***
Тонкая фигурка стояла на берегу, издалека наблюдая за прибывшими издалека гостями — гербы на их парусах были довольно знакомыми, не раз уже виденными в детстве. Девушка чуть удивленно охнула, заметив среди прибывших рослого мужчину в накидке вождя, с длинной рыжей бородой, заплетенной в косы, в котором узнала давнего друга своего отца. Инга была девушкой из очень богатой и влиятельной семьи — её отец был вождём её родного острова, сытого и относительно мирного, не подвергающегося стольким нападениям драконов, как тот же Олух, вождь которого, судя по всему, почтил их своим визитом. Пшеничного цвета прямые волосы, светлая кожа — никаких веснушек! —большие ярко-голубые глаза, фигура воительницы… Она была идеалом красоты на своём острове, кто-то даже льстиво называл её Валькирией. Вот только почему-то красавица ещё ходила в девах, а обе её старшие сёстры и даже одна младшая вышли замуж и радовали своего отца внуками. Девушка не понимала, почему так происходит. Точнее, понимала и совершенно не хотела принимать. Она была воином, а не хозяйкой. Она не любила сидеть дома и вышивать, прясть, готовить и шить! Боги, как она желала, чтобы все видели её сильной и способной за себя постоять, а не хрупкой и глупой девицей, которая будет смотреть на своего мужа, как на сошедшее с небес божество, которая будет его беспрекословно слушаться, с восторгом исполняя его любую прихоть. Семья у неё была большая, и девушка в свои двадцать три прекрасно понимала, что прав на правление островом у неё не было никаких и она никогда бы ни при каких обстоятельствах не села бы в большое каменное кресло вождя. Она — его дочь, ни старшая, ни младшая, а так, одна из тех, кто между ними. Её отец, Вульф Одноглазый, был человеком очень строгих убеждений. Пусть он и позволил девушкам сражаться наравне с мужчинами, хоть и с великой неохотой, но ведь такова была цена выживания… Однако он никогда бы не допустил женщину-вождя. Пусть даже его единственный сын был слабым, болезненным, а все его дочери — здоровыми и сильными красавицами, способными за пару мгновений победить в сражении своего брата. Да, Инга никогда не рассчитывала на титул вождя какого-нибудь даже самого маленького острова — о родном и речи не шло, впрочем, она и не надеялась. Вот только она сама не заметила, как стала невестой вождя очень сильного и влиятельного племени. Вот чем кончаются для дочерей знатных семей дипломатические визиты из соседних племён, даже если вожди — давние друзья.***
Стоик отчётливо понимал, что, как ни горько это говорить, ему больше ничто не мешало жениться. И дело тут вовсе не в том, что многое в своей жизни повидавшему воину захотелось любви и других глупостей, свойственных юности. Но у него были обязанности перед племенем, и наличие наследников, которым он когда-то передаст свое бремя власти — его долг. Да и соплеменники на него смотрели с явным непониманием — почему вождь не женится? Скорбь по давно погибшей Валке была слабым оправданием для остальных. Вождь должен подавать пример остальным, он должен быть показателем силы и влиятельности племени. И если раньше все можно было списать на наличие наследника, если раньше он мог оправдаться хотя бы перед самим собой, то теперь Стоик как никогда раньше понимал, что жениться надо. Надо показать племени, что он не был слаб, не был беспомощен. Нельзя показывать, как он потерян, как он скорбел по сыну. Однако нельзя было просто взять и жениться на любой понравившейся женщине — не по статусу вождю приводить в свой дом простолюдинку. Поэтому пришлось отправиться в путешествие в соседние племена, и сделать пришлось это быстро. А у его давнего союзника и старшего товарища, Вульфа Одноглазого, с которым он однажды даже отправлялся в поход на южные земли, была как раз дочь на выданье. Стоик был умён и потому заключил выгодный договор с племенем Вульфа, подкрепляемый браком. Самое обычное явление, если честно. Поэтому оно, конечно, никого не удивило. Вот только девица, так неожиданно для самой себя ставшая невестой, была явно не рада свалившемуся на свою голову «счастью». Строптивая, она сразу дала понять, что покладистой и мирной не будет, и свою свободу будет отстаивать до конца. Естественно, до победного. Стоика такая позиция позабавила бы, но он был слишком измучен