POV Льюиса
После того, как мне сняли повязку, мир мой стал немного другим… Точнее, он остался прежним, это я стал немного другим. Благодаря операции зрение улучшилось, и после того, как я отошел от шока и пришел, проревевшись, в себя, я впал в состояние «изучения». Целыми днями все свободное время я тратил на разглядывание того, что меня окружает, и самого себя, особенно ладоней, линий на них. Дерево в аквариуме, подсолнух, текстура ткани — я как умалишенный все щупал, всматривался, даже нюхал. Яскер и моя «нянька» тоже подверглись тщательному изучению и разглядыванию. Мне казалось, что раньше я смотрел через мутное стекло, и вот, наконец, его не просто помыли, а наделили способностью видеть мелкие детали. Уверен, ни один из моих современников не мог похвастаться столь хорошим зрением. Правда, долго развлекаться подобным образом я не мог, потому что после операции глаза еще болели от долгого напряжения, и с небольшими интервалами мне приходилось возвращаться в кровать и закрывать их, давая отдых. С каждым днем интервал между отдыхом глаз увеличивался. Также я заметил, что привык к темноте, к «комнате» в своей голове. Мое восприятие мира изменилось: у меня появилось странное чувство единения с чем-то в самой глубине своей сути, с бездной, в которую я мог погрузиться, как в воду, и остаться наедине с живущими в ней чудовищами, огромными громадинами, плавающими в глубине моей души. Побыв наедине с собой, я понял, насколько субъективно воспринимаю все, что меня окружает, насколько сильно мой мозг привык «есть» окружающую среду, сосредотачиваться на внешнем, все больше захламляя пространство внутри ненужными «фантиками», избавиться от которых можно было лишь внимательно изучив каждую «этикетку», чтобы понять, что это полная ерунда, не стоящая внимания. Полная осознанность собственных мыслей давалась тяжело, мне казалось, что мой мозг как голодная собака бросается на любую внешнюю информацию, я просто не мог не думать о чепухе! Не мог не получать какой-то новой внешней информации, пусть даже бесполезной, лишь бы отвлечься от «монстров» в глубине. Мне нужен был мой эндорфин! Который, как открыли ученые, вырабатывается при изучении нового, и вот, лишившись внешних источников, мне пришлось сконцентрироваться на себе и начать «есть» собственную личность и хлам в ней… И, признаться честно, я чуть не подавился всем тем бредом и мусором, который скопился у меня в голове. Через несколько дней после того, как мне сняли повязку, я поймал себя на том, что слишком устаю от «внешнего мира». Мне вновь хотелось в свою темноту. Стоит, кстати, заметить, что у меня был очень строгий режим. Несмотря на то, что относились ко мне тут со снисхождением, как к дитю неразумному, прощая вольности и слабости, контролировали меня тут так, как никто и никогда не контролировал. Я даже не знаю, где еще бывает настолько строгий режим, постоянные процедуры, физкультура, «лечебный сон» и посещения «историков»: нечастые, но регулярные, с допросами о моем времени, политике, творчестве, о моей работе, природе и животных. Все эти, казалось бы, мелочи воровали большую часть моего времени и порой в свою «квартиру» я возвращался только для сна. Полный контроль надо мной вызывал постоянное чувство раздражения, сдерживать которое стоило больших трудов, ведь все лучше тебя самого знают, что тебе нужно. Яскер пытался разговаривать со мной о журналистах и интервью, о том, что в «тот» день шла прямая трансляция, и множество разумных за меня беспокоятся, поэтому я должен дать новое. А потом шел целый список требований и просьб того, о чем мне не следовало говорить и на какие темы рассуждать, но я так и не дал интервью. Как бы Яскер меня не уговаривал, я отказывался, а когда они внаглую притащили ко мне того самого разумного, который присутствовал с кучей своих камер на снятии с меня повязки, я просто закутался в одеяло и, сев в дальнее кресло, повернулся ко всем спиной, отказавшись отвечать на вопросы. Я не хотел никого обижать или подчеркивать свое «особое» положение, но мне нечего было им сказать, все хотели от меня невозможного. Куча ожиданий, надежд и неоправданных симпатий ярмом навалились на мою шею. Из разговоров с Яскером и «нянькой» я понял, что являюсь по непонятным для меня причинам для всех разумных какой-то суперзвездой, которую все дико любят и чего-то ждут. Только вот чего? Ответ на этот вопрос ввергал меня в пучины депрессии. Никакими талантами кроме виртуозного хамства Яскеру и отлынивания от неприятных обязанностей я не обладал, потому порадовать миллиардную армию поклонников мне было нечем. Мне вообще все это внимание было не нужно, мне нечего было им предложить, а открывать рот я боялся, потому что мои слова могли быть неправильно истолкованы. Я понимал, что все разумные ждут моего «одобрения» их существованию, подтверждению их морального права на лучшую долю, я стал своего рода «родителем» для закомплексованных «детей», который должен сказать им, что не разочарован в них и верит в их будущее и их таланты. Также, как я понял, я многим нравился, и все это, конечно, было очень мило и здорово, но такая любовь была для меня огромным списком непосильных требований и ожиданий, которые я боялся не оправдать. Точнее, я был уверен, что не оправдаю их. Я разрывался между нежеланием становиться символом революции, под которым могут погибнуть миллионы разумных, и в то же время я не мог остаться в стороне, сделав вид, что меня это не касается, что я не вижу их жуткого «голода» в любви и понимании. У нас был Христос, Будда и так далее, те, кто любили нас безусловно. Они прощали грехи самым отпетым преступникам и самым грязным шлюхам, давая тем самым надежду каждому, даже самому «заблудившемуся». Вместе