Волчье сердце

      Совершенно невозможно быстро и осторожно спускаться по лестницам Хогвартса, в чём я и убедился, запнувшись носком ботинка за край исчезающей ступеньки и пересчитав ребрами ближайший пролет. Было неприятно, особенно если учитывать вывих ноги, разбитый нос и кровь на сине-серебристом галстуке моего факультета.       — Люпин! Ты в порядке, Ремус? Вообще слышишь меня? — бедная, бедная моя староста. Как же ей достается от меня в последнее время. Но ничего не поделаешь. Пришлось осторожно опереться разбитыми ладонями на холодные камни лестничной площадки и аккуратно перевернуться на живот, стараясь не задеть вывихнутую ногу. Пришлось даже непроизвольно зажмуриться, смаргивая слезы в углах глаз, глубоко вдохнуть, проверяя целостность рёбер. После всех манипуляций я поднял взгляд на старосту, отмечая на её лице это выражение обеспокоенной усталости, в последнее время знакомое мне более чем хорошо. Я уже привычно расслабился, чувствуя, как со взмахом её палочки медленно поднимаюсь над полом. Прикрыл глаза и постарался забыть о боли в ноге, вспоминая, как я дошёл до жизни такой. Уж очень эти первые месяцы выдались напряжёнными.       Спустя пару дней после приезда в школу я уже завёл себе привычку вставать самым первым на всём факультете. В этом было множество плюсов в виде пустых душевых, полной моей свободе в выборе кресел и благословенных минут тишины. Так что к тому времени, как староста соизволил придти будить первокурсников, я уже давно сидел возле камина с книгой в руках и делал вид, что мне очень интересно её читать. Я даже вполне натурально вздрогнул, когда меня окликнули, хоть и по несколько другой причине, и посмотрел на ту, кому я понадобился. Элиза Рейвелот — одна из старост факультета Ровены. Довольно-таки миловидная девушка с тёмно-каштановыми волосами и серо-синими глазами. Как и многие другие студенты факультета, четко подходила под определенные каноны характера: ответственна, умна и хорошо учится. Но кроме этого имеет какой-то нездоровый материнский инстинкт, благодаря которому, видимо, и получила от профессора Флитвика ответственное задание учить уму-разуму мелких нас. За то недолгое время, что я с ней общаюсь, сумел понять, что очень сомнительно, что кто-то из первогодок сможет опоздать на урок или заблудиться в коридорах. А уж то, что нас будут принудительно поднимать и оттаскивать на завтрак, в любом случае не обсуждалось.       Это было проблемой.       Я ведь не просто маленький мальчик-волшебник, потому мне никак нельзя было находиться под пристальным взглядом столь умной девушки, которая всерьёз будет беспокоиться за меня, и уж точно сможет выяснить, почему в дни перед полнолунием и после него один из первокурсников выглядит, мягко говоря, нездорово, а в ночь полнолуния вообще не ночует в своей комнате. Проблема была достаточно неожиданной и требующей быстрого решения. Но, так как в данный момент ничего изменить было нельзя, то я, встав, пошел в сторону своих однокурсников, на ходу пряча учебник в сумку.       Проходя между креслами, я умудрился неуклюже зацепиться за складку ковра именно в тот момент, когда уже застёгивал молнию на сумке, почти упасть, схватившись за край журнального столика, на котором стоял поднос с чисто вымытыми чайными чашками и небольшим чайничком, зацепить поднос рукой и свернуть его на себя, с грохотом опрокидывая столик следом. Чтобы в итоге оказаться на полу, обсыпанным осколками тонкого фарфора с ушибленной пятой точкой, шишкой на лбу от удара о твёрдый деревянный подлокотник кресла, расцарапанным лицом и ладонями которые, падая, со всего размаху впечатал прямо в центр того месива фарфоровых осколков, что осталось от чайного сервиза.       Вся гостиная на секунду замерла, смотря на меня, благо, грохот был знатным, а последствия моей неуклюжести — довольно обширными. Чертовски хотелось истерически рассмеяться, отмотать десяток секунд назад, но энергии хватало только на то, чтобы сдержать слезы, чувствуя, как мелкие острые осколки глубоко впиваются в кровоточащие ладони.       Через полминуты я уже сидел в кресле, а староста, отошедшая от первого испуга, осторожно вынимала у меня из ладоней мелкие осколки фарфора (1). Не пытаясь оказывать сопротивление и вообще как-то шевелиться, я только тихо дышал, стараясь не шмыгать носом. Результаты падения были более чем удручающими и усугублять их совершенно не хотелось. Стараясь не обращать внимания на жжение в ладонях и тихие успокаивающие уговоры старосты, приходилось смотреть куда-нибудь в другое место, кроме своих рук и все ещё рассыпанных по тёмно-синему ворсу ковра осколкам белого фарфора. Положение, как ей и положено, спасла Мадам Помфри.       Невысокая худая женщина в белоснежной форме производила на окружающих только приятное впечатление. В основном, конечно, из-за выражения своего лица. Возможно, она была так же строга, как и профессор МакГонагалл, но мягкая успокаивающая улыбка на губах делала её совершенно, особенно неповторимой.       