заботами о племени, чтобы выслушивать капризы, по его мнению, избалованной девчонки. Она не хотела покидать свой остров, отрываться от семьи, но кто ж её спрашивал? Стоика же Инга откровенно побаивалась, ведь слухи о нём ходили весьма разнообразные. Вот только её жених оставался очень загадочной личностью для бедной девушки. Свадьба вождя стала очень важным для Олуха событием — люди пировали неделю, эль и заморские вина лились рекой. Люди радовались, забывая в празднестве о недавней скорби. Богам приносились многие жертвы — с десяток овец и даже один пленённый разведчик Изгоев, столь удачно подвернувшийся под руку счастливым людям. Всё в порядке вещей. Они привыкли. Последняя радость перед суровой зимой. Как и прогремевшая спустя месяц новость о том, что юная жена вождя ждала ребёнка.***
Для Лохматых Хулиганов эта зима оказалась настоящим испытанием на прочность, словно желая заставить их страдать, раз драконы не прилетали разорять остров. Зима забрала немало жизней у сильного племени — самых больных и слабых — но выкосить его, пошатнуть его желание выжить, погасить его злость и холодную ненависть ко всему не сумела. Много людей просто заболело, одевшись недостаточно тепло прежде чем выйти на улицу, и умерло. Некоторые уходили на охоту и не возвращались. Но желание жить вопреки всему горело как никогда. Вот только люди были бессильны перед природой. Стихия ставила на место возгордившихся людишек, напоминая им, что такое отчаяние, безысходность и абсолютная беспомощность. Готи, к удивлению всех, заявила, что эта зима — наказание Тора за то, что они посмели отобрать у него его любимца, возомнив себя вершителями судеб и забывшим о своём месте. Убивая Ночную Фурию, никто не подумал о том, что это может сильно не понравится её покровителю. А ведь все знали о том, что это Порождение Молнии и самой Смерти, будь оно трижды проклято, создано Тором во его гневе на провинившихся людей. Чем именно люди разозлили своё божество, легенды умалчивали — никто не знал, а догадки… Разве можно было им верить? Бог лишился исполнителя собственной воли, вершителя суда над провинившимися людьми, и теперь решил проучить их них за это — всё чётко укладывалось в картину мира викингов. Так, по крайней мере, считали олуховцы. За необдуманные поступки всегда приходила расплата — это было неизбежно, и незнание законов не освобождало глупцов и нахалов от ответственности. Это было естественно и понятно — викинги поняли и приняли свой промах. Да, Зима стала страшным испытанием. Но, видимо, судьба хранила Ингу и растущая под её сердцем новая жизнь была в безопасности.***
Инга Хеддок, пыталась привыкнуть к новой, так резко переменившейся жизни, мало что сохранившей от прежней. Ведь бытие замужней женщиной существенно отличалось от существования в роли свободной девы — у неё появился голос в Совете острова, как у жены Вождя, хоть, конечно, её мало кто слушал. На неё больше не смели заглядываться ни взрослые воины, ни молоденькие парнишки — можно было и вызов на дуэль получить. Впрочем, девушка сердцем чуяла, что супруг её никогда на такое не пойдет — не до того ему было. Сам же Олух ей очень понравился. И алые закаты, и золотые рассветы, и тишина прохладных лесов, и суровая красота голых прибрежных скал. И люди. Честные, искренние, пусть порою и немного грубоватые. То, что люди смотрели на неё с благосклонностью, то, что они с восторгом приняли её желание показывать, что она в первую очередь воин, то, что она была так похожа и так не похожа на свою предшественницу… Да, всё-таки не разница в возрасте, не те проклятые шестнадцать лет, а именно погибшая первая жена вождя стояла между ними. Инга ведь честно изо всех сил старалась понять своего мужа, искренне пыталась полюбить его, принять его, смериться с сделанным её отцом за неё выбором… Но заставить сердце любить против его воли, а Стоик не спешил помогать ей в этом, откровенничать или хотя бы более ласково разговаривать и смотреть, хотя и окружил заботой о её здоровье. Хотя нет. О здоровье ещё не рождённого наследника. Вождь был уверен, что под сердцем Инга носила сына. Ведь так сказала Готи, а она никогда не ошибалась. И забота эта была холодной, словно бы из-под палки. Единственное утешение девушка нашла только в лице — как неожиданно! —собственной тёти, младшей сестры своей матери, Хельги Хофферсон и её единственной дочери — Астрид. И именно Астрид сумела помочь ей понять и замкнутость, и нелюдимость вождя. Именно она рассказала и о Валке, первой и единственной любви Стоика. И о его первом, совсем недавно погибшем сыне — долгожданном и оказавшемся столь хрупким плоде желанного, счастливого, но такого короткого брака. Эти факты объяснили девушке если не всё, то точно многое. Она поняла. И приняла. Дороги назад всё равно не было.***
