Голод (like something hungry)

Я – чистый лист, на котором ты и твоя магия нарисовали девушку. Точь-в-точь такую, как тебе желалось: сплошь состоящую из жадности, боли и жажды. Машину, чтобы любить тебя. Нет ничего во мне, что не было бы создано тобой. Катерина М. Валенте «Бессмертный» Венди приземлилась далеко не так величаво, как ей представлялось: Венди воображала, что она мягко коснётся земли со всей естественной грацией, которой обладала её мама. Вместо этого прохладные призрачные пальцы, безразличные к воплю ужаса, разжали её ладонь, и Венди, беспомощно шаря руками, будто надеясь найти опору, и молотя ногами в воздухе, рухнула сквозь тонкие веточки, которые ломались под ней, вниз, вниз, вниз – к тёмной земле. Мох оказался необыкновенно мягким – словно бы ненастоящим, больше похожим на декоративные подушки в гостиной. Венди чувствовала, как он мягко пружинит под её весом. Воздух здесь пах иначе – остро, наэлектризовано. Венди показалось, что краем глаза видит какое-то мерцание, и сморгнула пелену, застилавшую зрение. Она привстала на колени, муслиновая ночная сорочка собралась складками. Руки заскользили по влажному, тёплому мху. Её горла коснулся кинжал. Венди замерла. Ей вспомнилось предостережение Белфайра – впервые за всё это время. Белфайр. Её волшебный мальчик, будто явившийся из тайных грёз, которые Венди всегда держала глубоко внутри себя за семью замками и извлекала на свет только в безопасной тиши детской во время игр. Белфайр, который говорил: магия – зло. «Невозможно», – отмахивалась Венди и посмеивалась над ним. Он не понимал. Магия прекрасна, магия – это всё, магия спасёт её от взросления, от ужасных взрослых вещей вроде выхода в свет, поисков мужа и рождения детей. Венди не желала понимать мир, в котором в уголке улыбающихся губ её мамы таинственно прятался поцелуй, мир бесконечных ночных балов, наполненных болтовнёй о неважном, о неинтересном, скучных опер, рассказывающих печальные истории любви на языках, которых Венди не знала (хотя, конечно же, она их знала. Игры в детской не дарили прежнего удовлетворения, и иногда Венди просыпалась в самый тёмный и глухой час ночи с безымянной, странной болью, ноющей меж её ног, а поутру слишком стыдилась, чтобы спросить маму, всё ли с ней в порядке? Потому что, а вдруг нет? Что, если она была неправильной? С изъяном?). Магия могла исправить её. Белфайр был кругом неправ. Вот только сейчас у её горла был кинжал. Мальчик? Мужчина? Он казался чем-то средним, как свечное пламя, колеблющееся на ветру, – жёстким и текучим одновременно, никогда не замирающим в одном состоянии достаточно долго, чтобы определиться. Он улыбался. Безжалостной, бессердечной улыбкой; его зубы казались рядами и рядами острых игл, которыми, случалось, Венди искалывала все пальцы во время вышивки. – Девчонка? – спросил он, вскинув голову к небу – туда, где Тень отпустила её руку и дала упасть. – Какой толк Пэну от девчонки?