Mama, just killed a man Put a gun against his head Pulled my trigger, now he's dead Mama, life had just begun.
Так тихо в помещении, что слышно тиканье настенных часов, приткнувшихся между «гордостью хозяина» дубовым мини-баром и узким застекленным книжным шкафом. Часы неторопливо идут, отсчитывая минуты, отмеряя их время. Тик-так. Без двадцати двух минут полдень. Тик-так. Пятьдесят шесть часов со смерти Чон Чонгука. Ничего такого, что действительно могло бы стать причиной его нахождения здесь, в этом чудном светлом кабинете с настенными часами, дубовым мини-баром, книгами. Буравящим тяжелым взглядом Ким Намджуном. — Ты меня позвал, чтобы полюбоваться? — лениво интересуется Кай, сдерживая зевок и пальцами плавно кружа по ободку белой чашки с кофе, который ему любезно предложили. Намджун качает головой, и тени под его глазами сразу бросаются на вид. Пара бессонных ночей налицо. И еще бог знает сколько впереди, пока не разрешит, наконец, проблемы, которое даже не он сам наворотил. Отчасти — не он сам. — Где Ви? — ставит он вопрос ребром сразу же, раздражаясь заранее на то, с какой довольной улыбкой Чонин дает ему ответ. — Очень мило, что ты спросил. Вот только я не в курсе. — Правда? — Намджун тоже позволяет себе улыбнуться, но выходит как-то зло, — И не тебе он позавчера звонил прямо перед тем, как наконец разобраться со своим заказом и раствориться как кусок ебаного сахара в кофе? Кай тихо фыркает от смеха. Никто и не говорил, что будет легко. — О, ты же знаешь, как это бывает. Созвонились, договорились выпить на днях, а то, что он решил подкорректировать планы после, уже меня не касается. Сжав челюсти, Намджун продолжает пилить расслабленного Кая взглядом, который с занимательным видом продолжает изучать кофейную гущу на дне своей чашки, и лучше бы он нагадал себе толику благоразумия и перестал, наконец, нести чушь. Больше всего на свете Намджун ненавидит, когда его держат за идиота. Но последние пару дней только это и происходит. Начиная прямо с того момента, как Ви решает ему позвонить. — У меня для тебя две новости, — произносит Тэхен без предисловий. — Хорошая и плохая? — Намджуну стоит отдать должное: он не удивлен от слова совсем и в разговор сразу вникает с интересом. — Обе охуительные. — Ну выкладывай, я заинтригован. Тэхен улыбается про себя и взвешивает в руке ключи от машины. — Во-первых, с Чон Чонгуком уже сегодня будет покончено, — выдыхает он наконец. — Ну неужели, — тот только хмыкает в ответ, — Прими мои поздравления. Не то чтобы была необходимость Намджуна в этом оповещать, но он не придает поначалу большого значения: это Ви. Ви, о котором одному богу известно, что в его голове на самом деле творится и какие мотивы стоят за всеми его притязаниями и поступками. — Вторая новость. После того, как я выполню заказ, новых уже не возьму. Недоверчиво хмыкнув, Намджун хмурится. Какого черта? — Что это значит? — То и значит: на меня можно больше не рассчитывать. Я ухожу. Тогда, пожалуй, сказывается нервное напряжение последних дней: рассорившись с Сокджином на днях и упустив по собственной глупости серьезную сумму денег, Намджун успевает подрастерять свою собранность на самую малую толику. Но этого хватает для того, чтобы коротко рассмеяться и отрезать: — Съебаться решил? Не думаешь же ты, что это так просто? Но Ви на его агрессию не реагирует — говорит спокойно, негромко. Говорит, и ясно становится, что все уже наверняка решил. — Я уже не думаю, Намджун, — выдыхает он, и собственное имя, которое вслух произносят слишком редко, чтобы не казалось странным, звучит диссонансом, — Я делаю. И прежде, чем тот успевает его остановить, добавляет «хорошего вечера». Нет, тот вечер не вышел хорошим. И ни один после не выходит лучше, потому что Ви не просто исчезает, выполнив заказ. Пожалуй, в отношении него стоило уже привыкнуть, что ничего никогда не бывает просто. Глядя на сидящего перед ним Кая, Намджун все еще испытывает желание переломать