Вира

Сказать, что Урюрюг ценил хорошую сталь — не сказать ничего. Оружие было страстью этого зеленокожего воина чуть ли не с пеленок. Копье, обоюдоострый меч двуручник, секира да палица с шипами обязательны для любого уважающего себя орка в походе. Ну, еще деревянный щит, по краю обшитый железной полосой. Тяжелый, зараза, конечно… Ну так и орки — детинушки рослые и крепкие, не чета ни людишкам, ни, тем более, тоненьким в кости, изящным эльфам. Тролли — тоже не чета. Те, хоть и мощны, но глупы и полудики, одеваются в кое-как выделанные шкуры, не ведают гончарного искусства, ткачества и письменности. Полузвери на двух ногах, фэка. — Командир, ты чего бормочешь, командир? — шагающий о правый бок от раздувающего ноздри Урюрюга Баамбаг поправил на широченной, играющей литыми мускулами груди простенькую, без украшений, кожаную перевязь. — Не поминай всуе ушонков, духами предков заклинаю. А то ка-а-ак щаз заявятся, а мы без броней. И подлеска, заховаться, немы… Из всего, что главный нафырчал в задумчивости, парень разобрал лишь про эльфов и испугался не на шутку — накличет беду, ахха-хэ. Ушонки — не противники в ближнем бою, но лучники отменные. Засядут на ветвях в густых древесных кронах, примутся осыпать зачарованными стрелами с безопасной высоты, и ничем их оттуда, падлюк, не прогонишь, даже из пращи камнем не достанешь — невидимы в листве. Боящийся напороться на эльфов, охранников здешнего леса, не меньше Баамбага, Урюрюг шумно выдохнул и споткнулся. — Типун тебе на поганый язык, бестолковина! — прошипел мужчина, клацнув зубами. — Идем и идем тихо-мирно, никого не трогаем! Дадут духи предков — минуем сосняк, а там, глядишь, и бурая речка. Сопящий по левый бок от Урюрюга брат-близнец Баамбага Гыыкбыг неодобрительно фыркнул. — Сам ты бестолковина, командир, — бравый юный воин опасливо втянул голову в плечи. — Еще и жадная бестолковина. Зажал ушонкам золотого «за тропу», теперь трясемся зайцами, стрелу в спину ждем. Вот подстрелят нас, и будут правы - нехер без виры по чужой вотчине шастать. Урюрюг повторно клацнул зубами и оскалился в пространство. Гыыкбыг глаголил истину, возражать и отпинываться не имело смысла. Пожадничал, факт, не заплатил эльфам положенного золотого за пересечение их участка леса, а монету припрятал на выпивку. Авось, пронесет и не прикончат. Ушонки — рачительные хозяева, выгоду свою блюдут строго и с нарушителями не церемонятся, но некоторые из них предпочитают смертоубийству весомый звонкий штраф… Додумать у Урюрюга не получилось — сменился ветер и запахло свежей кровью. Интересненько: где-то совсем недавно кому-то подпортили шкурку. Воины мгновенно, на редкость слаженно тормознули и застыли, принюхиваясь, определяясь с направлением. Тянуло со стороны бурой реки. Прямо оттуда, куда орки держали путь. — Ш-ш-ш, — Гыыкбыг прижал к серо-зеленым, по-детски пухлым губам палец. — Командир, впереди, по-моему, мертвяки, и не один. Воняет очень забористо. Позырим или вкругаля обойдем? Мало ли, что там… Парень, кажется, праздновал труса, о позор его роду, и Урюрюг нахмурился. Негоже сыну отважного отца бегать от опасности. — Устыдись, Гыыкбыг, — укорил мужчина юношу в полголоса. — Ты взрослый орк, не сопливая тряпка. Еще одно подобное проявление слабости, и я расскажу твоей семье. Устрашенный перспективой «ославления», Гыыкбыг попятился, из просто приятно зелененького