Она приветливо кивнула старосте факультета и присела рядом со мной.       — Ну что же, молодой человек, вы у меня первый пациент в этом году, можете собой гордиться.       Эти слова были сказаны мягким голосом с еле заметными в нём смешинками. Я просто не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя, как ладони еле заметно покалывает от коротких взмахов палочкой.       — И как же зовут такого смелого молодого человека, который сумел растянуть себе лодыжку и расцарапать себе все ладони и лицо, при этом даже не заплакав? Это похвально, и поэтому мы отправимся в больничное крыло, где кое-кто выпьет зелье и после того, как я осмотрю его ногу, сможет идти на свои первые уроки.       Я только грустно улыбнулся в ответ на её слова и качнул головой.       — Ремус Люпин. Спасибо, мадам Помфри, но мне правда нельзя пить это зелье.       Женщина на мгновение остановила свою деятельность по приведению моей тушки в порядок и, немного нахмурившись, продолжила избавлять мои ладони от осколков.       — Вот как, мистер Люпин, — она расстроенно вздохнула. — В таком случае вы правы. Конкретно вам никак нельзя пить заживляющие зелья и, скорее всего, придется остаться у меня пока нога хоть немного не заживёт самостоятельно. Придется вам пропустить несколько суток.       — Мадам? — староста обеспокоенно посмотрела на медведьму. У девушки никак не укладывалось в голове, почему я не могу получить свое зелье и отправиться на занятия через несколько часов, а вместо этого должен буду остаться в медпункте больше, чем на сутки.       — Видите ли, мисс Рейвелот, мистеру Люпину нельзя принимать обычные зелья, так как у него присутствует довольно сильная аллергия на некоторые их компоненты. — Помфри едва заметно скривилась и подняла взгляд, от моих ладоней взглянув на старосту. — К моему сожалению, даже если я попрошу профессора зельеварения приготовить специально модифицированные для мистера Люпина варианты этих зелий сейчас, он сможет принять их, в лучшем случае, только вечером. К тому же они будут все же влиять на его самочувствие не самым лучшим образом, хоть и залечат раны. Поэтому, — она посмотрела на меня, — ему придется провести у меня больше суток, прежде чем его раны, а затем и побочные эффекты зелий пройдут. Сожалею, Ремус, что ваш учебный год начался таким образом.       Староста поражённо молчала, а я сам тем временем осторожно встал, ведомый по руку медведьмой и, стараясь не опираться на всё ещё ноющую ногу, кивнул Помфри, отвечая на её вопрос о том, могу ли идти. Она встала, всё так же грустно мне улыбаясь, и, поддерживая меня за плечи, повела к выходу из гостиной. Попрощавшись со старостой, мы в молчании спустились на несколько этажей ниже и зашли в медицинское крыло. Я устало вздохнул и присел на кровать, а Помфри всё так же молча встала рядом, аккуратно накладывая на раненые ладони, которые перед этим замазала серебристой мазью, бинты. Я снял ботинок, и на ступню тоже легли плотные фиксирующие бинты.       Стоит, наверное, объяснить такую реакцию школьного медика на нашу с ней встречу. Она, естественно, знала о том, что я оборотень. Более того, именно её Дамблдор сделал кем-то вроде моего куратора. Женщина должна была следить за тем, чтобы я был вовремя отправлен в то убежище, которое подготовил для меня директор, следить за тем, чтобы я выпил зелье и не попался на глаза другим школьникам. Она также должна была быть чем-то вроде моего алиби, чтобы, если меня спросят, почему я так плохо выгляжу, я мог смело ткнуть в сторону медпункта и сказать, что мне нездоровилось. На первый взгляд очень правильное прикрытие, просто отлично все объясняющее. Но вот в чём дело. Директор не учел что дети более любопытны, чем стая пикси, выпущенная на свободу из тёмной клетки. Кто-нибудь когда-нибудь сопоставил бы мои таинственные недомогания с лунными циклами, и тогда прощай, школа волшебства. Лично мне совершенно безразлично, где и у кого учиться, в конце концов, у всех волшебников одинаковые экзамены, и нет разницы в самом процессе получения образования, но всё дело в родителях, особенно в отце. Он и так винит себя в моей болезни. Поэтому, только поэтому я не могу дать никому догадаться о том, что я оборотень. Всеми, совершенно всеми способами. От мыслей меня отвлекли слова Помфри.       — Ремус, — я поднял глаза на медведьму и стал слушать, что она мне говорит, — Я не одобряю то, что вы сделали, вам стоило бы быть более осмотрительным. Вы ведь знаете, что сегодня начинается полнолуние, и вам нельзя принимать никаких зелий, кроме аконитного.       — Да, мадам Помфри.       — И вы понимаете, что мне не нравится ваш способ решения ситуации. И если вы думаете, что я поверю в совершеннейшую случайность произошедшего, то вы серьёзно ошибаетесь. Совершенно не нужно калечить себя только потому что хотите сохранить вашу болезнь в тайне. Вы всего лишь маленький мальчик, а я достаточно компетентна, чтобы скрыть вашу болезнь от окружающих.       