ему конечности, чтобы перестал чувствовать себя во главе ситуации. Намджун не просто зол, он разъярен, он в ярости. И если бы мог убивать одним только взглядом, никого в живых уже перед ним бы не оставалось. Потому что в тот вечер чуть больше суток назад Сокджину тоже звонят. Звонят, чтобы сообщить знакомым ласковым голосом, который Намджун узнал мгновенно, стоило ему уже глубокой ночью найти запись этого короткого разговора: «Привет, Сокджин-ши. Кто это? Мм, доброжелатель? Доброжелательно хочу доверить тебе важную информацию. Я уверен, твой чудесный бойфренд, Ким Намджун, ни за что не хотел бы, чтобы ты заглядывал в сейф у него в кабинете. А заглянуть довольно несложно, потому что я с удовольствием доверю тебе код». А перед тем, как он узнает, кто звонил Сокджину, происходит скандал такого масштаба, что впервые в жизни Намджун сталкивается с проблемой, которая обозначается примерно так: от тех, кто заставляет его так выходить из себя, он привык избавляться, но перед полными ужаса глазами Сокджина у него опускаются руки. Не без помощи Ви узнав о том, чем на самом деле Намджун занимается, Сокджин поначалу даже не понимает, что ему стоит делать. Уже после скандала, и криков, и выволоченной наружу правды, он не находит варианта лучше, чем убраться восвояси, не позволяя себя остановить ни просьбами, ни угрозами. На то, чтобы попытаться остановить его силой, Намджуна не хватает. Он бросает короткий взгляд на заметно опустевший мини-бар: в ярости собирая вещи, Сокджин не забыл даже прихватить свою батарею Бакарди. И это бесит больше всего: черт знает, вернется ли она на свое место, и вернется ли Сокджин на свое. В ту ночь у него как-то особо не остается ни времени, ни желания проследить за тем, как все прошло у Ви. Ви, которого хочется теперь не иначе как разорвать на куски. — С чего ты так бесишься? — прорезает установившуюся тишину голос Кая, заскучавшего за наблюдением за тем, в какую глубокую задумчивость провалился его босс, — Тебе не кажется, что для Ви пропасть было самым верным вариантом? Чон Хосок лютует так, что с целью его найти весь город поставил на уши. И если найдет, ему точно конец. Намджун встряхивает головой, приказав себе собраться, и вновь обращает к нему осознанный взгляд. — Надеюсь, — выдыхает он, и Кай хмыкает, — Хосок в бешенстве, и я уверен: город потонет в беспорядках из-за него, а ему самому для этого даже нет нужды выходить из камеры. — Что ж, он воспринял смерть мальчишки немного более остро, чем ожидалось, да, — задумчиво почесывает тот подбородок, — Но все же. Ты тоже ищешь Ви. Почему? Намджун сканирует взглядом и первостепенные причины, конечно же, умалчивает. Не одному Хосоку Ви успевает досадить, но вслух об этом говорить необходимости нет. — Ситуация набирает обороты, — подпирает он подбородок сцепленными в замок руками, — И я думаю, ты прекрасно осведомлен, из-за чего. Кай пожимает плечами, мол, неужто? И лисий прищур его глаз с головой выдает, что да — осведомлен. В тот вечер Тэхен совершает три звонка. И, как бы не пытался Чонин уверить Намджуна в обратном, договариваются они с Ви совсем не о том, чтобы пропустить по стакану на неделе. — Привет, сладкий, чем обязан? — Кай в привычной манере разбрасывается выводящими из себя прозвищами, но это не тот момент, когда Тэхен будет обращать на них внимание. — Мне нужна твоя помощь, — отзывается он спокойно. — Неужели? — В частности твое умение обращаться с некоторыми препаратами. Кай тут же растягивает губы в улыбке. — Мне начинает нравиться этот разговор, — доверительно сообщает он. Чонин, в общем-то, и правда в курсе, что на самом деле заставило Намджуна сегодня позвать его к себе. — О, кажется, ты о том, что сегодня ночью тело Чон Чонгука таинственным образом исчезло из морга? — произносит он, разглядывая босса с повышенным интересом во взгляде.***
