POV Льюиса
Недолго аристократы пребывали в растерянности. Самые бойкие первыми двинулись в сторону дверей, в «клетку», образовав толкучку и требуя пропустить их внутрь. Проталкивать их «светлейшества» помогали охранники, но Яскер тоже был не лыком шит, потому, опомнившись, на правах непонятно кого по отношению ко мне растолкал всех локтями и, с большим трудом, но все же просочился к нам на огонек. Полуживой аристократ на грязном от крови песке, опираясь на мою руку, с трудом сел. Мутант угрюмо метался по клетке, прислушиваясь к шуму стадиона, но пока не предпринимая никаких действий по умерщвлению соперника. — Чертов ***, ты можешь хоть где-нибудь появиться без приключений? — потрепанный Яскер плюхнулся на колени рядом со мной и размазывающим кровавые сопли по лицу аристократом. — Кто научил тебя таким плохим словам? — наигранно возмутился я, стараясь делать вид, что не из-за меня тут заварилась вся эта каша, которую непонятно кому придется расхлебывать. Я тут, вообще, первую помощь оказываю… пострадавшему… — Ты!!! Ты хоть понимаешь, в каком мы дерьме?! Вместе с Яскером просочилось несколько человек охраны, которые принялись помогать аристократу так и норовившему вновь свалиться в обморок. — Яскер, я чувствую вину за твою лексику… Я не думал, что ты запомнишь все те слова. — А за то, что тут огромный стадион разгоряченных разумных, взбесившихся мутантов, разгневанных аристократов — это тебя не смущает? За это ты вину не чувствуешь? И все это заварил ты! — Яскер обернулся ко входу и поморщился, увидев почти снятую с петель дверь. — Я не планировал… — Да ты у нас как всегда ни при чем! Вот теперь «умная башка — дай пирожка!», — передразнил меня моей же любимой скороговоркой Яскер, — подскажи, что нам делать с целым стадионом разумных и кучей самых влиятельных аристократов в придачу? — А что с ними делать? Нет, я, конечно, понимал, что положение у нас, мягко скажем, незавидное. Стадион заведен, адреналин еще горит у всех в крови, аристократам непонятно что от меня нужно, но, судя по тому, как они пытаются сюда прорваться, явно что-то нужно. И все это может в любой момент «взорваться», и тогда дай Боженька унести ноги отсюда. Если бы все было так просто, то, я был уверен, Яскер давно оглушил бы меня чем-нибудь и отволок в мои новые апартаменты, но и я, и он понимали, что может начаться давка, паника… Да, последствия могут быть какими угодно. Самое главное — в этом хаосе может погибнуть много разумных, а это, естественно, не входило в мои планы. — Вот это ты мне скажи! У нас за спиной влиятельнейшие разумные с нескольких планет и представители других аристократических домов! Тут есть несколько действующих повелителей в крупных экономических регионах, вместе с ними их секьюрити и свита! А за ними миллионный стадион разумных с мутациями и без! И все они не только не очень любят аристократию, но и с друг дружкой не особо ладят! И что делать непонятно! — взволнованный Яскер большую часть своей речи бубнил сам себе, в ужасе перечисляя все страшные варианты, которые могут с нами случиться. — Даже если мы успеем выйти со стадиона… Хотя мы не успеем, кто-нибудь из аристократов либо увяжется за нами, либо тебя дальше клетки не выпустят… Или выпустят… Надо позвонить… — Яскер! — пришлось пощелкать перед глазами перепуганного аристократа. — Что?! Что еще?! Ты заварил эту чертову кашу! — по новой завелся аристократ. — Я вез тебя сюда на два первых поединка! А вместо этого… В общем, сейчас главное не пустить сюда аристократов и дождаться, когда вся наша охрана окажется здесь, или заключить соглашение с кем-нибудь из… — Яскер! Да послушай же ты меня! — Яскер прервался. — Я обещал финальную речь? — Обещал, — с подозрением посматривая на меня, протянул аристократ. — Значит, нужно ее произнести. Объяви всем, кто за дверью, что со всеми с ними я