Волчье сердце

      Находиться среди ровесников — то есть толпы перевозбуждённых от такой замечательной школы и новых впечатлений детишек — было довольно необычно уже только потому, что я с самого детства редко общался с детьми.       Я вообще редко общался с кем-то, кроме своих родителей и нашего семейного лечащего врача. И можете не думать, что я был против этого. Если бы вы знали некоторые нюансы моей болезни, то большинство из вас было бы очень даже радо такому положению вещей. К счастью, обычно люди не слишком-то интересуются обычными на вид маленькими мальчиками.       Я любил и люблю своих родителей, но меня всегда угнетало то чувство вины, что испытывал отец, глядя на меня, когда заходил в подвал после очередного «приступа лунной болезни», как иногда красиво называют этот недуг «великие» лекари-шарлатаны. И, поймите правильно, я никогда не считал себя чем-то обделённым, но родители всегда хотят для своего ребенка лучшей судьбы. Но литры аконитового зелья, запахом которого пропитался, кажется, весь подвальный этаж нашего дома, а также невозможность единственного любимого сына поступить в лучшую в мире, как они считали, волшебную школу из-за своей болезни… согласитесь, как-то это не соответствовало их представлениям о счастье своего ребенка.       И вот теперь, после письма из Хогвартса, я все ещё не слишком рад, что оказался здесь, хотя, конечно, Директору виднее.       Да, как не сложно догадаться, отец недолго раздумывал над этим письмом с приглашением в школу магии. Просто сразу поднялся в нашу совятню и максимально прохладно отказался от моего поступления в Хогвартс, мотивируя это тем, что он сможет и сам прекрасно меня обучить всему, что нужно его наследнику и единственному сыну. К сожалению, это не осталось незамеченным. Вот если бы отец был аристократом, а я — чистокровным волшебником, а не каким-то полукровкой с матерью-магглой, то, вполне возможно, тогда Минерва МакГонагалл не пошла бы к Альбусу Дамблдору с этим письмом и не попыталась бы уговорить его образумить безответственного родителя. Директор же Хогвартса не нашел ничего лучшего, кроме как заявиться к нам домой ровнёхонько после полнолуния, когда я от болей после трансформации и ходить-то мог с трудом. Пришлось сглаживать конфликт и проиграться с дедушкой в плюй-камни, чего я уже не делал лет с девяти, даже когда отец с матерью впадали в детство. Родители удивились такой моей готовности развлекать совершенно незнакомого человека, увидели в этом добрый знак — как же, их ребёнок заинтересовался общением с живым человеком помимо их самих, а не очередной книжкой.       Видимо, ещё и поэтому директор смог уговорить моих родителей, сказав, что во время приступов болезни я буду изолирован в хорошо защищённом месте, он попросит одного из профессоров варить мне волчье зелье, и напоследок надавил на больную отцовскую мозоль о том, что «ваш мальчик будет как все, а вы, мистер Люпин, подумайте, что этот опыт может значить для таких как он в будущем»(1), и всё в подобном духе. В такие моменты мне всегда хотелось, чтобы отец и мама наконец перестали чувствовать себя виноватыми передо мной.       Да, конечно, со слов директора я получал всё то, что хотели бы для меня родители, просто по мановению палочки одного седобородого волшебника. Что ещё нужно было ребенку, скажете вы. Безопасность, общение с ровесниками и обучение в лучшей в мире школе волшебства. Отец был счастлив, а мама была просто рада за нас обоих. Люблю их. Но как же хочется в такие моменты повзрослеть и решать уже наконец такие вопросы самому.       Задумавшись, я как-то пропустил мимо своего основного внимания большую часть праздника, как, собственно, и дорогу к гостиной факультета, да и речь старосты тоже, большей частью. У меня всегда так бывает. Что поделать. Все-таки, как бы там ни было, я был домашним мальчиком и предпочитал узнавать окружающий мир, как маггловский, так и магический, по книгам, которых, слава богам и внимательно относящимся к моим потребностям родителям, у меня к одиннадцати годам было много больше, чем игрушек. Потому-то и впадал в подобный ступор, стараясь отвлечься от незнакомой обстановки потоком мыслей и не реагировать на раздражители. Пусть лучше у меня будет отсутствующее лицо, чем покрасневшая и напуганная мордашка ребенка, до смерти смущённого окружающими его толпами галдящих детишек.       Я устало вздохнул и, бросив взгляд на одногрупников, поднимающихся по лестнице вслед за старостой факультета, пошел следом. Поселили меня вместе с Ксенофилиусом Лавгудом и Квиринусом Квирреллом. Компания ещё та, конечно. Что тут можно добавить? Один, Ксенофилиус Лавгуд, — «парень себе на уме» чем-то смахивающий на одну экзотическую волшебную африканскую птичку с ярким оперением, от пения которой, как я читал, можно очень быстро сойти с ума(2). Вполне обычная внешность парня преображалась в восприятии от одного взгляда на совершенно, непередаваемо светлые, словно сияющие волосы и мечтательную, чуть потустороннюю улыбку. За первую неделю обучения он умудрился даже школьную строгую мантию превратить в нечто невообразимое.       Ещё у паренька был довольно приятный голос, и, когда он нам повторно представился перед сном, обосновав это тем что, издалека плохо запомнил наши имена и если вдруг и у нас проблемы с памятью из-за мозгошмыгов, то он лучше представится ещё раз, чем будет мучить своих соседей. Квиррелл смущённо отвернулся, видимо и, правда не запомнил имени парня, что, в общем-то, понятно. Имена такие имена.       Ну и да, Квиррелл, показавшийся на первый взгляд довольно обычным, немного застенчивым и неуверенным в себе ребенком, кажется, первым из нашей группы облазил большую часть Хогвартса и до конца года был трижды пойман Хагридом на опушке запретного леса. Дальнейшие выводы о характере этого «тихони» пусть каждый делает сам.       Так вот, насчёт Лавгуда. Меня так и тянуло окрестить его Фвупи(2), благо, его жуткое имя хоть и подходило этому парню, но совершенно не хотелось выговариваться. Я говорил, что он довольно умён? В конце концов, мне пришлось оставить эту кличку при себе на некоторое время и просто кивнуть на просьбу называть его Ксен, и, повторно представившись обоим парням, принять душ и лечь спать.       И вот уже после того, как в комнате погас весь свет, я всё ещё не мог заснуть, думая о том, что что-то сегодня явно вышло не так уж и плохо, раз рядом с моей мантией лежит аккуратно выглаженный синий галстук, и, кажется, я знаю, что с этим можно будет сделать в будущем. И это будет хорошо.       Я чуть сдвинул полог кровати, чтобы свет луны перестал падать мне на лицо и, улыбнувшись, закрыл глаза, проваливаясь в сон.