Харальд с великим удовольствием всматривался в очертания почти родного острова, который он специально посещал каждый раз, оказавшись на Варварском Архипелаге, даже если это шло ему в убыток — такую маленькую сентиментальность он мог себе позволить. Родина его матери… Тут и сейчас жило много его родни, с которой, впрочем, он был знаком слабо и сближаться с ними он едва ли намерен — лишние люди, которые стали бы требовать скидки, а то и в дар его товары были ему точно не нужны — это было не выгодно. Олух вообще, на самом деле, был очень выгодным местом для торговли — местные, оторванные от большей части архипелага своей близостью к Проклятому Проливу, с большой охотой брали заморские товары, необычное оружие и просто побрякушки. Особенно торговцу запомнился за все его визиты один конкретный викинг — сынишка местного вождя, Стоика Обширного. Его вроде Иккинг звали. Мальчишка всегда с большой охотой слушал рассказы Олафсона, просил обучить его языкам, каждый раз покупал книги, которые тот даже специально выкупал или выменивал у других племён, зная, что их точно он сумеет продать одному конкретному парнишке. Тот был чуть ли не единственным, кто покупал их, ведь большинство предпочитали приобрести себе заморский лук или арбалет новой конструкции (а ведь те были запрещены за свою чрезмерную убойную силу). О, как Харальд был удивлён, когда узнал что — воистину, произведения искусства, которые он продавал втридорога — олуховские мечи и секиры были по большей части творениями этого самого Иккинга! Помощник кузнеца, пусть и совсем юный, был очень искусен, и зачастую за привезённые книги расплачивался собственноручно сделанными и украшенными кинжалами. О, как Харальд на них нажился! Да, из мальчишки, любознательного и трудолюбивого, точно выйдет толковый торговец! Или путешественник. Ну, или просто хороший человек! Образованный и начитанный, много повидавший разных людей в своих странствия, Харальд научился мастерски разбираться в людях, ведь без этого невозможно было продать втридорога дешевую побрякушку — кто-то с охотой брал их, ещё и доплачивая сверху, а кто-то наоборот, морщился и, насмешливо глядя, отказывался. Люди были разными. Честными и хитрыми, добрыми и злыми, умными и глупыми. Но лишь немногие были действительно симпатичны Харальду — почти все воспринимались лишь как клиенты, на которых можно было нажиться. Но Иккинг… Он напоминал мужчине чем-то его самого в этом возрасте. И потому он вёз сейчас для него несколько новых книг.***
Олафсон грузно сошел по трапу на причал, улыбнувшись встречающей его толпе. Команде он дал выходной в три дня, пока они были тут. Даже сейчас, летом, люди были невероятно рады торговцу — ценному источнику информации. Проще говоря, тому, кто мог принести в их дружное поселение иноземные сплетни, которые те будут мусолить до прибытия следующего иноземца, со следующей порцией вестей. Потрепанные свалившимися на них наказаниями от Богов, викинги делали из любой мелочи праздник — им жизненно необходимо было уверить самих себя в том, что всё хорошо, что они сумеют пережить всё, что им приготовили Боги. — Давно не было тебя у нас, Харальд, — раздался хорошо знакомый торговцу голос. — Стоик! — повернулся к вождю мужчина. — Рад видеть тебя, старый друг! Чем порадуешь? Может, весть какую надо рассказать другим народам по пути моего странствия? Харальд внимательно, пусть и почти незаметно, оглядывал толпу встречающих, пытаясь найти среди полузнакомых лиц Иккинга, с лёгким беспокойством заключая, что здесь его нет. Может, опять в лес убежал искать какие-нибудь особые породы дерева для рукоятки? Или ещё какая причина его отсутствия. Посему беспокойство было задавлено, ещё не родившись. — Ну, я женился недавно, — добродушно сказал Стоик. — И Инга принесла счастье в