обязательно, эээ, ну когда-нибудь пообщаюсь. Наплети там чего-нибудь, как ты умеешь. Ты ведь у нас сбрешешь — недорого возьмешь, — Яскер недовольно поджал губы, но решил воздержаться от пикировок. — В общем, устрой мне возможность выйти на сцену и завершить сие чудное мероприятие. — Да, нужно подвести итог. Так у нас больше шансов направить этот хаос хоть в какое-то русло. Яскер поднялся с колен, помог встать мне и, отряхнув ноги, завис ненадолго в раздумьях. В итоге, почесав подбородок, махнул рукой одному из охранников, который был с нами внутри, и направился к выходу, велев мне сидеть тут, пока он не появится. В итоге внутри остался я, аристократ с двумя нашими охранниками и мечущийся мутант. Вот к нему-то я и направился, пока тот не наломал дров. Разумный был явно взвинчен и напуган, я бы на его месте тоже не знал, что делать. Стадион бурлит, из общего шума доносятся требования добить аристократа, здравницы, лозунги и куча всего шумного и мало конструктивного. За решеткой ядовитыми змеями шипят аристократы, запугивая мою очаровашку, что не облегчает его душевного состояния. Пока я шел к мутанту, до меня донеслось несколько предложений поговорить, но я все проигнорировал, сделав вид, что не расслышал. Неизвестно, до чего мы тут договоримся… По пути я успел дополнительно накрутить себя в подозрениях по поводу адекватности и здравомыслия мутанта, ведь не зря их, наверное, изолируют от остальных. Вдруг он набросится на меня, когда я подойду, все же персонаж колоритный. Я подошел поближе и замер за спиной разумного, не зная, собственно, что я сейчас должен ему сказать, чтобы успокоить. Кто бы меня, бедняжку, успокоил. Боюсь, меня могут только упокоить… Яскер, например. В общем, к тому моменту когда разумный развернулся и увидел мою озадаченную физиономию, в моей голове так и не блеснула даже самая бледная тень идеи о чем можно с ним поговорить, дабы наставить на путь истинный. Я был далек от понимания его повседневности и абсолютно не знал, что можно ему сказать, потому решил хотя бы познакомиться. — Как тебя зовут? — Агвид, — настороженно пробасил мутант. — А меня Льюис, — только представившись, я подумал, что в отличии от меня, он, наверное, знает мое имя. — Я знаю. Ну вот, что и следовало ожидать. О чем говорить дальше я так и не придумал, потому завис на несколько секунд в раздумьях, заставив понервничать моего визави. — Ты не мог бы мне помочь? У меня тут диадема съехала, помоги снять, пожалуйста. Я решил, что раз умных мыслей у меня в голове так и не появилось, то можно хоть с пользой время провести и отвлечь Агвида от дум тяжелых. По его удивленному лицу я догадался, что меньшее, чего он от меня ожидал — это просьбу о помощи по такой ерунде, как диадема. — Снять тиару?! Вы хотите, чтобы я снял тиару с вашей головы?! — судя по интонации, разумный почему-то очень удивился, а заодно и испугался. — А что, ее нельзя снимать? — Но… Это большая честь — носить тиару. Она символизирует чистоту крови! Уже давно никто из аристократов не смеет носить тиару с настоящими ракушками! Это большая честь! В мире больше нет столь чистокровных… — Я понял! Не думаю, что моя кровь загрязнится, если я ее сниму! У меня уже голова чешется, — я повернулся к мутанту спиной в надежде, что он поможет мне ее снять, но никаких действий не последовало. Пришлось развернуться, чтобы уточнить в чем дело. — Ну и?! — Меня четвертуют, если я к вам прикоснусь… — кажется, огромный мутант боялся меня больше, чем аристократа с мечом. — Почему? Как мне это надоело! Куча правил, условностей и подводных камней, а я еще смел мечтать с кем-нибудь перепихнуться на досуге. Благодаря нудным физиопроцедурам помимо общего улучшения моего самочувствия, ко мне вернулась эрекция, каждое утро просто камнем наливаясь у меня в штанах, и я уже ладошки стер ее снимать. А теперь