становясь тошнотворно-болотно-зеленым. Да, он не унаследовал храбрости отца, та вся досталась Баамбагу, и? «Изгонят из деревни, — едва не застонал бедолага. — Духи предков, помилуйте»… Баамбаг ткнул растерянно заморгавшего брата кулаком в живот. — Портков не обмочи, — хмыкнул он понимающе и предложил, противно гнусавя — знал близнеца, как облупленного: — Мы же с тобой, узбагойся. Вместе позырим. Гыыкбыг покорно покивал, ненавидя судьбу, не оставившую выбора. Поудобнее перехватил пудовую, щетинящуюся острыми шипами палицу, поднять которую под силу только орку и троллю, и внутренне затрепетал не орочьей нежной душой. Ему не хотелось зырить трупы до колик в животе. Надо. Доложатся отцу — проклянет без шуток. Ибо храбрость оценивалась орками куда дороже хорошего оружия из закаленной стали и считалась высшим достоинством и мужчин, и женщин. Носы привели отряд из трех воинов к небольшому неглубокому овражку, заросшему буйным, помятым малинником. Мертвяки валялись именно в нем, порубленные чуть ли не в капусту: двое людей-мужчин, полуголый седоватый тролль и чуть отдельно — растерзанное тело молоденькой рыжей эльфийки, почти девочки, с перерезанным горлом. Все трупы оказались обобраны, рядом с ними не было оружия. Кто убил и ограбил мертвых? — Обследуем окрестности на предмет следов, — велел Урюрюг спутникам, заиграв по скулам напряженными желваками. — Хорошенько ищите, ироды. Не похоже, что тут ушонки орудовали, те для меча слабоваты. Гыыкбыг и Баамбаг в ответ молча потрясли завязанными на макушках в хвосты волосами цвета воронова крыла и, согнувшись в три погибели, принялись изучать почву под ногами. Урюрюг наблюдал за парнями, прислонившись спиной к шершавому стволу столетней сосны, кривил рот. Мужчина уже заметил столь необходимый для разгадки произошедшей тут недавно трагедии след, но не спешил сдать его ученикам. Пусть сами покрутятся, приглядятся к устилающему землю слою прелой хвои. Чай, не маленькие, обоим двадцатый годок. Баамбаг женат и дочку родил. Первому повезло Гыыкбыгу. Юноша присел перед поблескивающей в солнечных лучах вещичкой на корточки, смешно сморщил нос. — Серьга, командир, — прохрипел он, — серебряная, с травнем. Дорогая, о предки, и в не засохшей крови… Урюрюг мрачно ухмыльнулся. Дорогая-то дорогая, ахха-хэ, и в кошель упадет с приятным звяком, но… Мало порол юнца, мало. Кроме стоимости, нихрена в этой серьге, по ходу, не видит. Голос мужчины прозвучал в тишине обманчиво вкрадчиво. — Чья это серьга, Гыыкбыг? — старший воин угрожающе сверкнул желтыми клыками. Гыыкбыг заскреб в затылке грязноватыми когтями, вспоминая, помялся-помялся и выдал: — Эльфья, вестимо. Такие у ушонков мужиги носют. Порадовал. Ахха-хэ, ойя, порадовал наставника парнишка! Урюрюг засиял новенькой медяшкой, его вишневые, обычно подернутые пеленой печали большие глаза расширились. — Умничка! — искренне похвалил он ученика, ударяя по груди, в которой чаще забилось сердце, кулаком. — Горжусь тобой! Именно эльфья и именно мужигская. А сейчас, — Урюрюг подбоченился, — скажите-ка мне, падлюки, среди трупов есть ушонок-мужиг? Немы. Гыыкбыг аккуратно потыкал в серьгу прутиком и вскочил. — Немы мужига, — юнец переступил с ноги на ногу. — Твоя правда, командир. Но ушонок не мог всех порешить клинком, ушонки хилые. Урюрюг издевательски присвистнул. — Травень, фэка, — рыкнул он, — травень! Камешек