племя — родила мне сына и дочь, празднества до сих пор не прекращаются! Да? Вроде же Иккинг был против того, чтобы отец его привёл в дом мачеху? Или это Дагур из Берсерков не хотел, чтобы его отец женился? Ох, как много вождей с их сыновьями! Всех и не упомнишь… — Да? Поздравляю, Стоик! — Ну, а что сам расскажешь? Удался ли твой поход на Большую Землю? Харальд в ответ лукаво прищурился и ухмыльнулся. Да, поход удался и это ещё мало сказано! Столько историй Олафсон с собой принёс, столько иноземных вещей! И столько знаний… — Пойдём, — правильно понял торговца Стоик. — Торговцы у нас — всегда большой праздник. По случаю твоего прибытия устроят пир. Там и расскажешь о своих приключениях.***
Большой Зал был переполнен. Люди пили, люди веселились, некоторые, уже захмелевшие, устроили драку, но потом, так и не нанеся друг другу серьёзных травм, благополучно уснули прямо на полу, забавляя своих друзей своим храпом и совершенно не реагируя на ругань своих жён. Жена вождя, Инга Хеддок, сидела по правую руку от своего супруга, однако весела она не была, улыбаясь явно через силу. Девушка была печальна, ей, по всей видимости, хотелось поскорее покинуть шумное празднество, и, наверное, быстрее вернуться к своим новорождённым детишкам. Как удалось узнать Харальду, с Мией и Магни, так назвал детей Стоик, часто нянчилась их тётя — Астрид Хофферсон. Эту девицу Харальд прекрасно запомнил ещё по прошлым своим визитам на Олух. Гордая, воинственная, сильная и, порою, совсем не по-женски грубая. Так можно было описать её. И, как ни странно, она очень была похожа на Ингу, только та, видимо, в силу большего опыта, была всё-таки более дипломатичной при всей своей воинственности. — Что-то не видно твоего сынишки, Стоик, — задумчиво пробормотал Олафсон. И брата его двоюродного, главы семьи Йоргенсон, и ещё многих лиц, к которым он достаточно привык. Не было видно его тётки, не было троицы воинов, которые постоянно крутились рядом с ее дочуркой, его сестрой. Видимо, тяжело пришлось племени, раз оно так поредело. Да и весельчак-кузнец тоже был печален. Он, ровесник Стоика, словно постарел лет на десять. Плевака не рассказывал смешные или страшные байки из своей юности, не балагурил, а молча напивался в сторонке ото всех. Что же случилось? — Иккинг погиб, — объяснил Плевака, после чего, пошатываясь, встал и поковылял по направлению к выходу из Большого Зала. Видимо, для кузнеца смерть его подмастерья была больной темой. Впрочем, мальчишку отдали к нему ещё совсем сопляком, он ведь вырос на глазах Плеваки… Он был ему почти сыном и предательство мальчика, его гибель, он воспринимал как собственную ошибку, только свой недочёт — недосмотрел, пропустил (а ведь мальчишка полностью доверял кузнецу, не раз изливал ему душу) — слишком близко к уже не молодому сердцу. Глаза юной жены вождя стали совсем стеклянными. Она словно задумалась о чём-то или что-то вспомнила… Девушка нахмурилась, упрямо сжала губы и молча, плавно, как и подобало воительнице, встала, сказала мужу о том, что детей надолго оставлять ещё нельзя и что их покормить надо, тоже направилась к выходу. — Зима? — сочувственно спросил Харальд, повернувшись к Стоику. Смерть мальчика его действительно огорчила. Пусть и оплакивать его он не станет, не такими уж они были друзьями, но всё-таки эта новость расстроила торговца. И объяснила многие странности. — Нет, — вышел из некого оцепенения Стоик. — Ещё до наступления холодов. Он… Укрыл от нас раненного дракона. Тварь нашли и убили, а Иккинг… Исчез в лесу. Мне проще считать, что он погиб. Пришла пора рассказать ту весть, которую он принёс в архипелаг. Это понял Олафсон по разом отрезвевшему Стоику, по его серьезности. — Племена Кочевников на Большой Земле стали объединяться в одну большую орду. Они говорят о пришествии Пророка из своих легенд и о великой войне между Теми-Кто-Забыл-Своих-Предков и Духами. Между викингами и драконами, проще говоря, — глухо начал мужчина свой рассказ. — Самая кровавая война в истории людей. Пророк может остановить её, установив вечный мир, а может этого не делать. Но в результате этой войны одна из сторон конфликта будет полностью уничтожена. И только от самих людей зависит, будут ли они жить. Сочтёт ли Пророк их достойными жизни или низвергнет в Бездну. Стоик горько