Вира

Вова вынырнул из провала похмельным. Почесываясь в разных местах, мучимый жутким сушняком и болью, разламывающей на части череп изнутри, маг кое-как выпростал из нагретого кокона колючего одеяла верхнюю часть тела и со стоном сел. Сумрак вокруг шуршал и пах сеном, рядом кто-то негромко похрапывал — бесил, гад. Не похоже на шаманскую землянку и лес. От слова совсем. «Где это я», — вяло удивился ушонок. Вроде, сеновал. Интересно, чей — Сыч не держал скотину и, соответственно, не нуждался в месте хранения корма для нее. «Меня, кажется, занесло в поселок к родне, — продолжил размышлять парень. — Ну, здорово». Определившись с предполагаемым географическим расположением своего бренного, почему-то почти голого тела, Вова зачесался активней — занервничал. Он не имел понятия, как сюда попал. — Фэка, почему так плохо? — вопросил эльф темноту и сразу замолчал — его голос прозвучал в тишине хриплым вороньим карканьем. Раздражающий обостренный похмельем слух бедолаги храп оборвался, и парню ответил подозрительно знакомый недовольный, заспанный бас: — Потому что кружками. Пить хочешь, чудо? Держи флягу, я все учел. Обладатель баса зашебуршался, и на укрытые одеялом колени напрягшегося в предчувствии проблем эльфа лег некий, судя по ощущениям, округлый предмет. Вова пощупал его — действительно, фляга. Холодная, наверное жестяная. Скорее, полная — тяжелая. И вряд ли в ней огненное зелье. Вода, ура! Коротко простонав «спасибо, друг», ушонок жадно схватил подношение, зубами вытащил из горлышка плотно пригнанную пробку и припал губами к живительной прохладной влаге. Махом, захлебываясь, выдул половину, уронил флягу обратно на колени и принялся отдыхиваться. — Я не понял про кружки, — пропыхтел он через накатившую тошноту. — И ты, вообще, кто? — Урр, — по-прежнему недовольно ответствовала темнота. — Жених твой. Что, вообще ничего не помнишь? Пьянку с Баамбагом, реку, как мы с тобой пели хором орочьи песни и как злющий Сыч нас с матюгами выгнал из землянки веником? Фэка, факт — Вова не помнил. А если и помнил, то нечто крайне смутное, клочки муторного тумана. Парень некоторое время озадаченно моргал, потом скрипнул зубами и принялся оценивать собственное состояние. Тэкс, голова трещит, саднит губы и ноет правый локоть. Обычно после подобных загулов еще срань горит огнем и челюсти сводит, а сейчас — нет. Неужто за ночь не нашел, кому отдаться? Эх, пьянка пропала за зря. — Ты чем-то недоволен? — на поникшие Вовины плечи опустились теплые широкие орочьи ладони и принялись осторожно, лаская, разминать затекшие мышцы. Их прикосновения оказались поразительно приятны, и эльф опять застонал — от поползшего по телу томного удовольствия. Спустя десяток ударов сердца парень отчаянно, с риском вывихнуть челюсть, зазевал. — Ложись-ка на живот, — мягко предложил ему Урюрюг, — понежу. Сил сопротивляться соблазну Вова не нашел и исполнил просьбу орка. Распластался на животе, покорно подставил спину. Ладони Урюрюга загладили вдоль позвоночника от затылка к копчику туда-обратно, успокаивая и расслабляя. Сказочно хорошо. Веки эльфа слиплись сами собой, и парень поплыл в сладостную обволакивающую, целительную дрему. Последней связной мыслью крепко-накрепко, безмятежно, будто в далеком детстве, уснувшего ушонка было: «Интересно, куда Урр дел когти? По идее, они должны мешать, царапать кожу»… В следующий раз Вова проснулся на том же неизвестном сеновале. Теперь помещение освещали пробивающиеся сквозь щели в стенах слепяще-яркие солнечные лучи. — День, — сообразил маг и улыбнулся неизвестно чему. Просто потому, что было удобно лежать затылком на чьей-то руке. Перекатив голову, парень узрел пялящегося в ответ, серьезного Урюрюга и невольно поежился. От вчерашнего в его памяти остались лишь протягивающий здоровенную бутыль огненной воды Баамбаг и визжащие, улепетывающие в неизвестном направлении по пыльной дороге розовые поросята. Два. Еще в мозгу почему-то крутился обрывок колыбельной на орочьем, гортанном языке. Ну фэка. — Я тебе отдался? — испуганно подорвался Вова. — Да или нет? Говори! Эльфу смертельно, до икоты возмечталось, чтобы нет. Почему, парень не знал — ранее блудника не мучили подобные рефлексии. Наверно, именно из-за того, что он не помнил прошедших вечера и ночи. Его первой ночи, проведенной с Урром наедине. Маг привычно цапнул в кулак свисающий с шеи клык, но пальцы схватили пустоту. Потерял. Ой-ой. Посерев щеками, Вова облился холодным потом и судорожно зашарил по голой груди ладонью — по-прежнему пусто. Точно, потерял. Вот болванка! И как теперь?! — Доброе утро, соня, — густой, богатый модуляциями бас орка обласкал слух. — Дай я тебя поцелую. Можно? Оплакивая в душе утрату клыка, загрустивший эльф согласно потрепетал ресницами, и Урюрюг с готовностью приподнялся на локте. Губы мужчины и парня неспешно сблизились, смешивая участившееся дыхание. Контакт, пока невесомый, пробный… — Люблю, — прошептал орк нежно, — мое сокровище. Очарование многообещающего мгновения — вокруг парят в пронизывающих воздух тонких лучах солнца кажущиеся прозрачными пылинки, звенящая тишина. Нарушая этот затянувшийся миг предвкушения обладанием, Вова смело, не сомневаясь, подался навстречу пристально-выжидательно, с опаской смотрящему зеленокожему воину, и обоих швырнуло в водоворот вспыхнувшей неудержимым пожаром, взаимной страсти. О предки…

