Вира

Едва Урюрюк приступил к шитью, ушонок очнулся сам. Застонал жалобно, не понимая, где находится и почему так больно. Открыл мутные рысьи глазюки, с трудом сфокусировал плавающий взгляд на сосредоточенно работающем иглой орке и, скрипнув зубами, глухо замолчал. За всю процедуру штопки пребывающий в полном сознании парнишка не проронил ни звука и лишь тихонечко-облегченно всхлипнул, когда зеленокожий лекарь завязал узелок на последнем шве. Подобная выдержка, по мнению орков, заслуживала хотя бы похвалы. — Ну, ты… — отложивший более не нужные иглу с ниткой Урюрюг поднял было руку, чтобы одобрительно потрепать продолжающего неотрывно, в упор пялиться на него эльфа по скуле, но опомнился и сжал пальцы в кулак. — Силен, в общем, воин. Уважуха тебе от меня большая. Я-то, грешным делом, думал — вы, ушонки — хилятики и нытики. Эльф смигнул застилающую зрение влагу муки, быстро облизнул пересыхающие губы кончиком алого языка и едва заметно, холодно улыбнулся — мол, благодарю за комплимент, но не нуждаюсь. — Я не просил… меня спасать, — прошелестел он еле слышно, задыхаясь. — Иди в срань… лягуха… Попить дайте… Кажется, гонористый упрямец передумал умирать, о предки. Сие обстоятельство очень порадовало как Урюрюга, так и Баамбага с Гыыкбыгом. Близнецы приветствовали возвращение раненого в мир живых громкими счастливыми воплями, их командир довольно хмыкнул. — А зачем тебе пить, ушонок? — лукаво осведомился у эльфа Гыыкбыг, придвигаясь поближе. — Ты ж вроде помереть решил. Вода трупам не нужна. Лысый маг огненно зазыркал, умудрившись набычиться лежа на спине. — Сам ушонок, — парнишка хищно оскалился. Задыхался он уже чуточку меньше. — Зеркало хочешь — свои ухи заценить? Поройся в моих карманах и обрящешь! Ахха-хэ, кусачий характер красавчика оркам положительно нравился! Настоящий орочий, несгибаемый! Ушонок — подлинный боец. Валяется бескостной тряпкой, едва лепечет, весь залит собственной кровью, белый-пребелый, в чем только душа держится, но огрызается, словно здоровый. Прелестяшка. Впечатленный поведением эльфа, Баамбаг полез за пазуху, покопался там и протянул раненому недавно утерянную им серьгу с травнем. — Вот, — буркнул юноша. — Это твое по праву, забирай. Ушонок удивленно приоткрыл бесцветный рот, заморгал и поменялся в лице. Подобрел изнутри, что ли. Смягчился. — Спасибо, — прошептал он, теряясь, после короткой заминки. — Но я не могу взять… Руки… не поднимаются… Как чужие… Баамбаг нервно почесал дернувшийся кадык и завис. Молодой орк опасался прикасаться к магу — вдруг тот через контакт тел передаст какое-нибудь пакостное заклинание. Лишит мужской силы, например. Гыыкбыг выхватил украшение у замешкавшегося брата. — Я помогу! — вскрикнул, на коленях подползая к эльфу. — Куда вставлять, в левое ухо, в правое? Раненый смотрел изучающе, в глубине его расширенных зрачков заплясали хитрые искорки. — Туда, где дырочка в мочке, бестолковая лягуха, — ответил парнишка шепотом. — Она единственная. Гыыкбыг проигнорировал преднамеренное оскорбление, исследовал обе ушные мочки эльфа, обнаружил искомую пробитую дырочку в левой и засиял. Ухо у ушонка оказалось ледяное и шелковое на ощупь, изогнутая дужка серьги вошла легко, без сопротивления. Орк аккуратно застегнул крохотный замочек и, выпрямив стан, присел на пятки. — Владей, — прохрипел и… засмущался. — Ты достоин. Эльф раздул изящно вырезанные ноздри. — Дайте попить, изверги, пожалуйста, — выдавил он с напряжением, почти умоляюще. — В горле злые ежики колют… Гыыкбыг не заставил беднягу повторять в третий раз. Отцепил от пояса флягу, вытащил из нее пробку и, наклонившись к раненому, подсунул ладонь под его бритый татуированный затылок — приподнять голову. Ушонок глотал тепловатую, невкусную воду жадно, давясь и захлебываясь, проливая часть на одеяло, махом выхлебал половину фляги и обмяк, смежая воспаленные веки. Заснул без предупреждения. Перевязывали мертво отрубившегося мага Урюрюг и Гыыкбыг свернутой в рулон, заранее припасенной командиром на случай ранения полосой чистого застиранного льна. Храбрец Баамбаг предпочел роль наблюдателя — так и не рискнул прикоснуться к ушонку, дуралей. Сдерживал позывы намочить портки, восхищался, приохивая, бесстрашием близнеца издалека. Покончив с перевязкой, Урюрюг с Гыыкбыгом бережно, словно ребенка, уложили раненого на одеяло и укрыли кожаной курткой Урюрюга. — И что теперь, командир? — с нотками неуверенности в голосе спросил Гыыкбыг. — Заштопать-то ты его заштопал, кровь больше не течет — это хорошо, конечно, но… куда мы денем ушонка дальше? Урюрюг пожал плечами. — А предки знают, — смущенно хмыкнул мужчина. — С собой потащим, вестимо, раз уже подвизались спасать. Бросим тут — окочурится