рассмеялся, как могут смеяться только те, кто потерял всё и ещё чуть-чуть сверх того. Как могут смеяться только глубокие старики, или многое повидавшие в жизни своей изгнанники. Но подобного от молодого отца, недавно женившегося на прелестной, явно умной и сильной, здоровой девушке, точно торговец не ожидал. — Безумцы! А разве сейчас не война? — Я видел земли, где драконов считают сказками, — жестко сказал Харальд. — Я видел земли, где драконам поклоняются, как божествам… Те кочевники из их рода. Они могли меня убить, но отпустили, говоря, что кровь не принесёт мира, что кровь может быть смыта только другой кровью. Они отпустили меня и мою команду, потребовав взамен рассказывать по пути своего странствия весть о пришествии Пророка. Харальд резко замолчал. Он, чуть прикрыв глаза, вспоминал лица тех кочевников, то, как они рассказывали… — На самом деле это очень страшно, — признался торговец. — Я видел ужас в глазах этих людей. Ужас, который им внушал Пророк. И я долго не мог понять, почему. И вот, вождь их племени мне рассказал. Их Пророк оказался простым пятнадцатилетним мальчишкой. По описанию это был викинг — бледная кожа, каштановые волосы, характерные для вас черты лица… Харальд перешёл на шёпот, зажмурив глаза, пытаясь отойти от ужаса, который на него навеяли одни лишь воспоминания о рассказе про Пророка. — Вот только глаза его были такими, что напугали бывалого воина. Хрупкий мальчишка, голыми руками практически убивший трёх сильных воинов. Он не боялся смерти. Его не пугала участь быть принесённым в жертву чужим богам. А потом его спасла женщина из другого племени, которую почему-то тоже все очень боялись. — Почему ты так этого испугался? — тихо спросил Стоик. — Я слышал полный вариант их легенды о Пророке. И верю в него. И именно поэтому мне страшно. Харальд считал, что предал свою веру, своих Богов, поверив тем кочевникам, поверив всем сердцем в их Пророка. Он боялся гнева с небес, но не мог отказаться от того, чтобы верить в нелепую на первый взгляд легенду. Потому что он узнал забытый Пророком у пленивших кочевников кинжал. Вот только он поклялся молчать об этом. И до последнего желал верить в то, что ошибся. Не ошибся. И от этого становилась ещё более горько. Нет, он будет об этом молчать. — Ребёнок, не боящейся собственной смерти, не будет жалеть других, — на грани слышимости сказал Олафсон. — Особенно своих врагов. Если верить легенде, его врагами будут Северяне. — Викинги? — Все. Весь архипелаг.***
Спустя три дня Харальд отправился к другим островам. Тут, на Олухе он сумел хорошенько заработать, продав местным те самые иноземные вещи, привезённые с материка. Привезённые для Иккинга книги выкупила Инга, с большим интересом изучавшая все когда-то принадлежавшие сыну вождя, показавшегося девушке крайне интересной личностью, лишенной когда-то должного внимания. Харальд странствовал по архипелагу, рассказывая весть о Пророке. Он дал клятву сделать это. А клятвы на крови нельзя нарушать. Некоторые сочли его безумцем, кто-то согласился с ним, кто-то всем сердцем поверил. Когда последний на означенном пути остров оказался лишь тенью на горизонте, разразилась страшная буря. Судьба Харальда Олафсона осталась невыясненной. Мужчина унёс с собой тайну о личности Пророка, пришествие которого он прославлял по всему архипелагу.***
После Кровавой Ночи, после мгновений своей слабости, истинно девичьей и не достойных сильной и свирепой воительницы, и размышлений о погибшем наследнике, Астрид стала ещё более агрессивной по отношении ко всем. Девушка стала днями напролёт тренироваться, рыскать волком по лесу, удивляя даже охотников, по сделанным Иккингом картам, помогая соплеменникам открыть для себя новые места для охоты. Астрид проклинала тот день, когда у Иккинга получилось сбить Ночную Фурию. Потому что после той крайне тяжелой зимы налёты возобновились и стали намного более жестокими. Она, не брезгуя, пользовалась многими открытыми Иккингом уловками, яростно сражаясь с любыми врагами, будь то драконы, Изгои или просто наёмники каких-то богатых, недружественных Олуху родов. На стене собственной комнаты она давно уже повесила несколько драконьих голов. Самая сильная из своего поколения, Астрид кипела от жгучей, невыносимой ненависти к драконам, которых убивала