мне, судя по всему, придется лишиться своей мечты с кем-нибудь согрешить, раз тут ко мне даже притронуться боятся. — Я не могу. Нам нельзя касаться чистокровных. — Почему? — Я мутант. — И что? — У меня грязная кровь, — продолжал пытаться мне объяснить озадаченный мутант очевидные для всех кроме меня вещи. — Потому что у тебя есть мутации? — Да. — Как это повлияет на снятие с меня диадемы? — Но мне нельзя касаться вас… — А мне тебя можно? — если гора не идет к Магомеду, Магомед идет к горе. — Наверное. — Отлично! — недолго думая, я вцепился в руку оробевшего мутанта и, всучив ему мои свалявшиеся слегка лохмы, попытался развязать крепление диадемы под волосами. Но тут объявился Яскер и, кошкой прыгнув в мою сторону, влепил мне небольшую плюху по затылку. — Ты что делаешь, бестолочь! Со стороны стадиона послышался недовольный плюхой гул. Я прямо расправил плечи от самодовольства, сколько у меня заступников-то! Вообще, Яскер меня никогда не бил, и щас это было чисто символически, не более, но гул голосов лишь возрастал. Пришлось дать Яскеру в лоб, чтоб разумные расслабились, поняв, что никто меня, очаровашку, не обижает. — Снимаю эту хренотень! Она тяжеленная и почти сползла набок! Яскер с забывшимся мне презрением и брезгливостью в глазах отобрал у замершего Агвида мои волосы и ненавязчиво оттеснил меня от него. И это, если честно, вызвало неприятный осадок в груди. Все же я привык, что Яскер, насколько это возможно, очень трепетно ко мне относится, и решил, что он ко всем так теперь относится. Со мной он стал постепенно более открытым и раскованным, начал позволять себе шутки и смех. Если вспомнить, каким он был сухарем, когда я его только увидел, то он разительно изменился. Или мне казалось, что он изменился, а он так и остался прежним. Кажется, я, сам того не замечая, поверил, что Яскер под моим влиянием начнет относиться ко всем разумным, так же, как и я, без оглядки на мутации, но, судя по всему, в отношении мутантов для него ничего не изменилось, и я почему-то принял это на свой счет. Яскер ворча поправлял на мне диадему, а я виновато поглядывал на опустившего глаза мутанта и представлял себя на его месте. Точнее не представлял, а думал, как бы относился ко мне Яскер, если бы я не был пресловутым «чистокровным», и у меня бы были темные волосы и, например, зрачки как у ящерицы (о чем я втайне мечтал). Или ушки, как у волчонка, с которым я познакомился в первый свой побег. Были бы у нас такие же взаимоотношения, если бы я был другим? Может быть, единственной ценностью во мне так и осталась моя «чистокровность», которую я уже ненавидел. Я почувствовал себя несчастным олигархом, который не знает, любит ли жена ЕГО или его банковский счет. И что-то так мне от этих мыслей тоскливо стало, что хоть плачь. — Когда мне выходить? — кажется я сбил что-то объяснявшего мне Яскера с мысли. — Сейчас принесут тебе шелковую рубашку, ты ее наденешь, и мы выйдем на сцену. Все нормально? — аристократ обеспокоенно заглянул мне в глаза, но я отвел взгляд. В душе было грустно и пасмурно. Я стоял в окружении охраны, и моего печального мутанта было больше не видно.***
Облачившись в жемчужного цвета рубашку с широкими рукавами, собиравшимися в золотистые манжеты, и высоким горлом, я, не слушая наставления Яскера, направился в сторону сидящего на полу мутанта. — Ты что делаешь?! — Яскер схватил меня за плечо, но дернуть не посмел. Слишком много разумных за нами следило. — Он пойдет со мной. — Ты чокнулся?! Куда он с тобой пойдет?! Приди в себя, он худший из грязнокровок! — а тут мне захотелось влепить Яскеру и за себя, и за мутанта, и за Гермиону Грейнджер. Но я сдержался, выдернул локоть из цепких рук и, сам не зная зачем, направился в сторону мутанта. Мне не хотелось его бросать в этой клетке одного. — Поддержишь меня в финальной речи, а то я слегка