Эй-эй, пока еще жива…
Остервенелый страх гнал Мюриэль вперед. Дыхания не хватало, ноги гудели и ныли еще с тех самых пор, как она пересекла границу Пустоши. Она знала, что стоит ей ступить на выжженную землю и покоя ей более не найти. Знала, что среди почти голой земли не сыскать ни укрытия для изнуренного тела, ни крови для ритуала, ни живительной силы природной магии. Знала, и все равно не позволила себе даже на мгновение замедлить стремительный бег, обуреваемая ужасом. Проклятые послушники церкви загоняли ее как дичь на охоте. И, черт возьми, несмотря на все ее знания и умения, эти падальщики вводили ведьму, не страшащуюся идти наперекор всем законам, бесстрашно взирающую на само воплощение Смерти, на чистую, древнюю Магию, согласную на контракт с демоническими созданиями, они вводили ее в ужас. Будто топили ее в этом кошмаре вновь и вновь. Мюриэль никогда не была самонадеянной, не считала, что именно она, несмотря ни на что, останется жить, именно она продолжит нести на своих плечах бремя ответственности, бремя знаний о магии. Мюриэль не была такой, она просто отчаянно хотела жить и словно ребенок, внезапно получивший в совершенно обычный день долгожданный подарок, радовалась новому рассвету. И, что уж тут таить, радовалась даже тогда, когда очередную ее сестру по ремеслу истязали в пытках, а после прилюдно сжигали. Радовалась, что не оказалась на ее месте. И теперь вот, пожалуйста, она, едва стоящая на ногах, почти ползком пытается спастись. Где-то позади слышится глухой перестук копыт. И Мюриэль почти слышит как пыхтят в предвкушении от близости мук проклятой приспешницы Дьявола эти поборники света. Мюриэль рассмеялась бы им в лицо, были бы силы. Только сил нет, и тело безвольной куклой валится на землю, грязь и пыль вечно мертвой Пустоши оседают на ее лице. Ведьма почти видит наяву как чудовища, истинные демоны, сошедшие на твердь после собственного изгнания из чистилища, породившие собственный ад, радостно улюлюкают. Ничего, пусть Мюриэль и не может больше бежать, не может двигаться, даже дышать может с трудом, но она покажет этим ублюдкам истинную мощь магии. Раз у нее не получится спастись, значит и жизнь собственную не страшно отдать за эту сладкую, долгожданную месть. Мюриэль слышит как один из преследователей кричит, что нашел проклятую, закрывает покрасневшие, уставшие, но как никогда полные жизни глаза и шепчет. Нечто очень темное, достаточно древнее, чтобы кто-то мог вспомнить, понять. Ведьма чувствует как комок чего-то теплого и до боли родного уходит из нее толчками, как яркая красная кровь из рваной раны. Чувствует, как Пустошь жадно впитывает чужую силу, боль, жажду отмщения. Мюриэль знает, в отличие от других, нечто такое, что не знает никто. Она знает, почему эта земля навеки будет устлана слоем пепла. Ведьма тянет бескровные, почти мертвые губы в последней насмехающейся улыбке, когда ее вздергивают на ноги чьи-то грубые руки, топает ногой, повисая в чужих руках и слышит, как начинает дрожать земля. Мюриэль бы спела, были бы силы, отдала бы дань Магии последним танцем, только вместо этого приветственно тянет руки к своему губителю. Приветствует Смерть как ни одна ведьма ранее на приветствовала. С любовью, как старого друга. Как вскоре после этого взвиваются ввысь огненные столбы, она уже не видит. Не слышит отчаянные крики боли. Не чувствует переплетения магии в истинно проклятых, что после своей кончины передадут своим потомкам эту непосильную, уничтожающую каждого изнутри, ношу. Мюриэль смотрит мертвыми глазами в безоблачное небо, скалит довольно холодные губы, пока ее тело, принятое в дар, растворяется среди черного пепла.Эй-эй, пока горит трава…
