Коль дважды сгинуть суждено (To Perish Twice)

— Твой отец желает видеть тебя, Цзинъянь, — говорит супруга Цзин сыну под конец его визита. Цзинъянь каменеет. Здоровье отца сильно ухудшилось в последние месяцы, и он почти не видит обоих родителей. Он знает, что мама приняла на себя тягостную обязанность ухаживать за угасающим императором. Сам Цзинъянь, как наследный принц, взвалил на плечи груз правления. Не то чтобы это доставляло ему удовольствие, но он, пожалуй, ни за что не поменялся бы с матерью. Он не знает, как смотреть отцу в глаза. Не знает, что сказать — теперь, когда все уже случилось. Супруга Цзин, очевидно, прекрасно понимает, чем вызвано внезапное молчание Цзинъяня. Она-то видит императора постоянно, каждый день она рядом с ним. И она не стала бы передавать этот приказ — а впрочем, теперь это всего лишь пожелание человека, более не имеющего власти приказывать, — если бы не считала, что он заслуживает внимания. — Когда мне лучше прийти к нему? — спрашивает Цзинъянь. Она склоняет голову. — После полудня он обычно в наилучшем состоянии. Итак, наступает завтрашний день, минует полдень. Возвестили о посещении императора наследным принцем; Цзинъянь преклоняет колени, и евнухи отступают, а отец поднимает совершенно седую голову и произносит: — А? Так, так. — Отец, — приветствует его Цзинъянь. Он потрясен. Полгода назад — неужели всего полгода? — эти волосы были как перец с солью. Год назад, когда сложные планы Су Чжэ еще не вошли в завершающую фазу, голову императора едва тронула седина, и он был хоть и немолод, но полон сил. Люди, достигшие его возраста, часто проживают еще лет двадцать, а то и тридцать. От матери Цзинъянь знает, что унаследует трон, вероятнее всего, прежде наступления нового года. — Хм-м, — тянет император. Плоть его пошла складками, обвисла на костях, лицо истончилось, глаза утратили былую остроту, так пугавшую Цзинъяня. — Вот и ты наконец. Встань. Мгновение Цзинъянь не двигается. — Уже все позабыл? Отвык гнуть колени, твое высочество? Ха! — император одышливо смеется, затем кашляет. Цзинъянь поднимается на ноги. — Ну-ну. Наследный принц, сын мой. Еще у власти? Развлекаешься? — Я служу вам и Великой Лян всеми силами, отец, — отвечает Цзинъянь. — Разумеется. Может, и в вэйци лучше стал играть? — он кивает на набор для игры в дальнем углу комнаты. — Принеси сюда. Цзинъянь вынужден переставлять отцовские камни: у того слишком сильно трясутся руки. Цзинъянь — неплохой игрок. В детстве он оттачивал свое мастерство, сражаясь с непревзойденным сяо Шу, который освоил благородную игру так же легко и уверенно, как осваивал вообще все на свете. В результате Цзинъянь в состоянии с упрямой настойчивостью отстаивать свою территорию, отбивая любые атаки. Однако отец всегда играл лучше. — Что поделать, нужно тренироваться, — говорит император, отвоевывая последний кусок территории. Он снова кашляет в кулак и прикрывает глаза. — Ты чересчур упрям, Цзинъянь, ты пытаешься спасти каждый камень. Слишком, слишком упрям. Хм-м. Расскажи, что делается при дворе. Цзинъянь мнется. — Я болен, а не мертв, — отец не открывает глаз. — Что делается при моем треклятом дворе? Как там твои Шэнь Чжуй и Цай Цюань? — Ваши преданные министры… — начинает Цзинъянь. — Преданные! — император опять надтреснуто смеется. — Дитя, они не мне должны быть преданы. Уже слишком поздно. Рассказывай. Твой император приказывает. Цзинъянь неуверенно начинает говорить. Отец слушает молча, глаза его закрыты. То и дело Цзинъяню кажется: похоже, уснул. Но всякий раз, как он замолкает, император недовольно сопит и поднимает руку, веля: «Продолжай». — Хм-м, — изрекает он, когда Цзинъянь заканчивает рассказ. — Отец?.. — переспрашивает тот после секундной паузы. — Лу Сун и его брат пытаются подсидеть тебя, — говорит император. — Цао Бэй присоединится к ним в течение месяца, и они станут опасны. Сошли кого-то из них подальше. Другому дай должность. Что-нибудь денежное. — Они верны, — возражает Цзинъянь. Он воевал вместе с братьями Лу и доверил бы им собственную жизнь. — Верность Великой Лян не означает верности тебе, — отвечает отец. — Впрочем, можешь ничего не делать. Не обращай внимания на глупого старика. А года через три получишь нож под лопатку — то, что причитается непочтительному сыну! — Он фыркает. — Но раз уж я даю тебе советы… Ся Дун умнее тебя, и что еще хуже, она об этом знает. Следи за ней. Она попытается управлять тобой. — Госпожа Не… — Твой друг? — насмехается отец. — Верный? — Да, — упрямо отвечает Цзинъянь. Император вздыхает. Кажется, его настигла внезапная смена настроения. — Ты так похож на мать, — говорит он. — Слушайся мать, когда меня не станет. Она присмотрит за тобой. Так жаль, что ты не унаследовал ее ума. — Он покачивает головой. — Когда мать умна, того же ждешь и от сына. Цзинъюй пошел в мать. Цзинхуань тоже — о, он был подлинным сыном Линлун, несомненно. Но ты и Цзинсюань — одинаковые: безмозглые сыновья умных матерей. Мало что может быть для Цзинъяня оскорбительнее, чем подобное сравнение с братом, бывшим наследником. Однако, хоть и не без труда, он удерживается от резкости. Перед ним старик, больной и бессильный. Что толку грубить ему? Ни пользы, ни удовлетворения. — Все сыновья подобны матерям, — продолжает отец, погрузившись в раздумья. — Я мечтал о сыне, похожем на меня. Но, видно, материнская линия всегда сильнее. Вот хоть дети Лиян… — он щелкает пальцами, будто сбрасывая со счетов Цзинжуя и Се Би. — Цзинхуань был самым… Ах, Цзинхуань, если б я только мог сохранить тебе жизнь! Цзинъянь не уверен, понимает ли отец все еще, где он и с кем. Похоже, старик разговаривает сам с собой. Или со своими призраками. — А сын Цзинъян… — начинает он. И осекается. Неприятная гримаса искажает его лицо. Он поворачивает голову: все же он отлично помнит, что Цзинъянь здесь. — Ну что ж, — произносит он. — Знаешь, зачем я тебя призвал? Не дождавшись ответа сразу, император добавляет, нетерпеливо и недовольно: — Ведь не думаешь же ты, что мне не с кем поиграть в вэйци? Цзинъянь хранит молчание. Разумеется, дело не в вэйци. Но если отец позвал его, чтобы очернять память Линь Шу, — Цзинъяню совершенно нечего ему сказать. — Что ж, дай-ка я расскажу тебе кое-что. Некогда был человек, который с отчаянием в сердце смотрел, как Великой Лян правит слабый и порочный властитель. Человек тот был добродетелен, — император ухмыляется. — В конечном итоге он замыслил уничтожение жестокого старика с тем, чтобы вместо него на трон воссел справедливый император, который будет заботиться о народе и восстановит на земле верховенство закона. Он желал этого всем сердцем, прекрасно понимал, что мечта его будет оплачена кровью, и не колебался. Хороший император спасет Великую Лян! Он предал бы кого угодно и что угодно ради этой цели. Коварство стало его второй натурой, и цели он достиг. — Отец, — непреклонно возражает Цзинъянь, — если и свершилось предательство, то не Линь Шу следует в том винить. Он ожидает взрыва. Ожидает, что отец соберет остатки сил, чтобы встать, накричать, в гневе сбросить камни вэйци с доски. Однако вместо всего этого император оседает в своем кресле и смеется до изнеможения. — Линь Шу, Линь Шу! — хохочет он. — У тебя что ни слово, то Линь