***

Вова лежал, свернувшись калачиком под боком у Урюрюга, и тщетно пытался вспомнить, доводилось ли ему в жизни раньше так отходить от пьянок. Эльф плавал где-то на границах дремы, слишком слабый, чтобы как-либо активничать, и маялся головной болью. Еще бедного мучила противная, сосущая тошнота. О собственном плачевном состоянии он, непривычный кому-то жаловаться, помалкивал в тряпочку, лишь иногда печально вздыхал да крепче прижимался к орку — выпрашивал поцелуй за поцелуем, ага. Магу было хорошо и спокойно, впервые за много-много весен не хотелось язвить. Валяться бы так вечно, честно — тепло, уютно, мухи не кусают. Урюрюг считал — пора вставать, одеваться и идти добыть еды. Бурчал пустым желудком. — Сыч обещался оставить нам на завтрак ухи, — негромко говорил мужчина, вычмокивая на Вовиных лбу и щеках неведомые причудливые узоры. — Уха вкусная, жирная. Отлепляйся от меня, пожалуйста, я голодный. Вова несогласно отнекивался, ибо не верил в чудеса. При шамане — близнецы и дроу. Чтобы здоровые, молодые парни не слопали на ужин всю уху… Небось и котелок потом вычистили до блеска хлебными корочками. Прожоры. Если похлебать ухи, оставит тошнота. Проверенное средство наваристый, подсоленный рыбный бульон, от похмелья спасал в прошлом неоднократно. Впрочем, его успешно заменит кружечка слитого из бочонка с квашеной капустой кислого рассола. До которого, опять же, надо встать, одеться и идти. Асси-фэк, отнес бы кто. Урюрюг не отставал, продолжал теребить, противный ля… хотя — ни-и-и, воин-победитель. — Давай, сокровище, соберись, не расклеивайся, — убеждал. — Утром тебе было куда хуже, ты двух слов связать не мог. Вова не спорил — факт, не мог. Ну, так то было утром, день уже к вечеру клонился. Тогда — не мог, сейчас — не желал, просто боялся открыть рот. Во рту-то у парня болтался ядовитый язык без костей. Вернет свободу, намелет гадостей с три короба — ужас. Урюрюг заслуживал только ласковых речей. Этот ля… лбя (!!!), воин… Вот у него язык правильный, лишнего не ляпнет, зато юркий и неутомимый — закачаешься. Умелый. Творил с Вовиным телом приятнейшие вещи. Везде пошустрил и отметился, даже воображаемый мох из дырки эльфа тщательно вылизал, не побрезговал. По мнению Вовы, мужиг с подобным языком не нуждался ни в пальцах, ни в мужской гордости. Вова извивался и выл в голос от его прикосновений, когда — скользящих, когда — хищно ввинчивающихся. Интересно, хозяева сеновала глухие, не отреагировали на устроенный магом кошачий мартовский концерт? «Зато я теперь знаю: отдаваться любящему — восторг, — томно размышлял розовый скулами ушонок, девица-девицей, уступая любовнику и садясь. — Не нагнул-засадил-удрал, подтягивая портки — показал небо в звездах. Старался угодить — наизнанку вывернулся. А своим до конца так и не сделал, сказал — потом. Мол, без нормальной смазки, по слюне, порву напополам. Заботливый, ах-х»… Сук у Урюрюга действительно оказался другим на зависть: длинный, толстый, перевитый вздувшимися венами, и вызывал у эльфа нечто вроде религиозного экстаза. Без тщательной подготовки принять не получится абсолютно-точно. Зря Вова с презрением отмел заданный на рыбалке Лильеном вопрос об интимных размерах, эх. Не стоило тогда якобы опытному в кувыркалках магу задирать нос перед Разящим. У любой дырки есть предел вместительности. «Тут не девственность потеряешь, — эльф послушно влез сначала в протянутые орком портки, после — в измятую, испятнанную духи предков ведают чем рубаху, — окочуришься. У моего гоблина потоньше был, да короче на порядок, и то с трудом входил, с болью. Не сук — сучище, впору на дубину ломать». Страдать, угождая Урюрюгу, парень не жаждал. Или жаждал? Он не понимал, запутался в своих чувствах и желаниях. Попробовать — попробует, а там по ситуации. — Я сам, Урр, — остановил гордый сердцем маг жениха, вознамерившегося сграбастать его в охапку. — Ноги пока не отсохли. Возьмемся за руки, и хватит. Встал без посторонней помощи и подал орку прохладную, узкую ладонь. — У тебя сено в волосах, воин, — улыбнулся, словно зажег крохотное солнышко — мягко, лучисто. Чуть смущаясь, сплел пальцы с пальцами мужчины в замок. — Идем искать завтрак, ты, голодающий.