Мюриэль тепло, хорошо и тихо. Наконец-то спустя десяток лет бесконечно бега и скитаний, в поисках знаний и силы, способных в нужный момент вытащить ее из огненного плена кострищ инквизиции, она может вдохнуть поглубже, полной грудью. И Мюриэль дышит глубоко, с надрывом, захлебываясь снова и снова. Всхлипывает, рыдает так, будто может себе это позволить, будто и не было никогда этих изнуряющих попыток выжить. Будто мама снова поет что-то ласковое на ночь в отблесках света последней свечи и укрывает не то чтобы теплым одеялом из кусков с трудом добытой ткани. Когда рядом раздается чей-то судорожный всхлип, Мюриэль сначала замирает перепуганной дичью, а после взвивается куда-то ввысь, пытаясь сбежать, призвать магию, достать припрятанный в сапоге нож, сделать хоть что-нибудь, но понимает, что не может даже двинуться. Тело не слушается, почти не ощущается, но и тех ощущений достаточно, чтобы понять, что она плотно замотана во что-то. Мюриэль с содроганием представляет возможные пытки. Перед глазами встают ужасающие картины обезумевших от боли людей, признанных бесовским отродьем. Ведьма бьется в своих путах, слезы стекают по щекам сильнее. И в этот момент Мюриэль ощущает себя как никогда слабой, беспомощной, не властной не то что над своей судьбой, над собственной жизнью. Ибо из рук инквизиции уличенный в ведовстве не уйдет никогда. Когда рядом снова доносятся какие-то звуки, Мюриэль все еще пытается вырваться, не замечая ни детского крика, ни нежного тихого голоса, пытающегося успокоить малыша. Ведьма бьется в истерике, захлебываясь собственной паникой. Чьи-то теплые и удивительно ласковые руки подхватывают Мюриэль и тянут куда-то вверх. Она почти задыхается, перед глазами плывут неясные пятна. И только обеспокоенный голос, что проходит словно сквозь толщу воды, будто глоток свежего воздуха после затхлого, душного помещения, дарит долгожданное успокоение. Оглушающая тишина - неестественная, мертвая, свалившаяся на Мюриэль в момент пережитого ужаса, проходит, оставляя за собой привкус горечи.Эй-эй, огонь тебе к лицу…
Мюриэль открывает глаза и видит перед собой серый потолок. Таких она никогда не видела. В деревянных домах лежат спиленные бревна, в подземельях, где обычно устраивают пытки, каменные блоки, а столичные ей никогда не доводилось видеть. И теперь она с каким-то неясным даже самой себе упоением рассматривает это необычное творение, и даже видит в этом едва ли не скрытый смысл, послание великого художника, пока совсем близко, почти над головой, не раздается тихое улюлюканье, будто малыш радуется чему-то. Вот, даже слышно как маленькие ладошки радостно выстукивают какой-то ритм. Мюриэль судорожно втягивает воздух, неловко поднимается и неуклюже валится обратно. Она непонимающе смотрит на детские пухлые ручки у себя перед носом и совершенно точно не может понять, что происходит. Ведьма глупо хлопает глазами, пока за вытянутые для большей наглядности руки не хватается неизвестный. Мюриэль дергается и неловко заваливается на спину, шевеля конечностями как перевернутый жук. Малыш, который и оказался неизвестным нарушителем личного пространства, на это лишь заливисто смеется, снова хлопает в ладошки и лопочет что-то неясное на своем собственном языке. Ведьме хочется думать, что это сон, просто дурной сон, которых не бывает у мертвецов. Она помнит, как ее палач рассек воздух, перед тем как отсечь своим орудием ей голову. Помнит мрачное ощущение торжества в груди и, несмотря ни на что, отчаянную жажду жизни. Вновь доносится чей-то ласковый голос. Мюриэль поднимает переполненные страхом, непониманием, глухой тоской и почти мертвой, спрятанной за сотней замков надеждой, глаза и видит перед собой женщину. Не то чтобы красивую, но с достаточно приятной внешностью: мягкие и шелковистые на вид волосы обрамляют кругленькое личико совсем еще молодой, но все же уже женщины, большие карие глаза, наполненные теплом, смотрят с беспокойством, тонкие, вытянутые губы улыбаются. Мюриэль улыбается в ответ. Выдыхает так, будто ее какой-нибудь здоровенный мужик ударил прямо в грудь, громко, со свистом-стоном и думает, что, кажется, ее благословила сама Магия, подарив возможность начать свой путь еще раз, пусть и совершенно в других условиях. Ведьма плачет, тихо, безмолвно. Оплакивает свою прошлую жизнь и принимает нынешнюю. Смотрит полными боли и облегчения глазами на такую хрупкую, чужую женщину, у которой по воле Магии отобрала дитя, смиренно принимает потешные и совершенно неясные утешения от другого малыша и клянется, что в этот раз у нее все получится. В этой жизни она станет достаточно сильной, чтобы ни одна чертова скотина не смогла не то что причинить ей вред, подойти к ней не смогла. И в благодарность за жизнь, подарит ту же возможность и этой женщине с ее малышом. А в глазах у Мюриэль пламя вечной жизни, стальная воля и безмолвная клятва. Ведьма полыхает неистовым огнем, и огонь горит у нее внутри…Танцуй, ведьма, танцуй!