Затянувшие стальное небо тучи сгущаются к вечеру и непроизвольно нагоняют тоску. Погода — под стать настроению. На несколько мгновений замерев на подходе к подъезду, Юнги хмурится, подняв голову кверху и одернув повыше ворот куртки. За ночь похолодало так резко, что все лужи от недавнего дождя мгновенно заковало в лед, и такая погода — промозглая, студеная — всегда ему была ненавистна больше всего. Граница между осенью и зимой в этом году ужасно размытая, и Юнги старательно отвлекает себя этими мыслями, когда все же заходит в подъезд и поднимается на знакомый третий этаж. Когда дубликатом ключа открывает дверь и невольно с замиранием сердца вслушивается в тишину квартиры. Когда раздаются тихие шаги по коридору, выдыхает. И приказывает себе набраться терпения. — Я тебя разбудил? — спрашивает он, когда помятый, взлохмаченный Чимин выплывает в коридор, отстраненно наблюдая за тем, как Юнги отставляет в сторону пакеты из супермаркета и вешает в шкаф куртку. — Нет, — роняет тот и пытается улыбнуться, — Ты что, серьезно мне продуктов купил? — Да, потому что четко помню, что в твоем холодильнике обитает максимум Кальвадос. — На том и держусь, — едва слышно добавляет Чимин, — Спасибо тебе, — произносит он все же, а после молча помогает отнести пакеты в кухню, все в том же молчании разбирает их и отлаженными движениями заваривает обоим чай. Спокойно, размеренно, не отвлекаясь на то, чтобы задать вопрос, который беспокоит его больше всего. Юнги наблюдает за ним, пристроившись за столом, и впервые стыдится своей нерешительности так сильно, что к горлу подкатывает ком. У него выдался тяжелый день. Настолько тяжелый, что с удовольствием он бы сегодня надрался так, чтобы забыть самого себя, но не может этого себе позволить, пока ему есть, что Чимину сказать. — Так, как все прошло? — наконец выдыхает Чимин, усевшись перед ним за стол и пододвигая дымящуюся кружку. У Юнги, возможно, несколько больше сжимается сердце оттого, что он замечает, как Чимин силится сохранить твердость голоса. Юнги осторожно сжимает его ладонь. — Не волнуйся, все обошлось, как я и говорил. Твой отец пришел в себя, он будет в порядке. — Слава богу, — Чимин мгновенно словно бы сдувается, как воздушный шарик, сбрасывает с себя браваду отрешенности и роняет голову на руки, зажмурившись, — Как хорошо, как хорошо, Юнги, черт… Тот улыбается уголком губ и больше всего на свете желает не продолжать этот разговор, потому что хорошие новости в его арсенале заканчиваются, и на подходе маячат новые — те, из-за которых он сам еще в себя не успевает прийти, но успевает заработать еще большие тени под глазами и состояние полнейшей заебанности. Потому что в один миг стаю, которая доселе существовала как организованный механизм, в одночасье контролировать становится некому, и у Юнги нет выбора, кроме как с этим разбираться. Он разбирается. Уже сутки упорно разбирается с тем, чтобы не дать Хосоку, который словно с цепи срывается, сравнять город с землей в ярости от того, что кто-то посмел покуситься на то, что тот считает своим. На кого-то, кто последние годы держался на правах привилегированного, золотого. Когда Юнги узнает, что Чонгук разбивается на машине, не справившись с управлением в дождь, даже он сам не хочет в это верить. Что вечно собранный, трезво мыслящий Чонгук оказывается подвержен случайностям и обстоятельствам также, как и любой другой человек. Вспоминается сразу, как прогнал его накануне: в какой-то момент Юнги даже теряется — мог ли его отпор расшатать Чонгука настолько, что тот не уследил за дорогой, будучи на эмоциях? Юнги знает: что-то не так в том, что произошло. Понимает это, когда ему предоставляют возможность увидеть тело, в котором Чонгука узнать — страшно, попросту страшно. Понимает, когда признает в испорченной одежде ту, что видел на Чонгуке в тот вечер. Понимает, когда ему сообщают дату проведения экспертизы, чтобы подтвердить, что вот это — изуродованное, искореженное — Чонгук, которого он когда-то знал. Который мог раздражать его, мог быть ему преградой, но никогда не был кем-то, чьей