волнуюсь? — мутант перевел на меня, а потом на мою руку свои темные глаза с мутно-серыми белками и черными зрачками, в которых явно застыл вопрос вперемешку с удивлением. — Пожалуйста. Наконец, мутант встал и, не сказав ни слова, предложил мне свой локоть, как самый настоящий джентльмен. Думаю, мы были той еще колоритной парочкой: выше двух метров мутант, с серой в синеву кожей, наростами на голове, вязью вен, оплетавших мощные, как в комиксах руки и я — дохлая немочь с чистой кровью, дышащая гиганту в подмышку. Судя по затихшему стадиону, удивился не только Яскер. Кстати говоря, настырно подхвативший меня за другой локоть и идущий рядом, так что к сцене я вышел под руки с двумя яркими представителями земного этноса. Как будто я немощный и упаду, если меня с двух сторон подпирать не будут. Но отказать Яскеру я бы не смог, каким бы заносчивым засранцем тот не был. Выпустив руки своих «кавалеров», я подошел к микрофону, больше напоминавшему отдельное произведение искусства и, медленно выдохнув, обвел взглядом огромный стадион. Все разумные замерли, ожидая мою речь. Их нетерпеливое внимание отражалось легкой дрожью в моих руках. Я знал, что хочу сказать, но не был уверен в том, что то, что я скажу, будет правильным. Возможно после моей речи, многие из них почувствуют себя разочарованными или разгневанными, или вообще ничего не почувствуют. Но если бы у меня было время и возможность подготовить свою речь, изучить лучше условия жизни классов, интересы и общие проблемы я бы лучше понимал, что от меня ждет это необычное для меня общество. К сожалению, этой возможности не было, потому мне становилось уже сейчас неловко за свою речь, но придумать другую не представлялось возможным. — Добрый день, — черт, я уже начинаю нести околесицу, волнуясь. — Кажется, я уже здоровался с вами, — пришлось неловко улыбнуться и вновь вспомнить Бродского. — Хотя уже, наверное, вечер. Я волнуюсь, надеюсь, вы простите мне мою неловкость в словах, я не специально… Я много думал над тем, что мог бы сказать вам, но я еще так мало знаком с вами, что не знаю, что каждый из вас надеется услышать в этой финальной речи. Не представляю, что принято говорить, завершая такое масштабное мероприятие, и даже не догадываюсь, что говорили те, кто стоял здесь ранее. Потому я скажу лишь то, что считаю важным сказать за всех тех, кому не выпала честь стоять здесь, перед вами, вместо меня. Уверен, они бы лучше понимали, что вам нужно. Я содрогаюсь при мысли об ответственности перед миллионами душ, которые увидели во мне надежду, и спрашиваю себя, чем бы я мог быть вам полезен. Знаю ли я нечто такое о жизни, что могло бы помочь вам, и если что-то знаю, то имеет ли это для вас такое же значение, как и для меня. Не знаю, я в этом не уверен. Оказаться на этой трибуне — большая неловкость и испытание для меня. Но все же я здесь. И в этом, наверное, какой-то есть замысел и смысл, для себя я его заключил в нескольких вещах, о которых сейчас постараюсь сказать. «Если окончательно не растеряю самообладание». Я обхватил подрагивающими от волнения руками микрофон и дал себе еще несколько секунд на то, чтобы мечущиеся в хаосе мысли немного сбавили темп. — Я не знаю, за что вы боретесь, так же как не знаю ваших нужд. Я, к сожалению, пока плохо себе представляю ваши потребности, но не исключаю, что из того малого опыта общения с вами, я не ошибся в том, что каждый из вас желает разрешение на индивидуальность и право прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Просто потому, что она для каждого из нас одна и воспроизведению с начала не подлежит. Все мы понимаем, что нет черновика, мы сразу пишем в чистовик, и большая удача, если в нем будут лишь наши ошибки. Но на практике выходит, что мы расходуем свои «чистые листы» на тавтологию, повторение чужой внешности, чужого опыта — тем более обидно, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут. Я отвернул ненадолго лицо от микрофона и медленно выдохнул, чтобы успокоить зачастившее сердцебиение. Прилип глазами к земле и даже не пытался поднять взгляд, чтобы не думать о том, сколько разумных сейчас слушают мой спешно придуманный опус и не заскучал ли кто-то из них от скуки, но тишина внушала мне надежду, что большинству все же интересно. — Но я здесь не для того, чтобы превозносить добродетели одних и принижать других, и я не получаю удовольствия от возможности подвергнуть нападкам современную систему и вас, ее предполагаемых жертв. Для себя я определил, что я здесь для того, чтобы сказать вам то, чему учили меня мои родители и мои учителя. А учили они меня следующему: во-первых, каждый должен четко отделять добро от зла. Не путаться в полутонах и не спотыкаться об сентиментальную привязанность к удобству выбранной позиции, личной взаимовыгоды. Отсюда следует второй пункт: чтобы «отделять», нужен вектор, внутренняя цензура, которую формирует культура. А культура рождается в образовании, упорном стремлении к великому, к величию. Как сделать так, чтобы всем всего хватало, как достичь этого паритета в распределении, чтобы всем всего хватало? Чтобы жить как одна семья, в которой каждый счастлив? Это возможно, если люди культурные. Причем культура — это не только изысканные манеры, этикет и знание искусства. Можно все это иметь, но не быть культурным, а превратиться в «отполированного сатану». Культура подразумевает чувство сопричастности к живому. Культура — это часть духовного, это поведение, это нравственность, это нормы общего. Присутствует или отсутствует дискриминация в обществе, терпимость, толерантность — это все элементы культуры. Некультурный разумный будет стремиться уменьшить свою социальную нагрузку. Ограничить права остальных, воспринимая весь мир и разумных вокруг себя, как свою кормовую базу. Противопоставляя себя всем и каждому. То есть человек некультурный, невоспитанный, его животная натура доминирует. Не внешняя мутация, которая происходит без выбора разумного, а внутренняя животность, примитивность, выбранная осознанно и проявляющаяся как определенная модель поведения. Которая наносит вред не только самой этой личности, но и всем окружающим, в том числе природе. Если такая модель поведения у большинства, то цивилизация деградирует, откатывается на столетия назад. Культура же не даст откатиться. В-третьих, нет ничего зазорного в том, чтобы стремиться к величию, это естественная потребность человека, а в каждом из вас я вижу человека. Какими бы особенностями мы не отличались друг от друга, каждый из нас человек, но человеком мало родиться, им еще нужно стать. Наша внешность, наше тело — это всего лишь форма, вы все не на то обращаете внимание! Важна не форма, значение имеет наполнение, ведь мы любим конфетки не за фантик, а за вкус. Тихие смешки разрядили атмосферу. — Мы постоянно движемся от несовершенства к совершенству или в обратном направлении. Ничто и никогда не стоит на месте! Даже если вам кажется, что вы не движетесь — вы ошибаетесь, вы движетесь, просто маленькими шагами, и только ваша сила воли и стремление развиваться выбирает направление этого развития. Каждый день, осознанно или нет, но мы совершаем выбор между добром и злом, между развитием и деградацией, между великим и ничтожным, между формой и содержанием. Я, если честно, от волнения уже с трудом стоял на ногах. Но мне помогал стоящий позади Агвид, своим молчаливым присутствием возвращая мне самообладание. — Древние говорили: великого желать, стремиться к великому, прибежище в великом обретать… Я замер, замолчав. О чем я пытаюсь сказать? Я сам еще плохо сформулировал в своей голове то, что уже хочу озвучить, да и кто я такой, чтобы говорить о подобном? И чем это