магов! Наш искомый ушонок — маг! Вернемся домой — сниму с тебя портки и исполосую срань хворостиной! Гыыкбыг потупился стыдливой девственницей на выданье, заковырял носком мокасина моховую кочку. Юноша знал — наставник не кидает слов на ветер. Обещал — выпорет, значит — выпорет. А, поркой больше, поркой меньше… Привычно, срань порота вдоль, поперек и зигзагами сотни раз, мозоли уже образовались. Помахав короткими, пушистыми ресницами, он отмер. — Кроме ушонка-мага, здесь еще народ наследил, — вздохнул, указывая вниз. — Вот отпечатки и вот, разные мужиги. У того, который полегче, сапоги, подметка гвоздиками подбита. Второй — нашего племени, в мокасинах и с копьем, древко в землю упирал. Урюрюг через суженные в щелки веки заценил находку юнца и согласно разулыбался. — Угы, древко, — мужчина огладил заплетенную в мелкие косички угольно-черную бороду. — Ну и хрен с ним. Да и убивец-ушонок, отомстив за подружку, давно убег к своим. Закончили, парни, и топаем дальше. Мертвое — мертвым, живое - живым. Близнецы потрясли хвостами. Баамбаг по знаку командира подобрал эльфью серьгу, сунул за пазуху, и орки покинули смертное место, оставив трупы зверью на пропитание. Их ждали дела поважнее, чем похороны чужаков.

***

Первую алую каплю на земле приметил Баамбаг, за ней тянулась целая цепочка из капель, она вела куда-то влево. Остановившись, орки некоторое, непродолжительное время совещались, идти по следу раненого или нет. Урюрюг был против, мужчину не интересовал эльф. Баамбаг и Гыыкбыг — за, юношей одолело любопытство. Ну когда еще им обоим доведется вблизи поглазеть на мага ушонков, покрошившего в куски аж трех взрослых воинов? Пусть даже и умирающего от кровотечения? Короче, братья уперлись не на шутку, а всерьез. Жалобно вздыхали, смотрели на командира влажными, умоляющими карими оленьими очами с поволокой и ожидаемо победили — Урюрюг не сумел отказать ученикам. — Ладно, — буркнул он. — Будет вам зрелище, глупые мальчишки. Но только, чур, держитесь от ушонка на расстоянии, вдруг заклинанием долбанет. Я обещал вашим отцам вернуть вас домой в целости и сохранности. Положа руку на сердце, опытный воин вовсе не считал, что эльф опасен. Останься у него Сила, уже залечил бы рану или кликнул соплеменников. Ан нет — не залечил и не кликнул. Значит, досуха вычерпал в битве с надругавшимися над его подружкой ублюдками магические резервы и теперь, пока не восстановится — просто ушонок, не достойный потерянной серьги с травнем. Бери голыми руками и твори, что душа восхочет, безнаказанно. Вкусная перспектива для не любящих ушонков орков. Обрадованные скорым возможным развлечением, Урюрюг и юноши, хищно облизываясь, потрусили по следу, и тут вдруг Гыыкбыг испортил всю малину, сдавленно мяукнув на ходу: — У нас вира не оплачена… Фэка! Напрочь позабывший про «тропный» золотой, Урюрюг подавился слюной, запнулся мокасином о мокасин и едва не упал мордой вниз. Причин для подобного у мужчины образовалось сразу две. Первая — таки вира, да, неоплаченная. А вторая сидела с закрытыми глазами, привалившись спиной к стволу непонятно как затесавшейся в сосняк березы, беспомощно раскинув стройные длинные ноги в мягких сапожках тонкой кожи, и тяжело, рвано дышала, давя стоны муки. Бритому налысо, бледному как полотно эльфу было на вид лет сто — уже не мальчик, но и не муж. Серая шерстяная рубаха на его неровно