смерти Юнги желал. И это выбивает почву из-под ног — то, что в один момент они все его — теряют. Когда Юнги сообщает Хосоку, что произошло, на минуту по-настоящему впервые за долгое время до костей пробирает страх. Хосок никогда не был тем, кто легко прощал и забывал. Легко он мог привязаться и привязать, а вот отпустить... только отрывать с мясом. Приходится брать на себя ответственность за целую стаю и ее беснующегося лидера, пусть Юнги изначально и не хотел. Пусть ему и без того хватало проблем, с которыми нужно было иметь дело. И сейчас он встречался лицом к лицу с той из них, которой страшился больше всего. Хосок узнает, что у него забирают Чонгука, и приходит в бешенство. Но Чимину еще только предстоит узнать. Он смотрит на него, такого беззащитного, едва только успевшего выдохнуть с облегчением, что не случилось реальной беды. И не подозревающего, что это совсем не так. Смотрит, и не может собраться с силами, чтобы начать говорить. Пока Чимин замолкает, расслабившись, пока отпивает задумчиво свой дымящийся чай, обжигая язык и морщась, пока продолжает держать свою руку в его — не хочет он говорить. Потому что ужасает это: если сказать вслух здесь, на этой маленькой уютной кухне, где не место ни бедам, ни разочарованию — все это окончательно станет правдой. Впервые в жизни в правду совсем не хочется верить. — Юнги, — вдруг нарушает тишину Чимин, обратив к нему взгляд. — Да? — Я хотел узнать еще кое-что, — продолжает он, — Чонгук, он… уже сутки не отвечает на звонки. Это глупо и может, я просто все еще не отошел от того, что произошло, и накручиваю себя почем зря, но у меня есть такое чувство, словно что-то не так. Что-то не так. Юнги криво усмехается, и внутри все равно обрывается что-то, как бы он ни храбрился. Горло сдавливает еще сильней — Чимин начинает разговор сам, даже не подозревая, что к его содержанию вряд ли когда-то будет готов. Юнги крепче сжимает его руку, заглянув в глаза. — Чимин-а, я должен кое-что тебе рассказать, — произносит он наконец, — И это не будет хорошей новостью. Совсем.***
Lana Del Rey - 13 Beaches
Под ботинками трещит иней, когда Тэхен выходит из машины, припарковавшись черт знает где на пустынной трассе, с обеих сторон зажатой бесконечными полями с изредка проклевывающимися хрупкими деревьями. Он потягивается, разминая шею после долгой езды, и мысленно сетует на то, что трястись на машине придется еще сутки, прежде чем удастся пересесть на паром и наконец свалить из страны. Это было неплохой идеей — пересидеть какое-то время за границей, в свое удовольствие растрачивая деньги, которых за годы работы и сбыта антиквариата накопилось достаточно, чтобы спокойно это осуществить. Пересидеть, подождать, пока взбесившийся Хосок расхочет сворачивать горы в надежде его отыскать и свернуть уже шею, а потом… черт знает, что потом. Загадывать наперед — далеко не самая сильная тэхенова черта, здесь он и не пытался преуспеть. Потом будет потом. Дожить бы до него для начала. Неспешным шагом прогуливаясь по заиндевевшей траве и разминая ноги, Тэхен выуживает из кармана сигареты с зажигалкой, привычно затягивается и позволяет себе расслабленно выдохнуть впервые за сутки — часы «до» слились для него в одно сплошное марево, в котором он слишком много торопился, торопился и нервничал, хотя ненавидит две эти вещи едва ли не больше всего на свете. Еле как успел все провернуть и смотаться, пока не наступили на хвост. Небо над головой литое и тяжелое, висит низко и вот-вот, да и рухнет словно — или разразится грозой. Тэхен медленно курит, взглядом очерчивая серые пористые тучи, и изо рта вырывается пар — холодно становится почти по-зимнему, и от холода этого далеко не спасает ни свитер, ни куртка его тонкие. Порыв студеного ветра треплет волосы и заставляет поежиться, но он упорно стоит, стоит и пялится на чертово небо, будто ожидает молнии, которая если и появится, то обязательно ударит именно по нему, потому что