с прощением собственным примером указывали правильный вектор, а главное, верили в человека и в нашу способность быть лучше, чем мы есть, стремиться к совершенству, ведь мы были «созданы по образу и подобию», а они, уроды по мнению «уродов», придумавших внушать эту чудовищную ересь разумным, они глубинно изуродованы и несчастны. У них, с этой ущербной идеологией в религии, кроме закостеневших догм, упреков в самом праве существования «таких» разумных, убежденности в собственной греховности и неполноценности нет ничего. И надежды тоже нет… Не было… Теперь, не желая этого, я, к своему несчастью, стал их надеждой… Мое появление, точнее, моя реакция на них, на их мутации, стала для всех разумных шоком и подарила надежду. Своеобразным разрешением от предков на их существование. Мутанты словно дети нуждались в родительском одобрении, любви и восхищении, но быть «родителем» — это значит нести ответственность за своих «детей» и их «шалости», а я не уверен, что способен за собственное поведение отвечать. Я не знаю, почему раньше я об этом не думал. Возможно, влюбленный, на грани безумия, взгляд журналиста, который пытался взять у меня интервью, «открыл мне глаза», заставив «протрезветь». Возможно, я бы и дал это интервью, если бы не видел жуткий «голод» от недополученной любви, огромную надежду и фанатизм. Так не смотрят на обычных людей, так смотрят на воплотившееся божество, которым я не являлся. В тот момент мне по-настоящему стало страшно. Что все они ждут от меня? Я не могу сотворить чудо как Христос, но «распять на кресте» во имя любви меня вполне могут. Помимо жуткого для меня внимания к каждому моему действию и слову, я оказался окружен миллионами надежд, ожиданий, верой, влюбленностью, и это гирями повисло на моей шее. Мне уже не хотелось на свободу, и под «колпаком» аристократов я впервые почувствовал себя спокойным, а не ущемленным, но это было временное и трусливое успокоение. Ложась каждую ночь в постель и закрывая глаза, я вновь оказывался наедине с теми, кому был нужен, кому был должен. Мое яркое воображение из раза в раз прокручивало ту встречу с разумными, когда я сбежал от аристократов, и того мальчика-волчонка — его отчаяние, грусть и боль. И, прежде чем заснуть, я из раза в раз зачитывал ему список оправданий своего бездействия, пытаясь заглушить собственную совесть. Но как бы я ни старался, понимал, что это все затишье временно, и за ним последует буря. Я чувствовал, как «дрожит земля» в преддверии её прихода. А лучше меня ее чувствовали аристократы. С каждым днем Яскер становился все более напряженным и «сжатым», будто готовясь к обороне. Беспокойство из-за моей безопасности заставило сменить мое место дислокации. Несколько дней назад, после утренних физиопроцедур, во время которых на меня воздействовали какими-то полезными лучами, мотивируя это тем, что мой организм не адаптирован под загаженный воздух и опасные солнечные лучи, проникающие через озоновые дыры и так далее. Облучение длилось не дольше получаса, потом крышка «саркофага» открывалась, и я выбирался наружу. Вообще, похоже это было на тупое лежание в прозрачном ящике с пробегающим по телу еле заметным лучом, и эти полчаса полного бездействия я с трудом выдерживал, потому что в «саркофаге» была просто чудовищная звукоизоляция, не пропускавшая внешнего шума, делающая звук моего дыхания и сердцебиения просто оглушающими. Мне казалось, что я черепашка, запертая в аквариуме и наблюдающая за людьми через стекло. Так вот, когда процедура подходила к концу, и я уже подрагивал от нетерпеливого желания вылезти из этой прозрачной гробницы, медбрат вместо того, чтобы набрать уже известную мне комбинацию на прозрачной крышке саркофага, вывел неожиданную формулу, и прозрачные грани моего «гробика» будто фиолетовой сеткой стянуло. Пока я с открытым ртом и выпученными глазами разглядывал новый «наряд» саркофага, его переместили на гравитационный шезлонг и, вместе с «драгоценным» содержимым, в шоке наблюдающим за происходящим, направили вдоль по коридорам. Появившийся рядом хмурый и сосредоточенный Яскер делал вид, что не видит моих стуков по внутренней стороне крышки, и вообще все как всегда. К нему присоединилась охрана в черной, угловатой, будто острой экипировке и несколько человек в смешных, как мне раньше казалось, комбинезончиках из множества мелких, разноцветных треугольников. Позже выяснилось, что эти треугольники сливались, выдавая определенный рисунок и текстуру, позволяя носителю полностью слиться с пространством. Этакая альтернатива плащу-невидимке. Мое наблюдение за ситуацией завершилось в лифте, когда стенки саркофага стали фиолетовыми и почти полностью утратили прозрачность. В бешенстве я принялся колотить по стеклу, полностью осознавая насколько это бесполезно, но сделать со своей яростью ничего не мог. Собственная беспомощность казалась немощностью, я просто вскипел из-за того, что никто и словом не обмолвился со мной о перемещениях, никто не спросил мое мнение, не намекнул, ничего! Меня просто запихнули в саркофаг под благовидным предлогом, скрупулезно провели свои процедуры и, забыв про мое и так уязвленное эго, повезли неизвестно куда. За моей яростью пряталась беспомощность и нежелание быть использованным в неподконтрольных мне ситуациях. Мне казалось, меня несло по сильному течению, и где меня вынесет в следующий раз, зависело не от меня, и эта смесь чувств вызывала ярость, которая чуть позже вылилась в большие проблемы для Яскера и множества других людей. Сколько длилась моя транспортировка, я бы не смог с точностью сказать. Меня несколько раз усыпляли уже знакомым мне газом, но я просыпался. В одно из таких пробуждений я разглядел вспышки света и