без колебаний, без малейших сожалений. За гибнущих товарищей. За Иккинга, которого они не сумели уберечь. За то, что Фурия оказалась слишком умной. Да, Астрид читала дневник Иккинга, найденный в его комнате. Она узнала всю историю знакомства этих двоих. Проявленная парнишкой слабость. То, как дракон медленно втирался в доверие. Если бы она оказалась на месте Фурии и обладала бы теми же целями, то поступила бы точно так же. И именно за это она ненавидела ту тварь, как и всех драконов. Как и все окружающие её люди. Люди сражались, люди гибли, люди всё больше и больше ненавидели. Но самое страшное было даже не в этом — ненависть была всегда, она есть ровесница самого рода человеческого, а потому удивляться ей было бессмысленно и даже глупо. Самое ужасающее было в другом. Ночная Фурия вернулась. Никто не знал, тот ли это вообще дракон или другой. Никому не было до этого дела, но зато все поняли, что сбитая Иккингом Фурия была, как оказалось, весьма тактичной и милой особой! Новый посланец гнева Тора не был так снисходителен к людям. Фурия не просто обезвреживала вышки с катапультами — она целенаправленно убивала совершенно конкретных людей. Астрид порою казалось, что это сам Иккинг мстил за своего дракончика. Но, несмотря на все открывшиеся факты об этом храбром, но оступившемся мальчишке, она знала, что его сердце слишком чистое и доброе, чтобы мстить. Только если он ожесточился до такой степени после собственного предательства… Да нет! Быть такого не могло! Но понимание того, что Фурия выбивает тех, кто участвовал в убийстве Беззубика — как можно было назвать эту тварь таким безобидным и даже, о Боги! милым именем? — приводило девушку в ужас. Её руки не были окроплены в крови Порождения Молнии и Самой Смерти, но от этого не становилось легче. С самого появления новой Фурии, ей снились полные отчаяния зелёные глаза. Они молили о помощи, они кричали от боли, они заглядывали в самые потаенные уголки её души… Но Астрид не могла определить, чьи это глаза, Иккинга или… его дракона. Зато девушку нескрываемо радовал тот факт, что Сморкала теперь точно не станет вождём ни при каких обстоятельствах. Раньше, в случае гибели Иккинга, титул наследника переходил бы к младшему Йоргенсону, как к ближайшему родственнику вождя из её поколения. Вот только Стоик не растерялся и сделал себе нового сына. И дочь. Видимо, для полноты комплекта.***
Стоик, не скрывая улыбки, наблюдал за тем, как Астрид возилась с его детьми. Со своими племянниками. Боги, как тесен архипелаг! Он и думать не мог, что его новая жена окажется двоюродной сестрой юной воительницы из рода Хофферсон, что они окажутся так неуловимо и ужасающе похожи — видимо, сказывалась общая кровь. Никто и подумать не мог, что у этой чересчур воинственной девушки вдруг окажется такой талант к общению с маленькими детьми. А уж то, что она станет лучшей подругой Инги… Никто и помыслить не мог. С рождением наследников Стоик явно воспарял духом, хоть не все и не сразу смогли это заметить — он продолжал сохранять своё вечно мрачное, не предвещающее ничего хорошего нарушителям его покоя лицом. Но глаза перестали быть потерянными, они стали лучиться каким-то светлым ожиданием перемен в будущем… Смотря на эти два беспомощных сейчас (Но только сейчас! Если сын вырастет могучим воином! А дочь точно станет достойной спутницей какого-нибудь вождю и поведёт за собой собственное племя!) комочка счастья, мужчина не мог сдержать собственного умиления. Его дети. Его дочь и его сын. Наследник. Невероятно похожие друг на друга малыши вызвали у сгоревшей вместе с гибелью Иккинга душе такое опасное чувство. Надежду. Девочка с его каштановыми, отливающими медью волосами и глазами цвета чистого неба, явно доставшимися ей от матери, точно вызывала только улыбку и веру в самое лучшее. В то, что он не позволит истории повториться, в то, что его семья, наконец, будет счастлива. Мия часто смеялась, постоянно возилась, пыталась исследовать окружающий её мир и вообще, в отличие от своего брата, была крайне непоседливым ребёнком. Вот только мальчик, с теми же волосами, что и у Мии, был другим. Магни смотрел на всех серьёзными ярко-зелёными глазами, и Стоику, заглядывающему в них, хотелось кричать от ужаса. Слишком сын был похож на своего старшего брата. Слишком…