он, наверное, заслужил. Самому не верится, но, кажется, да. Тэхен стоит невдалеке от машины еще порядка десяти минут, позволяя себе набраться сил перед тем, как придется вновь усесться за руль и двигаться дальше, как вдруг слышит шорох травы и неторопливо оборачивается. А потом получает по лицу. Так просто: с размаху, с оттяжкой и упоением, кулак прилетает прямо в челюсть — метко и болюче, заставив зашипеть и на секунду зажмуриться, прежде чем удар настигает снова, уже с другой стороны, мажет по скуле — промахнулся. — Справедливо, — шипит Тэхен, хватаясь за подбородок пальцами одной руки, а второй быстро цепляется за рукав налетевшего на него человека, чтобы удержать того от падения. Вложив в два удара все имеющиеся силы, Чонгук не замечает, как у него подкашиваются онемевшие ноги, его тут же скручивает от резких движений, и следующие пару минут Тэхен терпеливо ждет, пока Чонгука выворачивает на траву желудочным соком, потому как, проведя в отключке около суток, тот, соответственно, ничего и не ел. Когда Тэхен подхватывает его под локоть и пытается увести к машине, Чонгук брыкается. Брыкается сильно, явно хочет врезать еще и еще, и не останавливаться, даже если Тэхен перестанет дышать, но тот нарочно выворачивает ему руки побольней, на все «ублюдок, я убью тебя нахуй» отзываясь только спокойным «убьешь, конечно, но перед этим вытрешь лицо», и силой усаживает в машину, позволив оставить открытой дверцу и свесить наружу ноги. — Тебе лучше не скакать так активно, пока не пришел в себя, иначе будет тошнить еще сильнее, и откинуться можешь уже по-настоящему, — произносит Тэхен, протягивая ему салфетки и бутылку воды, словив в ответ полный грозы взгляд, от концентрации ненависти в котором хочется не иначе как поежиться, но он стоически терпит. Чонгук тоже готов терпеть — терпеть и тошноту, и головокружение, лишь бы еще раз как следует Тэхену съездить по его невозмутимой роже. Заставить ублюдка почувствовать хоть что-то. Заставить его понять, что что-то сделал неправильно. Причинить ему столько физической боли, чтобы до него наконец дошло, как больно сейчас Чонгуку — очнуться неизвестно где и осознать, что человек, которому ты все же рискнул довериться, пытался тебя убить. Что пошло не так — неизвестно. Что пойдет не так в будущем… да все, абсолютно все, что между ними могло бы быть. Впервые в жизни Чонгук, похоже, испытывает искреннее желание кого-то прикончить собственными руками. Тэхен сидит перед ним на корточках, ожидая, пока тот придет в себя и пока перестанут дрожать от слабости руки — пока окончательно сойдет на нет действие препарата, под которым Чонгук успешно пролежал мертвяком почти сутки. — Ну? — раздается вдруг злое, и приходится оторвать взгляд от чонгуковых крепких пальцев, сжимавших до заломов бутылку, и перевести взгляд на его лицо. Бесконечно разгневанное, лучащееся бесхитростной ненавистью, невыносимо красивое лицо. — Да? — отзывается он, втайне ликуя, что все же вырвал себе возможность вновь в это лицо смотреть. И ни капли не жалея о том, каким именно способом. Крылья, — думает Тэхен. Дать ему новые крылья, только бы согласился лететь. — Объясняй. Я точно, блять, помню, что ты пытался меня убить. Почему теперь я в каких-то ебенях, еще и живой, еще в твоей компании? Совесть взыграла? — цедит Чонгук, и во взгляде его ни грамма расположения: только бесконечная, глухая досада и разочарование. Тэхен не может даже усмехнуться в привычной ему манере. Дать ему крылья, а после с обрыва броситься следом. Он отводит глаза и неопределенно взмахивает рукой: — Все думают, что из-за дождя ты потерял управление автомобилем и влетел на полной скорости в столб. Лицо сильно раскурочило из-за столкновения, но машина была твоя, и по личным вещам и одежде на теле предварительно заключили, что это ты. Сегодня судмедэксперт должен был подтвердить личность через анализы, но, какая жалость, таинственным образом тело в тот же вечер исчезло из морга как по мановению