толчки, будто удары об бока саркофага, но потом вновь отрубился и, когда очнулся в следующий раз, никаких вспышек и толчков уже не было. Стенки саркофага вновь были прозрачными и от увиденного я подскочил, ударившись лбом об до сих пор запертую крышку. Вокруг меня никого из разумных не было, а сам я находился в центре удивительного помещения, напоминавшего закрытую луковицу. Стены были полностью прозрачными, сделанными будто из миллиона склеенных осколков, пропускавших идеальную синь неба, с редкими белыми облаками. Первой моей мыслью было, что я помер и воскрес в раю или на небе, потому что небо занимало все пространство. Не было огромных, изуродованных чьим-то больным воображением небоскребов, черных паутинок железных магистралей, мигающей из каждого угла рекламы и кучи летающих машинок, напоминавших разожравшихся ленивых мух. Я вертелся из стороны в сторону, запертый в саркофаге, пытаясь рассмотреть и на будущее запомнить эту чудесную картину. Вскоре мое внимание привлекли бегущие на крышке цифры, ведущие обратный отсчет. Когда, наконец, счет встал на нуле, крышка с щелчком открылась, и я из нее как черт из табакерки вывалился со всей присущей мне грацией топора, умудрившись на радостях запутаться в собственных ногах, и чудом не свернув себе шею из-за собственной неуклюжести. Размяв ушибленные коленки, я выпрямился и с восхищением осмотрел помещение, пронизанное светом и безграничностью пространства. Я долго стоял, запрокинув голову, всматриваясь в родную глубину. В детстве я обожал крыши из-за неба, вот именно такого неба. Когда, наконец, в затылке заныло из-за неудобной позы, я, «надышавшись» небесным пространством, внимательнее рассмотрел внутреннюю обстановку. Круглое помещение имело центр, в котором стояла кровать, и тут похабная часть моего мозга выдала версию, что кровать в центре такого огромного помещения может быть для того, чтобы либо оргии устраивать, либо снимать красивые порнофильмы. Потом я одернул себя тем, что навряд ли владельцы порноиндустрии могли позволить себе столь шикарные «декорации». Это, наверное, нужно миллион часов тра**… Ну вы поняли! Вообще, в школьные и институтские годы я был тем еще любителем «клубнички», потому что из-за своей сложной кожи, которая теперь «как шелк», я был обсыпан таким количеством прыщей, что больше напоминал красный бугристый помидор с двумя голубыми глазками в центре. Так вот, моя интимная жизнь долго крутилась вокруг подобного рода фильмов и их участников. Кровать была с балдахином из нескольких видов светлой, почти прозрачной ткани, скрывающих широкое ложе, усыпанное кучей подушек и застеленное полупрозрачным золотистым покрывалом. Да уж, тут явно должна лежать шикарная женщина с длинными ногами, шикарным бюстом и золотистыми волосами. У меня из этого образа были лишь «золотистые» волосы. Вообще, все это выглядело очень красиво и возвышенно, что ли, прям покои для ангела. И тут я вспомнил, как сплю я… Думаю, я разрушу чувство прекрасного, если меня увидят спящим на этой кровати, потому что спал я обычно на комке из одеял и подушек, обхватив их руками и ногами как жук-навозник, и вид во сне (по мнению парня, с которым я учился и нескольких моих любовников) имел весьма придурковатый. Также в помещении был рояль. Зачем он тут, я не знал, но мог предположить, что, наверное, для того, чтобы своей игрой и «чудесным» голосом я распугивал злых духов, а вместе с ними и добрых, а еще оскорблял чувство прекрасного у аристократов. От кровати, как лучи от солнца, шли небольшие дорожки, которые вели к нескольким зонам. Одну из них, если вкратце, можно охарактеризовать как «остров спорта» с несколькими снарядами, небольшим батутом и одной гантелей. Где вторая, я не знал. Видимо, они думают, что с одной гантелей от меня вреда будет меньше, чем с двумя. Другой остров я прозвал «зоной медицины». Там стоял мой саркофаг и еще некоторые уже знакомые мне предметы, а другая зона была местом отдыха с кучей книжек, мячом, пазлами, головоломками… В общем, там я залип почти на час, пока Яскер не явился. — Как тебе новое место жительства? — Яскер бесшумно возник за моей спиной. — Как ты здесь оказался?! — я испуганно обернулся. — Я не видел здесь двери. — Поднялся на лифте, вон та круглая пластина, — аристократ указал пальцем в сторону круглой, белой пластины шириной в несколько метров. — И как на нем спускаться? — я поднялся с ковра, на котором залипал с головоломкой. Яскер хищно улыбнулся, не скрывая торжества. — Тебе никак! Спуститься по нему, слава небесам, ты сможешь только с сопровождающим, на которого будет оформлен пропуск. После этих слов я снова почувствовал себя редкой, но беспомощной зверушкой в золотой клетке. Вообще, наши отношения с Яскером иногда создавали у меня иллюзию свободы выбора и дружбы, но вот такие ситуации возвращали меня с небес на землю, напоминая, от кого сейчас я зависим. Чувство уязвимости из-за своего зависимого положения лишало меня спокойствия и самообладания. — Так как тебе здесь? — насладившись моим посеревшим лицом, вновь спросил Яскер. — Тут красиво, спасибо, — уныло протянул я, отвернувшись от аристократа. — Отлично, я рад, что тебе понравилось. Пошли, я еще кое-что тебе покажу. Яскер направился к стеклянным стенам, ничем не отличающимся от всех остальных стен в помещении и, приложив ладонь к небольшому «окошку», позволил считать свой отпечаток. В следующее мгновение множество стекол будто рассыпались, образовав круглый проход. Я несколько минут стоял, открыв рот, до тех пор пока не услышал смех Яскера. — Господи, Льюис, я никак не привыкну к твоим реакциям на обычные для нас вещи. — Очень смешно! Наконец, оторвавшись от «осыпавшегося» вдоль стен стекла, я перевел взгляд вперед