может помочь им в повседневной жизни. Помолчав несколько секунд и услышав взволнованный моим молчанием шум трибун, я продолжил выдавливать из себя хоть что-то разумное. — В этом послании скрыто слишком много и каждому из вас придется подумать об этом самостоятельно, я лишь дал то, что вспомнил, и то, что сам считаю важным. Поэтому рассматривайте то, что вы сейчас услышали, просто как советы верхушки нескольких айсбергов, если так можно сказать, а не горы Синай. Я не Моисей, вы тоже не ветхозаветные евреи, а эти немного беспорядочные мысли — не скрижали. Проигнорируйте их, если угодно, подвергните их сомнению, если необходимо, забудьте их, если иначе не можете. Если кое-что из них сейчас или в будущем вам пригодится, я буду рад. Если нет, мой гнев не настигнет вас. Фух, сердце колотилось об ребра, меня слегка знобило от волнения. Яскер настойчиво дергал мой рукав, привлекая внимание. Потому я решил сворачивать свое выступление, от которого, я надеюсь, не будет вреда. — Сегодня здесь бились талантливые воины. Поэтому я думаю логичным было бы завершить свою речь цитатой Сунь-цзы из древнего трактата о военной стратегии: «Бывают дороги, по которым не идут; бывают армии, на которые не нападают; бывают крепости, из-за которых не борются; бывают местности, из-за которых не сражаются; бывают повеления государя, которые не выполняют».***
— Это щас что, завуалированное разрешение на неподчинение?! Стадион шумел аплодисментами, а мне на ухо шипел недовольный, как всегда, Яскер. — Это просто цитата. — У тебя ничего не бывает просто так, но сейчас не до этого, — Яскер буквально тащил меня вдоль сцены к ступенькам. — Может, в твоем мудром трактате ты найдешь способ, как нам выбраться со стадиона и, желательно, не частями? — В смысле?! Все же отлично… все довольны. Я, спотыкаясь, слетел со ступенек вслед за Яскером, и мы, минуя круглые ложи аристократов, закрытые прозрачными куполами, вбежали в такой же прозрачный коридор, ведущий к выходу из стадиона, но к выходу не общему, а для таких сиятельных особ, как мы с Яскером и остальных привилегированных засранцев. — Ага, все отлично. На трибуны посмотри внимательнее. Я мало успел разглядеть за те несколько секунд, которые у меня были, но все же заметил, как некоторые из разумных срывали с плеч капюшоны, которые на деле оказывались плащами голубого цвета. Количество таких «плащей» быстро росло, трибуны заволновались, а точки медленно и верно перемещались вдоль трибун, самое интересное, в нашу сторону… Я не успел подробнее рассмотреть преследователей, потому что пробежав коридор, мы попали в вытянутый холл с панорамными окнами. За ними стояла глубокая ночь, раскрашенная неоновыми вывесками и подвижными голограммами. Вдоль столбов, подпирающих тяжелые трибуны, находились охранники, но мы, не обращая на них внимание, неслись вперед. Я не знал, почему мы не ждем нашу охрану, почему не спускаемся на лифте, на котором сюда поднялись, почему не попросим помощи у охраны, но вскоре я получил ответы на свои вопросы. Сначала спокойно стоящие секьюрити побежали в ту сторону, из которой мы появились, а через несколько секунд здание несильно тряхнуло. Следом раздался шум взрыва, и свет вокруг нас погас, и, если бы не яркая ночь за окном, все вокруг погрузилось бы в полнейший мрак. Как только свет исчез, Яскер остановился у неприметной двери в стене, которую непонятно как разглядел, и втолкнул меня внутрь. К этому моменту мы достаточно далеко отбежали от выхода. — Что происходит, Яскер?! — аристократ рывками срывал с меня шелковую рубашку. — А ты еще не понял?! Следом с меня сняли диадему и насколько возможно быстро заплели волосы. В дверь тихо постучали, а после в крошечное помещение подсобки просочился один из наших секьюрити. Он открыл небольшой кейс и вытащил оттуда несколько герметично закрытых пакетов, в