вздымающейся и опускающейся груди и перед замшевых, коричневых портков насквозь пропитались краснотой. Красивый: лицо точеное, хоть и искаженное страдальческой гримаской; длинные темные ресницы подрагивают, отбрасывая на бархатисто-нежную кожу щек трепещущие тени; сероватые влажные, чувственно очерченные, искусанные губы приоткрыты и припухли, верхняя поуже нижней. Ну и ушки, заостренные кверху, вытянутые, кажущиеся прозрачно-восковыми — ушонок есть ушонок… — Командир… — с разгона врезавшийся сзади в Урюрюга Баамбаг — Гыыкбыг успел притормозить — почему-то заговорил шепотом. — У него на черепе кленовые листики набиты… Реагируя на шум, эльф пошевелился. Миг, и он распахнул кричащие сухие глазюки, желтые, словно мед. Недобро, в упор уставился на беспричинно заробевших орков. — Пялитесь? — спросил сипло, с булькающими паузами. — Ну… пяльтесь. Зенки, главное… не намозольте... Или совсем не испугался орков, или провоцировал их на плохое, отчаянный самоубийца. Вот только просчитался: забыл, в помрачении рассудка — орки чтут смелость, железную волю и умение терпеть боль. Под давящим, свинцово-тяжелым взглядом эльфа Урюрюг подвигал мохнатыми бровями-гусеницами, размышляя, и потянул с плеча дорожную сумку. — Помолчал бы ты, ушонок, — мужчина уверенно подшагнул к раненому и склонился над ним, — вот заштопаю тебя, перевяжу — тогда и откроешь ротик, ежели силенок наберешь возникать. Успеешь еще к предкам на кашу с пирогами. Эльф оскорбленно обнажил белые ровные зубы и по-звериному зарычал на пределе слышимости. Парнишка явно отказывался называться ушонком, протестовал против этого оскорбительного для эльфов прозвища. Гордый, любо для орков. — Убери от меня лапы, лягуха! — он брезгливо скривился. — Ненавижу вас, зеленые твари! Не впечатлившийся Урюрюг грозно цыкнул на бестолковину и ухватил его за распахнутый у горла ворот. Дернул рубаху в разные стороны, разрывая напополам. Плотная ткань затрещала, подаваясь орочьей мощи, и обнажилась загорелая окровавленная эльфья грудная клетка, от правой подмышки до пупка пересеченная глубокой резаной раной. Мечом полоснули, щедро, не жалея. Странно, что ушонок, получив подобный удар, сразу на месте не рухнул, умудрился по лесу прошагать вон сколько… Чудо, не иначе. Выживет — уродливый шрам останется. — Не дело столь героической и выносливой вире, как ты, гнать прочь потенциальных спасителей, — вздохнул мужчина. — Ахха-хэ, не дело. Помрешь — кто твоих соплеменников в бой поведет? Эльф всхлипнул, попытался оттолкнуть внушающие ему отвращение заботливые руки «лягухи» и, закатив под веки погасшие глазюки, начал заваливаться набок — потерял сознание. Приводить беднягу в чувства Урюрюг сейчас не собирался — предпочитал накладывать швы, пока пациент неподвижен, нем и не сопротивляется. Мужчина просто бережно подхватил обмякшее тонкое тело и прижал к себе, пачкаясь в эльфьей, сворачивающейся бурыми сгусткам крови. — Гыыкбыг, раскатывай одеяло. Баамбаг, распаковывай мою сумку, там склянки с горючей водой и кровоостанавливающей настойкой, нитки, иголки, — скомандовал он растерявшимся близнецам. — Подлатать нашего ушонка срочно треба. Шрамы украшают воинов. В том, что раненый эльф — воин, Урюрюг абсолютно не сомневался. Такие обязаны жить долго, оставить многочисленное потомство, воспитать переемников и однажды, уже полуседыми, почетно погибнуть в бою. Точка.