и ахнул. Передо мной раскинулась в виде треугольных листьев лоджия, полностью засаженная разнообразной зеленью, пол был покрыт зеленым газоном с небольшой дорожкой из аккуратных плит, вдоль границ лоджии росли разные кустарники с цветами и без. Не буду описывать весь свой спектр эмоций, но я провел уйму времени на коленках, ощупывая живой газон и осторожно рассматривая живые цветочные кусты. Яскер пытался со мной побеседовать, но я, во-первых, не хотел ничего обсуждать, потому что был расстроен их бесцеремонностью, о которой забыл за время своей слепоты, а во-вторых, я был слишком занят разглядыванием обыденных в прошлой жизни вещей, столь редких и ценных теперь. В каждом растении я видел невероятное чудо и гармонию природы. Мне казалось, что я и сам как эти вымершие растения обречен жить лишь в тепличных условиях, под опекой каких-нибудь чопорно-заботливых надзирателей. Я старался не простраивать в своей голове долгосрочных прогнозов, так как смутно представлял свое будущее… Оно меня скорее пугало, чем радовало. Уснул я в своем «палисаднике», окруженный прозрачным силовым полем, заметным лишь в ночной мгле, представляя, что я на дворе у папы, засаженном мамиными растениями. После того, как Яскер утром обнаружил меня под маленьким кустом слегка мутировавшей, но не изменившей аромата сирени, мне запретили оставаться на ночь снаружи помещения, пригрозив полным запретом на посещение сада. Пришлось послушаться, и с девяти я, как положено всем малолетним детям, лежал в кровати и скрипел зубами. Но «скрипеть зубами» было гораздо приятнее, зная, что совсем рядом кусочек моей прошлой жизни, такой же запертый, спрятанный от всех и насильно оберегаемый, как и я.***
— Льюис, ты помнишь, что ты обещал одному из аристократов взамен на то, что тот уберет твоих современников из экспозиции? — я скривился после слов Яскера, будто лимон съел. — Он еще не забыл об этом? — Забыл?! Ты никак шутишь?! Да он уже кучу интервью дал по этой теме. — Какой теме? — не понял я. — По теме его затянувшихся ожиданий вашей встречи, которую он ОЧЕНЬ ждет. — Трэш… — я устало выдохнул, откинувшись на любимую травку, которую старался приминать только в одном месте. — Он их действительно убрал? — Да. Устроив грандиозную демонстрацию своему безграничному великодушию, распиарив с помощью твоей просьбы собственное имя, — с презрением выплюнул сидящий на гравитационном «стуле» Яскер. — И что делать? — На оперу его мы не пойдем… Скоро будет одно мероприятие… — загадочно протянул Яскер, с хитрецой поглядывая на меня. — Думаю, мы должны его посетить все вместе. — Что за мероприятие? «Мероприятия» я любил. Особенно потому, что заканчивались они всегда не так, как все планировали изначально. — Не скажу… Пусть это будет сюрпризом, — Яскер хищно улыбнулся и, оттолкнувшись длинными ногами, обтянутыми в плотную коричневую ткань, откатился на небольшое расстояние от меня, покружившись на одном месте. Я заметил, что чем дольше мы общаемся, тем больше свободы себе позволяет Яскер. Раньше я и представить себе не мог, что этот затянутый в безупречную одежду сухарь позволит себе покататься и подурачиться на гравитационной подушке. Ну что ж, сюрприз однозначно удался… Меня привезли на мутировавшие гладиаторские бои, по масштабам напоминавшие ММА. Только была проблемка, о которой никто из аристократов не знал, и «проблемка» заключалась в том, что я обожал ММА, и зрение мое ухудшилось неспроста: до десяти лет во дворе не было ни одного парня, с которым бы я не умудрился подраться. Из-за моей импульсивности вывести меня из себя ничего не стоило, достаточно было бросить что-нибудь колкое или усомниться в моих возможностях, как я бросался с помощью кулаков доказывать обратное. Однажды я сцепился с парнем старше меня на несколько лет на лестничном пролете в школе. Он обозвал меня глистом, а я врезал ему мусорным ведром по харе… А дальше меня просто унесло: самостоятельно остановиться я уже не мог, скатываясь в какие-то древние инстинкты, пульсирующую агрессию, толчками бегущий по венам адреналин и возбуждение. Мы сцепились, и постепенно драка сместилась на лестницу, не помню, кто из нас первым упал, но я каким-то образом слетел на пролет ниже, неудачно упав спиной на одну из ступенек. Как я не сломал себе позвоночник, я не знаю, но зрение после этого стало стремительно падать, потому секцию бокса, несмотря на все мои истерики и уговоры, меня заставили бросить, но свою «любовь» я не забыл, являясь ярым фанатом боев без правил, бокса и тому прочего… И вот меня, разнаряженого просто в чудовищно пафосный наряд дорогой куртизанки, с чертовой диадемой на голове, идеально уложенными волосами, дорогими цацками на руках и брильянтовом колье (наряд выбирал чертов аристократ, а я обещал надеть то, что он пришлет, ну я и надел, мужик сказал — мужик сделал), привели на огромный стадион, заполненный бесчисленным количеством разумных, в чьих жилах просыпается огонь от предстоящей схватки. Боже, я хотел сказать Яскеру, что это плохая идея, но когда мы медленно вошли через специальный коридор вглубь стадиона и не спеша прошли к нашей VIP-ложе, находящейся почти вплотную к рингу… Я уже не мог отказаться от шанса увидеть бои, я чувствовал сгущающееся напряжение в воздухе, плотную, разрушительную энергию чистой агрессии, животной мощи инстинкта уничтожения. Ооо… это щекочущее чувство в затылке, когда медленно поднимает голову самая древняя, первобытная, мощная и худшая, самая жестокая и бесконтрольная часть в тебе, чувствующая агрессию в воздухе кожей и заряжающаяся от нее. Давящая пружина внутри готовилась распрямиться, содрогаясь от предчувствия и напряжения… Все усугубило мое воздержание, мне нужна была разрядка, моя