Шу! Да кто хоть что-то о нем сказал? По крайней мере, взгляд его, обращенный на Цзинъяня, — это тот же пронзительный взгляд человека, с которым Цзинъянь не знал, как говорить, с тех самых пор, как услышал о гибели принца Ци. — Сын не знает отца, — произносит император с издевкой. Цзинъянь вздрагивает, слыша последние слова принца Ци из отцовских уст. — О да, ты не знаешь. Ничего-то ты не знаешь. — Отец? — переспрашивает Цзинъянь после паузы. — Это я достиг цели, — отвечает ему отец. — И плевать, чего это стоило. Я убил своего отца ради трона. Он был слабым и порочным властителем, а братья мои и того хуже — разве что Цзи я пощадил, он безвредный дурак, но остальные твои дядья — ха! Всем ясно было, что грядут страшные времена. Линь Се, Янь Цюэ — они были хорошие люди, понимаешь ты это? Хорошие люди, которые не могли смотреть, как рушится империя; хорошие люди, которые пришли ко мне, ибо лучше меня никого не было. Они были правы — и я убил собственного отца. В конце концов, Цзинъянь, не ты ли из всех моих детей более всего похож на меня, а? Ты совсем как я: ведь я убил своего отца, и ты убил своего. Цзинъянь молчит. Он не поднимал мятежа, не проливал крови родичей. Но глядя, как захлебывается кашлем, договорив, его отец — потомок долгожителей, чья бабка успела увидеть взрослыми своих правнуков, человек, который при этом не дотянет и до шестидесяти, — глядя на это, Цзинъянь не может отвергнуть обвинение с чистым сердцем. Император хихикает, видя его замешательство. — Ты совершенно не умеешь защищаться, — говорит он. — Нет, это не твоя вина. Тебе бы и в голову такое не пришло, если б он не толкнул тебя в нужном направлении. Это твой бесценный Линь Шу убил меня. — Снова надтреснутый смех. — Вот кто должен был быть моим сыном. Лучше даже, чем Цзинхуань. Однако же, каково наказание за убийство императора? — Линь Шу умер, отец, — тихо отвечает Цзинъянь. — Погиб с честью, защищая Великую Лян от Великой Юй. О каком наказании тут можно говорить? — он вскипает от одной мысли об этом, но гордится, что может сдержать свои чувства, как подобает наследному принцу. — Демоны не умирают, — хмыкает император. — Впрочем, что толку? Ты же безнадежный глупец. Ты ведь даже не понял, кто он такой, верно? Подумать только, в конце концов остался один ты! Как Цзинъюй, только еще и безмозглый — да ты и десяти лет не продержишься. Ему самому нужно было меня свергнуть. Он был похож на меня; он должен был выиграть, как я. — И не справиться, как вы? Лицо отца становится пепельно-серым. — Ага, — произносит он после долгого, глухого молчания, — кое-чему ты у своего советника научился. Бить в слабое место. Что ж, это пригодится. Может, еще и выживешь. — Я сделаю все, что в моих силах, ради Великой Лян. Цзинъянь не говорит вслух «ради Линь Шу», но для него это, в сущности, одно и то же. Он знает, что отец умен, что у него никогда не было советника, который подсказывал бы, как лавировать в опасных водах большой политики, — потому что отец в советниках не нуждался. Знает, что если Сяо Сюань смотрит на сына и утверждает, что через три года тому следует ожидать ножа в спину, пренебрегать этим никак нельзя. Но отец никогда не понимал истинных масштабов его упрямства. Цзинъянь знает, что справится. Он просто не может не справиться. — Все ради Великой Лян. Я сказал так когда-то, — кивает император. Он охрип от кашля; он утомлен и бледен; он умирает. Цзинъянь смотрит на него, а видит Су Чжэ. — И я имел в виду именно то, что сказал. Взгляд его снова затуманивается, обращаясь к былому. Примечание: предположим, в этом АУ Линь Шу не так уж плохо играл в вэйци.