волшебной палочки, — тут уже он невесело усмехается, — Или, откровеннее говоря, по взмаху толстой пачки денег. Но зато смерть уже констатировали, а о пропаже тела знает не так много людей, чтобы это вызвало подозрения. Слышится тяжелый вздох, и, помедлив, Чонгук произносит: — И что было на самом деле? Порыв ветра заставляет Тэхена зябко поежиться, чувствуя, как прижигает яростно чонгуков тяжелый взгляд. Еще немного — и бросится на него вновь с кулаками, точно бросится, по напряжению в воздухе прочесть можно, едва-едва Чонгук сдерживается, чтобы не кинуться в драку вымещать свою злость. А злости, ее много, ее в нем сейчас так безгранично, что дай ей волю — и выбьет дух, не заметив. — А на самом деле, пока ты был в отключке, мой давний приятель по старой дружбе помог подменить твое тело на чужое, инсценировать нихуевую такую аварию и замести следы. — Блять, какого... какого черта?! — выдыхает Чонгук, зарываясь отчаянно пальцами в волосы и зажмурившись так сильно, что перед глазами расплываются цветные круги. Тэхен задавал себе этот вопрос несметное количество раз, но проблема оставалась проблемой: четкий ответ не находился, сколько бы времени он не потратил на его поиски, и теперь сказать было, кажется, нечего. Чонгук жив. Жив, почти здоров и полон сил. Что еще? Тэхен все еще не мастер загадывать наперед, его планы все еще — спонтанные и ебанутые ровно настолько, насколько невменяем и он сам, так что теперь ему стоит сказать? Вроде — прости, надо было предупредить? Предупредить, что я собираюсь фиктивно сделать тебя трупом и увезти с собой в надежде, что за подобное проявление заботы ты не размозжишь мне голову об асфальт? — У меня был выбор: убить тебя и легко избавиться от проблем или попробовать сохранить жизнь как получится, — произносит он наконец, заставив Чонгука оторвать руки от лица и посмотреть на него, и во взгляде у него мешается растерянность с отголосками досады, и в мешанине этой Тэхен бы предпочел утопиться, — Уж прости, но когда до меня все же дошло, что уже не смогу выполнить свой заказ, идей получше в голову не пришло. Времени на выполнение оставалось всего пару дней, а потом бы тебя передали кому-то, кто не станет изъебываться и просто в кратчайшие сроки от тебя избавится. В этом суть, Чонгук, — поднимает он глаза, — Пока есть заказчик, ты мишень, и даже блядский Хосок не смог бы предоставить тебе должной защиты. — А ты, значит, решил, что сможешь? — не разрывая зрительного контакта, Чонгук, пошатываясь, встает и делает к нему шаг, — Решил, что лучше меня знаешь, что делать? Сделав к подскочившему Тэхену шаг, он в ярости притягивает его к себе за воротник куртки, шипит слова прямо в лицо, даже не пытаясь сдерживать агрессию. — Ты должен был жизнь у меня забрать, а по итогу забираешь все, кроме нее. Кто дал тебе право так поступать? Я, блять, не твоя игрушка, которой ты не хочешь делиться с другими, я человек и хочу иметь право голоса, когда решается моя ебаная судьба, а не наблюдать со стороны за тем, как ты лишаешь меня всего! Тэхен прикрывает глаза, сдаваясь. — Прости, — произносит он на грани слышимости, и Чонгук от тона его голоса, надломившегося, покорного, вздрагивает, но только сжимает крепче пальцы, — Не смогу без тебя, уже не смогу. Он шепчет, боясь даже произнести это вслух. Впервые в жизни признать в себе слабость, которой не смог противостоять, которой поддался и хочет поддаться и дальше, лишь бы только оставаться рядом. — Я хотел защитить тебя и защитил так, как мог. — И взамен забрал все, что у меня было. Ты понимаешь это, Тэхен? Кто я теперь, черт возьми, если все считают, что я, блять, мертв?! Не сдержавшись, тот только ладонями несмело касается напряженных чонгуковых скул, открыв глаза, прослеживает взглядом, как меняется тот в лице в ответ на это опасливое, необдуманное касание. Чонгук жив, Чонгук с ним, даже если и ненадолго это, даже если и не испытывает благодарности, даже если не понимает причин и