беспомощность и злость требовали жертвы, пробуждая звериную, все менее контролируемую ярость. Я шел за Яскером рядом с болтающим без умолку аристократом и не слышал его, лишь чувствовал толчки, синхронные толчки миллионов ног разумных, бессознательно отбивавших ритм наступавшего бога войны, ждущего схватки и крови, и я ждал вместе с ним. Дикое чувство единения со всеми разумными, слившимися в единый организм, ждущий зрелища и насилия, выхода копящейся агрессии. — Не трожь меня!!! — я грубо отбил руку притронувшегося к плечу Яскера, забеспокоившегося и почуявшего мое состояние. К сцене грациозно спланировал ведущий, стоявший на гравитационной доске в странном костюме, с невероятной диадемой из перьев на голове. Видимо, диадема была обязательным украшением аристократов на этом мероприятии. Весь его образ читался острым, безупречным и насмешливым, смеющимся над сутью человеческого желания быть лучше. В надменной, будто все понимающей улыбке сквозила усмешка над всеми разумными, в особенности над мутантами, больше других подверженных инстинктам. Он на нескольких языках объявил о финале завершающегося периода прошедших в течении недели битв, определивших финалистов, а точнее выживших. Теперь предстояло насладиться кульминацией, перед которой, под тяжелый барабанный бой и надрывные скрипки, спел гимн насилию чарующим глубоким голосом слепой разумный с длиннющей черной гривой, совсем чуть-чуть не касавшейся пола. Его слегка хриплый голос ввел всех присутствующих в еще больший транс и напряжение. Просто поразительно, как талантлива может быть вселенная даже в самых худших своих детях. Тонкий стан разумного был укутан в полупрозрачную ткань, плотно прошитую изломанными спицами, плохо скрывающими за собой расписанное неизвестными мне черными и золотыми символами тело. На голове певца, как и у всех аристократов (и у меня, плебея, в том числе) была диадема с огромным ореолом уходящих в разные стороны золотых лучей, заканчивающихся острием. Большой, на грани диспропорции, рот был накрашен черной помадой, делающей лицо еще более жутким и каким-то надломленным. Нет смысла переводить дословно, но суть песни сводится к отсутствию жалости к слабым и открытой дороги для сильных. Как только жуткая песня была спета, к тощему чудовищу на своем гравитационном «скейте» изящно подплыл ведущий и с идиотским видом (я уже начинал раздражаться из-за того, что бои все не начинаются), загадочно, подогревая интерес заведенной публики, прошептал в микрофон, что сегодня на этом очень знаменательном событии присутствует «ангел прошлого». Я сначала не понял, про кого он это говорит, но когда в зале поднялся восторженный гул и уже надоевшая мне парочка фриков направилась в мою сторону, все встало на свои места. Мою недовольную физиономию протранслировала голограмма, отчего я смутился и попытался закрыть свое лицо ладонями, но это вам не телевизор, тут лицо так просто не спрячешь. В общем, фрики подлетели ко мне. Певец, вполне искренне заламывая тощие руки от восторга, хрипел своим жутким голосом мне комплименты. А ведущий совершил главную в своей жизни ошибку, приобняв меня и запустив свою культяпку под ткань моей одежды. Мой наряд был таким же специфическим, как и у остальных: черные, похожие на натуральную кожу брюки, плотно обтягивающие мои ноги, а поверх «платье», состоящее из двух кусков, а точнее двух рукавов, соединенных между собой узкими треугольниками, обхватывающими мою талию и уходящими длинной юбкой в пол. Получалось так, что эти «тряпочки» закрывали мои руки, плечи, бока, но на груди и спине образовывался внушительный треугольник оголенной кожи, почти полностью открывающий вид на мой торс и спину. Стянуто это все безобразие между собой было множеством тонких золотых цепочек, которые мало помогали скрыть мое тело. Ожерелье тоже не справлялось с этой задачей. Дальше ткань уходила полосами в пол, образовывая длинную юбку, через разрезы в которой было видно ноги. Все это вульгарно-стильное безобразие было нежно-розового цвета, а вместе с моей относительно небольшой по сравнению с другими диадемой, сделанной из ракушек, необычно контрастировало с достаточно дерзкими брюками. За свой торс, благодаря ежедневной физкультуре мне было не стыдно, кое-какие мышцы там уже имелись, но я не собирался никому давать его пощупать. Нет, я бы, конечно, кому-нибудь с удовольствием дал его пощупать и сам бы пощупал в ответ, но не надменному выскочке-ведущему, еще и без моего на то позволения. — Убери от меня свои лапы, пока я и тебе их не повыдергивал! — прошипел я своему визави. — О! Маленькая пташка умеет кусаться! — насмешливо протянул он мне на ушко и, вместо того, чтобы убрать руку, медленно повел ладонью вдоль моего позвоночника. Я оглянулся на огромную диаграмму, в пятиметровую величину транслирующую наши фигуры, и понял, что всем разумным прекрасно видно, как близко ко мне сам ведущий и где конкретно его рука. То, что произошло дальше, явно сединами осядет в волосах Яскера. Краем глаза я видел, что к нам спешит Яс, дабы убрать руку зарвавшегося ведущего и спасти ситуацию, но я решил самостоятельно помочь еще одной селекционной ошибке осознать величину ее проступка. Несмотря на свою комплекцию в сравнении со всеми остальными, мне помог эффект неожиданности и навыки полученные в секции. Я умудрился вывернуть руку ведущему, толчком заставив сесть на колени и, схватив того за волосы на затылке, попытался прошипеть несколько нецензурных формулировок на ушко, но, к сожалению, тут уже подоспел Яскер и нашептать «пожеланий» у меня не вышло. Зато вышло устроить потасовку со мной, Яскером и опозоренным ведущим в главной роли. Толпа ревела от восторга, а я, разодрав в потасовке рукав, понял что