Неизвестный номер

      — Ну пиздец, — многозначительно роняет Эггзи и тонко, по-змеиному, улыбается. — Наворотил же ты дел, малыш.       Его руки сжаты в кулаки, они оба стоят под сильным дождем, а Эггзи еще ко всему прочему несколько минут как с самолета (Питер вызвонил, как только началась буча с другими вселенными). Паучьи способности позволяют Питеру увидеть вены под светлой кожей — они смешались с тонной мелких порезов, но, боже, все слишком красноречиво. Им даже не нужно говорить об этом вслух.       Питер облажался. Да-да. Он знает. По-крупному. Как никогда раньше серьезно. Настолько, черт, серьезно, что тетя Мэй лежит под обломками здания в пяти кварталах отсюда и никогда больше не скажет, что он хороший мальчик, что он... Боже...       Питер отрывисто вздыхает. Пытается унять истерику, но та, напротив, растекается дальше по венам, охватывает рассудок, парализует конечности.       А Эггзи смотрит ему в глаза, и выражение лица у него — что-то с чем-то... С таким, наверное, в Кингсмане ходят в атаку.       — Ты что-нибудь скажешь? — не выдерживает наконец Питер; старается казаться сильным, но в голосе проскальзывают высокие нотки, и он близок, невероятно близок к тому, чтобы сорваться.       Ледяной взгляд зеленых глаз жжет изнутри. Паника и отчаяние крепкой хваткой держат за глотку, тянут из горла за звуком звук.       Питер начинает высчитывать пульс — сбивается на второй секунде.       У Эггзи дергается уголок рта. Дергается жилка на виске. Что ж, красноречиво. Хотя Питер сам виноват, об этом он тоже в курсе.       Но ему сейчас нужен хоть кто-то, кто подумает вначале о нем, а не о мире вокруг. Кто обнимет, прижмет к себе и просто скажет, что...       Эггзи поднимает руки и протягивает их к нему. Он напряжен до жути — господи, Питер, зачем ты преуменьшаешь? вы оба напряжены до жути, — но в позе не чувствуется враждебности.       — Иди сюда, — мягко шепчет знакомый голос, и этого... этого вполне достаточно, чтобы дрогнули последние баррикады.       Питер рывком бросается вперед, буквально впечатываясь в тело напротив.       Плечо Эггзи твердое, пропахло порохом и промозглыми английскими ветрами, но на нем уютнее, чем где-либо еще. Кажется, только ему Питер может сегодня доверить свои слезы.       Свою боль.       Свой жгучий, ошеломительный, сбивающий с ног страх.       — Тише, маленький, — Эггзи обхватывает пальцами затылок, прижимает к щеке, гладит по спине так успокаивающе, так нежно.       Так х р у с т а л ь н о. От этого худо настолько, что даже хорошо.       Эггзи произносит:       — Я с тобой, — и Питер знает: это чистая правда. Он, как и ЭмДжей, как Нэд, как тетя Мэй совсем недавно, все еще с ним. На его стороне. Готов идти до конца. — Мы придумаем, как выбраться из этой заварушки, вот увидишь. Ты мой супер, я твой — тоже, наверное, супер. И мы вместе, что бы ни случилось...       Эггзи говорит много, складно, красиво, но слова — самая стандартная формулировка. Питер сам не единожды подбирал такие, чтобы успокоить кого-то в безвыходной ситуации, чтобы сгладить углы, когда все зашло слишком далеко, когда до неизбежного остался последний миг.       Но в эти слова хочется верить. Эггзи хочется верить.       Питер крепче цепляется за его плечо, скребет пальцами, затянутыми в ткань костюма, по мятой футболке и думает: нет ничего удивительного в том, что он здесь, что они оба здесь.       Ведь Эггзи с самой первой встречи означал для него безопасность. Опору. Защиту. Дом.       Питеру все это сейчас нужнее самого кислорода — хотя бы на пару секунд, на пару чертовых, таких скоротечных секунд.       — Спасибо, — ему слегка тяжело говорить, пока сбиты губы, пока во рту слюна мешается с кровью.       Эггзи прижимает его крепче, мягко выслеживает оббегает прикосновениями синяки. Заботится — в каждом вдохе, в каждом движении.       — Я надеру им их суперзлодейские задницы за тебя, — хмыкает ему в висок. — Мы все исправим.       Питер вместо ответа прижимается к вороту футболки губами. И старается прогнать мысли о том, что исправить мир можно только одним путем, и после заклятья забвения он будет совершенно не тем, что раньше.       Все они будут не теми, что раньше.       И, боже, его собственное сердце будет абсолютно разбито. Но так нужно. Так нужно.       В этот раз для Питера не предусмотрено пути домой. Единственное, что остается — попытаться сохранить его в целости.