которых оказалась одежда, похожая на китайское ханьфу. Мне достался белый, с синими цветами, а Яскеру черный с золотым драконом. — А че это мне с цветочками, а тебе с драконами?! — нет, ну я не мог не возмутиться! Я, конечно, понимаю, что за дверью творится что-то неладное, но меня просто возмущает, что мне постоянно достаются полубабские наряды, а Яскеру брутально-элегантные! — Я че, твоя наложница, а ты мой император?! — Начинается… Сейчас не время! — Отдай мне с драконом!!! Раздался еще один взрыв, притушивший мой запал поспорить. — Он будет тебе велик, и твои светлые волосы будут слишком бросаться в глаза! Пошевеливайся! Несмотря на мой протест, меня все же запаковали в ханьфу, и мы осторожно вышли в коридор. В котором были другие разумные, также в спешке покидающие стадион. Благодаря нашим нарядам, мы сливались с жидкой толпой. Все же, судя по всему, особой паники на стадионе нет. Мы почти добежали до лестницы, как за нашими спинами показались те самые «голубые плащи», которые не бежали за нами, а летели на примерно таких же «скейтах», что был у ведущего. Ох, вот тут меня и накрыла паника. Конечно, я понимал, что навряд ли они меня убьют, но это меня почему-то мало утешало, а скорость, с которой они приближались, внушала ужас. Яскер нажал на небольшую пластинку, которая была у меня за ухом, и голову закрыла прозрачная сфера наподобие шлема, потом сделал то же самое для себя и стал похож на чупа-чупс. От стресса я, как идиот, захихикал и хихикал до тех пор, пока на лестнице Яскеру в голову чуть не воткнулся ледяной дротик, больше напоминавший острый осколок льда. А не воткнулся он как раз благодаря так рассмешившему меня шлему. После этого желание хихикать резко отпало и появилось желание ухнуться в обморок, но я вспомнил, что несмотря на бабский наряд, я все же мальчиком родился. Потому решил пока воздержаться от театральной паузы и больше сил вложить в первое правило карате (бег в противоположную сторону от противника). Почти чудом, а точнее, благодаря нашим секьюрити, которые просто из непонятных для меня щелей вылезали и следовали рядом, мы умудрились добраться до нижнего яруса парковки, где стоял наш транспорт. Уж не знаю, как эти дьявольские колесницы тут называют. Пару раз по дороге сюда я оборачивался и среди преследователей видел обычных разумных (обычных в контексте того, что мутации у них были не столь заметны, как бывает) и ледяных принцев (так их называли между собой секьюрити), чьи руки несколько раз превращались в острые куски льда, которыми они пытались убить Яскера и охрану. Но если в Яскера мало стреляли, потому что я был рядом с ним, несясь как полоумная овца без всякой траектории, то о том, что происходило с охраной за нашими спинами, я старался не думать. Я редко оглядывался, потому что это бы меня просто деморализовало. Мне было достаточно жуткого чувства мишени на своей спине, которая с каждой минутой будто нагревалась, заставляя холодные мурашки бежать по телу. Преодолев большую часть парковки, мы оказались рядом с нашей «машиной», в которую, за секунду до того, как мы в нее сели, влетел огромный кусок льда, прошивший бедняжку насквозь. Яскер растерянно замер, а я обернулся в сторону, из которой прилетел «сюрприз». Увиденное заставило кровь в моих венах похолодеть. Преследователи чем-то напомнили мне ходоков из старого сериала «Игра Престолов», только они не были жуткими уродами. Они были бледно-белыми в синеву, без каких-либо эмоций на лицах, будто в масках. С длинными, белыми, как снег, волосами, в голубых плащах и с изуродованными льдом руками. У того, что был ближе всего к нам, обе руки были в ледяной сбруе, у двух других по одной. Скоро к этим двум прибавились еще трое, а потом еще и еще. Расстояние между нами сокращалось, и даже мне стало очевидно, что на своих двоих мы от них не убежим.