платье безвозвратно испорчено и принялся сдирать его остатки на виду у всех. Я чувствовал себя пьяным от адреналина, желания еще намять кому-нибудь бока, но, к сожалению, ведущего удалили со стадиона, а находящийся в белой горячке от бешенства Яскер шептал мне угрозы и призывы одуматься пока не поздно. Но было уже поздно… Я под восторженный вой толпы сдернул с себя последний кусок ткани от платья, оставшись в кожаных штанах, остроконечных туфлях, диадеме, которую мне не позволил снять Яскер и колье, плотно обхватывающем мою шею и уходящем цепочками вниз. — Кто теперь будет вести мероприятие?! Ты опозорил одного из луч… — Я сам его проведу! — подняв с пола слетевший с уха ведущего во время потасовки причудливый микрофон с наушником и под ошеломленный и растерянный взгляд Яскера, надел его на себя. — Ну что… — выдержал я паузу, вслушиваясь в свой разносящийся по стадиону голос. — Вы не против, если я заменю вам СЛУЧАЙНО, — насмешливо подчеркнул я, — покинувшего нас ведущего? Стадион взревел. Меня будто волной прошила бешеная энергетика зала и, вскинув руки вверх, я покрутился вокруг своей оси, приветствуя разумных и, коротко представившись, объявил первый бой. Несмотря на мою сумасшедшую выходку, все шло хорошо. Судя по реакции аристократов, сидящих в шести ложах (как пояснил Яскер, это шесть ведущих планет содружества), им тоже нравилось представление со мной в главной роли. Вел я себя, конечно, как дикарь на выгуле. О том, чтобы грациозно летать как предыдущий ведущий на гравитационной доске и речи быть не могло, зато я запустил ее в нарушавшего по моему мнению правила бойца, вызвав очередной рев раззадоренной толпы. Бои шли медленно, сражались разные весовые и видовые категории, и все это требовало времени, но, тем не менее, мой энтузиазм и адреналин держали меня в тонусе. Я бегал за несчастным рефери, рефери бегал от меня, а за нами обоими (а точнее за мной) бегал Яскер, пытаясь пояснять важные по его мнению нюансы. «Важными нюансами» оказалась грязная политика, которая и в наше время влезала в спорт, но тут был я и заставлял судить по справедливости, хотя серьезных нарушений не было… Не было, пока не настал финальный бой. Как только наступил перерыв для подготовки к бою, Яскер вновь попытался увести меня со сцены под предлогом передышки, в которой я и правда нуждался. Несколько часов кряду заряженный и заведенный как батарейка, я начинал уставать и как минимум дико хотел есть. Руки и колени мелко и незаметно для остальных, но заметно для меня подрагивали. Как только Яскер накинул на мои оголенные плечи свое пальто и усадил на диван рядом с остальными аристократами, я понял насколько устал, и как сильно болят глаза. Пришлось позволить надеть себе повязку на глаза, чтобы дать им отдохнуть. — Льюис, так нельзя! Я и так не планировал оставаться на все мероприятие, а то, что ты будешь носиться по стадиону как угорелый, вообще не входило в мои планы! — Яскер впихнул в мои руки чашку с горячим напитком и энергетический батончик. — Все нормально, я сейчас отдохну и вернусь. — Посмотри на свои руки! Они дрожат! Дай последний бой провести аристократам, мы нашли замену, а сам, если тебе неймется, выступишь с финальной речью. Убедительная речь Яскера заставила меня с трудом, но согласиться. Я действительно устал, и чем дольше сидел, тем четче осознавал, что сил во мне и правда почти не осталось. Глаза жутко щипало, отдавая тянущей болью в затылок и виски, а кости будто нагрелись. Как только начался бой, и вместо меня вышел аристократ, толпа недовольно загудела, требуя вернуть меня на сцену, но сладкоречивый мерзавец всем рассказал, что мое восстановление еще не закончено, и большие нагрузки мне противопоказаны, ну и так далее. В общем, кое-как усмирил толпу за мой счет. Не удивлюсь, если еще и меня с повязкой на глазах в пальто Яскера на голограмму вывели. Это оправдание мне, естественно, не понравилось, и я принялся ругаться с Яскером, который меня об этом не предупреждал, и за этой перебранкой я не сразу заметил странное поведение толпы, а точнее ее странных реакций. За время боев я понял, как разумные на стадионе реагируют на события: на проигрыш одного участника или победу другого, но полной тишины и равномерных, устрашающих, выражающих явное недовольство ударов ногами не было. Будто все собравшиеся были в ярости, но не могли показать этого, выражая протест монотонным, синхронными толчками. Я попытался снять повязку с глаз, но тут Яскер проявил просто необоснованное рвение в желании не дать мне это сделать, хотя я чувствовал, что глазам уже лучше. Наконец, пригрозив Яскеру очень плохим поведением на финальной речи, я с трудом выпутался из его рук и увидел чудовищную в своей жестокости и лицемерии расправу. Передо мной был явно самый чистокровный из всех аристократов (у него были самые светлые волосы, которые я только встречал среди разумных, кроме меня, естественно) и явно отчаявшийся, загнанный в угол мутант. Аристократ уверенно расхаживал по рингу, чувствуя себя хозяином положения. В этом ему помогал причудливой ковки меч и полная безоружность полумертвого мутанта, пытавшегося оттянуть свой очевидный конец. Почти побежденный разумный был жутким смеском. Такой помеси я еще не видел, казалось, в нем слилось множество животных генов. До этого среди мутантов я наблюдал проявление одного, максимум двух животных, а тут их было как минимум четыре. Было даже сложно понять к какому существу он ближе, но то, что это человек, было ясно по человеческой грудной клетке и рукам. Плотная серая кожа обтягивала накачанный и рассеченный в нескольких местах торс. Бурая, почти черная кровь залила собой почти весь песок на ринге. Разумный был в безумии от ужаса, часто