокойствие, пусть и напускное, но вполне себе уверенное. Поэтому, когда игла касается кожи, он точно знает, что выйдет из-под его рук.              Мастер работает долго, аккуратно, сосредоточенно, не отвлекаясь ни на секунду, буравя взглядом бледную кожу, на которой выступают очередные капли крови. Он вонзается чернила в кожу, проникая под неё, оставляя след свое собственного присутствия. В его работе есть смысл, за его рисунком стоит нечто большее, нежели простое желание. И когда он заканчивает работу, то лишь довольно улыбается, протирая антисептиком руку, смывает остатки чернил и улыбается, осматривая результат.              — Готово.              Раненный волк смотрит на него темными черными глаза, а из его пасти капает кровь, что окропляет всё вокруг. Из его раны на боку так же течет алая жидкость, но хищнику всё нипочем. Он знает на что шел и что еще предстоит. Чонгуку кажется, что на него сейчас смотрят сразу же два хищника, но он тут же отгоняет эти мысли, не желая себя ассоциировать с кроликом, что может стать такой простой добычей даже для раненого и загнанного в глухой угол зверя.              Россыпь голубого цвета исчезает, оставаясь лишь незаметной тенью на белоснежной коже кресла, и Чонгук от чего-то сглатывает накопившиеся за всё это время эмоции. Мужчина же, напротив, чувствует себя прекрасно, не смотря на то, что мучительно медленно поднимается, двигается и, кажется, даже дышит. Кровь все так же сочится сквозь пальцы, которыми он пытается прикрыть рану на боку, и они окрашиваются в благородный красный. От сочетания цветов Чонгуку становиться плохо, и он готов распрощаться с той единственной чашкой кофе, что была его пищей за весь прошедший день.              — Красиво… Мужчина выдыхает, рассматривая новую метку на собственной коже, и в этой улыбке Чону видется облегчение, будто с плеч голубоволосого спадает непомерной тяжести груз. И пока мужчина всё так же медленно движется к выходу, следуя своему же кровавому следу, Чонгук не может отвести взгляд от изумрудного голубого цвета волос.              Ночной гость оборачивается в самом проходе, крепко сжимая побелевшими дрожащими пальцами ручку двери, и улыбается, слабо, но искренне.              — Я еще вернусь…непременно вернусь.