непременно-точно. Найдем его сородичей — сдадим им с рук на руки откупным. Думаю, у ушонков сильные духом маги не лишние. Гыыкбыг не имел понятия о ценности у эльфов сильных духом магов, потому предпочел промолчать. Юный воин успел изрядно проголодаться и мечтал о миске горячей, пахнущей дымом пшенной рассыпчатой каши, даже без мяса, ибо был непривередлив и не избалован жизнью. Уже и кой-какие ароматные травки в котелок к ужину успел по дороге нарвать. Пучок дикой петрушки и немного черемши постного варева отнюдь не испортят. Полюбовавшись на безмятежно посапывающую точеным носом заботу, парнишка поскреб когтями выпирающий кадык. — Я наверно на охоту, командир, — вымолвил, робея, — подстрелю белку аль птицу: ушонку бульон нужен, поправляться. Каша в него не полезет, в дохляка, фэка. Урюрюг тоже туманно позырил на эльфа, поразмыслил и согласно кивнул: — Ахха-хэ, не смогет он кашу, факт. У больных аппетиту на хавальчик немы, бульона бы похлебал — и то счастье. Ты отлично придумал, мальчик. Молодец, отпускаю. Почему-то окрыленный полученным от наставника разрешением Гыыкбыг поспешно спрятал готовую выползти на мордаху довольную лыбу и быстро вскочил. Сей воин двигался на удивление легко для своих мощных, воистину орочьих габаритов. — Я мигом! — сдавленно мяукнул юнец, хватая протянутую Урюрюгом пращу. — Собирайте пока хворост для костра! Урюрюг проводил бесшумно исчезнувшего между сосновых стволов ученика напряженным взглядом. Суета обычно не склонного к сантиментам Гыыкбыга вокруг ушонка озадачивала мужчину. Хотя… он и сам не лучше, честное слово. Ну цеплял раненый маг — изысканностью и совершенством черт бледного лица, мужеством, необъяснимой лысостью и набитыми по голой черепушке кленовыми листиками. Чтобы эльф подчистую побрил голову, избавившись от главной эльфей гордости — длинных, ниже срани, причудливо выплетенных, разукрашенных блестящими лентами и речным жемчугом толстых шелковых кос… Чудесато. — Вира, зачем ты побрился? — мрачно вопросил орк в пустоту. Раненый не шевельнулся, храня тайну. Роскошные ресницы красавца чуть подрагивали, его плотно перехваченная бинтом грудь размеренно поднималась и опускалась. Ни к кому не пристает, никого не домогается. Выспится — опять раскроет медовые недобрые очи, ядовито скривит бесцветные, манящие прикоснуться подушечкой указательного пальца припухлые губы и начнет дерзить напропалую, нарываясь на неприятности. Пусть лучше спит, меньше желания придушить. — Ты — враг, вира, — по-прежнему в пустоту с горечью вымолвил Урюрюг. — Пропуск в эльфьих лесах. Мне следует об этом помнить. Вот только воспринимать ушонка врагом у мужчины сейчас не получалось, сколько он ни пытался настроиться. «Враг — мерзкая, хищно оскалившаяся тварь, засевшая в засаде и целящаяся в тебя из лука, или — стоящая в полный рост, замахивающаяся мечом, с намерением убить, а не валяющаяся на твоем одеяле обескровленным комком плоти, под твоей курткой», — уперлось подсознание орка. Раненый чему-то мягко, светло улыбнулся, прошелестел по-эльфьи нечто гортанно-неразборчивое, и на сердце у Урюрюга неожиданно сладостно потеплело. Мужчина перестал каяться, что спасает чужака из вражьего племени, обуревавшие его сомнения рассеялись. — Хрупенький, — прошептал он. — Унесу в охапке без труда, — и добавил еще тише, — я тебе помру, гадюка. Словно откликаясь, эльф всхлипнул и, передернувшись судорогой, перестал дышать. Напрочь. Из очень-очень бледного обратившись синюшно-серым. — Мама… — прохрипел оцепеневший над пытающимся отбыть в мир предков Урюрюг. — Помоги… Произошедшее далее мужчина не помнил. Вообще не помнил. Много позже потрясенный, икающий Баамбаг рассказал. Как всегда спокойный наставник, вдруг отчаянно взвыв, дернул ворот рубахи, обламывая когти и расцарапав собственную шею до сочащихся алыми каплями глубоких ссадин, стемительно наклонился к ушонку и накрыл его рот своим. Как снова и снова наполнял воздухом легкие отказавшегося бороться за место под солнцем мага. И как, победив, упал рядом с парнишкой, обнял его поперек живота левой рукой и раскатисто захрапел. На обеих губах ушонка остались кровящие отметины от страшных желтоватых, острейших клыков спасителя. Отобранный у смерти эльф и орк, его спаситель, беспробудно спали бок о бок. Тонкие, унизанные тяжелыми, чеканными золотыми и бронзовыми кольцами-амулетами с полудрагоценными и драгоценными каменьями, накопителями Силы, пальцы налысо бритого мага сплелись с волосатыми, когтистыми, крепкими пальцами орка в неразъемный замок. Что отдал Урюрюг ушонку, кроме дыхания, внятно объяснили бы только орочьи многоопытные седые старики-колдуны. Маг эльфов принял дар, не ведая о нем. Так и не пробудился, никому ничем не обязанный.