дышал, судорожно отползая от аристократа. Я хотел битвы и крови, но не смерти, а уж тем более настолько несправедливой смерти. Мне хотелось разогреть кровь, выпустить накопившееся напряжение через хорошую драку, но не этого чудовищного мракобесия. — Какого черта происходит?! — я вскочил со своего места и направился к клетке, которой раньше не было (видимо, поставили во время перерыва). Яскер бросился мне наперерез. — Какого черта?! Он безоружен! — Льюис, он бьется с тем оружием, с которым пришел, таковы правила! — Он безоружен, тупой идиот! Разуй глаза! Он разделывает его как свинину! — я был в бешенстве, как и стадион, набитый мутантами под завязку. — Он знал на что шел! — И на что же он шел?! — я развернулся к Яскеру. — Послушай, Льюис, таковы правила! Я объясню тебе все позднее, вернись на место! — Правила? Убивать безоружного?! Яскер нервно выдохнул, дергано проведя по волосам. — Ты ничего не понимаешь! Ты лезешь, куда нельзя! — Иди к черту! — я видел, что разумный на грани, еще немного и аристократ, наигравшись с триумфальным хождением по рингу, добьет свою беспомощную жертву. — Мне некогда слушать твой бред, — я вырвал свое плечо из рук Яскера и почти дошел до ринга, когда тот вновь меня перехватил. — Послушай, Льюис! Это многовековая традиция, тот, кто хочет вырваться из дискрита ***, должен пройти бой с тем оружием, с которым придет. В этом дискрите содержатся мутанты с самыми тяжелыми мутациями! — И что же, все оружие пропускается на таможне, которая там, я уверен, есть?! Яскер осекся и замолчал. — Вы отнимаете у них их оружие и убиваете, показывая разумным, что ждет всех мутантов, попытавшихся бороться за лучшую долю?! — Все не так просто! Если мутант погибает, его семья получает большую компенсацию! — Отлично! Как вы прекрасно все обставили! Вынудить разумных идти на смерть ради того, чтобы помочь семье? Я с презрением глянул на Яскера и, оттолкнув его от себя, добрался до ринга. Толпа, заметив меня, начала скандировать мое имя, но я не знал, что должен сделать. У меня у самого не было оружия, я не мог заменить его на ринге, а учитывая мою комплекцию, даже рассчитывать не стоило на равный бой. Выдрав из уха у замершего ведущего микрофон, я нацепил его на себя и, сбросив с плеч пальто Яскера, забрался по сетке на вершину клетки и, перекинув ноги, спрыгнул вниз. Клетка была так устроена, что снаружи в нее можно забраться легко и просто, а вот изнутри это почти нереально, то есть сбежать оттуда уже не выйдет. Яскер, естественно, ломанулся следом, только через дверь, которую еще нужно было отпереть. Меня как волной несло: в голове был жар от непонимания что делать и невозможности оставить ситуацию как есть. Я не знал, как быть, что сказать. Я был слишком импульсивным, чтобы с холодной головой что-то решить. Потому думать начал, только оказавшись рядом с окровавленным, но еще живым разумным. — Что-то это как-то нечестно получается… — прохрипел я в микрофон, наконец отдышавшись после преодоления стен клетки. Аристократ, остановившийся напротив нас, был явно растерян, но постепенно растерянность сменялась яростью. — Ты лезешь, куда тебя не просят, ископаемое. — Мне жаль, что ты расстроен, но это нечестно! Я вытер пот со лба и, наконец, выстроил в своей голове приблизительную модель поведения. Вообще, я любил открытый спор в коллективе, потому что умел играть на общественном мнении. Ведь вынося проблему на «свет» не удастся спрятаться в тени. — С каких пор убийство беззащитного является победой, а не казнью? — Он мог прийти с оружием… — аристократ был явно не уверен в собственных словах, потому что каждый разумный в зале знал, что на самом деле мутант не мог прийти с оружием. Ему бы просто не дали выйти к чистокровному с ним, и он тут лишь публично приносился в жертву, демонстрируя превосходство аристократов над ущербностью мутантов. Но я не знал правил, ставших бестолковой догмой, никто не внушил мне в детстве, что это нормально и, несмотря на логику и здравый смысл, я должен это принять. Поэтому привычное для всех объяснение как бы не имело смысла для меня, ведь я как бы не знал этих «звериных» правил, которые, судя по всему, появились слишком давно, чтобы кто-то посмел замахнуться на «традиции предков» уничтожать генетический мусор. — Мог или нет, но он тем не менее безоружен! Посмотри на него! — я указал рукой на забившегося в угол клетки мутанта. — Он пришел сюда, надеясь на честную схватку, он пришел к тебе с голыми руками! Конечно, я прекрасно понимал, что мутант знал, куда шел, но разумные не знали, что я знал. Лишь аристократы понимали на чем я спекулирую, но сделать уже ничего не могли. — Неужели трусливая битва достойна аристократа?! Получается, авторитет аристократии держится на славе предков. Чем можете похвастаться вы, кроме стяжания былых побед? — немного приправы в самолюбие и гордыню аристократии. — Ты что, настолько его боишься, что испугался выйти к нему без оружия?! Толпа заревела, вызывая звуковую вибрацию в воздухе. Аристократ впился в меня глазами, сжав тонкие губы, он явно пытался найти выход из ситуации, но его не было, и я, и он понимали это. Я загнал его в угол их собственной аристократичной надменности и закостенелости. Он не мог просто добить мутанта и не мог уйти, это было бы трусостью, бегством и позором. Впервые за неизвестно сколько лет техническая победа осталась бы за мутантом, и я не знал, что конкретно, но понимал, что по-любому это сдвинуло бы огромные политические и этические «пласты» и неизвестно какие повлекло за собой последствия. Плюс аристократ остался «один». Получалось, что это именно ОН испугался выйти без оружия к мутанту, а не все аристократы, те как бы были в стороне, ведь бойцы сами выбирают