мотивов, он жив и он с ним. — Мир так огромен, — выдыхает Тэхен, чувствуя, как ослабевает хватка на вороте его куртки, — Столько мест есть, чтобы затеряться и начать сначала. С новым именем, с новыми целями — и со мной. Только скажи, и я увезу тебя куда угодно. Поддавшись внезапному порыву, он тянется вперед, припечатывая губами губы Чонгука, позволяя себе на несколько мгновений оттянуть возможные последствия, почти задыхается, когда Чонгук, неосознанно или, может, специально, неторопливо отвечает на поцелуй, словно забывшись, и в этом моменте Тэхен бы предпочел застрять на целую вечность. Но вечность обрывается, когда Чонгук, словно очнувшись, отталкивает его от себя. Он смеривает Тэхена долгим нечитаемым взглядом и недовольно чертыхается, не сумев совладать с собой. Его касания всегда — каждый, абсолютно каждый раз — выбивают из колеи, не дав вовремя отступить. Он делает шаг назад, прислоняясь спиной к закрытой дверце машины, и складывает руки на груди. — Но что, если мне это не нужно? Если я хочу вернуться, хочу собственными руками избавиться от того, кто меня заказал, ровно как и ото всех, кто вновь решится на это в будущем? Что, если я хочу свою жизнь назад? «Что, если я хочу, чтобы тебя в ней больше не было?» — проносится мысль вдогонку, и Чонгук не знает, насколько она правдива. — Тогда я не стану тебя держать. Тогда просто вернусь с тобой, и буду с тобой, даже если ты этого не захочешь, — раздается в ответ, и мгновенно хочется взбрыкнуть, ощетиниться, мол, да какого черта, ты, эгоистичный, непредсказуемый мудак, почему ты так уверен, что я тебе это позволю? Почему я так уверен, что не позволить уже не смогу? Что делать с тобой, куда от тебя деваться, если, куда ни беги, ты все равно кинешься следом? Чонгук потерянно качает головой и поднимает глаза к небу — тяжелому свинцовому небу и сгустившимся тучам, их серой непомерной громаде. Потом, словно вспомнив что-то, он поворачивается к машине, хватает оставленную Тэхеном на сиденье пачку сигарет и зажигалку, закуривает, вновь обращая глаза к небу. Тэхен кусает губы, разглядывая его и не смея приблизиться, когда замечает, как на лицо приземляются первые колкие снежинки. Он тоже поднимает глаза, наблюдая отстраненно за тем, как мелкие снежные хлопья кружатся, подхваченные ветром, плавно лавируют и оседают на пожухлую траву, машину, их одежду и волосы. Также медленно, но верно оседает и успокаивается внутри него бушевавший огонь. Тэхен оглядывает Чонгука внимательно, чутко, стараясь не пропустить ни малейшей эмоции, проскользнувшей на угрюмом лице, и выдыхает, словно его пыл разом охладило укрывающим все вокруг снегом. Первый снег приближающейся зимы, и он встречает его черт знает где с человеком, насчет которого ему доподлинно известно лишь то, что отпустить его — выше тэхеновых сил. — Я забрал у тебя право выбора, но хотел бы его вернуть, — произносит Тэхен наконец, — Что бы ты не решил, я все равно пойду за тобой следом и, что бы ты не сделал, постараюсь помочь. Постараюсь исправить то, что уже натворил. Тот на него не глядит, медленно курит, выдыхая белесый дым вверх, но слушает внимательно и не прерывая — то ли потому, что нет желания разговаривать, то ли, — надеется Тэхен, — обдумывает, готов ли согласиться. — Чонгук, — тот все же поворачивается в его сторону. Смотрит вопросительно, устало, потерянно, — Ты согласишься начать сначала? Он согласится? Пальцы разжимаются, позволяя окурку упасть под ноги и быть затоптанным подошвой ботинка. Взгляд Тэхена прижигает ровно справа. Что-то в нем вздрагивает против воли, когда Чонгук опускает руку на пояс брюк. Теперь уже перед ним стоит выбор, и сделать его необходимо как можно скорее, пока не попался вновь. Первый снег постепенно собирается на его волосах, и они вьются от влаги, когда Чонгук позволяет чужой руке смахнуть с его головы белое крошево, и думает только об одном. Выходя из машины, Тэхену не стоило оставлять под сиденьем свой пистолет.