Я опустил взгляд и отвернулся от Помфри. Не стоит ей знать, что я не раскаиваюсь и не сожалею о том, что произошло. Если единственный способ попасть в медицинское крыло сегодня так, чтобы ученики ничего не заподозрили, состоит в том чтобы выглядеть совершенно неуклюжим и невезучим неудачником — это не такая уж и большая плата за сохранение моей тайны.       — Ремус. Мистер Люпин! — я посмотрел на уже несколько обеспокоенную медведьму. — Почему вы молчите, когда я с вами разговариваю?       Пришлось поднять глаза на Помфри. Я с трудом разлепил пересохшие губы.       — Мне нечего сказать, мадам. И я не специально разбил тот сервиз и изрезал себе все руки. — Помфри послушала мой спокойный тихий голос и поджала губы в раздражении. Она явно была недовольна моим ответом и озадачена таким поведением. Не так должны реагировать маленькие дети на такие ситуации. Конечно, думаю, ей было бы много проще, если бы вместо того, чтобы сидеть с безразличным лицом я, например, плакал, капризничал или был хотя бы расстроен. Но я ведь никогда не был обычным ребенком, даже если не брать в расчёт мою болезнь. Она тихо вздохнула, опускаясь передо мной.       — Но, так тоже нельзя поступать. Ремус, вы же умный молодой человек. Я понимаю, что вам нельзя пить никаких зелий в неделю перед и после полнолуния, когда вы принимаете аконитное. Но такие вот несчастные случаи — не выход, и не нужно мне говорить о том, что это всё было чистой случайностью. Вы не слизеринец, а я не гриффиндорка. Мы оба — рейвенкловцы, и я также как и вы, отлично умею думать головой, а не мягким местом.       Мой план был довольно хорош, хоть и состоял всего из нескольких коротких пунктов. Всего-то надо было попадать в больничное крыло несколько раз в месяц, попутно создавая себе репутацию совершенно неуклюжего и довольно необщительного ребёнка. Расчёт был на то, чтобы старшие студенты поняли, что моя «неуклюжесть» есть следствие моей же стеснительности, так как наибольшие разрушения я бы производил, когда со мной общались либо староста, либо сверстники. И со временем меня бы оставили в покое. В лучшем случае, конечно. Да и потом, возможно, позже придумалось бы что-то получше. Всё-таки вороны не барсуки, которые обязательно постарались бы растормошить такого необщительного и стеснительного ребенка как я.       — У меня нет другого решения сейчас. — я все так же старался не смотреть на медведьму.       — Но вы просто можете вести себя как все остальные дети. В этом нет ничего плохого, — она продолжала мягко меня уговаривать, а я все так же не хотел слушать и, кажется, её это уже немного раздражало.       — Они догадаются меньше чем за полгода, — я хмуро смотрел на женщину, — не хочу, чтобы меня исключили из Хогвартса из-за того, что дети забросают своих родителей испуганными письмами о том, что с ними учится оборотень.       — Но, — она замерла, задумавшись, — это все равно не выход. Ремус, я не хочу видеть, как ты сам себя калечишь, — я только вздохнул и сжался, отодвигаясь. Разговор явно не задался, но приходилось его все же продолжать. Когда ты не разговариваешь с людьми, которым хочется от тебя чего-то добиться, то они начинают кричать. А никто не любит, когда на него кричат.       — Все равно всё заживет после трансформации, а наутро я буду выглядеть так, будто у меня действительно просто непереносимость определенных ингредиентов лечебных зелий. Помфри нахмурилась и строго посмотрела на меня.       — Не стоит говорить об этом так беспечно. Я более чем сожалею о том, что мне пришлось открыто врать твоему факультету, и эта болезнь…       — С которой я живу всю жизнь, — перебил её я. — Мадам Помфри. Я не вижу другого выхода, и вы его тоже не видите. И пока мы не придумали что-то более безопасное, я всё же буду вашим пациентом несколько раз в месяц.       — Хорошо, — она сказала это резко, стремительно встав с постели. Я уже было хотел обрадоваться, но следующие её слова вызвали только глухое раздражение, — раз вы настолько упрямы, то я буду говорить о вас с директором Дамблдором. А теперь, мистер Люпин, будьте добры, лежите спокойно, пока я схожу к декану Слизерина за вашим зельем и навещу директора.       Она сделала несколько шагов в сторону выхода, ненадолго остановилась, вспомнив о чем-то, и взмахом палочки задёрнула ширму возле моей кровати.       — Постарайтесь немного поспать, Ремус. Ещё только половина девятого, да и вы потеряли довольно много крови. До вечера ещё далеко.       После этого я услышал только её тихие быстрые шаги и приглушённый хлопок закрывшейся двери.       И вправду стоит немного поспать. А там можно и учебники свои попросить. Полнолуние полнолунием, но что-то я не помню, чтобы кто-то отменял учёбу. Раунд. Один. Один.