оружие. Он, я уверен, по правилам, если бы хотел, мог выйти биться на равных. Скорее всего, изначально финальный бой и был задуман в таком формате. Честная битва между мутантом и чистокровным демонстрировала бы ущербность мутации, но время и власть наверняка исказили правила. Мы стояли напротив и сражались взглядами, сражались не друг с другом, а сами с собой… И он, и я боролись со страхом: аристократ боролся со страхом позора и унижения, а во мне боролись принципы и трусость. Я не знал, куда заведет меня и всех остальных мое поведение. Я понимал, что это даст толчок изменениям и кардинальным преобразованиям, только вот куда они приведут и как отразятся на разумных и на мне в частности — неизвестно. Не зря Яскер так сильно боялся того, что я «открою рот». Я и сам боялся. Мне хотелось жить спокойно и уютно, без дискомфорта и вины за чужие страдания из-за моих слов, но я не мог. Я сопротивлялся как мог, перечил внутреннему идеалисту, откладывал и увиливал, но это было сильнее меня. Реакция на несправедливость всегда была сильнее, и стоило меня подцепить, как меня уносило… Лицемерием было бы не сказать, что я боялся аристократов. Я сколько угодно мог выделывать коленца, но правда заключалась в том, что моя жизнь полностью была в их руках. Я ел, пил, спал, лечился и так далее по расписанию аристократов. Общался только с теми, с кем мне было дозволено, я не мог даже лечь спать позже определенного времени, иначе следовали «санкции» и ответить мне им было нечем. Да, были разумные, которые давили своим вниманием ко мне на аристократов, но я мало об этом знал. До меня доходили только крохи информации о нападениях, требованиях и прочего, а потому я не знал, насколько они серьезны для аристократии, потому я не мог с точностью спрогнозировать, чем для меня могут закончиться мои выходки в следующий раз. И сейчас я не специально, но противостоял аристократам, я занимал позицию и мне этого не хотелось. Потому что я давно не делю людей на плохих и хороших. В итоге, аристократ не ушел из клетки и принял бой с мутантом. Мутантом, получившим шанс не только выжить в этой битве, но и отомстить за всех мутантов аристократам. Ярость стадиона придала ему сил. Аристократ был и без меча силен, но у него не было физической силы противника, была лишь техника, а самое главное — в нем не было ярости от несправедливости, лишь страх за наступающее возмездие и стыд за справедливость этого возмездия. Не могу сказать точно, сколько длился бой, но когда окровавленный, с разбитым в мясо лицом аристократ в очередной раз упал на ринг и больше не встал, а стадион начал скандировать «убей, убей, убей», я, сам не понимая, чем мотивировал себя, встал перед мутантом, закрывая аристократа. Господи, я в очередной раз сначала делаю, потом думаю… Мы замерли друг напротив друга, с непониманием уставившись в глаза напротив. Стадион тоже затих, я, как и все остальные, сам не понимал, что делаю. Но не смерть, ее я не мог допустить, кто бы из них двоих ее не заслуживал… Не рядом со мной. Я не буду поощрять убийство, каким бы заслуженным оно ни было, этот опасный инструмент имел право на применение лишь в целях самозащиты, не более, а рассвирепевший, почувствовавший силу и поддержку мутант уже не нуждался в защите. — Я благодарен тебе, ангел, но я добью его, он заслужил! — мутант гулко дышал, сжимая и разжимая кулаки. Подрагивая от желания добить, и я его понимал. — Нет. — Я в своем праве! — Ты уже выиграл, это очевидно всем. Мутант попытался осторожно обойти меня, но я продолжал загораживать тихо хрипящего за моей спиной аристократа. — Я выиграл! — стадион победно заревел. — Но я не отомстил! Мне показалось, что земля задрожала от рева миллиона разумных, требовавших возмездия за свои страдания, унижения и боль. «Зверь», все это время стоявший за моей спиной, развернул свою оскаленную морду против меня. Мутанты требовали смерти, злились из-за того, что я им препятствовал, а я стоял и не дышал. Убийственная энергетика ярости сковала меня по рукам и ногам. Мне казалось, что все на свете замерло и превратилось в зрение и слух, все ждали моего решения, я чувствовал, как в горле бьется мое перепуганное сердце. — Я благодарен тебе, ангел! — мутант с почтением склонился передо мной, встав на одно колено. — Но я должен отомстить за всех нас. Я стоял, парализованный страхом и нежеланием разочаровывать в себе мутантов. Да, мне , как и им, хотелось их любви, но я не так сильно в ней нуждался, как они. Проблема, в которой я боялся себе признаться, заключалась в том, что я не хотел их ненависти по отношению к себе… Я видел, как мутант поднялся с колена, пока я стоял соляным столбом и, медленно обогнув меня, приблизился к окровавленному, пытавшемуся встать аристократу, который, как и мутант ранее, отползал в угол клетки. Мне казалось, у меня в висках стучит медленный отсчет последних секунд жизни этого парня, повинного лишь в том, что жил так, как его научили те, кто заблуждался. — НЕТ!!! Не знаю, почему и что буквально толкнуло меня в спину, но опомнился я, только когда отпихнул мутанта и неуклюже завалился на ошеломленного аристократа. — Почему нет?!!! — мутант зарычал от ярости. Его трясло от желания добить аристократа и нежелания причинить мне вред. — Почему нет?!!! Эта мерзкая тварь этого заслужила! Почему нет?! Я сглотнул. Из-за решетки клетки на меня смотрел бледный и ошеломленный Яскер, за его спиной стояла толпа аристократов и охраны, и все растерянно наблюдали за нами. Ожидая, как и я, финала. — Почему нет?! — Потому… Потому, что он тоже чей-то сын…«И будет взгляд твой углубленно тих, Когда поймешь, что в мире нет чужих, И те, кто силы тратили в борьбе, Слились в одно и все живут в тебе»
Ибн Аль Фарид